Текст книги "Непарадигматическая лингвистика"

Как уже говорилось, если вновь обратиться к партикулам и эксплицировать для себя набор тех партикул, которые прочно «приклеились» к своему «хозяину», с одной стороны, и тех партикул, которые самостоятельны в употреблении и приобрели свой таксономический статус, с другой, то собственно клитики на этой оси займут центральное место. Таким образом, у них есть примыкающие в языковом описании «соседи», от которых их необходимо отделить для прояснения их таксономического статуса. Но – и это самое главное – лингвистика так же стремится уйти от главного вопроса и понять, каково соотношение клитик и партикул. Как мы постараемся показать далее, партикулы и клитики суть пересекающиеся множества. То есть не всякая партикула – клитика и не всякая клитика – партикула.

Но каковы все-таки эти «соседи» клитик?

Прежде всего, это самостоятельные слова, или, говоря просто, – знаменательные слова. Это также и местоимения, союзы, частицы, артикли.

С другой стороны, напротив, их нужно отделить от аффиксов, уже совсем потерявших самостоятельность и создавших то, что часто называется основой знаменательного слова. Это – приставки, суффиксы. Наконец, их нужно отделить от элементов, также потерявших независимость и являющихся парадигматическими показателями. То есть это флексии – имени, глагола, местоимения.

По всем этим вопросам существует много публикаций, иногда противоречащих друг другу, как говорилось выше, еще и потому, что само понятие клитики у лингвистов различается.

Обратимся к предлагавшимся разнообразным критериям «отличения» клитик от того или иного таксономического класса.

Наиболее широко цитируемые критерии «отделения» клитик от всего остального принадлежат классику «клитиковедения» А. Звики [Zwicky 1985]. Как уже говорилось в главе первой, он признает за клитиками некоторую аграмматичность, нежелание вписываться в таксономические правила; более того, он понимает, что аграмматичные явления в языке, в сущности, есть повсюду, но, в то же время, твердо верит, что их не должно быть. Первым пунктом его исследования, точнее, предписания было обращение к частицам, которые, по его мнению, бывают аффиксами, бывают клитиками, а бывают и самостоятельными словами. Таким образом, по мнению Звики, для того, чтобы отделить клитики от частиц, нужно сначала понять, что же такое частицы (particles). Выходы из очевидной аграмматичности частиц он ищет прежде всего в терминологии. Их нужно переименовать. «The moral (so far as I can see) is that ’particle’ in its customary broad usage, is a pretheoretical notion that has no translation into a theoretical construct of linguistics, and must be eliminated in favor of such constructs» [Zwicky 1985: 284] [«Мораль, насколько я это понимаю, такова, что само понятие «частица» в его распространенной трактовке является понятием пред-теоретическим, не переводимым на язык лингвистических конструктов и поэтому – ради этих конструктов – может быть элиминировано»]. Он предлагает назвать их иначе – «дискурсивными маркерами». Итак, первая попытка уйти от проблемы – терминологическая. Вторая попытка – выбросить частицы из языковой таксономии – может быть названа «эстетико-импрессионистической». А именно – партикли (частицы) просто неинтересны. «I noted above that the whole set of ’particles’ in a language do not hang together in any grammatically interesting way; this is equivalent to saying that acategorical words form no grammatically interesting class» [Zwicky 1985: 293] [«Выше мною было отмечено, что множество «частиц» не могут быть интерпретированы более или менее интересным способом; это значит, что слова вне-категориальные не образуют грамматически интересный класс»]. Но так или иначе эти «неинтересные» частицы он считает словами.

Для отличия клитик от слов он предлагает следующие критерии:

• они стремятся соединиться с независимым словом в единое фонологическое слово;

• они не имеют акцента – ни словесного, ни фразового;

• у них другое синтаксическое расположение;

• у них иные, чем у независимых слов, правила просодических и сегментных сандхи.

Однако, пользуясь его критериями, трудно получить ответ на такой, например, простой вопрос: артикль – это клитика или нет.

Несколько иные критерии отличия клитик от слов предлагает М. Фрид [Fried 1999]. Прежде всего она связывает свойство быть клитикой с моносиллабичностью (вспомним, что, по многим теориям, первичные элементы языка должны быть и были моносиллабичными), и это свойство, которым обладают и другие классы слов, зарождает в них тягу к клитичности: «any monosyllabic nonclitic is disposed to occasional clitic-like behavior» [«всякая моносиллабичная не-клитика расположена вести себя подобно клитикам»] [Fried 1999: 63]. Запрет на инициальность, свойство не начинать высказывание, М. Фрид приписывает моносиллабичным словам вообще, например, ср. чешские nas / hned / Tom / psal etc. Поэтому чешское предложение с таких слов обычно и не начинается[67]67
  Эта позиция не совсем понятна, так как большинство союзов и инициальных сентенциальных частиц именно моносиллабичны (и во всех славянских языках тоже).


[Закрыть]. Из класса клитик М. Фрид выбирает, как и многие «клитиковеды», более таксономически удобные для теории так называемые «прономинальные» клитики, то есть краткие формы местоимений. Она приводит пары примеров возможности / невозможности употребления клитик:

*No = mu poslal dopis,

No = jemu poslal dopis.

*Ale = mu nic nedávej,

Ale = jemu nic nedávej.

Однако:

Vždyt’ = mu poslal dopis,

Nebo = mu poslal dopis.

Таким образом, получается, что no = / vždyt’, ale = / nebo [Fried 1999: 46].

Этот факт, декларируемый автором в качестве одного из примеров неразрешимой языковой сложности, на самом деле вполне предсказуем и прогнозируем. А именно: в первой группе представлены противопоставительные союзы, которые всегда требуют полной формы местоимений. Это отмечено и для языков индоевропейской древности, и для языков новейших; на причинах этого мы сейчас останавливаться не будем (см. об этом подробно в главе первой в связи с историей русского я). Еще раз повторяем: противопоставление требует полных форм!

Итак, согласно критериям М. Фрид, не-клитики отличаются следующими свойствами:

• они способны приобретать ударение (это касается и предлогов),

• они могут сами быть «хозяевами» для клитик,

• они взаимодействуют с правилами языковой ритмики: RCR (Rhythmic Clash Reduction, по Р. Якобсону).

Интерес к прономинальным клитикам в свою очередь вызвал интерес и к «полным» формам местоимений. Последние выводы современной таксономической теории сводятся к внутреннему различению, то есть разделению полных форм местоимений, которые функционально делятся на слабые и сильные формы. Различающим фактором служит фактор просодический, то есть сильное или слабое просодическое оформление (см. об этом далее в связи с немецкими местоимениями и обсуждением закона

Ваккернагеля). Слабые местоимения связываются в теории с клитиками. Так, Лэнцлингер и Шлонский [Laenzlinger, Shlonsky 1997] считают слабые местоимения логической, то есть полной, формой клитик (LF clitics). Критерии различия слабых местоимений (то есть клитик в полной форме LF) и сильных следующие:

• слабые местоимения должны примыкать к «хозяину»,

• они могут образовывать кластеры,

• их синтаксическая позиция отличается от позиции сильных местоимений.

Хотя везде, где говорится о клитиках, говорится также и о просодии слова или даже высказывания, в литературе нигде не встречались в этой связи упоминания о свежих данных по поводу отличия в речи знаменательных и функциональных (служебных) слов по отношению к чтению или к «канонической» модели, полученных в экспериментальной фонетике последних лет. А между тем именно на последних фонетических конгрессах появилось много докладов, посвященных этому отличию. Говоря точнее, элементы, в спонтанной речи вводящие высказывание или протяженное словосочетание (чаще всего союзы, но также и предлоги), ярко выделяются просодически. Этим спонтанная речь отличается от той звуковой формы, которая воплощается при чтении. Более подробно отличия спонтанной речи от просодии при чтении и в лабораторных исследованиях см. в обзорах: [Вельмезова, Завьялова, Николаева 2006; 2006а].

Возможно, это является библиографическим пробелом моей работы, но, несмотря на активную декларированность фонетического принципа отличия клитик от не-клитик, при чтении научной литературы создавалось впечатление, что реальное внимание к просодическому оформлению союзов и предлогов среди исследователей клитик было минимальным, а факт объединения в одно фонетическое слово относился к области виртуальных филологических мифологем. Приведем простой пример: русское Он пришел. Здесь местоимение не редуцируется, и явно присутствуют два слова. Она пришла. Слияние двух слов здесь более очевидно,

и предударный гласный редуцируется. Так что же: в одном примере мы имеем дело с клитикой, а в другом – нет?

Отличие клитик от аффиксов было предложено тем же Звики [Zwicky 1985], и оно повторяется в других, более поздних, работах. Критерии отличия клитик от аффиксов (точнее нужно было бы сказать, что речь идет не об отличиях, но о свойствах именно аффиксов) следующие:

• некоторые аффиксы только могут замыкать слово, а клитики могут примыкать свободно;

• аффиксы имеют строго заданное место в слове;

• аффиксы, как правило, обладают таксономически заданной дистрибуцией. Так, например, английское -ness сочетается с прилагательными, а -ing – с глаголами;

• слова обычно бывают многоморфемными (? – Т. Н.), а клитики – нет;

• у клитик есть свой синтаксис, чего аффиксы не имеют;

• клитики могут быть стерты (deletion), а аффиксы – нет.

В самой последней электронной версии Оксфордской энциклопедии Звики и Андерсон [Anderson, Zwicky 2004] несколько уходят от проблемы, сообщая то свойства независимых слов, то свойства аффиксов. Тем самым пользователь Энциклопедии должен, по сути, сам решать, является интересующий его феномен клитикой или нет.

Строго говоря, нет определенного мнения и у автора настоящей книги. Вернее, некий критерий выявления клитик у меня выстраивается, но с противоположной позиции по отношению к позициям, проработанным по определениям других. Эта позиция связана с общей концепцией данной монографии. Как уже говорилось, клитики центральны и промежуточны.

Окончательное мнение может быть сформулировано следующим образом.

• Безусловно, клитики являются промежуточным языковым феноменом, располагающимся где-то между аффиксами и самостоятельными словами.

• Но они не соотносятся ни с каким языковым уровнем, а только пересекаются с привычными языковыми таксономическими единицами. Это – особое языковое явление, состав входящих в него единиц пока не установлен и, возможно, на уровне современной лингвистической теории и не может быть установлен, так как требует некоего иного подхода.

Не являются клитиками флексии, так как они создают парадигму, а клитики – нет. Не являются суффиксы и префиксы, так как они входят в лексическую единицу – слово, а не в фонологическое слово.

Таким образом, может быть предложен иной критерий, однако охватывающий только класс прономинальных клитик: клитикой может быть назван элемент, не входящий в известные таксономические классы, когда ему может быть сопоставлен «полноценный» элемент с той же или почти той же функцией. Например, – му или -го могут быть сопоставлены с е-му или е-го и т. д.

То есть у прономинальной клитики должен быть «хозяин» не только на синтаксической, но и на парадигматической оси.

Часто привлекаемый просодический фактор иногда вызывает сомнения в его точности, так как просодия фразы многослойна, и акцентные выделения могут располагаться на протяженности высказывания самым сложным образом. От этого, например, русские местоимения могут то попадать в безударную зону, то в выделенную, ударную. Нужно ли их в этом случае считать клитиками? Более точно, как кажется, говорить, вслед за Н. Н. Розановой, о «динамически неустойчивых словах» [Розанова 1983; 1996]. В этом случае мы предлагаем дополнительный критерий, однако, недостаточный для абсолютной таксономии: клитики никогда не могут быть выделены ударением (кроме специальных случаев, несущих особую прагматическую нагрузку). Этим клитики отличаются от «динамически неустойчивых слов».

Поэтому мы сочли необходимым прибегнуть к самому простому, но почему-то никогда не привлекавшемуся критерию – к экспериментально-фонетической процедуре.

А именно.

Необходимо посмотреть интонационную структуру высказываний: а) с клитиками и с полными знаменательными словами в этой же позиции и в этой же функции; б) посмотреть интонационную структуру высказываний на русском языке с местоимениями в «ваккернагелевской» и «не-ваккернагелевской» позиции; в) посмотреть интонационную структуру такого «клитичного» языка, как болгарский; г) посмотреть интонационную структуру немецких высказываний со «слабыми» местоимениями, сравнив ее с интонацией русских высказываний с местоимениями в той же функции и той же позиции. Для этого использовалась система «Speech analyzer». Эксперимент проводился в 2005 году.

Итак, как же реально соотносятся в европейских (индоевропейских?) языках клитики и интересующие нас партикулы?

Об этом будет говориться в конце этой главы.

Выше уже говорилось о том, что статусная промежуточность языкового положения клитики создает трудности ее отождествления и трудности описания. Я говорила о «центральности» клитик в эволюции языковой системы, переходящей от диффузности к «клитичности», то есть не-парадигматическому состоянию, а далее – к парадигматическому. Однако за понятием «центр» все же стоит нечто точечное и определенное, системное. Между тем сами клитики располагаются на некоей градуальной оси, состояние свободы в которой бывает большим или меньшим. Эта свобода определяется типом языка: в одном клитик мало, так как они уже создали парадигму, в другом они четко определились по отношению к «хозяину» – справа или слева, в третьем они тяготеют к определенному члену предложения, в четвертом они относительно свободны и зависят уже не от позиции «хозяина», а от строевой структуры высказывания (см. следующий раздел). Все это определяет и языковую типологию клитик. (См. предложенное недавно деление языков по этому принципу: [Циммерлинг 2002].) Наконец, внутри системы одного и того же языка сами клитики могут быть неоднородны: одни уже «приклеились», а другие – нет. Далее, все, что говорится о клитиках, как можно было уже заметить, связано и с решением самого лингвиста-кодификатора: хочет ли он считать данный элемент языка клитикой или нет. Например, являются ли клитиками отделяемые приставки в немецком языке? русское бы в сослагательном наклонении? английские частицы вроде off, up и т. д. Обычно такие вопросы решаются самими лингвистами – носителями описываемого языка. Как уже говорилось, ненкоторое единодушие царит лишь по отношению к сфере кратких форм местоимений, так называемых «прономинальных» клитик, которые традиционно считаются клитиками – для тех языков, где местоимения различают полные и краткие формы.

Итак, какой же в принципе может быть позиция клитики по отношению к «хозяину»? Как представляется, здесь возможны следующие ситуации:

• клитика примыкает к «хозяину» всегда справа, независимо от статуса «хозяина»,

• клитика примыкает к «хозяину» слева – так же независимо от таксономического статуса «хозяина»,

• клитика тяготеет к определенному члену предложения (или к определенной части речи),

• клитика свободно передвигается по высказыванию,

• клитика примыкает к одному элементу высказывания, а ее «хозяином» является другой его элемент.

В Оксфордской энциклопедии [Oxford International Encyclopedia of linguistics 2004] приводятся интересные, хотя и не верифицируемые для обычного лингвиста примеры неконтактного примыкания клитик. Так, в языке Kwakwoala показатели определенности имени примыкают к своему соседу слева, и это является показателем определенности / неопределенности для последующего за клитикой имени.

Так называемые «специальные клитики», то есть сокращенные формы вроде: He’s, My mother’s work и под., как правило, примыкают к «хозяину» слева. Ср. французский пример из Интернет-энциклопедии (MSDN-library): l’orange. Как пишут авторы, в этом примере апостроф отделяет клитику от имени. Это значит, что клитикой они считают артикль, располагающийся слева.

Интересной в просодическом плане представляется ситуация с греческими клитиками, располагающимися справа, то есть эн-клитиками ^м.: [Janse 1997]). В греческом языке при добавлении энклитики у слова-хозяина появляется дополнительное ударение

о baaxakoq ?ov и т. д. Авторитеты в области современной греческой просодии слова [Arvaniti 1992; Mussies 1971] считают, что именно этот акцент, перенесенный с энклитики, является наиболее сильным и именно он слышен в разговорной речи, тогда как первичный лексический акцент ослабляется. Особенности ударения позволяют выявить также, что в современном греческом каппадокийском диалекте относящиеся к глаголу превербальные клитики являются на самом деле просодически энклитиками по отношению к предыдущему слову, а не проклитиками по отношению к «хозяину» – глаголу, как это можно было предположить.

Наиболее подробно славянские клитики (болгарский и македонский язык) разобраны в специальной монографии Г. А. Цыхуна [Цыхун 1968], к сожалению, оставшейся, видимо, неизвестной западноевропейскому читателю. Дело в том, что болгарский язык обладает тремя рядами форм местоимений:

1) слабыми, т. е. краткими формами типа ме, те, го, му и т. п.;

2) сильными, т. е. полными, типа мене, тебе, него, нему, на него и т. п.;

3) усиленными, состоящими из сочетания первых двух форм: мене ме, тебе те, мене ми, нему му, на мене ми и т. п. [Цыхун 1968: 22].

М. Димитрова-Вулчанова также имеет ряд работ по болгарским и македонским клитикам, и она также считает, что южнославянские клитики тяготеют к глаголу. Об этом она пишет в уже упоминавшейся коллективной монографии «Клитики» [Dimitrova-Vulchanova 1999]. По ее мнению, болгарский и македонский языки в принципе отличаются от сербо-хорватского и чешского, которые являются простыми «ваккернагелевскими» языками (об этом см. в следующем разделе). В болгарском и македонском же языках клитики тяготеют не к позиции в высказывании, а к положению глагола-сказуемого[68]68
  Считаю, что единственным доказательством этого положения может быть экспериментально-фонетический анализ, видимо, автором не осуществлявшийся.


[Закрыть]:

Той я видя вчера;

Видя я вчера.

Хотя на самом деле определить «хозяина» в этих языках сложно:

Той го купи;

Купи го;

Книгата му беше дадена

[Dimitrova-Vulchanova 1999: 89—90][69]69
  Димитрова-Вулчанова считает, что объединяют славянские языки только специальные клитики (кроме белорусского). Украинский и русский – бедны клитиками (poorclitic system). Возможно, клитикой можно считать форму 2-го лица ед. числа в русском. Так как она не приводит примеров, то можно предположить, что это высказывания вроде: Ты знаешь, я решила туда не ехать, хотя она далее пишет о невозможности первой позиции для клитик.


[Закрыть].

Естественно, что из славянских языков наиболее подходящими для «клитиковедов» были болгарский и македонский языки, как правило (до работы Г. А. Цыхуна), не различавшиеся исследователями в типологическом плане. Однако, применяя некую операционную процедуру (возможность / невозможность замены конструкции с клитиками, например: виждам го – него виж-дам – виждам го него – эта структура отмечена, а няма го – него няма – няма него – не отмечена в современной болгарской прозе), он приходит к выводу, что у болгарского и македонского языков существует ряд типологических различий между собой[70]70
  На самом деле экспериментальная часть исследования Г. А. Цыхуна очень велика и объемна, но мы приводим только отдельные примеры.


[Закрыть]. Прежде всего отмечается некий вид «классности» в македонском языке при постановке клитики при имени, а именно: существование клитики дательного падежа, которая употребляется при именах «терминах родства, названиях частей тела, абстрактных понятий типа ум, душа и др.» [Цыхун 1969: 87]. То есть в македонском литературном языке возможны такие модели конструкций с именами родства: ма]ка му, ма]ка му негова, неговата ма]ка, ма]-ката негова. Болгарский язык в этом отношении более толеран-тен к лексическому «хозяину», см.: Взех балтона му; Той посрами името му; Взех му балтона, но и там «местоименная клитика дат. падежа сочетается только с членной формой имен существительных (или прилагательных, если конструкция развернута: кни-гата ми, хубавата ми книга), исключение составляют имена существительные – термины родства, ср.: майка ми, но старата ми майка» [Цыхун 1969: 81]. Как видно, абсолютно иную модель представляет собой конструкция с русским «посессивным дательным»: Я им сосед; Слуга царю, отец солдатам. В этом случае дательный является чем-то вроде сентенциального дополнения, а не только приименным дополнением-посессивом, поскольку нельзя сказать, например, Им сосед пришел. Однако все-таки сходную ситуацию для балканских славянских языков отмечает и Г. А. Цыхун: «Возможна своеобразная нейтрализация функций местоименной клитики дат. падежа, ср. Писмата му взех, где краткая форма в равной степени может рассматриваться как входящая в именную (писмата му) и глагольную (му взех) конструкцию» [Цыхун 1969: 88]. Как и в других языках, о которых говорится в настоящем разделе, определенность имени (в частности, объекта) оказывается мощным фактором, определяющим дистрибуцию клитик. В частности, многократно описываемая южнобалканская местоименная реприза в македонском и болгарском языках встречается тогда, когда прямое дополнение имеет показатель определенности [Цыхун 1968: 111]. См. у него: «Обычно не получают репризы имена существительные, имеющие согласованное определение, выраженное неопределенным местоимением типа болг. един, някой, и т. п., мак. еден, некой, хотя в македонском литературном языке нередки примеры типа Еден бран го истргна еден морнар» [Цыхун 1968: 112]. И тут, однако, можно видеть типологические различия: в македонском языке реприза является универсальным средством, демонстрирующим объект, а в болгарском при имени с предлогом на она факультативна.

Напротив, относительно свободное положение клитик можно видеть на примере болгарского си, которое, несомненно, является клитикой [Rå Hauge 1999]. По своему значению и своей функции в высказывании эта клитика близка к русскому себе в предложениях типа: Обедать пора, а он себе читает; Страшная сцена разыгрывается, а я себе улыбаюсь; Шумно, а ты все себе играешь, однако абсолютного семантического совпадения здесь нет. См. приведенные болгарские примеры:

Това си е моя работа;

Дискусията си беше интересна;

Нашата селска река е малка. И пак си я обичам;

Те и досега си живеят в Добрич;

Аз пък си мислях че нямаш чувство за хумор;

Но то и без това си ясно, че си немяш срам и т. д.

Ограничением здесь часто является требование одушевленности субъекта при глаголе в высказываниях с си. И именно это требование – наличие анимированного субъекта – мы наблюдаем и в русских примерах с себе (см. выше).

Об относительной свободе положения болгарских клитик пишет И. Петкова-Шик [Петкова-Шик 1997: 50]: «Дателното клитично местоимение заема различни позиции не само в границите на именната фраза, към която се отнася, но и вън от нея». По ее мнению, клитичные местоимения имеют статус сентенциального топика, именно поэтому они не встречаются в объектной позиции (справа) при финитном глаголе:

Иво видя мене/*ме,

Иво помага на мене/*ми.

Однако особенностью болгарского и македонского языков является проклитическое положение клитик при глаголе: см. примеры Г. А. Цыхуна (болг.): Мене ми мъчи жажда; На него всички му правят път и под. Замечательно, что, согласно последним наблюдениям А. А. Зализняка [Зализняк 2004: 50—51], клитика ся в древнерусский период тяготела к препозиции по отношению к глаголу, то есть по современной южнославянской модели; в дальнейшем она становится в постпозицию и переходит в аффиксы глагола, как это имеет место в современном русском языке. В грамотах (как берестяных, так и пергаменных) наблюдается двойное ся. В «Слове о полку Игореве» оно представлено дважды: Вежи ся Половецкии подвизашася; А древо с(я) тугою къ земли преклонилос(я) [Зализняк 2004: 53]. Таким образом, позиция клитик по отношению к «хозяину» может на протяжении языковой эволюции меняться, с одной стороны, и различаться в языках близко родственных, с другой.

В уже упоминавшейся работе Дж. Клэвэнс [Klavans 1985] автор предлагает избегать термина «хозяин», а заменять его несколькими характеристиками, а именно – «сфера клитизации» (domain of clitization) и фонетическое примыкание (liaison). Непосредственная связь с «хозяином» ею обозначается как precedence (before / after). Таким образом, сфера клитизации, например, для романских клитик – это глагол, для английской специальной клитики, показателя генитива, сфера клитизации – это именная фраза, а фонетическое примыкание может от сферы клитизации отличаться и т. д.

В тех случаях, когда представлены «слабые» (то есть полные, но слабо ударные) местоимения, являющиеся логической формой (LF) клитик (см. выше эту концепцию: [Laenzlinger, Shlonsky 1997]), они всегда примыкают к своему «хозяину», которым часто бывает и местоимение: Je les ai conduits.

Однако вопрос о проблеме «хозяина» при выяснении позиции клитик неотделим по сути от выяснения позиции данного словосочетания в высказывании в целом, то есть словосочетания: «хозяин» + клитика (см. следующий раздел). Он неотделим и от проблем диахронической типологии или даже просто типологии. Между тем в зарубежной лингвистике распространены две дескриптивные презумпции, на самом деле затрудняющие какое бы то ни было ясное решение проблемы:

1) Предлагаемая классификация, как это принято считать, должна быть универсальной. Это как будто бы позитивная презумпция, но это значит, что для иллюстрации развиваемых положений привлекаются «на равных» языки малоизвестные и потому примеры из них широкому читателю-лингвисту, как правило, непонятны. Можно даже подозревать, что малоизвестные языки в известной степени «спасают» такосономические затруднения, которые в данном случае слишком очевидны.

2) Авторы ограничиваются рамками только одного высказывания. Между тем влияние текстовой нагрузки и контекста охватывает также и языки с «жестким» порядком слов[71]71
  Большой опыт чтения чужих работ мне показал, что очень многие «звездочки» (*) легко снимаются при введении соответствующего контекста.


[Закрыть]. Так, например, известно, что в романских языках клитики тяготеют к глаголу, но не понятно, почему один из приведенных в статье примеров [Riemsdijk 1999] оказывается невозможным (вероятно, модальный глагол в качестве глагола не идентифицируется):

Lo voglio fare;

*Voglio lo fare;

Voglio far lo.

Подробное исследование клитик в германских и романских языках предложено А. Кардиналетти [Cardinaletti 1999]. Замечая, что проклитики примыкают к «хозяину» менее тесно, чем энклитики, А. Кардиналетти строит различие между романскими и славянскими языками через отношение к глаголу-сказуемому как хозяину-опоре. Так, в романских языках клитики теснятся к глаголу, а в славянских они более свободны:

Иван гаjе често читао; Често гаjе Иван читао;

Читао гаjе Иван често [Cardinaletti 1999: 36].

Внутри самих романских языках, по наблюдениям Кардиналетти, французский отличается от итальянского тем, что клитика во французском языке может быть отделена от инфинитива.

Саму идею введения клитик А. Кардиналетти связывает в романских языках с семантикой референта. Так, в итальянском языке в 3-м л. єд. ч. клитики могут относиться к не-человеческому референту, а местоимения в полных формах этого не могут. Во французском языке клитика также связывается с неодушевленностью референта. Например, глагол acheter не сочетается с полной формой местоимения, но только с клитикой, так как субъект здесь одушевлен, а объект – нет.

Все это наводит на мысль, что так называемые полные формы местоимений на самом деле состоят из нескольких частей (партикул?), из которых одна относится собственно к местоимениям (это и есть клитика?), а другие служат для выражения неких других семантических категорий.

К подобной мысли приближается и Кардиналетти, предполагая, что клитики выражают некую «пустую» категорию (empty category) пока еще неясной семантики и потому, собственно, они и сами могут быть основанием синтаксического узла – быть heads [Cardinaletti 1999: 49].

Однако попытка понять, что же выражает на самом деле «фраза» полного неклитичного местоимения (см. раскрытие тайны «Я»), насколько можно судить, еще не предпринималась. (См. выше, однако, соображения Р. Якобсона о разложимости je + go, je + mu [Jakobson 1933].)

Обнаружение в германских языках двух классов местоимений – слабых и сильных, различающихся ударностью, А. Кардиналетти считает большим достижением лингвистики последних лет. И в германских языках, как и в романских, сильные (полные) местоимения относятся только к человеческому (human) референту. Правда, особенность немецкого языка в том, что местоимения с индексом + human могут занимать любую позицию, а местоимения с индексом – human могут занимать только позицию внутри предложения и не могут быть в изоляции, в начале высказывания, в сочинительной конструкции и следовать за сентенциальным наречием. Немецкому языку как особому языку Европы А. Кардиналетти уделяет большое внимание. А именно: традиционно принято считать, что в немецком языке нет оснований для постулирования двух классов местоимений. Их позиции совпадают с существительным:

a. Ich glaube, dass Maria ihn gestern gesehen hat;

b. Ich glaube, dass Maria den Hans gesehen hat [Cardinaletti 1999: 49].

Но, однако, по этому поводу существует ряд возражений. Во-первых, такое местоимение, как es «displays clitic-like behavior». Во-вторых, положение за субъектом обязательно для безударных местоимений, но факультативно для именных групп и «полноударных» местоимений:

a. *dass Maria gestern ihn gesehen hat;

b. dass Maria den Hans gesehen hat;

c. dass Maria IHN gesehen hat [Cardinaletti 1999: 49].

Далее. Если во французском и нидерландском сильные местоимения соотносятся с человеческими существами, а слабые —

и с теми, и с другими, то интерпретация местоименных различий в немецком другая: +human могут занимать любую синтаксическую позицию, в то время как -human может занимать только специфическую позицию внутри clause: они недопустимы в позиции вправо от сентенциального наречия, в инициальной позиции, они не могут выступать в качестве союза, а также в изолированном виде. Например:

a. Er hat gestern wohl eingeladen;

b. Er hat wohl SIE eingeladen;

c. SIE hat er gestern eingeladen;

d. Er hat sie und ihre Freunde eingeladen;

e. Wen hat er eingeladen? SIE [Cardinaletti 1999: 54].

В этой связи можно сказать нечто сходное и о русском языке. Во-первых, ударность (то есть, проще говоря, выделенность через громкость) бывает трех типов:

• ударение в слове (см. греческие данные);

• ударение в словосочетании;

• ударение во фразе в целом.