Текст книги "Непарадигматическая лингвистика"

Наиболее важным результатом исследования славянских частиц, проведенном в работе 1985 года [Николаева 1985], можно считать опыт количественной типологии этих частиц в их дистрибуции по 11 славянским языкам[109]109
  Материалом служил Этимологический словник [Etim. slov. 1980].


[Закрыть]. Всего было представлено 9 иерархических серий, каждая из которых будет здесь кратко охарактеризована.

1. Первый подсчет выявляет общее количество подобных лексем в каждом славянском языке. Он демонстрирует шкалу количественных показателей «частицеобильности». При этом языком с максимальным числом оказался русский (вслед за ним сербский и чешский), а языком с минимальным числом таких лексем – македонский (с близким к нему болгарским).

2. Второй подсчет показывает число партикульных лексем, представленных только в одном из славянских языков. Он демонстрирует особенность пути этого данного языка в пределах общеславянской семьи. Полученные данные (в лексемах):

Словенский – 88; Русский и Сербский – 67; Чешский – 54; Украинский – 37; Словацкий – 25, Польский – 24; Старославянский – 19; Болгарский – 17; Македонский – 5. Таким образом, наибольшее число индивидуальных, то есть присущих только этому языку, партикульных лексем принадлежит словенскому языку, оказывающемуся в этом отношении на общеславянской периферии.

3. Однако эти цифры абсолютны и не показывают для каждого языка, какова его доля в общеславянском пространстве. Подсчитывалось отношение числа индивидуальных лексем к общему числу партикульных лексем в этом языке (в %). Приведем эти процентные показатели:

Словенский – 39 %; Словацкий – 26 %; Польский – 23 %; Сербский – 22 %; Русский – 19 %; Чешский – 18 %; Болгарский – 14 %; Старославянский – 9 %; Белорусский – 8 %; Македонский – 2,5 %.

И здесь крайними членами цепи количественной типологии остаются словенский и македонский; сербский и русский остаются так же близки, как и при предыдущем показателе; более соответствующим общеязыковой реальности современной славянской семьи оказалось сближение словенского, словацкого и польского языков.

Сумма индивидуальных лексем – 441. Таким образом, общеславянскими в целом являются 2514 лексем. Вычитая из них присущие всем 66, мы получаем 2448 лексем. Этот набор – 86 % общего количества – в разных комбинациях распределяется в пределах славянского континуума.

Каково же происхождение и состав этого индивидуального фонда? В его состав, как представляется, могут входить четыре гетерогенных компонента:

• это общеславянские лексемы, по каким-либо причинам не сохранившиеся в остальных славянских языках;

• это возникшее из старых партикул новое сочетание (напоминаем, что в книге 1985 года исследовались частицы, а не только партикулы);

• это знаменательное слово (форма знаменательного слова), которое стало функционировать как частица;

• это частицы, заимствованные из неславянского фонда.

4. Четвертым количественным показателем было изучение того, сколько частиц является формами, построенными из партикул того же языка. Полярными лидерами здесь оказались старославянский, максимально «конструкторный», и словенский, «конструкторный» минимально.

5. Пятый подсчет выявлял процентное отношение лексем указанного типа к общему числу индивидуальных лексем в тех же языках.

6. Шестой подсчет демонстрировал число частиц, образованных от форм знаменательных слов. Например, это русские просто, прямо, пускай, словацкое nače и т. д. Выяснилось, что наибольшее число таких частиц – в восточнославянских языках, много – в западнославянских языках и минимально – в южнославянских.

7. Седьмой критерий показал, насколько индивидуализированы славянские языки по критерию 6. А именно: общее число частиц, образованных от знаменательных слов, может быть достаточно высоким, но все эти лексемы совпадают с аналогичными лексемами других славянских языков. Оказалось, что наиболее индивидуализирован по этому критерию словацкий язык, а минимально – болгарский (5 %) и македонский, который вообще не имеет индивидуальных лексем подобного рода[110]110
  Напоминаю, что я пользовалась данными словарей и исследованиями коллег; возможна и некоторая количественная неполнота, за которую я не хочу нести ответственность.


[Закрыть].

8. Восьмой подсчет относился к той сфере образования славянских частиц, которая в настоящей книге не рассматривается. А именно: он демонстрировал, какой процент из общего числа частиц в каждом языке занимают неславянские заимствования. И этот критерий оказался очень наглядным. Наибольшую степень неславянских заимствований продемонстрировали южнославянские языки (сербский, македонский, болгарский), наименьшую – белорусский и русский языки.

9. Девятый критерий показывал индивидуальность подобных заимствований, то есть сколько заимствованных лексем представлено только в одном славянском языке. Поэтому сюда не включались, например, ми (из греческого μή) ’не’), поскольку это слово встречается и в македонском, и в болгарском языках. То же относится к ма, оти (так же греческого происхождения: μήγ, ότι) в тех же языках.

Здесь по этому критерию первое место занял словенский язык.

По поводу всех этих критериев можно в заключение сделать три общих замечания.

Во-первых, совокупностью максимально близких к другим языкам показателей выделяется сербский язык. А именно: в нем представлено почти максимальное число лексем, относящихся к общему партикульному фонду (после русского), в нем же много индивидуальных лексем (после словенского), много частиц, происшедших из знаменательных слов, и в то же время много заимствованных лексем. То есть сербский язык оказывается близким ко всем языкам, языком, сохранившим общие модели и впитавшим инновации.

Во-вторых, это обстоятельство, на которое нужно обратить внимание, – практическое отсутствие заимствованных партикульных лексем в русском языке. Напротив, как пишет К. Е. Майтинская [Майтинская 1982], именно русский язык является в свою очередь основным источником заимствований частиц для соседних финно-угорских языков.

В-третьих, нельзя не отметить особого положения словенского языка, максимально индивидуализированного – как количественно, так и типологически. Только словенскому принадлежат:

• Частицы ampak ’но’; anti ’ведь’; lendi ’вот там’; seveda ’конечно’; toda ’но’ и др.

• Диалектному словенскому – anikoj ’чем’; boli ’или’ и под.

• Частицы из знаменательных слов – onkraj ’там, в другом месте’; baje ’мол’; pravkar ’только что’; kakovred ’когда’; sadle ’внизу’; tovno ’недавно’; venomer ’постоянно’ и т. д.

• Заимствованные частицы немецкого происхождения dalih ’хотя’ (из gleich), denok (из dennoch), javalne (из ja wohl nicht), lih (из gleich), mahr (из menr) и т. д.

• Заимствованные частицы – итальянизмы: o(b)kevre, o(b)tevre < ura; балканизмы: mar – (греч. μákαρ), ama (турецкое ’но’), komaj (румынское acum), bas (турецкое ’глава’) и др.

§ 2. Примарные партикулы славянского пространства

Материалы данной главы во многом основаны на следующих источниках: Etimologický slovnik slavanskýh jazyků. Slova gramatická a zájmena. Praha, 1980, далее – Etim. slov. 1980; Этимологический словарь славянских языков, т. 1—32, далее – ЭССЯ. См. также данные словаря Ю. Покорного [Pokorny 1939].

Хотя в разных разделах этой книги неоднократно говорилось о том, что партикулы могут выступать и функционировать как самостоятельные единицы языковой системы каждого языка, могут быть также составной частью комплекса партикул, а также «прилипать» к знаменательным «словам» на том или ином этапе их парадигматического развития, необходимо в настоящем параграфе еще раз повторить те условия, которым, по нашему мнению, должны удовлетворять автономные партикулы, называемые нами примарными.

1. Они должны – хотя бы в одном из славянских языков (либо в его литературной форме, либо в диалектной, либо на раннем этапе его развития) – выступать самостоятельно, то есть являться единицей языка. Например, таковы союзы, частицы (входящие в языковой класс частиц, а не

только частицы как партикулы), артикли, междометия. При этом совершенно необязательно, чтобы они являлись таковыми во всех славянских языках. 2. Они должны быть в то же время частью более сложного языкового комплекса, будь то слово коммуникативного фонда или словоформа знаменательного слова + примарная частица. Например, примарной является славянская частица же (с фонетическим по-языковым пересчетом), которая может выступать автономно: Я же Вам это не раз говорила!, Когда же Вы придете?, и входит в более сложные комплексы, вроде да + же, у + же, и + же, не + у + же + ли и т. д. Другой пример – общеславянская партикула tu. Она может быть расширена различными консонантными элементами:

k-овым – tu-ka, tu-kaj;

d-овым – tud, tude;

t-овым – tutъ, tut’;

j-овым – tuj;

n-овым – tunъ

и т. д.

Более подробно функции примарных партикул как таковых рассмотрены нами в предыдущей главе (партикулы как союзы и коннекторы, партикулы как детерминативы и т. д.). В настоящей же главе не будет анализироваться подробно семантика таких партикул (об одних только союзах а, и, но существует огромная литература), но задачей исследования будет выявление общего числа таких примарных партикул и их дистрибуция в общеславянском пространстве, поскольку выведенные нами примарные партикулы, действительно являющиеся таковыми в языках, отдаленных от русского, могут вызвать некоторые сомнения у русскоязычного читателя, которые мы постараемся развеять.

Естественно, что при выявлении примарных частиц прежде всего встает вопрос об их верификационной идентификации.

• Считать ли идентичными партикулы, консонантная опора которых различается по глухости / звонкости? Составители Этимологического словаря [Etim. slov. 1980] считают именно так. Например, ta фиксируется как элемент, имеющий звонкий вариант da. Также по поводу партикулы te (сербский, реже в староболгарском) говорится, что она входит в ряды ta, ti, tu[111]111
  Некоторая неясность подобных определений – «близка», «входит в ряды» – должна быть отнесена к составителям Словаря, трудности которых и позднейшему исследователю вполне понятны.


[Закрыть], имеющие звонкие варианты da, do, de, dy.

• Считать ли идентичными партикулы, совпадающие по консонантной компоненте, но различающиеся по вокальному исходу? Например, da, dy, de, dě? ba, bo? и т. д.

Особенно это важно для различения / отождествления форм с e и ѣ, например пе и пѣ, а также форм с вокалом или редуцированным. То есть, различать ли, например no и nъ?

Во всех этих случаях мы принимаем решение, ведущее к мультипликации числа исходных славянских партикул.

Почему? Потому что это раздвоение становится сразу же функционально действующим, как только мы перейдем к партикулам бинарной структуры, когда значимой становится комбинация только с одним из идентифицированных вариантов, т. е. возможно tu – da, а не tu – ta. В конце раздела будет дан минимизированный список примарных партикул, верифицированных по всем трем вопросам-пунктам.

Итак, всего нами было выявлено / идентифицировано 42 примарные славянские частицы. Эти партикулы будут далее перечислены и кратко охарактеризованы.

В начале перечисляются общеславянские партикулы. Затем – в алфавитном порядке – партикулы, также примарные, но встречающиеся либо в нескольких славянских языках, пусть даже в одном из них, либо в диалектах этих языков, либо в древних текстах на этих языках. Разумеется, многие наши решения могут показаться спорными. Например, не приводя достаточно большой литературы, могу сказать, что много споров возникло вокруг только одной частицы дакъ: является ли она «цельной» или составной – да + къ и как она соотносится с так (об этом мы уже писали в предыдущих главах).

По поводу общеславянских партикул авторы этимологических словарей в начале словарной статьи обычно объявляют, что данная партикула проходит (прошла) три следующих этапа: междометие > частица > союз. Однако реальные факты славянского континуума показывают, что принять точно такое однозначно простое решение во всех случаях нельзя, а именно: в одном языке (в литературной форме) это междометие, например русское ну. В диалектах же того же русского языка – это союз ’ но’ (наблюдение Р. Ф. Касаткиной)[112]112
  Более внимательно прислушиваясь, я обратила внимание на то, что и в литературной русской речи употребляется ну в значении ’но’.


[Закрыть]. Русское но – союз, но в польском и словенском это междометие и т. д. Поэтому мы представляем партикулы, в первую очередь обращаясь к плану выражения.

Вторая проблема представления партикулы в качестве «примарной» касается «этимологии» партикул. Как уже говорилось в предыдущих главах, мы стоим на твердой позиции: этимологии, то есть возведения к неким знаменательным словам (корням, основам) или к их «застывшим» формам, они не имеют! (Мне приятно здесь сказать, что я успела выслушать полное одобрение этой идеи от В. Н. Топорова.) Ясно чувствуется, что это подозревают и авторы этимологических словарей: в одних случаях такая «этимология» все же предлагается (обычно протоформой считаются местоимения), в других же – находится простой, но «научный» выход: употребляется неясный по сути термин «соотносится» и приводятся действительно родственные и тождественные параллели из других языков – древнегреческого, латинского, санскрита, более поздних и т. д. Но этот родственный параллелизм, строго говоря, «этимологией» не является.

Итак, всего нами было выявлено (по разным источникам) 718 славянских лексем, восходящих к партикульному фонду и имеющих соответственную опирающуюся на него структуру. Нужно сказать заранее, что в него не были нами включены личные местоимения 1-го и 2-го лица единственного и множественного числа, но, разумеется, включены местоимения 3-го лица обоих чисел. Это было сделано потому, что формы личных местоимений 1-го и 2-го лица не удовлетворяют второму нашему условию, обязательному для примарных частиц: от них не образуются деривативные цепочки[113]113
  На том простом уровне, на котором они образуются от собственно партикул.


[Закрыть]. Кстати, то, что местоимения 3-го лица вошли в парадигму позднее и являлись исходно демонстративами, дейктиками, было известно еще в ХІХ веке, и наши критерии это подтверждают.

Из этих 718 лексем примарными, по нашему критерию, оказались 42 единицы.

Но, естественно, не все они являются общеславянскими. Таких оказалось всего 15. Поэтому перечень начнется именно с общеславянских примарных единиц.

1. Первой общеславянской партикулой является а. В работах, цитировавшихся нами ранее в предыдущих главах, указывалось, что в ранних индоевропейских языках такое а могло быть чередующимся альтернантом е/о, т. е. входить в ряд индоевропейского аблаута.

Данные [Etim. slov. 1980]:

это а (в древнерусском и чешских диалектах может выражаться через прикрытие h/х) может быть междометием: Дедушка, а, дедушка, иди обедать!;

• чем-то переходным между междометием и частицей: Вы ведь вернетесь, а?;

• адъюнктивной частицей: А Святославъ мутєнъ сонъ видѣлъ;

• сочинительным союзом в пределах словосочетания: žena a škola;

• сочинительным / сопоставительным союзом в сложносочиненном предложении: ты иди направо, а я пойду налево;

• союзом со значением условия: а бы сьдє былъ, то нє бы умрълъ братръ.

Все оттенки значений этой партикулы приводить здесь не имеет смысла, так как ей одной можно посвятить огромную монографию, для нас же важно прежде всего зафиксировать, во-первых, ее общеславянскость; во-вторых, важно было понять,что она имеет очень большое число деривативных цепочек; в-третьих, что в пределах славянского континуума она имеет, употребляясь изолированно, практически все значения коммуникативного фонда, кроме собственно местоименных. И к местоимениям, если считать е ее вариантом, она присоединяется в препозиции[114]114
  Напоминаем, что ее «этимологию» многие авторы возводят к «застывшим» местоименным формам, другие же, напротив, к первичным междометиям на грани выкрика.


[Закрыть].

Данные [ЭССЯ 1974: 33][115]115
  Мы сознательно не приводим богато представленные в ЭССЯ сравнения славянских партикул с аналогичными данными в индоевропейских языках, так как это только увеличило бы объем книги и ничего не доказало.


[Закрыть]:

*a характеризуется как союз, в эпических песнях часто «лишенный конкретного значения». По всей славянской территории представлены функции противительные и присоединительные. «Союз *a обычно объясняют, аналогично некоторым другим союзам (например *i), из падежной основы и. – е. *e/o, причем реконструируется праслав. *a < *ēd/*ōd, абл. ед. ч.». Интересно приводимое здесь мнение Маретича о том, что исходной формой а является ja > a. Оно восходит к местоименной основе io-. Не совсем понятна фраза авторов этой статьи: «Серьезного внимания заслуживает теория об участии в образовании данного союза эмфатических частиц или междометий». На самом деле, за этой малопонятной фразой стоит все та же боязнь признать первоэлементность этой формы, вначале выступающей как междометие. Данные Словаря Ю. Покорного: А – это выражение чувства, часто при виде неожиданного. Любопытно читать сейчас такое описание семантики языковой единицы, при котором описываются сходные чувства по языкам: например, греческое ά – «Ausruf des Erstaunens, Schmerzes, Unwillens», латинское ā, āh – «Ausruf des Schmerzes, Unwillens» и т. д. Заметка очень мала по объему.

2. Вторая общеславянская партикула – čь (варианты šь, c).

Функции ее многообразны.

Однако в «чистом» виде она встречается не во всех славянских языках: наиболее часто ее сопровождает партикула to, тогда она становится вопросительным местоимением (вариант – šьto). Вторым сопровождающим ее партикульным элементом как правило служат -so или -go.

Однако вопрос о функционировании этой партикулы не так прост. (См. специальную статью К. Шилдза о славянском -go, правда, рассмотренном как одно из окончаний «определенного» славянского прилагательного [Shields 1997].) Дело в том, что и -so, и -go являются сами по себе партикулами и потому в «нелитературной» форме такого квазигенитива может проступать в «скрытой памяти» столь же полноправная по отношению к номинативу исходная форма. Поэтому трудно сказать, – поскольку русские люди, даже вполне образованные, все-таки говорят Чего? вместо Что?, – что здесь происходит: они путают генитив с номинативом? или здесь проступает «скрытая память» возможного первообразного номинатива?

3. Следующая общеславянская партикула – da[116]116
  Совпадением с ней, то есть омонимом, является вторичная лужицкая частица da < gda < *kъda.


[Закрыть].

Именно в связи с ней поломано достаточно много копий.

Данные [Etim. slov. 1980]: Проблема в данном случае проста: либо это исконная примарная партикула, тогда нужно признать исконными и другие партикулы с звонкой консонантной опорой, имеющие глухой вариант[117]117
  См. выше о проблематичности, возникшей в связи с севернорусской частицей дакъ.


[Закрыть], либо это звонкий вариант некоей общей партикулы с консонантной опорой t/d. Однако значения и функционирование этих двух частиц и, главное, цепочки их дериватов сильно в славянской языковой истории расходятся. Поэтому вероятно предположить, как и считают составители Этимологических словарей, что эта бифуркация вариантов (глухой консонантной опоры и звонкой) произошла очень давно.

Интересные данные предоставляет в этом плане украинский язык, в котором сочинительное славянское да (русск. Иван да Марья) заменилось на та. Важным свидетельством являются факты, приведенные С. М. Толстой [Толстая 1984—85]. Описывая употребление союза и частицы да в полесских говорах украинско-белорусского пограничья, она говорит о двух вариантах этой партикулы: да и до, последнее в свою очередь функционирует как звонкий вариант то. Очень существенны поэтому следующие наблюдения С. М. Толстой: «В ряде полесских говоров наряду с формой да в тех же функциях и аналогичных контекстах (нередко в пределах одного и того же текста ) выступает форма до. Ни условия появления варианта до, ни точная география этого явления пока не ясны. В одном из своих значений (следственном) в составе союза як – до и аналогичных конструкций до может пониматься как звонкий коррелят следственного то, (…) причем развитию то > до в данном ареале (говоры украинского Полесья) могло способствовать, с одной стороны, наличие следственного союза да на той же и соседних территориях; во-вторых, оппозиция ограничительного та – да, характерная для всего украинского ареала (да в этом значении ограничено полесскими говорами)» [Толстая 1984—1985: 783]. К этим фактам С. М. Толстая привлекает сходные варианты Мариинского и Зографского Евангелий, где вместо да + и встречается до + и. Таким образом, исходя из наблюдений С. М. Толстой, можно вывести следующую триаду: да > до < то.

Как и все общеславянские частицы, партикула да функционирует в прошлом и настоящем как междометие, частица, союз и «модальное» наречие.

Поскольку наша работа не является в строгом смысле семантической, то здесь мы приведем только небольшое число иллюстративного материала ее функционирования.

• Частица сентенциальная. Русский: Иван, да это нам Господь дитя дает!

• Частица побудительная. Русский: Да замолчите же! сербский: Да мо] ветре, не ломи ме!

• Побудительное значение. Старославянский: Они да придутъ, ко мнѣ; да свѣтитъ сѧ имѧ твоѣ.

• Утвердительная частица (обычно во всех трудах таксономически описываемая различно). Болгарский: Согласен ли си?

Да. Сербский: Зе ли то тако? Да, тако je. Русский: Ты сказал ему про это? Да, сказал[118]118
  В этом значении данная партикула используется и в румынском языке.


[Закрыть].

• Вопросительно-утвердительная частица. Болгарский: Да не си болен?

• Эта партикула выражает также значения цели, декларативности, выступает как союз с оптативным значением. Словенский: Bojim se, da ne boš več vstal.

• Каузативности. Словенский: Zakaj ne prišel? Da nisem mogel.

• Следственное; уступительное, примыкания. Русский: Он во-лок его к машине, да на лестнице как загремело что-то. Старославянский. Чьто хощєтє ми дати, рєчє, да азъ вамъ прѣдамъ го. И многие более тонкие значения, охватывающие почти всю гамму синтаксической семантики. Этимологические разработки да столь же концептуально обширны, как и сама функциональная семантика этой партикулы.

С одной стороны, предполагается, что это «окаменевшая» форма индоевропейского императива от *dō? То есть ’дай’. С другой стороны, как уже говорилось, эта партикула возводится к индоевропейским и не только индоевропейским (есть даже мнение – Й. Фридриха – о наличии такой сходной по значению партикулы в африканских языках) глубинным расхождениям когда-то единой формы t/d. То есть это с несомненностью принимаемая примарная партикула – из тех, которые в приводимых нами выше разнообразных исследованиях с правильной осторожностью называются t/d-овым элементом (именно так называет ее Ф. Шпехт, положения которого анализировались во второй главе).

Сложным в этом плане оказывается решение о принятии «звонкого» и «глухого» рядов этого элемента t/d, а также об объединении партикул, несмотря на различия вокалического сопровождения консонанта. А именно:

• считать ли партикулы do, da, dy, de альтернантами объединяющей их d или отдельными примарными для славянского пространства партикулами?

• считать ли to, tъ, ti, te параллельным рядом к этому звонкому ряду – и тогда необходимо объединение более глубокое?

В нашей работе, посвященной исключительно славянским данным, ответ на оба вопроса будет отрицательным. А именно: первую цепочку мы не объединяем и считаем все ее компоненты отдельными партикулами, так как у каждой такой партикулы деривативная семантика различается.

Поэтому признание или непризнание t/d единой партикулой выходит за пределы славянской общности и потому вопрос об этом в рамках настоящей главы решаться не может.

Данные ЭССЯ 1975:

Концепция авторов состоит в том, что это «служебное слово, широко распространенное в функции союза, вводящего разные глагольные формы. Крайний результат эволюции – функции частицы, например утвердительное ’да’. Восходит к и. – е. указ. местоим. *do-, вар. *to-. Такая этимология, принятая большинством исследователей, подтверждается однотипностью контекстов слав. Da + гл. и слав. Ta + гл.». Это функциональное сходство, между тем, не может быть свидетельством «крайности» эволюции к частице, а может быть свидетельством как раз обратного.

4. Не менее известной и обсуждаемой (см. выше) на самых ранних этапах индоевропейского языкового развития является партикула е.

Как и все общеславянские партикулы, она выступает в примарной функции как междометие, как частица и как союз. Данные [Etim. slov. 1980]:

• см. в русском (междометие): Э, да тут полно работы!; Э, – сказали мы с Петром Ивановичем. Белорусский: Э, дазвольте, я расскажу. Сербский: Е, моj синко, знам jа за них. Болгарский: Е, голяма работа и т. д.

В употреблении этой партикулы как междометия существует много смысловых оттенков:

демонстратива. См. болгарский: Е го! (’вот он’); Е хлеб и вода и т. д.

ассертива. См. сербо-хорватский: Ти си из Дубровника? Е госпо!

• е имеет и концессивное,

• и каузативное значение.

Эта партикула имеет множество дериватов: русские э-то, э-ва, э-кий и др., старославянское єсє, єда, єй, словенское eno и т. д. Она выступает в вариантах he, he, hy и под.

Фонетическим вариантом ее является огубленное о с возможным прикрытием в. Поэтому русское это равно при пересчете русскому же вот, на что уже давно обращено внимание лингвистов.

Напоминаем, что именно это е компаративисты видят в аугменте греческого имперфекта и аориста и во многих образованиях ранееиндоевропейского периода. Именно об этом е мы писали в главе первой как об инициальном элементе интродуктивной цепочки, к которой восходит наше я.

Как представляется, на уровне славянского материала нет необходимости ставить вопрос об объединении ряда Е / О / А, поскольку мы стараемся проследить мир партикул именно славянского пространства.

Данные [ЭССЯ 1979]:

Это усилительная частица. Междометное употребление вторично[119]119
  Все-таки хотелось бы понять, как именно подобные вещи (утверждение о вторичности междометного употребления) оказываются!


[Закрыть]. «Праслав. *e восходит к указат. мест. и. – е. *e, рано или как правило выступающему в соединении с другими элементами».

5. Столь же активной в славянском пространстве и имеющей очень много дериватов является партикула i.

Данные [Etim. slov. 1980]:

Фонетическими ее вариантами являются hi, ё, he, ih, ji.

• Как и у других общеславянских частиц-партикул, эта партикула имеет значение междометия. Например, русское: И, бабушка, затеяла пустое; словенское: I, kajpa delaš; польское: I, daj mi pokój и т. д.

Существует – для этой партикулы – множество переходных смысловых оттенков от междометия к сентенциальной частице.

• В качестве «внутренней частицы» эта партикула имеет значение ’также’, переходящее к ’даже’ и далее практически приближающееся в некоторых высказываниях к негации. См., например, чешский: Búh dal zuby, da i chleba; русский: Мне и рубля не накопили строчки; старославянский: мьнѣ николижє не далъ єси и козьлѧєтє и т. д.

Во всех славянских языках представлена двойная конструкция: и… и. Например, русское и там и сям; и то и другое. Разумеется, семантика а и и, партикул, во многом коррелирующихся, требует разъяснения, но мы еще раз повторяем, что оптика этой главы – очень крупная, а семантические и текстовые отличия а и и занимают лингвистов в течение многих лет (см. монографию: Вербальные и невербальные опоры. 2003, а также упоминавшуюся в параграфе втором работу А. В. Исаченко [Isačenko 1970], который также смотрел на три основных сочинительных союза в русском языке с точки зрения крупной оптики и увидел практически не членимое стоящее за ними общее семантическое поле).

И-союз также имеет множество значений:

• присоединения – польский: Spadł pierwszy snieg. I to sniegnie byłe jaki;

• континуации – старославянский: Искони бѣ слово и слово бѣ у бога и богъ бѣ слово;

• следствия – украинский: Вже з полудня хвыля почала спадати, и Али взялся за работу;

• концессивности – русский: Вы такой специалист по мостам и отказываетесь их строить;

• противительности – старославянский: Рѣхъ вам южє и нє слышастє;

• градации – И синего моря уклончивый вал в часы роковой непогоды, и пращ, и стрела, и лукавый кинжал щадят победителя годы.

Этимология этого союза в Словарях обычно объясняется через ассоциативное сопоставление с этой же партикулой в неславянских языках, или же эту партикулу возводят к «застывшей» форме индоевропейского местоимения *e/ei.

Данные [ЭССЯ 1981]:

Представлено как *i. Чувствуется, что именно эта простая партикула доставила много затруднений авторам Словаря. Таксономическая ее принадлежность не обозначается. Обычно объясняют из и. – е. *ei, первонач. местн. пад. ед. ч. от указат. мест. *e. Далее идет довольно странная фраза: «Сближение слав. i с лит. ё сомнительно ввиду скорее дейктич. функции лит. слова, несвойственной слав. слову». Здесь неясно, считают ли авторы, что дейктичность несвойственна слав. слову вообще или именно этому слову. Следующая фраза еще более удивительная – «Обращает на себя внимание отсутствие у слав. i полных соответствий формы и значения», – поскольку выше это значение описано как ’и, тоже, также’.

6. Общеславянской партикулой является li[120]120
  О совпадении / несовпадении этой партикулы с партикулами le и lѣ см. в следующих параграфах этой главы.


[Закрыть].

Эта партикула примарна, так как она выступает изолированно и имеет свое значение, с одной стороны, и входит в деривативные цепочки (чаще всего в постпозиции), с другой стороны. У этой партикулы есть фонетические варианты – l’, ly, lja, le (в разных славянских языках и диалектах).

• Она может быть сентенциальной частицей. См. русский: Ты река ли, моя реченька, ты течешь, не колышешься.

• Выражать сравнение, выполняя союзную функцию. См. в древнерусском: Лучьши есть похвальна брань ли миръ.

• Иметь альтернативное значение. Старославянский: Аштє ключитъ сѧ въпасти въ вино ли въ масло ли въ ино єтєро.

• Выражать вопрос, то есть функционировать как вопросительная частица. Словенский: Je li res? Русский: Далеко ли от вас до вокзала?; Старославянский: Ты ли єси цєзаръ июдєискъ?

Безусловно общеславянской является тенденция употреблять эту частицу в косвенном вопросе. В современном русском языке отчетливо прослеживается движение к исчезновению этой частицы в прямом вопросе. То есть Я их спросил, были ли они когда-нибудь в Москве, но Вы были когда-нибудь в Москве?. Это сохранение ли в косвенном вопросе и исчезновение в прямом (интересно, что ли в прямом вопросе встречается иногда у русских эмигрантов первого поколения) подтверждает мнение Т. Гивона [Givon 1979] о том, что основные инновации в синтаксисе начинаются именно в главном предложении, тогда как придаточные еще сохраняют более старые значения и структуры.

Этимология li трактовалась в трех непересекающихся аспектах. Во-первых, эту партикулу возводили к детской речи (первые звуки), во-вторых (лингвисты старшего поколения), пытались возвести ее к индоевропейскому корню *uel – ’желать’, в-третьих, в этимологии известны дискуссии по поводу того, можно или нельзя объединять эту партикулу с lĕ.

В [ЭССЯ 1988] представлена. Описаны функции: как союз и как частица. Авторы считают, что славянское *li нельзя рассматривать в отрыве от *lĕ/*le. Авторы статьи согласны с мнением В. Н. Топорова о том, что в глубокой диахронической перспективе восстанавливается исходная ситуация с элементом l в модальной функции.

Необходимо в данном случае остановиться на позиции В. Н. Топорова, которую он высказывает в вообще непривычных для данного пласта больших статьях, посвященных балтийскому lai, рассматриваемому им с широких индоевропеистических позиций [Топоров 1984; 1984а]. Существенно в этих его статьях не столько обсуждение категориально-глагольных функций этого элемента в прусском и восточнобалтийском, сколько определение его отношения к неоднократно обсуждавшейся проблеме связи этого элемента и славянской частицы li, а также связи с польским le ’ лишь’. Существовала и концепция более широкого охвата, связи балтийских частиц со славянскими *li, *le, *lĕ. В. Н. Топоров присоединяется к концепции Эндзелина, согласно которой и балтийские, и славянские l-частицы восходят к и. – е. *le, *lē (с гласным не из дифтонга). Замечательно прозорливыми и в известном смысле поучительными являются высказанные здесь мысли В. Н. Топорова о том, что отсутствие точной опоры в сравнительно-исторических данных «может оказаться и несправедливым упреком, учитывая, что сам статус данного элемента, независимо от его происхождения, определяется соотношением входящих в игру факторов в каждом данном языке и той кардинальной синтаксической схемой фразы, которая актуальна для данного периода развития этого языка»[121]121
  Здесь и далее выделение самого В. Н. Топорова. – Т. Н.


[Закрыть] [Топоров 1984: 422]. И далее им высказывается мысль, которая могла бы быть эпиграфом к нашей книге: «Вместо того, чтобы ориентироваться на поиск единой и достаточно четко очерченной формы, в которой можно было бы видеть первоисточник всех остальных (или, по меньшей мере, форму, наиболее близкую к нему), в данном случае целесообразно сменить установку и считать именно этот хаос первичной (или ранней, или – еще точнее – периодически возникающей и в той или иной мере всегда присутствующей) ситуацией, из которой только и можно определить – поневоле обобщенно и лишь с определенной степенью вероятности, – каким образом из флуктуирующей совокупности фактов выделился и подвергся категоризации элемент» [Там же: 426]. Таким образом, по мнению В. Н. Топорова, имеется комплекс славянских фактов, близких к балтийским, а именно: комплекс элементов на -l-, «который объединяет в себе самые разнородные факты по степени их семантической наполненности и грамматичности, не говоря уж о различиях в вокализме: не только *lě и *le, но и *li, которое позволяет предположить для предыдущего периода наличие  (*loi или *lei )»  [Там же: 427][122]122
  В. Н. Топоров демонстрирует в этой статье «намек» на пермиссив: значение ’пусть’ в стихах: Брожу ли я вдоль улиц шумных, /Вхожу ль во многолюдный храм, / Сижу ль меж юношей безумных…


[Закрыть].