Текст книги "Мятежная герцогиня"

– Комнаты – одинаковые, давайте, я буду жить посередине, а вы обе – по краям, – предложила Долли и шагнула к центральной двери, – моя комната будет «зеленая».

Действительно, обивка мебели и шторы здесь были изумрудно-зеленого цвета, а стены и большой ковер на полу были кремового оттенка, создавая яркий контраст.

– Тогда другие комнаты по цвету обивки мебели можно назвать «вишневой» и «синей», – заметила Даша Морозова, – ну, а ты, Лиза, в какой комнате жить будешь?

– Я буду жить в «синей» комнате, – выбрала Лиза, – если ты на нее не претендуешь.

– Мне нравится «вишневая» комната, – заявила улыбающаяся Даша, и Долли с удовольствием заметила, что девушка начинает возвращаться к жизни.

– Тогда разбегаемся по комнатам, умываемся и переодеваемся, – скомандовала Долли и первой прошла в свою комнату.

В углу мягко гудела изразцовая печка, окутывая новую хозяйку приятным теплом, зеленое шелковое покрывало на кровати манило прилечь, напряжение, сковывающее княжну уже несколько дней, наконец, отпустило ее, и девушка с облегчением вздохнула. Княжна лениво подумала, что, видно, в душе она – кошка: где пригреется, там ей и дом.

В зимних сумерках ветви деревьев, засыпанные снегом, легонько покачивались под порывами не слышного через оконное стекло ветра, и легкие снежинки, мягко кружась, слетали вниз.

– Но как хорошо и уютно дома!.. – счастливо вздохнула Долли. Глаза ее закрылись, и она провалилась в теплый сон.

Глава 7

Весна принесла в Москву солнце, яркое небо и чистую нежную листву. В центре города, почти полностью выгоревшем при пожаре, везде стучали топоры. Мастеровые поднимали на талях длинные толстые балки, обивали железом крыши, штукатурили фасады, и уже многие дома сверкали под весенним солнцем новыми окнами и свежей краской.

Долли радовалась весне, теплу и надежде, которая все сильнее крепла в ее душе. Похоже, что ее план сработал, и Островский потерял их след, по крайней мере, никаких признаков его присутствия она не ощущала. Девушка еще не перестала есть себя поедом за то, как легко смогла оказаться легковерной добычей охотника за приданым, да к тому же еще и жестокого преступника. Почти каждый день, возвращаясь мыслями к недавнему прошлому, она давала себе слово, что никогда больше не поддастся на лесть мужчины, никогда не позволит манипулировать собой. Теперь у нее было два заклятых врага: дядя – князь Василий, и Островский. Княжна надеялась, что судьба позволит ей самой отомстить им обоим.

Хотя графиня запретила своим воспитанницам выходить на улицу, и они должны были гулять только по саду, Долли уже через неделю придумала для себя выход из создавшейся ситуации. Одевшись в крестьянское платье, она проскальзывала через маленькие ворота, выходившие в Колпачный переулок и, скромно опустив голову, как это делали крепостные, быстрым шагом сбегала вниз к Хохловскому, а через пять минут входила в двери храма Святого Владимира.

Теперь у Долли было дело, занимавшее все ее мысли. Она загорелась идеей восстановления церкви, в которой крестили ее бабушку. Верная обещанию, данному тетушке в день приезда, княжна сразу же познакомилась с настоятелем храма отцом Серафимом и предложила от имени графини Апраксиной и ее внучатых племянниц средства на восстановление. Ее предложение было с благодарностью принято, и теперь Долли каждый день с утра приходила в храм, чтобы узнать, как идут дела и в чем они еще могут помочь. Она сплела доверчивому отцу Серафиму милую историю о том, почему приходит в крестьянском наряде, сославшись на солидарность с бедными погорельцами, живущими в страшной тесноте и нужде в соседнем Ивановском монастыре. И теперь все в храме Святого Владимира привыкли к тому, что благородная барышня приходит к ним, одетая крестьянкой.

Тетушка, сначала испугавшаяся за безопасность Долли, теперь, четыре месяца спустя, уже успокоилась и положилась на слово девушки, пообещавшей, что всегда будет очень осторожной и никогда не выйдет из дома без оружия. Действительно, она постоянно носила с собой пистолет, подаренный крестным, пришивая для него крепкий холщовый карман сначала к тулупчику, потом к душегрейке, а с наступлением тепла – к поясу нижней юбки, что надевала под сарафан.

Княжна отдавала на храм все свои карманные деньги, которые тетушка по желанию Алексея выдавала ей ежемесячно, и передавала отцу Серафиму средства от самой Апраксиной, уже несколько раз отправлявшей на восстановление храма по пятьсот рублей серебром. А если требовалась помощь в подсобных работах на строительстве, они всегда присылали отцу Серафиму своих дворовых слуг. Долли сразу по приезде написала брату, что хотела бы пожертвовать часть своего приданого или наследства, которое она должна была получить через три года, на восстановление церкви, где крестили их бабушку. Лиза тоже написала Алексею, прося разрешения поступить так же со своими деньгами: она хотела их пожертвовать на восстановление храма Святой Елизаветы в Ивановском монастыре, уцелевшего при пожаре, но разграбленного и оскверненного французами. Девушки были уверены, что брат их поймет, и теперь с нетерпением ждали его ответа.

Сегодня утром Долли взяла тяжеленькую кожаную сумку с пятью сотнями рублей серебром, переданную ей вчера старой графиней, заколола под подбородком большой синий платок и привычным путем поспешила к храму. Ноги легко несли ее по крутому спуску мимо беленых стен палат Лопухиных, и она ласково касалась ладонью шершавых кирпичей. Задумавшись, девушка машинально свернула за угол, и с разбега налетела на человека, идущего ей навстречу. Тяжелая кожаная сумка, которую она прижимала к груди под платком, выскользнула из ее пальцев и с глухим стуком упала на землю.

– Боже мой! – испуганно воскликнула княжна, бросаясь на колени и сгребая рассыпавшиеся рубли.

Она быстро собирала монеты, стараясь не пропустить ни одной. Наконец, все было собрано, девушка затянула шнурок сумки и, прижав драгоценную ношу к груди, поднялась.

– Вот, возьмите еще, – произнес бархатный мужской баритон, и перед ее опущенными глазами возникла ладонь с пыльным серебряным рублем.

Долли подняла глаза на говорившего. Перед ней, строго прищурив яркие синие глаза, стоял высокий красивый шатен лет двадцати пяти. Он протягивал ей монету левой рукой, потому что правая у него висела на широкой черной перевязи.

– Спасибо, – скромно поблагодарила незнакомца княжна, взяла монету и шагнула вперед, пытаясь обойти молодого человека.

Но он заступил ей дорогу и строго спросил:

– И откуда у тебя такие деньги, красавица?

– Я выполняю поручение своей хозяйки, – быстро нашлась Долли, – несу ее пожертвование настоятелю храма.

– Вот как? Это – очень почетное дело, давай я провожу тебя и прослежу, чтобы деньги попали по назначению, – сказал незнакомец и посмотрел на девушку с недоверием, явно считая ее воровкой. Долли сразу поняла, что от него все равно теперь не отделаешься, поэтому она улыбнулась молодому человеку своей самой обворожительной улыбкой и кивнула в знак согласия.

Он пропустил княжну вперед, а сам пошел с ней рядом, искоса рассматривая эту странную крестьянку. Долли с сожалением решила, что, похоже, она перестаралась с улыбкой, девушка прибавила шагу и еще через пару минут они подошли к кованым воротам в белой ограде церкви.

– Спасибо, что проводили, вам нет нужды взбираться на эту крутизну, ведь вы ранены.

Девушка сочувственно посмотрела на черную перевязь на руке незнакомца и кивнула на крутую лестницу, ведущую к входу в храм Святого Владимира.

– Я, вообще-то, ранен в руку, – весело парировал незнакомец, – поэтому моим ногам ничто не мешает подняться вместе с тобой.

– Как хотите, – согласилась девушка, развернулась и стремительно побежала вверх по крутой лестнице, решив, что если ее провожатый такой дошлый, то пусть побегает за ней.

Но молодой человек не отставал и, обогнав Долли, открыл перед ней тяжелую створку дубовой двери. Услышав шаги у входа, отец Серафим, следивший за мастерами, кладущими перекрытия, обернулся и пошел навстречу посетителям.

– Вы что-то забыли, ваше сиятельство? – обратился он к гостю.

– Нет, я сопровождаю к вам важного курьера с деньгами, – объяснил молодой человек и кивнул на Долли, стоящую за его спиной.

– Ах, ваша светлость, я вас и не заметил, – засуетился священник, – прошу простить, здесь пока еще темно. Вы хотели посмотреть, что сегодня начали делать?

– Нет, батюшка, я принесла деньги от графини Апраксиной, – сказала Долли, – но не сочтите за труд, сосчитайте, я по дороге уронила сумку, вдруг не все деньги собрала, здесь должно быть пятьсот рублей.

– Конечно, сейчас сосчитаю, – согласился отец Серафим, взял у Долли кожаную сумку и прошел в ризницу.

– Вот как – «ваша светлость»… – удивленно протянул молодой человек, – и что девица благородного происхождения делает в крестьянской одежде на улицах Москвы?

– Я очень сочувствую всем беднякам, потерявшим кров, помогаю им, как могу, и одеваюсь так же, как они, – скромно ответила княжна, опуская глаза. Ей очень хотелось засмеяться, глядя на изумленное лицо своего провожатого, но она боялась обидеть незнакомца.

– Хм, первый раз слышу такое от женщины, – хмыкнул молодой человек, скептически пожав плечами. Было видно, что он не верит ни одному слову девушки.

– Может быть, вы имели дело только с эгоистичными женщинами, которым не свойственно милосердие? – произнесла Долли, не поднимая глаз. Она боялась расхохотаться, ведь розыгрыш получился великолепным.

– К вашему сведению, этот храм восстанавливается на деньги моей семьи, – взорвался незнакомец, – двоюродный брат моей матери, действительный статский советник Вольский, сам подал ходатайство губернатору о его восстановлении и пожертвовал сюда большие личные средства.

– А, так вы представитель главного благодетеля? – догадалась княжна, – отец Серафим говорил мне о вашем дяде, даже фамилию называл, но я ее не запомнила.

– Ну, зачем запоминать фамилию человека, жертвующего огромные деньги на восстановление церкви, ведь это – рядовое событие, все так делают, – обиделся ее собеседник.

– Конечно, так и есть, – согласилась Долли, забавляясь в душе, – вот и наша семья так же поступает.

– Да, что-то я не то говорю, – помолчав, растерянно сказал молодой человек, – раз мы с вами делаем общее благое дело, позвольте представиться, сударыня, я – ротмистр лейб-гвардии Уланского полка граф Михаил Печерский, не окажете ли мне честь сообщить ваше имя?

Долли молчала, опустив глаза, она и так попалась на вранье, назвав себя служанкой тетушки, и теперь ей совсем не хотелось снова оказаться в неловком положении, но и называть свое имя она также сочла неразумным. Ее быстрый ум прокручивал разные варианты ответа, наконец, девушка решила сказать правду, при этом не сказав ничего конкретного.

– Я – племянница графини Апраксиной, и, как я уже сказала, выполняю ее поручение.

– Вы не хотите назвать мне свое имя? – простодушно осведомился Печерский, – я не произвел на вас хорошего впечатления?

– Не я это сказала, – лукаво ответила Долли, пожимая плечами – растерянный граф был таким забавным, что разыгрывать его было одно удовольствие.

Их разговор прервал отец Серафим, вышедший из ризницы с кожаной сумкой в руках.

– Передайте, пожалуйста, мою благодарность ее сиятельству, я пересчитал: все деньги на месте, вы можете не беспокоиться.

– Я очень рада, и обязательно все передам тете, – пообещала княжна, попрощалась со священником и направилась к двери. За спиной она услышала, как ее новый знакомый простился с отцом Серафимом и быстро пошел вслед за ней. Он обогнал девушку и здоровой рукой открыл перед ней тяжелую дверь.

– Позвольте мне хотя бы проводить вас, – робкий голос молодого человека звучал совсем потерянно.

Долли подняла на него глаза, увидела его совершенно растерянное лицо и, не выдержав, расхохоталась.

– Да бог с вами, хотите провожать, так идите, я живу рядом, – сквозь смех проговорила она, – только, чур, ничего у меня не выспрашивать, можете говорить только о себе.

Она легко сбежала по крутой лестнице, ведущей с холма на дорогу, и направилась в сторону своего переулка. Нежданный провожатый легко догнал ее и зашагал рядом.

– Хорошо, раз вы разрешили, я буду рассказывать о себе. Я, как все в армии, прошел в этой войне от Ковно до Москвы, а потом обратно к границе и дальше по Европе. Под Лейпцигом был ранен, и теперь нахожусь на лечении в подмосковном имении моей семьи. Здесь я выполняю поручение дяди, он – большой чин в министерстве иностранных дел, и сейчас уехал вместе со своим министром в Париж – подписывать капитуляцию французов, попросив меня присматривать за восстановлением этого храма. Его мать, а моя бабка, была урожденная Лопухина, и эта церковь, примыкавшая к их владениям, всегда была семейной.

Они свернули в Колпачный переулок и начали подниматься в гору, вдоль беленой стены старинных палат.

– Вот этот дом тоже был построен моими предками, а теперь принадлежит моей дальней родне, – касаясь ладонью нагретых солнцем кирпичей, рассказывал молодой человек, стараясь заинтересовать свою молчаливую спутницу. – Мама мне говорила, что Лопухины по велению Петра Великого предоставили этот дом гетману Мазепе, когда тот жил в Москве, а после его измены им это припомнили.

Он с надеждой посмотрел в серьезное лицо девушки, старательно опускавшей глаза, чтобы не рассмеяться, но, не поняв ее настроения, снова начал рассказывать:

– Мы с вами сейчас идем по берегу речки. Еще пятьдесят лет назад здесь текла быстрая Рачка, в конце этого переулка и сейчас виден ее высокий берег, а потом речку забрали в трубу. Мой дядя рассказывал, что раньше во всех окрестных дворах были пруды, воду в которые отводили из Рачки.

Молодой человек замолчал и остановился, глядя на свою спутницу, ловко поворачивающую ключ в большом замке на кованых воротах.

– Спасибо, что проводили, – весело сказала Долли, – кстати, у нас во дворе до сих пор есть пруд, благодаря ему, дом уцелел при пожаре.

Она помахала ладошкой своему спутнику, закрыла ворота и быстро пошла по дорожке к дому. Она тот час же выбросила свое приключение из головы, а граф Михаил Печерский смотрел вслед тонкой фигурке в голубом сарафане и синем платке, пока она не скрылась за углом флигеля.

– Племянница графини Апраксиной, – задумчиво произнес он, – жаль, что я завтра уезжаю, уж больно интересная барышня…

В конце мая от брата, наконец, пришло первое письмо. Алексей писал, что он сейчас находится в завоеванном Париже, и прикладывает все силы, чтобы найти Елену. Он поздравлял Долли с прошедшим днем рождения и сообщал, что его подарком будет изумрудный гарнитур, принадлежавший раньше Анастасии Илларионовне. В конце письма князь разрешал сестрам потратить на восстановление храмов по пять тысяч рублей, которые им должен был выдать его московский управляющий Никифоров.

– Ну, видишь, дорогая, брат не забыл о твоем восемнадцатилетии, – обрадовалась графиня, – и как он угадал, что тебе больше всего пойдут изумруды? Сейчас я принесу гарнитур, и ты все наденешь.

Долли про себя усмехнулась. Еще бы Алекс не догадался. Ее считали маленькой, и никогда при ней не говорили об отношениях Алекса с женщинами, но ведь сколько раз тетушка жаловалась Марфе, что брат содержит сразу нескольких любовниц. Так что он должен лучше всех понимать, что кому из женщин идет.

Старая графиня вернулась в гостиную, где сидели девушки, держа в руках бархатный мешочек.

– Как жаль, что пришлось все драгоценности выложить в дорожные шкатулки – хотелось бы подарить тебе гарнитур в сафьяновом футляре, – вздохнула она, – померяй, я хочу посмотреть на тебя.

Долли бережно взяла мешочек и разложила на столе серьги, которые однажды уже надевала на праздник у крестного, колье из семи квадратных изумрудов, окруженных бриллиантами, широкий браслет и кольцо.

– Долли, как красиво! – воскликнула Даша Морозова, – пожалуйста, надень.

Княжна взяла кольцо с огромным изумрудом и надела на безымянный палец, оно было велико, но на средний подошло идеально. Девушки подбежали к Долли, и Лиза вдела сестре в уши серьги, а Даша помогла застегнуть на шее колье.

– Боже мой, дорогая, если бы мама и бабушка могли видеть, какая ты красавица, – растроганно заметила графиня, и на ее глаза навернулись слезы.

Роскошные камни играли всеми оттенками зеленого, подчеркивая яркие глаза девушки и ее темные волосы цвета красного дерева.

– Они видят, – сказала на ухо сестре Лиза, – и радуются за тебя.

Долли кивнула и подошла к зеркалу, висевшему в простенке между колоннами. Она взглянула на свое отражение и замерла. Эта гордая красавица с лебединой шеей, белоснежными точеными плечами и нежным овальным лицом с высокими дугами темных бровей над яркими, одного цвета с изумрудами, глазами – была ей даже незнакомой.

– Что со мной? – прошептала княжна, – когда я последний раз смотрелась в зеркало?

Она подумала, что все последние месяцы ходила в мужской или крестьянской одежде и почти не смотрела на свое отражение. Когда же она успела измениться? Девушка не могла понять, как пропустила такое удивительное превращение.

Старая графиня, поймав удивленное выражение лица княжны, догадалась о ее чувствах. Она подошла к племяннице, обняла ее и поцеловала в щеку.

– Просто пришел твой черед, и ты расцвела, – нежно сказала Евдокия Михайловна, – ты теперь – потрясающая красавица.

– Странно как, тетушка, почему я ничего не заметила? – Долли изучала свое отражение, и ей казалось, что даже форма рта у нее изменилась, губы как будто немного припухли и стали ярче.

– Просто у тебя было слишком много забот, – заметила Апраксина, – ты спасала себя, друзей и семью, но судьба послала тебе напоминание, что ты – красивая девушка, и твое предназначение – выйти замуж и создать счастливую семью.

– А вот это – не для меня, – горько сказала Долли. Ей вспомнился весь кошмар, связанный с несостоявшимся женихом, и ее передернуло, – не будем спорить, дорогая тетушка, устраивайте браки сестер, а меня оставьте свободной.

Она бережно сняла украшения, сложила их в бархатный мешочек и, поцеловав погрустневшую графиню, пошла в свою комнату.

– Не нужно вспоминать о прошлом, нужно смотреть вперед, – оставшись одна, произнесла свое заклинание Долли.

Алекс разрешил им с Лизой вложить деньги в восстановление храмов, это – большая радость. Сколько всего можно сделать на пять тысяч рублей! Наверное, можно перекрыть свод и восстановить главы. Она успокоилась, взяла перо и стала рисовать пять глав на крыше храма, ведь отец Серафим и тетушка говорили, что церковь была пятиглавой.

На следующий день управляющий князя Алексея, сухонький седобородый мужчина, одетый в длиннополый черный сюртук, привез в дом графини Апраксиной десять тысяч рублей в золоте. Евдокия Михайловна разделила деньги пополам и отдала племянницам.

– Ну, милые мои, решайте, что вы будете с ними делать, только не отдавайте все сразу, а оплачивайте работы или делайте покупки, которые посчитаете нужными – так и вам будет приятнее, и дело выиграет.

Когда девушки собрались пойти в выбранные ими храмы, графиня настояла, чтобы с Лизой пошла Марфа, а с Долли – Даша Морозова, и к каждой паре приставила по здоровому дворовому парню с охотничьим ружьем.

– Так мне будет спокойнее. И не задерживайтесь на улице, возвращайтесь в усадьбу поскорее, – напутствовала она племянниц.

– Хорошо, тетушка, мы постараемся вернуться быстро, – пообещала Долли, подталкивая своих спутниц к выходу.

Сегодня она была в своем собственном платье, поэтому чувствовала себя на улице непривычно: исчезло ощущение свободы, которое давал ей крестьянский наряд; сейчас – в шляпке, перчатках и под зонтиком – ей было неуютно. Решив, что она, видно, совсем одичала, Долли с грустью посмотрела на сестру. Лизе шел семнадцатый год, но она всегда держалась с изяществом взрослой девушки.

Короткую дорогу от их дома до Ивановского монастыря компания одолела за десять минут. Монастырские ворота смотрели прямо на вход церкви Святого Владимира, поэтому сестры договорились встретиться у надвратной часовни монастыря через полчаса. Долли с Дашей поднялись по крутым ступеням лестницы, а Лиза с Марфой вошли в ворота монастыря, каждую пару сопровождал молчаливый охранник.

Лиза впервые за несколько месяцев вышла из тетушкиной усадьбы. Она с интересом оглядывалась по сторонам, и когда они шли по Колпачному переулку – теплому, залитому весенним солнцем, и когда подходили к монастырю; но когда они с Марфой прошли в монастырские ворота, ее весеннее настроение растаяло. Огромный двор, обнесенный высокой каменной стеной, все еще закопченной после пожара двенадцатого года, был завален обломками камней, через которые пробивалась яркая весенняя трава, а остовы обгоревших зданий, казалось, нависали над людьми, угрожая обрушиться на их головы.

Но хорошенько осмотревшись, они увидели, что часть строений все же уцелела. Маленькая церковь, слева от ворот, и несколько хозяйственных построек были явно жилыми – около них занимались хозяйственными делами женщины, на кострах готовили пищу, а вокруг бегали оборванные чумазые ребятишки.

– Пойдем в церковь, Марфа, – предложила Лиза, и они направились к открытым дверям храма.

На широком крыльце, сгорбившись, сидел худой старик в потертом армяке. Увидев приближающихся людей, он встал, выжидательно глядя на них.

– Дедушка, вы здесь живете? – выступив вперед, обратилась к старику Лиза.

– Да, вон в той трапезной, – подтвердил тот и показал рукой на обгоревшую постройку без оконных рам, с кое-как залатанной разномастными кусками железа крышей.

– А в церкви тоже люди живут? – продолжала расспрашивать Лиза.

– Нет, барышня, боязно в божьем доме жить – грех ведь; зиму мы в ней пережили, а теперь в трапезную перешли.

– А войти можно? – спросила княжна и поднялась на крыльцо.

– Конечно, можно, только французы испоганили там все да разграбили, – сказал старик и посторонился, пропуская девушку внутрь.

Под сводами маленькой церкви было прохладно и сумрачно. Лиза огляделась и увидела, что иконостас и царские врата исчезли – только несколько деревянных деталей с остатками позолоты напоминали о том, что они были в храме, пол был завален отбитыми кусками стен с яркими мазками уничтоженной росписи.

– Вот так, барышня, басурмане с нашим храмом обошлись… А ведь это был домашний храм монахинь, кельи к нему примыкали, и уж как красиво они тут пели – так от самого Кремля люди приходили слушать!

– Это ведь храм Святой Елизаветы? – княжна уже сама почувствовала ответ, но спросила, чтобы услышать подтверждение из уст старика.

– Да, барышня, он раньше был освящен в честь Святой Елизаветы, – согласился тот, – да теперь здесь ни одной иконы нету.

– Нет, дедушка, Святая Елизавета здесь, с нами, – возразила княжна, – нужно, чтобы люди снова сюда пришли с молитвой.

Она перекрестилась и вышла на залитый майским солнцем двор. Теперь, после увиденного в разоренном храме, всё показалось ей светлее и теплее: закопченные стены ограды уже не так пугали, а трапезная с пустыми глазницами окон, в которой жили люди, показалась не такой ужасной, как раньше.

– Дедушка, кто в монастыре сейчас старший? – спросила Лиза, поворачиваясь к старику.

– Федор Добров, из купцов он – как лавку и дом на Солянке потерял, так теперь он здесь у нас за старшего.

– А где его найти?

В голове девушки уже созрел план, только она не знала, хватит ли ей денег, подаренных братом.

– Да вот он на крылечке стоит, сюда смотрит, – объяснил старик и указал на очень рослого чернобородого мужчину в коротком темном сюртуке, стоящего на крыльце трапезной.

Лиза поблагодарила старика и, в сопровождении Марфы и своего охранника, направилась к Федору Доброву. Увидев, что вновь пришедшие люди направляются к нему, мужчина спустился с крыльца и пошел им навстречу.

– Чем могу быть полезен вам, сударыня? – он сразу выделил из троих подошедших Лизу и обратился к ней почтительно и с достоинством.

– Мне сказали, что вы здесь главный, так ли это, сударь?

Лиза, только взглянув на мужчину, почему-то сразу поняла, что он – надежный и порядочный человек.

– Да, я здесь за старшего, – подтвердил Добров. – Народ тут подобрался разный, общая у нас только беда: дома потеряли.

– Я хочу помочь вам: отремонтировать жилье для людей и восстановить храм, только не знаю, сколько нужно для этого денег.

Глядя в глаза этому чернобородому гиганту, Лиза уже знала, что если доверится ему, тот не подведет.

– Благое дело, барышня! – обрадовался мужчина. – Мы все вам поможем, всё сами сделаем – нам бы только с лесом помочь, да окна остеклить.

– Но я еще хочу и храм восстановить. Вы будете в этом помогать?

– Конечно, сударыня, там крыша целая, стены заново выровняем и побелим, только вот иконостас французы сломали – они его на кострах сожгли.

– Давайте сначала все отремонтируем, а потом иконами займемся. Сколько нужно леса и стекла, и что еще необходимо? – спросила Лиза.

– Сразу я вам, барышня, сказать не смогу, посчитать мне все нужно. Вот если бы вы завтра пришли, я бы вам сказал, – предложил Добров, в задумчивости потирая лоб.

– Хорошо, я приду завтра в это же время, – согласилась княжна.

Она простилась с собеседником и пошла к воротам, где уговорилась встретиться с сестрой. Долли уже ждала ее, нетерпеливо притоптывая ногой, и, увидев сестру, побежала ей навстречу.

– У меня всё получается, – обрадовано затараторила она, хватая Лизу за руку, – на мои деньги свод перекроем и все пять глав восстановим, и еще на колокольню останется! А ты что решила?

– Я решила восстановить трапезную, где сейчас живут погорельцы, и храм в честь Святой Елизаветы. Мне будут помогать сами люди, живущие в монастыре. Завтра я буду знать, сколько нужно материалов для этих работ.

Окрыленная Лиза тоже уже почувствовала, что ее желание может осуществиться, и она радостно зашагала домой рядом со старшей сестрой. Около ворот в Колпачном переулке они увидели два тяжело нагруженных воза, а дворецкий Фрол уже открыл засов и теперь командовал кучерами, следя, чтобы угол телег не задел чугунную решетку.

– Опять тетушке вещи из Захарова привезли, – сообщила Долли и засмеялась. Графиня уже три раза отправляла посыльных в Захарово со списком вещей, которые ей были нужны.

Первые два месяца их пребывания в этом доме Евдокия Михайловна переставляла мебель, расставленную Фролом и Иваном Ильичом, добиваясь, чтобы вещи стояли там, где она их поставила двадцать лет назад, окончательно перебравшись из столицы в Москву после смерти Екатерины Великой. В комнате Лизы заменили комод и кресло, в комнате Долли – кресло и туалетный столик, а у Даши Морозовой поменяли почти всю мебель. Девушки сначала удивлялись тетушкиным причудам, а теперь, когда приходил очередной обоз из Захарова, заключали между собой пари на конфеты, в какой из комнат особняка будет очередная перестановка.

– Ну, что, Лиза, где теперь будет обновление? Я считаю, что в аванзале и большой гостиной. А ты, Даша, на что ставишь? – расспрашивала Долли, которая была заводилой при заключении пари.

– Дай подумать – нужно посмотреть, что на сей раз привезли, – задумчиво протянула Даша Морозова.

– Да, Долли, давай хоть посмотрим, о чем на сей раз тетя вспомнила, – согласилась с ней Лиза.

– Ну, что же, это – ваше право, – засмеялась княжна, – но я все равно у вас выиграю.

– Это мы еще посмотрим, – парировала Лиза, – ты – одна, а нас – двое.

Смеясь и подталкивая друг друга, девушки поднялись по парадной мраморной лестнице и заглянули в гостиную, где оставили старую графиню. Евдокия Михайловна стояла у окна, наблюдая, как дворня разгружает телеги.

– Тетушка, мы вернулись, – обнимая графиню за плечи, сообщила Долли, – а что на сей раз привезли из Захарова?

– Ах, Дашенька, теперь привезли самое дорогое: семейные портреты, мраморные бюсты и памятные вещи. А вы решили, что будете делать?

– Да, моих денег хватит, чтобы перекрыть свод и восстановить все пять глав храма, и еще на колокольню останется. А Лиза потратит свои деньги на ремонт трапезной, где сейчас живут погорельцы, и на храм Святой Елизаветы.

– Надо же, до чего умны современные девушки! – восхитилась графиня. – Во времена моей молодости никому бы в голову не пришло давать девушкам деньги на то, чтобы что-то строить – мы должны были только наряжаться и танцевать на балах.

– Тетушка, а как же наша бабушка, ведь она вела все дела семьи, и какой дворец в Ратманово построила, – напомнила Долли.

– Дорогая, у вашей бабушки был железный характер ее отца. Знаете, он очень любил свою жену, вашу прабабушку, и когда она чуть не умерла, рожая Анастасию, он больше никогда не прикоснулся к ней как к жене, оставив род без сыновей, только, чтобы не потерять свою любимую. Так что, Анастасия – вся в Солтыковскую породу – ей и обычаи, и мнение света всегда были не указ.

– А вы, тетушка, в чью породу? – лукаво осведомилась Долли.

– Я – в Долгоруких, – улыбаясь, сообщила Апраксина. – Нашей бабушке Бутурлиной не повезло: у нее были только дочери и внучки – правда, все как одна красавицы, но род по мужской линии прервался со смертью нашего деда. Моя мать – старшая из дочерей, Екатерина, вышла за князя Долгорукова, и я самая первая из ее четверых детей, и единственная выжившая. Вторая дочь, Прасковья, вышла замуж в соседнюю усадьбу за одного из Лопухиных, но рано умерла от чахотки, не оставив детей, а младшая, ваша прабабка Елизавета, вышла за графа Солтыкова. Эта усадьба отошла по наследству моей матери, как самой старшей из детей, а мой отец построил этот дом. От дома Бутурлиных остался только первый этаж под левым флигелем, и то потому, что своей тещи мой отец боялся как огня, считая ведьмой, и ее покои тронуть не решился.

– Тетушка, а почему нам никогда про это не рассказывали? – удивилась Лиза, – бабушка нам совсем не говорила про эту свою родню, только про Черкасских и Солтыковых.

– По секрету вам скажу, что и моя матушка панически боялась свою грозную родительницу. Ведь бабушка Елизавета могла и судьбу предсказывать, и болезни распознавала лучше любого лекаря – а в те годы за это можно было и на дыбу попасть, поэтому с детьми о ней старались не говорить. Но я ее, хоть смутно, но помню, мне она казалась ласковой и доброй.

Тихо постучавшись, в гостиную вошел Фрол, за его спиной несколько лакеев держали портреты в золоченых рамах и мраморный бюст красивого мужчины парике с буклями и косицей.

– Куда нести прикажете, ваше сиятельство? – осведомился он.

– Заносите пока сюда, – распорядилась графиня, – а потом я скажу, куда что отнести.

Фрол дал знак, и слуги потянулись в комнату, расставляя портреты вдоль свободных мест на стенах, а мраморный бюст он велел поставить на каминную полку. Девушки подошли к картинам и начали их с любопытством рассматривать.