Текст книги "Грехи и мифы Патриарших прудов"

– Так что делать-то? Я и так этот балаган стрелецкий закрыл, как видишь, – сказал Платон Кутайсов – отец Пелопеи.

– Менять концепцию заведения. Мыслить снова по-европейски.

– Так меняй. Мысли! – Кутайсов увидел полковника Гущина и Катю. – Добрый день, вы… а, это вы из полиции? Ну да… ну ладно, хорошо… У нас тут заморочки с рестораном, как видите. Ликвидация, закрытие. Так чем могу быть вам полезен?

– Мы бы хотели с вами побеседовать, – сказал Гущин.

Кутайсов кивнул и жестом указал на первый зал. Они вернулись туда вслед за ним. Платон Кутайсов сразу подошел к девушке-брюнетке.

Отец и дочь, – подумала Катя. – А они здорово похожи. Надо же, как она хорошо выглядит, эта Пелопея. И это после четырех операций, таких страшных травм. Ну вот и славно, что она поправилась, хотя бы внешне, физически. А если предположить, что Виктор Кравцов и она сейчас… Да, конечно, он мог бы в нее влюбиться и бросить ради нее семью.

– Это моя жена Феодора Емельяновна, – сказал Платон Кутайсов. – У меня нет от нее секретов.

Услышав это, Катя дала себе слово, что впредь воздержится в этом расследовании от скоропалительных выводов.

Какое же это было правильное решение!

Но выполнить его оказалось практически нереально.

– Мы хотели бы поговорить с вами, Платон Петрович, о вашей дочери Пелопее. И о той аварии в Бронницах, на Старой дороге, в результате которой водитель Кравцов ее сбил, причинив тяжкие увечья, и так и не понес за это наказание, – сказал Гущин.

– Все так и было. Этого человека не судили, – ответил Кутайсов. – А в чем, собственно, дело? Почему вы снова заинтересовались наездом на мою дочь?

– У нас есть основания подозревать, что Виктор Кравцов был неделю назад зверски убит.

Стоп. Катя впилась взглядом в лицо Кутайсова. Выражение – вежливо-расслабленное – изменилось прямо на глазах. Лицо застыло как маска. Все черты словно разом огрубели, обозначившись очень резко. Но вот это лицо пятидесятилетнего мужчины, отца, снова стало другим. То, что на секунду промелькнуло, усилием воли было спрятано где-то далеко, на самом дне. На первый план вышла холодная вежливость и отчужденность.

– Убит?

– Да.

– И вы пришли первым делом ко мне?

– Вы отец Пелопеи, – сказал Гущин. – Правда, я в деле прочел, что она ваша приемная дочь.

– Она моя дочь, – с нажимом произнес Кутайсов. – Я всегда считал ее родной дочерью, так же как и моя бывшая жена считала родным моего сына от первого брака Гавриила. Что вам нужно от меня как отца Пелопеи?

– Мы хотели бы встретиться с ней и поговорить, – примирительно сказал Гущин. – Но сначала я решил обратиться к вам.

– Хорошо, пожалуйста. Ло живет сейчас с матерью. Она так решила, когда мы с моей бывшей женой развелись. Я дам вам их адрес, это на Патриарших. Могу позвонить, предупредить, если хотите.

– Да, пожалуйста, – кивнул Гущин. – Но сначала у меня к вам вопросы. Как с памятью у вашей дочери?

– Так же, как раньше. Она ничего не помнит о той жуткой аварии.

– И о том, как она очутилась без одежды, ночью, в Бронницах, на лесной дороге?

– Думаете, я… мы с женой Региной у нее не спрашивали? – Платон Кутайсов потряс руками с растопыренными пальцами. – Десятки раз пытались это узнать. Приглашали врачей, психотерапевтов. Никакого результата. Так что я не знаю, о чем вы станете с ней говорить.

– О смерти Кравцова, – сказал Гущин. – Кстати, он не пытался увидеться с вашей дочкой уже после аварии? В каких они отношениях сейчас?

– Она два года по больницам. Какие могут быть отношения? Я слышал от Регины, моей бывшей жены, что-то такое, мол, он якобы приходил в больницу, пытался проникнуть в палату. Нечего ему там делать, негодяю.

– Вы вините его лишь в наезде? – спросила Катя.

Кутайсов посмотрел на нее.

– Ваша дочь Пелопея могла приехать в Бронницы сама, с кем-то, или же ее могли похитить, – сказала Катя. – Вы знаете такого Клавдия Мамонтова – сотрудника тамошнего ГИБДД?

– Я его знаю.

– Он делился с вами своими подозрениями по поводу Кравцова, да? Он именно его подозревает в похищении вашей дочери и попытке ее убийства в результате наезда.

– Он мне говорил об этом, – сухо отозвался Кутайсов.

– И что? И как вы отреагировали?

– Девушка, такие вопросы, особенно после сообщения об убийстве этого типа Кравцова, задавать возможно мне лишь в присутствии моего адвоката.

– Нет, нет, какой адвокат! Мы ни в чем вас не уличаем и не обвиняем, – примирительно замахал руками Гущин. – Нам надо прояснить для себя картину происшествия трехлетней давности. Из материалов дела это практически невозможно. Пожалуйста, расскажите нам, как все было. Когда вы узнали о пропаже вашей дочери?

– Это было летом, конец июня. Я звонил Ло, она не отвечала на мои звонки – днем, вечером. Я решил, что она где-то тусуется. Позвонил утром, но телефон опять не отвечал.

– Она не ночевала дома? – спросила Катя.

– Ло тогда жила не дома на Новой Риге, а в той самой нашей квартире на Патриарших, где живет сейчас с матерью. Она жила отдельно. Сама так решила. Мы не слишком часто с ней виделись в тот период. Это было сложное время для нашей семьи. Мы с моей женой тогда уже были на грани развода. Наши дети это тяжело переживали. Ло решила жить отдельно от нас в Москве. Мы общались в основном по телефону. Я встревожился, что она не отвечает на звонки. Позвонил сыну Гавриле, тот тоже забеспокоился. Он поехал на Патрики. Дверь ему никто не открыл. Мы совсем встревожились. Я обратился в полицию, но мне сказали, что еще срок небольшой – мол, ваша дочь пропала совсем недавно. А через сутки мне позвонили из Бронниц, сказали, что Ло там, в больнице, после аварии. Они установили, что это она…

– По отпечаткам пальцев, – заметила Катя. – Она до этого оказалась замешана в деле о наркотиках. У нее давно были проблемы с этим?

– Да, были проблемы, – отец Пелопеи кивнул. – Что толку скрывать? Раз у вас там свое полицейское досье. Все эти проблемы с наркотой начались примерно за полгода до аварии, до этого мы с женой Региной никогда не замечали ничего такого. Понимаете, это был такой удар для нас! В этом доля нашей с женой вины – Ло тяжко переживала сложности в нашей семье, наше решение развестись. Она всегда была любящей дочерью, она не могла смириться с нашим решением и… Я думаю, в этом причина.

– В Бронницах вы с семьей бывали прежде? – спросил Гущин.

– Нет, никогда. Мы живем на Новой Риге, построили там дом – это же тоже загород.

– Быть может, кто-то из ваших знакомых, друзей имеет там дачу, дом?

– Нет, никто.

– Может, кто-то из друзей Пелопеи?

– Насколько я знаю – нет. Все ее друзья – школьные и юности – все с Новой Риги. Я понятия не имею, как она могла очутиться в этих богом забытых Бронницах.

– У Пелопеи в то время имелся парень? – спросила Катя.

– Она была красавица, за ней целый сонм кавалеров увивался, – сказал Кутайсов. – Насколько я знаю, ни о чем вроде свадьбы она не помышляла, считала, что еще рано, просто кружила головы мальчишкам – и в школе, и в университете. Но затем это все как-то отошло на второй план – из-за разлада в нашей семье, я говорю – она не могла с этим смириться. Она уединилась, стала чуть ли не затворницей. И эти чертовы наркотики…

– А чем занималась ваша дочь, как зарабатывала на жизнь? – спросила Катя.

– У вас такой вид многозначительный, словно вы подозреваете, что Пелопея оказывала эскорт-услуги, – заметил Кутайсов. – К вашему сведению, наша дочь прекрасно училась. Поступила в МГУ, три года на историческом факультете – отделение античности, затем слушала на философском факультете курс мифологии. Незадолго до аварии увлеклась дизайном – помогала подруге моей бывшей, Сусанне Папинака, в оформлении интерьеров. Там, на Патриках, даже есть одно кафе, которое они вместе оформили. Так что не записывайте мою дочь в проститутки и наркоманки!

– Вы меня неверно поняли, – Катя смутилась – разгневанный отец попал в самую точку.

– Извините, что оторвали вас от дел, – совсем мирным, благодушным тоном сказал Гущин. – Я бы хотел встретиться с вашей дочкой, не откладывая, прямо сегодня. Предупредите их с вашей бывшей женой и дайте адрес, пожалуйста, как обещали.

– Я позвоню Регине, – Кутайсов известил об этом не Гущина, а свою молодую жену Феодору.

Она за все время беседы не произнесла ни слова. Стояла рядом с Кутайсовым, разглядывала носки своих изящных замшевых сапог.

Кутайсов отошел, достал мобильный, набрал номер. Говорил он тихо.

– А в каких отношениях с Пелопеей вы? – спросила Катя юную мачеху.

– Нормальные отношения, то есть никакие, – девушка дернула плечиком. – Ло память, бедняжка, потеряла. Совсем ничего не помнит. Но это не сумасшествие. Она полной дурочкой не стала после аварии. Просто это амнезия у нее.

– Вы замуж за ее отца вышли недавно, да? А до аварии вы Пелопею знали?

– Мы учились с Ло в одном классе, там, на Новой Риге. Мы были соседями, были подругами, сидели за одной партой. Что толку скрывать? Вы все равно это узнаете. Мы долго и преданно с ней дружили. А потом все разбилось, как хрустальный шарик. Она винит меня в том, что я разрушила их семью, увела Платона у ее матери. Хотя там и разрушать уже было нечего. Но она винит меня. А может, и не винит уже. У Ло сейчас мало что поймешь. Может, она вообще все забыла? У нее же травмированная психика.

Юная мачеха Феодора говорила все это, наклоняя изящную головку то к одному плечику, то к другому, как птичка. Она чем-то была похожа на актрису Лайзу Миннелли. Только во всем ее облике не было присущей Лайзе беззаботности. Имелось что-то иное. Но Катя пока не могла определить природу этих скрытых чувств.

Глава 14
Женщины Патриарших

По дороге на Патриаршие пруды у полковника Гущина раздался звонок на мобильный – сотрудники розыска, занятые работой по строительной фирме Виктора Кравцова, извещали, что наконец-то нашли концы через администрацию рынка, связались с бухгалтером фирмы, и бухгалтер сообщила, что в последний раз разговаривала с Кравцовым примерно десять дней назад по телефону. Она пояснила: все заказы на дачные работы фирма имела лишь в летний период, и их было очень мало. В октябре вообще наступил мертвый сезон, торговый павильон на строительном рынке даже не окупал аренды и открывался от раза к разу.

Полковник Гущин спросил, что представляет собой эта бухгалтерша, сколько ей лет. Сотрудники розыска ответили: на любовницу не тянет – солидная дама за пятьдесят, живет с мужем и двумя взрослыми детьми. Бухгалтерша дала им мобильный номер напарника Виктора Кравцова, работавшего в должности менеджера по поставкам товара. Он состоял с Кравцовым не только в деловых, но и приятельских отношениях. Сама бухгалтерша ничего о личной жизни работодателя не знала, понятия не имела о том, что он ушел из семьи к какой-то пассии. Сыщики планировали связаться с компаньоном Кравцова немедленно и доложить.

Катя никак не отреагировала на эту новость. А что тут реагировать? Все пока пустота. Не стала она комментировать и беседу с отцом Пелопеи и ее мачехой – прежней школьной подругой. Сидела, нахохлившись, на заднем сиденье и наблюдала, как полковник Гущин рулит сам.

Гущин припарковался на Спиридоновке, бурча, что парковка влетит в копеечку. И они с Катей прошли по Спиридоньевскому переулку до перекрестка. Катя не испытывала к Патриаршим прудам никакой особой любви. Место всегда казалось ей излишне пафосным и каким-то тесным. Эти переулки, словно зажатые домами в тиски. Пруд представлялся ей всегда зеленым лоскутом ткани, брошенной на бетон. И здание желтого «павильона» над водами казалось смехотворно-нелепым. Вот и сейчас, шагая рядом с Гущиным, она с удовольствием отмечала про себя «бяки» Патриарших.

Фасады домов ухожены, отреставрированы и покрашены. Но отойди на десять шагов в глубь переулков и увидишь – точнее, почувствуешь носом – запах мочи из подворотен. И серые «кишки» выносных шахт лифтов на домах тридцатых годов все исчерканы, исписаны черными граффити.

Угловой магазин на перекрестке Малой Бронной гордо именуется «Предметы роскоши» – витрины завешаны чем-то болотно-зеленым и никаких особых роскошеств не видно. А напротив – сущее убожество: годами немытая витрина муниципального продуктового магазина, а в ней – выцветший рваный плакатик от мэрии: «Дорогие москвичи, с Днем города!»

Дааааа-раааа-гие маааааа-сквичииии!

Но что ей всегда нравилось в этом месте, так это женщины. Женщины Патриарших. О, шагая рядом с Гущиным, Катя не смотрела на дома и витрины, она жадно вглядывалась в лица шествующих навстречу красоток и дурнушек, дам, старух, студенток, туристок, путан. Женщин Патриарших – всех, кто попадался навстречу, что-то объединяло. Что-то призрачное и неуловимое, однако весьма характерное для этого местечка. Порой излишняя вычурность в одежде, порой изысканность манер, порой легкость походки – даже у восьмидесятилетних старух, прогуливающих на поводках пекинесов и болонок – сразу по две-три штуки.

Катя всегда пыталась угадать, вглядываясь в лики особенно «пожилых Патриков», кто кем был в прежней жизни. Та старая карга, наверное, женой посла, та – балериной Большого, та – тайной содержанкой члена ЦК.

Но сейчас старух попадалось мало, в основном женщины среднего и молодого возраста. На Патриках, не очень любимых Катей, кипела полуденная жизнь.

Гущина, когда он сошел с тротуара, чуть не задавил велосипедист, мчащийся с ветерком по велодорожке. Велосипедист стал так вежливо и горячо кричать «извините!», что Гущин тут же, тая на глазах, как эскимо, забурчал: «Что вы, что вы, это я, идиот!»

Катя даже не удивилась, когда Гущин указал на самый видный, самый красивый – розовый дом на углу Малой Бронной и Большого Патриаршего. Здесь она живет с матерью.

Катя подумала: в этом доме что-то произошло.

И мы не знаем что.

Пусть она возникла голая на темной дороге, как призрак в ночи. Но то было лишь продолжением, кульминацией. А начало здесь.

По звонку им открыли дверь подъезда. Гущин отметил, что «аквариум» консьержа пуст. Они поднялись на нужный этаж.

В проеме открытой двери квартиры их ждали две женщины.

Катя сразу поняла: это тоже женщины Патриарших. Их нельзя не узнать.

Высокая и маленькая, платиновая блондинка с распущенными волосами и рыжая, кудрявая. Гущин представился. Блондинка назвалась Региной Кутайсовой, сказала, что рыжая – ее подруга Сусанна Папинака.

– Проходите, я жду вас с тех пор, как Платон мне позвонил. Вы быстро доехали. Нам лучше сначала поговорить самим – я услала детей гулять.

Катя видела: Гущин не сводит глаз с лица Регины. Гущин красен как рак и взволнован. Эта женщина… Боже, как же она хороша!

Серые ясные глаза, модельный рост, стройность, хрупкость. Возраст абсолютно скрыт этой естественной королевской красотой. Никакой косметики.

Сусанна Папинака тоже привлекала взор, однако она несколько терялась на фоне великолепной Регины. И Катя подумала: как такую женщину, царицу, мог бросить муж?!

Квартира, в которую они попали, была огромной и пустой – общее пространство, где кухня переходила в столовую, дальше стояли диваны и кресла у большого электрического шведского камина с имитацией поленьев. Минимум мебели, белые стены, высоченный потолок, светлое дерево – орех.

Регина пригласила их сесть.

– Мой муж сказал, что вы снова подняли дело об аварии, – ее голос звучал взволнованно. – И еще он сказал, что тот человек убит.

– Кравцов, Виктор, – Гущин откашлялся. Он сидел на мягком диване прямо, словно аршин проглотил, и его уши и лысина пылали как маков цвет.

Катя подумала: ой, кажется, втюрился полковник с первого взгляда! Это «не есть хорошо» в сложившихся условиях. И ерничать и хихикать тоже не надо. Со всеми случается. А эта женщина… Регина… и рыжая огненная Сусанна – да, без сомнения, они идеальные женщины Патриарших. Редкий типаж.

– Нам необходимо побеседовать с вашей дочерью Пелопеей, – Катя решила взять инициативу в свои руки, пока Гущин млеет, пожирая глазами красавицу и ее подругу.

– Я отослала детей пройтись. Младшие сегодня опять нас с дочкой навестили. Я им не сказала, что приедут полицейские. – Регина сложила руки на груди. – Кто убил Кравцова?

– Мы расследуем это дело. Нет пока еще полной уверенности, что это он. Трудности с опознанием трупа, – Катя считала, что не открывает матери никаких особых тайн.

– А почему вы приехали к мужу? Вы что, нас в убийстве подозреваете?

– Нет, мы пока никого ни в чем не подозреваем. Мы начали устанавливать личность убитого и узнали о ДТП трехлетней давности. О странных обстоятельствах происшедшего. О том, что ваша дочь Пелопея потеряла память и так и не смогла рассказать, что с ней случилось.

– А вы сейчас думаете, что это как-то связано с убийством Кравцова? – подозрительно спросила рыжая Сусанна.

А то нет… Это первое, что приходит на ум, если это и правда Кравцов.

Но Катя этого вслух не сказала, отделалась дежурной фразой:

– В ходе расследования убийства мы обязаны проверять все.

– Ну хорошо. – Регина кивнула. – Спрашивайте, у вас какие-то вопросы, да? Я постараюсь помочь, чем могу.

– Вы ведь отсутствовали в то время? – спросил Гущин.

– Я за неделю до этого улетела в Монте-Карло.

– Ваш отъезд был как-то связан со ссорой с вашим мужем?

– Платон назвал то, что было, ссорой? – Регина посмотрела на Гущина. Тот еще пуще залился краской, стал пунцовым.

– Ваш муж сегодня сообщил нам, что незадолго до аварии Пелопея уехала из вашего дома на Новой Риге сюда, в эту квартиру, из-за неприятностей в семье, – тут же пояснила Катя.

– Это были не ссоры, это был крах нашего брака, – сухо ответила Регина. – Но Платон неточно вам сказал. Пелопея жила здесь, на Патриках, и раньше – когда училась в университете, во время сессий, и потом оставалась здесь, в Москве, а не ехала за город. Окончательно она решила жить отдельно примерно за полгода до аварии. Переехала сюда. Мы с Платоном не возражали, она достаточно взрослая и самостоятельная. И когда она зимой перебралась сюда совсем, наш брак еще не рухнул. То есть я тогда еще не подозревала, что Платон мне изменяет.

– Некоторые сотрудники полиции в Бронницах полагают, что Пелопея не сама приехала туда, а с кем-то, кто либо забрал ее отсюда, из этой квартиры, либо похитил, – сказала Катя. – Инспектор Мамонтов, например. Он с вами беседовал?

В памяти Регины в этот момент возникла картина – яркая, как киношный кадр, не потускневшая за все эти долгие три года.

Она курит украдкой под лестницей возле лифтов в Институте Склифосовского. Ее не пустили в реанимацию к Пелопее, которой сделали вторую операцию после Бронниц. Врач не пустил даже на порог реанимации, через час ожидания вышел сам – состояние тяжелое, делаем все возможное.

Регина жадно затягивается сигаретой, кашляет, чувствует, что слезы…

Слезы чертовы…

Кто-то есть у нее за спиной – она резко оборачивается, готовая к тому, что и из этой тайной курилки ее сейчас выгонят санитарки или наорут.

Тот парень-гаишник, высокий и крепкий, как скала, стоит и смотрит на нее сверху вниз, точно оценивает или жалеет.

«Вашу дочь увез в Бронницы насильно в пустующий дом в Петровском этот человек – Виктор Кравцов. Он похитил ее. Это он раздел ее догола, накачал наркотиками. Ей удалось как-то вырваться от него. И он пытался ее убить, когда догнал на Старой дороге. Это не просто авария. Никто не хочет этого понять – поймите хоть вы, ее мать. И берегите от него Пелопею. Для него самое страшное – это если к ней вернется память. Возможно, он снова попытается ее убить, он не может допустить, чтобы она все вспомнила о нем. Этот человек опасен. Он лжет, не верьте ему. На Старой дороге все было совсем не так, как он описывает. Все это ложь. Он лгал и мне, и следователю, солжет и в суде, если суд состоится. Берегитесь его. Он смертельная угроза для вашей дочери».

Регина вспомнила, как сердце ее в тот момент пронзило точно иглой.

Смертельная угроза…

– Инспектор Мамонтов считал, что Кравцов лжет, что там, на той дороге, ночью, все было совсем не так, – сказала она. – Я много раз разговаривала с дочкой, пыталась выяснить… пыталась помочь ей вспомнить. Но это ни к чему не привело. А сейчас Кравцов, вы сказали, убит?

Полковник Гущин выдержал ее ясный взгляд, в котором мерцал, словно огонек, тайный вызов.

– Могло произойти что-то еще, – сказала Катя. – А что вы сами думаете о случившемся?

– Я не знаю. Я не могу себе простить, что улетела тогда отдыхать. Оставила Пелопею и… весь этот ужас обрушился на нее и искалечил ее не только физически, но и всю жизнь ей сломал. А меня не было рядом. Я не смогла защитить свою дочь.

Может, не смогла тогда защитить, но отомстить сумела. Отомстить маньяку и похитителю. Прикончить его. Обезглавить. Отрубить руки, чтобы никто не сумел опознать его и связать с той аварией, связать с Пелопеей.

Все это пронеслось в голове Кати. Но она тут же отогнала от себя этот бесполезный, назойливый рой догадок. Рано, рано, ничего пока не ясно.

– Да ничего вроде не предвещало тогда всего этого кошмара, Регин, – молчавшая доселе Сусанна Папинака положила руку на плечо подруги. – Я рассказывала тебе. Ло казалась такой жизнерадостной, такой веселой. Я встретила ее здесь, на Патриках, примерно за неделю до того, как все случилось, – она обернулась к Гущину и Кате. – У нас в Спиридоньевском имеется лавочка – наша зеленная эколавочка. Я встретила Ло там, она покупала хлеб, багеты и еще что-то, уже не помню. Мы поболтали, я сказала, что сама, может, на днях слетаю в Монте-Карло, пока у меня шенген не закончился. Ло выглядела как принцесса. Она вообще была чудо как хороша. Регин, покажи им фотографию! Ло выглядела такой радостной, такой счастливой. Она просто вся светилась.

Регина поднялась с дивана и направилась в глубь огромной квартиры.

– Для меня был настоящий шок, когда я узнала, – шепнула Сусанна, понизив голос. – Голая… ночью… где-то у черта на куличках, в какой-то деревне…

– В лесу, – поправила Катя. – Это произошло на лесной дороге, недалеко от дачного поселка Петровское.

Регина вернулась с большой фотографией в руках.

Они все стояли обнявшись на этой семейной фотографии и улыбались в объектив. Отец, мать и их дети.

Катя увидела в центре между родителями невысокую девочку лет четырнадцати – довольно невзрачную, серенькую как мышь, – младшую дочь Грету. Парень столь же непримечательной внешности, в круглых очках, слегка сутулый, стоял рядом с Региной. Сын Гаврила. А рядом с отцом стояла она…

Пелопея…

Катя ощутила, как у нее перехватило дыхание.

Девушка отличалась редкой, изысканной красотой. И даже в сравнении с ослепительной красавицей матерью она как магнит привлекала к себе все взоры.

Если Кравцов и правда маньяк, неудивительно, что он возбудился, лишь увидев ее случайно, и украл, увез ее – для себя.

Если он не маньяк, то опять же неудивительно, что он мог влюбиться в нее без памяти после аварии. И бросить все – и жену, и детей.

Гущин смотрел на фото. Потом посмотрел на Регину, словно сравнивая мать и дочь.

– Вот какая она была. Теперь идемте, увидите, что с ней стало. Во что этот человек – Кравцов – превратил ее, – тихо сказала Регина.

Они не стали больше расспрашивать ее. Им было необходимо встретиться с Пелопеей.

Сусанна осталась, а они спустились во двор. Регина набрала номер мобильного.

– Они в сквере, – сказала она, кивая на желтый павильон ресторана у Патриаршего пруда.

Но повела их не к павильону, а по аллее. Дорожку усыпала палая листва. Но вот странность – ни один желтый лист не плавал на зеленой поверхности воды, гладкой как стекло. Они прошли мимо скамейки, на которой никто не сидел. Катя оглянулась – скамейка напротив пастельного дома с башенками и нелепым подъездом в виде кокошника. Наверное, именно здесь все и случилось – как о том повествует булгаковский роман. Толстый кот… Регент в клетчатом, и тот, другой, у которого один глаз зеленый… нет, карий, а второй мертвый…

Никто не сидел на этой скамье, словно ее заколдовали. А вот на соседней, поодаль, сидел парень лет двадцати пяти – тот самый, с фото.

Катя сразу его узнала. Брат Пелопеи и Греты Гаврила. Только без очков. Но вид все равно несколько чахлый и потерянный. Серые джинсы, серая толстовка. Он не смотрел на полный великолепия сквер Патриарших. Со скучающим видом он пялился в свой айфон.

– А где девочки? – спросила Регина.

– Мам, они сейчас, минутку. Пелопея захотела пить. Они пошли в кафе на углу – кофе купить, – ответил паренек.

Катя подумала: Пелопея это специально. Решила потянуть время, когда узнала, что приехали полицейские. Отчего она так решила – Катя не знала, но была уверена: Пелопея не торопится с ними встретиться.

– Это из полиции, – сказала Регина. – Снова подняли наше дело. Представляешь, сказали мне – этот человек… Кравцов убит.

Глаза парня вспыхнули.

– Правда? Это точно, без обмана? Он убит? – Он уперся ладонями в колени. – Ха! Не станем делать вид, мама, что нас эта новость огорчила. Черт… Собаке – собачья смерть.

– Думай, что говоришь, следи за языком. Это полиция! – одернула его Регина.

– Вы идите. Спасибо вам. Мы с вашим сыном вместе подождем Пелопею, – Катя дала ей понять, что они хотят поговорить с младшими Кутайсовыми наедине.

Гущин излишне горячо, продолжая пылать как мак, поблагодарил Регину за помощь.

Интересно, чем это она нам помогла? Совсем поплыл Федор Матвеевич… Ишь как глазки горят! Понравилась она ему, ох понравилась…

– Вы, Гаврила, как мы узнали, когда ваша сестра пропала, первым подняли тревогу? – спросил Гущин, кое-как справившись с потрясением от вида «женщины Патриарших».

– Не я. Мне отец позвонил. – Гаврила поднялся со скамьи. – Сказал, что звонит-звонит, а Ло не отвечает.

Гаврила помнил то утро как сейчас. Отец не ночевал дома на Новой Риге. Как только мать улетела за границу, он все ночи подряд отсутствовал. Гаврила считал, что он проводит время с этой потаскухой… с Феодорой, которая…

Которая теперь полная хозяйка в их доме.

А тогда они все еще скрывались, трахались тайком, хотя все это уже вылезло наружу. Вся эта собачья свадьба…

Гаврила помнил, как он гнал машину по Садовому кольцу после звонка отца. Как влетел в подъезд розового дома, бежал по лестницам, звонил, звонил, потом стал стучать, колотить в дверь: Ло! Ло, открой! Ло, что с тобой, ради бога, открой мне!!!

На стук и крики вышел сосед. Спросил, что случилось. Они вместе попытались «отжать» дверь от косяка – куда там! Бронированная, крепкая. Такую не взломаешь и не выбьешь. Надо вызывать службу «вскрытия дверей».

Ло, открой! Открой мне!

Гаврила помнил все как сейчас – это никуда не делось, это с ним навсегда.

– Я думал, она там. Я испугался. Я хотел взломать дверь.

– Вы испугались, что у вашей сестры… что ваша сестра… – Катя не закончила.

– Что у нее передоз. Что она умирает в квартире, – сказал Гаврила. – А ее там не было вообще.

– Вы знали о ее проблемах с наркотиками?

– Все знали. И сестра, и отец, и мама. Но мы не знали, что с этим делать. Думаете, легко смотреть, как близкий человек превращается в хронического нарика? – Гаврила вздохнул. – Только вы, пожалуйста, сейчас с ней о наркоте не говорите, ладно?

– Почему?

– Потому что она все забыла. – На лице Гаврилы появилась растерянная улыбка. – Странно так… не помнит, представляете? Она и про наркотики ничего не помнит. Совсем. Ей в больницах столько лекарств вводили, что для нее и ломка совершенно бесследно прошла. Она с наркоты своей просто на лекарства перескочила – обезболивающие и другие. И они как клин наркоту выбили. А память… В памяти у нее про наркоту ничего нет. И мы ей об этом не напоминаем. Вот амнезия что делает… Нет, оказывается, худа без добра. Хоть в этом какая-то польза есть от потери памяти. Так что вы ей не говорите, ладно? Если что, спрашивайте у нас – у меня, у предков, у Греты. Только не у Ло про наркоту. Вон они идут, пожалуйста, помните, очень вас прошу!

На аллее у детской площадки с памятником баснописцу Крылову как фантом возникли две фигуры.

Женщины Патриарших… Только эти молодые женщины Патриарших.

Они приближались. Высокая и невысокая, обе в джинсах, кроссовках, куртках нараспашку, намотанных вокруг шеи шелковых шарфах, с одинаковыми картонными стаканчиками с кофе в руках.

Катя узнала младшую, Грету. Выросла за эти три года, но все такая же серая мышка, как и на фото.

А вот Пелопею Катя не узнала.

Кажется, не узнал ее и полковник Гущин. Тяжко, трагично вздохнул.

О жизнь…

О смерть, что ты делаешь с нами…

Пелопея шла довольно уверенно, но что это была за походка! Она раскачивалась из стороны в сторону, сильно хромала. Одна нога ее стала заметно короче другой, причем ноги выглядели безобразно кривыми, словно вывернутыми в суставах. Операции собрали раздробленные кости по кусочкам, но врачи так и не сумели превратить хромую калеку в прежнюю Пелопею.

Да и многое другое в ней изменилось: некогда изящная стройная фигура теперь напоминала своим видом грушу – таз заметно раздался вширь, утяжелился. Пелопея очень сильно прибавила в весе. Но лишние килограммы скопились только на бедрах и животе, оставляя кривые ноги, обтянутые джинсами, тоненькими. В этом раздувшемся туловище и тонких ногах было что-то паучье.

Лицо тоже изменилось: черты его заострились, а вот щеки и подбородок опухли, под глазами появились мешки, светлые волосы стали тусклыми и ломкими. Красота пропала. Пелопея выглядела заметно старше своего возраста – ей, двадцатисемилетней, можно было дать лет тридцать пять. Она с видимой жадностью глотала кофе из картонного стаканчика и не спускала глаз с Кати и Гущина, стоящих рядом с Гаврилой.

– Ло, сядь, передохни, – сказал он заботливо, когда сестры подошли.

– Я совсем не устала.

– Это из полиции, как мама сказала, – Гаврила кивнул на Гущина.

Но Пелопея смотрела на Катю. И вот странность – у той появилось ощущение, что калека как-то сразу выделила ее и отметила для себя. И что она станет обращаться именно к ней, Кате, даже если вопросы ей начнет задавать полковник Гущин.

– Здравствуйте, Пелопея, – сказала Катя, представилась официально и назвала звание и должность Гущина.

Сердце ее сжалось – нет, не от боли при виде несчастной калеки и не от сочувствия, а от накатившей как волна пустоты и печали, осознания того, как хрупок человек, как он мал и уязвим перед судьбой, перед стечением обстоятельств, перед бедой, перед преступлением и злом. Перед переменами к худшему, которых все так стремятся избегать. Но жизнь, словно в насмешку, сама диктует каждому и свою волю, и свой распорядок, свое расписание потерь.

– Привет, – ответила Пелопея. – А чего вы, полиция, снова ко мне?

– Они маме сказали – Кравцова убили, – сообщил Гаврила. – Ло, ты сядь, они же вопросы начнут задавать. Это долго. Это мы все уже проходили.