Текст книги "Femme fatale выходит замуж"

Нашла старинный веер с ручкой из слоновой кости – правда, слабая альтернатива установленным везде кондиционерам, но нельзя же быть до такой степени рациональной… Веер – это стильно, в конце концов!

Обнаружила с недоумением коробку засохшего печенья. А под ней, в шелковом маленьком абажуре (кстати, самой настольной лампы, которой принадлежал абажур, почему-то нигде не было), лежали документы. В том числе и старая записная книжка…

И следующим же вечером – а он был свободен, как и все прочие вечера в последнее время, поскольку закадычные друзья Сидоров с Айхенбаумом избегали ее общества (у остальных – семья, дети, и т. д.), – отправилась по адресу, указанному в записной книжке. Конечно, она, ученая, прежде бы позвонила, но номер телефона отсутствовал.

…Геннадий Сергеевич Ложкин жил в панельной девятиэтажке неподалеку от проспекта Мира. Когда-то, много лет назад, Жанна была у него – всего один раз. Геннадий Сергеевич изъявил желание увидеть родную дочь, и Жанна, тогда еще совсем девочка, уговорила бабушку съездить к нему.

Это было, но было так давно, что все подробности той встречи стерлись у Жанны из памяти, она помнила только огромного черного кота, который ходил по подоконнику на кухне взад-вперед и орал скучным сердитым голосом. Ни лица отца, ни обстановки в его квартире, ни того, о чем они говорили, Жанна не помнила. Остались в памяти лишь тоскующий по свободе кот и бабушкины слова, произнесенные несколько позже: «Ни богу свечка, ни черту кочерга!» Или, может быть, слова относились вовсе не к Геннадию Сергеевичу?..

…Дверь открыл пожилой сухопарый мужчина в аккуратном спортивном костюме, в очках, которые едва держались на кончике носа, с газетой в руке и с тем самым выражением лица, с каким обычно расталкивают локтями прохожих в час пик, – раздраженным и равнодушным одновременно.

– Ну? – сурово спросил он.

– Папа? – неуверенно произнесла Жанна.

Очки у мужчины соскользнули с носа – он едва успел подхватить их рукой. Помолчал, а потом сказал:

– Жанна?

– Папа… о, ты только извини, что я без предупреждения, но, понимаешь, я не нашла твоего телефона… – Жанна хотела обнять его, но испугалась, что чересчур форсирует события, спрятала руки за спину. Геннадий Сергеевич не выглядел растроганным. Но и растерянным тоже не был.

– Проходи… Эта прихожая – всего полтора метра.

– Да, маловато… – засмеялась Жанна.

– Вот кухня. Шесть метров всего, между прочим. Комната – шестнадцать… Как видишь, жить совершенно негде. Я бедный.

– А где кот? – спросила Жанна. – Помнишь, у тебя кот был, такой черный…

– Сдох, – коротко ответил Геннадий Сергеевич. – От старости сдох.

– Жалко… – пробормотала Жанна, оглядывая жилище отца.

Мебель еще с советских времен, закоптелая люстра Чижевского на видном месте, а на столе, покрытом потертой клеенкой, – Библия. Все-таки – свечка, а не кочерга… Данное открытие не могло не радовать.

– Садись, – указал отец на стул.

– Я почему-то до последнего не верила, что увижу тебя, – сказала Жанна. – Думала, что ты или переехал, или… – Она запнулась.

– Нет, я еще жив, – сурово ответил ее родной отец и почесал мизинцем макушку. – Кстати, видел мать по телевизору.

– Она очень хорошо выглядит, правда?

– Бесовщина, – отрывисто произнес Геннадий Сергеевич. – Песни поет народные, и платье вроде народное, а на самом деле – одно смущение умов.

– Ты один? – еще раз огляделась Жанна.

– В смысле, не женат ли я? Нет.

О чем еще говорить, Жанна не знала. Когда шла сюда, представляла эту встречу совсем по-другому.

– Только я телевизор лишний раз стараюсь не смотреть, – сурово произнес Геннадий Сергеевич. – Нас зомбируют.

– Это точно… – вздохнула Жанна, вспомнив чудо-сковородку и домохозяйку с Люком.

– Как видишь, я бедный, – повторил Геннадий Сергеевич с нажимом. – Я тебе ничем не могу помочь.

«А, он решил, что я от него чего-то добиваюсь!» – озарило Жанну.

– Мне ничего не надо, – покачала она головой.

– Ну да… Столько лет об мне не вспоминала, а потом вдруг явилась – «здрасте, я ваша дочь!». Ничего просто так не бывает…

– Да ничего мне не надо! – разозлилась Жанна. – Я просто на тебя хотела посмотреть.

– Столько лет алименты платил… – пробормотал раздраженно Геннадий Сергеевич. – Я уже тебе ничего не должен. И потом, Ксюха богатая, тебя всем, поди, обеспечивает…

– Я сама могу себя обеспечить!

– Муж есть?

– Мужа нет. И не было. И детей тоже нет.

– А работаешь где? В госучреждении?

– На фирме.

– Ишь ты, на фи-ирме… – загадочно протянул Геннадий Сергеевич. – Говоришь, сама себя обеспечиваешь?

– Ну да! – с досадой произнесла Жанна.

Геннадий Сергеевич задумался. Лицо его начало светлеть и постепенно утрачивало прежнюю угрюмость. «Конечно, он уже не молод, а все пожилые люди достаточно подозрительны… – мелькнуло в голове у Жанны. – Его нельзя осуждать!»

– Вот что, – наконец изрек тот. – Раз на тебе других иждивенцев нет и работаешь ты на фирме, то теперь ты будешь платить мне алименты.

Жанна на какое-то время потеряла дар речи. Она не была жадной и в любом случае помогла бы родному отцу, даже несмотря на то, что почти не помнила его, но…

– А если не буду? – через некоторое время выдавила она из себя.

– Ну, тогда я на тебя в суд подам… – вздохнул Геннадий Сергеевич. – Буду по суду с тебя деньги требовать. Долг платежом красен, как говорится…

– Какой еще долг?! – взвилась Жанна. – Ты только один раз соизволил со мной встретиться, да и то сто лет назад! Ты мне даже не звонил!

– А ты почему мне не звонила? – ехидно спросил старик и опять мизинцем почесал затылок. – Тоже мне, родное дитя… Вспомнила об отце, дождался я наконец…

– Ты… – пробормотала Жанна в замешательстве. – Ты просто… я же была маленькой! Почему…

– Ну ладно, ты была маленькой. А потом-то что? Ты уж вон сколько лет как взрослая! Сколько тебе там сейчас?.. – задумался старик. – Двадцать семь, двадцать восемь… Тебе ж почти тридцать!

– Папа, мне тридцать три скоро исполнится! – завопила Жанна. – Ты хоть помнишь, когда у меня день рождения?.. Скажи, скажи… Когда?

– Ты меня подловить не пытайся, – вздохнул Геннадий Сергеевич. – Это все мелочи, а дьявол, как известно, – именно в мелочах. Ты забыла о своем родителе, а это большой грех, – заключил он с удовлетворением.

– Что? Ты меня еще и обвиняешь?.. Тебе же на меня наплевать было! Ты, наверное, до сих пор мне простить не можешь алименты, которые платил…

– Тоже по суду, между прочим, – удовлетворенно кивнул Геннадий Сергеевич. – Ксюха, по большому счету, могла прекрасно обойтись без моих копеек – они, артисты, миллионы лопатами гребут, но у нее, видишь ли, принципы были… Так вот – у меня тоже принципы! Я в прошлом году ногу сломал, сидел дома целую зиму как сыч… Вот тогда бы ты обо мне вспомнила, дочка!

– Мне очень жаль тебя, папа… – пробормотала Жанна. – Если бы ты не бросил меня тогда, в детстве, я бы пришла к тебе на помощь – сама, без всяких просьб и напоминаний. Ты отказался от меня – и вот получил…

– Бесовские рассуждения, – заключил Геннадий Сергеевич. – Если бы да кабы… Я тебе жизнь дал, между прочим.

– Ты просто старый эгоист. Старый, никому не нужный… Если бы ты обнял меня, когда я вошла, если бы сказал хоть одно ласковое слово… – Она всхлипнула, но сумела сдержать слезы. – Я бы тебе все отдала. Все, что у меня есть. Но ты…

– Язычница, – аргументировал Геннадий Сергеевич с логикой, понятной только ему. – Ишь, как разоделась, туфельки вон какие, сумочка… Требовать от меня родительской любви пришла… Ее заслужить надо, между прочим! Я вот что думаю… – сделал он многозначительную паузу. – Ты потому пришла, что подумала: «Отец уже старый, скоро помрет… Пусть он мне свою жилплощадь завещает!»

– Тьфу на тебя, – в сердцах ответила Жанна. – Зачем мне твоя жилплощадь? У меня у самой трехкомнатная квартира…

– Вот именно… – закатил глаза тот. – Аппетит приходит во время еды, как говорится. Отец не дурак, отец все рассчитал – если ты попытаешься квартиру у меня отнять, то я на тебя в суд подам. Вот так…

– Ты ошибаешься. Почему ты так плохо обо мне думаешь?.. Ты же меня совсем не знаешь… О боге говоришь, Библию вон читаешь… – она кивнула на стол.

– Еще пост соблюдаю, – поспешно и строго добавил Геннадий Сергеевич.

– Ты форму только соблюдаешь! – завопила Жанна. – Ты только на словах… А на самом деле ты эгоист, старый эгоист, вот ты кто! Фарисей! Ханжа и лицемер! Нет в тебе ни любви, ни милосердия, ни доброты… Я же все детство и юность была одна! В буквальном и переносном смысле! Я пришла для того, чтобы ты меня пожалел! Хотя бы раз в жизни!!!

Геннадий Сергеевич насупился и опять мизинцем почесал затылок.

Жанна несколько мгновений смотрела на него, дрожа от ярости, а потом выскочила вон из квартиры отца.

– Дурак!.. – с отчаянием закричала она и стукнула кулаком в захлопнувшуюся дверь. – Дурак!

Ноги едва держали ее – цепляясь за перила, она спустилась вниз по лестнице, совсем забыв о лифте. Потом, уже сидя в своей машине, дрожащими руками прикурила сигарету.

«Нет, это я дура… Жалость мне вдруг понадобилась!» – подумала она и засмеялась – совсем невесело.

Но была в словах отца странная правда, та правда, которой она упорно избегала уже столько времени. Может быть, ее не понимали потому, что она сама не хотела никого понять? Ждала счастья от кого-то, но сама никого счастливым сделать не могла?..

– Старик просто впал в маразм… – пробормотала Жанна, откинувшись на сиденье и выдыхая дым в потолок. – А я на него всерьез принялась злиться… Действительно, глупо!

А потом подумала – что бы было, если б она действительно стала отдавать четверть своей зарплаты Геннадию Сергеевичу?.. Сумма внушительная, во многих тратах пришлось бы себя ограничить… Не купила бы себе лишних туфелек, лишней сумочки, не сидела бы в дорогих кафешках, а выбирала бы чего попроще… Убила бы старика своим благородством – и причем безо всякого обращения с его стороны в суд! Тогда бы он стал относиться к ней по-другому?

«Нет, не стал, – сама ответила себе Жанна. – Он воспринял бы это как данность. Что так и должно быть… Деньгами бы моими пользоваться все равно не стал, а прилежно складывал бы их на сберкнижку – помнится, мама упоминала о его скупердяйстве, да и сам он с тоской вспоминает о том, что платил алименты… Только жадные люди долго жалеют о потраченном! А я бы осталась без туфелек, без сумочки, и вообще у меня никакой радости в жизни не осталось бы… Ну ладно, четверть – это много. Если посылать ему каждый месяц тыщу-две, то этого будет вполне достаточно… И наплевать на то, что он будет воспринимать это как данность! Пусть себе воспринимает – в конце концов, я же буду делать это для себя, а не для него…»

Как ни странно, но это решение принесло вдруг такое облегчение, что Жанна рассмеялась. Боже мой, деньги – это такая ерунда!

Она смеялась, а слезы текли у нее по щекам. Как все просто, как все просто…

Потом затушила сигарету и достала из сумочки свой сотовый. Помнится, все последние дни она так и не смогла толком поговорить с Васей.

Набрала его номер.

– Алло! – немедленно отозвался тот. – Жанна, привет!

– Васенька, – произнесла она торжественно. – Васенька, я приехала.

– Ты в Москве? – встрепенулся он. – Слушай, это же гениально…

– Разве ты соскучился? – попыталась она изобразить недоумение.

– Немного… – засмеялся он. – Слушай, сейчас совсем не поздно – давай встретимся, а?

Этого Жанна и ждала. Если бы Ремизов не сказал сейчас ей именно этих слов, она бы просто умерла. Прямо на месте, под окнами своего сварливого папаши…

– А если мы опять поссоримся?

– Ну и ладно… – беспечно ответил тот. – Подумаешь, испугала! Я уже привык, между прочим. Махнем куда-нибудь?

– Куда?

– Куда глаза глядят… Ты где?

– Я? Я недалеко от проспекта Мира.

– Отлично. Подъезжай к Киевскому. Встретимся там, на набережной.

– А, значит, глаза все-таки глядят в определенную сторону! – засмеялась она. – Где площадь Европы, что ли?

– Да, да, там…

Уже начинались сумерки. Было очень тепло.

Жанна решила не сидеть в машине, а вышла на эту самую площадь, к фонтану – как раз только что включили подсветку. Ее ничего не пугало – ни вокзальная близость, ни то, что моментально начались попытки с ней познакомиться… Жанна со смехом отворачивалась от навязчивых прохожих.

Впрочем, уже с другой стороны площади к ней бежал Ремизов.

– Зачем ты вышла из машины? – с упреком произнес он. – Господи, тут такая публика…

Он протянул ей букет чайных роз. О, наверное, мужчины вокруг нее сговорились дарить именно эти цветы!

– Здравствуй, Жанна.

– Здравствуй, Васенька.

Он прикоснулся губами к ее щеке.

– Жанна… Тысячу лет тебя не видел.

– Тысячу… – усмехнулась она, принимая букет из его рук. – Это тогда, по-твоему, сколько мне должно было быть лет?..

– Не привязывайся к словам! Я о своих ощущениях говорю…

Она уже успела немного забыть его – то, как он выглядел, его жесты, его лицо. Василий Ремизов, стоявший сейчас перед ней, вдруг показался ей каким-то иным, новым человеком, даже много лучше того, который когда-то запечатлелся в ее памяти. Он почему-то больше не был ни смешным, ни странным, ни жалким, ни скучноватым занудой…

Она хотела просто встретиться с хорошим человеком (она, несмотря на все их ссоры и споры, действительно считала его таковым), но неожиданно увидела перед собой совсем другого Василия Ремизова.

После того как она простила своего отца, с ней творилось что-то странное. Она вдруг, в одно мгновение, поняла – кто он, этот Ремизов, что он собой представляет, и прежние ее обрывочные впечатления сложились в единое целое. Только теперь, глядя ему в глаза, она поняла его…

Он был не лучше и не хуже других (хотя, по здравому размышлению, все-таки лучше). Но она почему-то пришла от Ремизова в такое восхищение, какого вовсе не ожидала от себя. Определенно происходило что-то непонятное!

– Значит, ты успел меня забыть? – улыбаясь, спросила она.

– Нет… Но ты какая-то другая, – тоже улыбаясь, ответил он. – Я тебя не узнаю… Ты стала еще красивее.

У них даже ощущения совпадали!

И в первый раз после смерти Юры Жанне не казалось преступным, что она встречается с другим мужчиной и что этот мужчина нравится ей.

У него были светлые длинные ресницы, точно у теленка, – забавно и мило. У него были светлые глаза. Подбородок, прежде казавшийся ей тяжелым, превратился в мужественный. И вообще, почему она раньше считала его некрасивым?..

– Куда теперь? – спросила она.

– Идем… – Он взял ее за руку и повел. Жанна другой рукой держала розы и время от времени подносила их к лицу. Никогда еще розы не пахли так хорошо, никогда июльские сумерки не были так теплы и тихи…

У пристани, весь в разноцветных огнях, стоял теплоход. Не тот, прогулочный, что обычно сновал по Москве-реке, а другой. Теплоход-ресторан. Садись – и катайся сколько угодно, созерцая столичные достопримечательности, пока официанты обходят тебя с подносами…

– Туда?

– Да. Или ты против?

– Нет, это ты очень здорово придумал! – обрадовалась Жанна. – Прямо, знаешь ли, угадал мое желание… То есть я даже не успела понять, чего хочу, а ты все за меня придумал!

Она была абсолютно искренна. Она мечтала о чем-то подобном, чтобы соединились вместе ленивый летний воздух, вечернее небо, вода и человек, который ей нравился.

На сходнях бравый морячок (наверное, специально подбирали персонал) подал Жанне руку, отдал честь.

– Прошу…

Они поднялись на верхнюю палубу – там, оказывается, уже был столик для них.

– Когда же ты успел заказать? – удивилась Жанна.

– Сразу, как только поговорил с тобой. Все просто…

Они сели за стол. Розы были немедленно поставлены в вазу.

Жанна листала меню в кожаном переплете и уверяла себя, что это самый обычный плавучий ресторанчик, что это самый обычный летний вечер, что это самые обычные розы, выращенные в Голландии. Любезность обслуги – всего лишь профессиональная обязанность, а белая скатерть такая белая лишь потому, что до того она прошла полный цикл стирки в стиральной машине… Но у Жанны ничего не получалось, ощущение чуда все равно не покидало ее. «А я еще осуждала ту домохозяйку, восхищавшуюся сковородкой!»

Она заказала белого вина и зажаренную камбалу без гарнира, от остального отказалась наотрез.

– Ничего себе… – растерянно пробормотал Ремизов. – А я, понимаешь ли, после работы голодный как волк.

– Ничего-ничего, – снисходительно сказала Жанна. – Я уже видела, как ты ешь, так что ты меня больше не шокируешь.

Ремизову принесли солянку в горшочке, свиной стейк с картофельными зразами, целую миску зеленого салата и большую рюмку коньяка. Мысленно Жанна решила, что Ремизов, наверное, постеснялся заказать себе больше…

Теплоход медленно, уже в полной темноте, плыл вдоль Воробьевых гор. Играла музыка, за соседними столиками тоже сидели люди, кто-то танцевал на корме…

– Я тоже люблю солянку, – сказала Жанна, глядя, как Ремизов расправляется с содержимым горшочка. – Только ее не везде умеют готовить.

– Это точно! – горячо подтвердил тот, вытирая лоб салфеткой. – Тут, кстати, не совсем правильная солянка, я не вижу в ней лимона… А, вот и лимон, слава богу! И непременно чтоб почки были и колбаса…

Жанна закрыла лицо руками, и плечи у нее затряслись.

– Ты невозможный… – сквозь хохот вырвалось у нее. – Ты всегда так себя ведешь на свидании?

– Н-нет… Послушай, давай выпьем за этот вечер!

– Давай. – Жанна заставила себя успокоиться. Они чокнулись. – Как там Селена? Я совершенно не представляю ее в домашней обстановке…

– Да я, в общем-то, тоже довольно редко ее вижу – раз или два в год, – признался Ремизов. Официант унес горшочек. – Она очень страдает от бессонницы, ты знаешь?

– Серьезно? – удивилась Жанна.

– Да. Я так думаю, что это у нее от чрезмерного увлечения пластической хирургией.

– Вряд ли.

– Почему? Ей же наркоз делали и все такое…

– Послушай, а ты кого-нибудь еще приглашал в такой круиз? – неожиданно спросила Жанна, которой уже наскучило обсуждать главную бухгалтершу.

– Что? – Ремизов покраснел – это было видно даже в сумерках. – Нет. Просто знакомый таким же вот макаром отмечал день рождения – на воде, и я решил, что обязательно приглашу свою девушку…

– Кого? – насмешливо перебила Жанна. – Свою девушку?..

– Не придирайся к словам, – мягко произнес он. – Ты же не такая стерва, какой хочешь казаться.

Раньше Жанна непременно обиделась бы на такую фразу, но сейчас не нашла в ней ничего обидного. Все правда, все правда…

– На самом деле я бы хотела быть твоей девушкой, – сказала она совершенно другим тоном, играя пустым бокалом. Подошел официант и подлил еще вина. – Вот и все.

– Прости, – он накрыл ее ладонь своей рукой. – Я тебе сейчас одну вещь скажу… Ты мне понравилась с первого взгляда. Только нам все время что-то мешало!

– А ты мне – со второго. Или с третьего? – задумалась Жанна.

Теплоход проплыл под стеклянным мостом, сияющим голубоватой подсветкой. На набережной, у парка Горького, веселились люди. Жанна вспомнила Сидорова с Айхенбаумом, как они тоже здесь веселились не так давно. Нет, к Сидорову с Айхенбаумом она не испытывала ничего подобного…

В черной воде отражались огни от фонарей.

– Странное существо – человек… – пробормотала Жанна. – Если человеческий детеныш попадет в волчью стаю, то вырастет волком. Попадет к обезьянам – станет обезьяной. Может жить и на севере, где мороз минус пятьдесят, и на юге, где плюс пятьдесят.

– Да, человек ко всему может приспособиться, – усмехнулся Ремизов. – А я вот о другом думаю – что, несмотря на это, ему всего мало. Все время чего-то не хватает! У меня вот есть друг – художник, так он целую жизнь только и делал, что совершенствовал свое мастерство. Рисовал с утра до ночи, не спал, не ел… Одни глаза остались! В один прекрасный день вдруг бросил кисти и краски и заявил – человек должен быть выше своей профессии. В общем, отвезли друга в Кащенко…

– Что, правда? А мне нравится твой друг! Его вылечили?

– Да. Скоро выпишут. Если хочешь, я вас потом познакомлю… – обещал Ремизов. – Это я к тому, что все стремятся к исключительности, к тому, чтобы быть лучше остальных… О, все такие сложные и многогранные, что никто не хочет быть просто человеком!

– Знаешь, что Борис Пастернак сказал по этому поводу? Он сказал, что самые обыкновенные люди – это гении. А необыкновенны только посредственности – они все время лезут из кожи вон, пыжатся, оригинальничают…

– Нет, сейчас другое, сейчас всем правят деньги, – сказал Ремизов, отпивая коньяк. – Чем ты богаче, тем выше в собственных глазах и глазах других. Если у тебя «Феррари» – это одно, а если «Запорожец» – совсем другое.

– Согласна. У нас общество потребителей! Человека делают вещи. Но в этом есть некая ущербность… Придет, например, новый Мессия – а у него не будет сотового телефона последней модели и крутой тачки. Станут его тогда люди слушать или нет?

– Интересно ты ставишь вопрос… – засмеялся Ремизов.

– Вот я тебе и говорю, что важнее – внешнее содержание или внутреннее?..

Они говорили и говорили – обо всем подряд, обо всем и одновременно – ни о чем. И не могли остановиться.

Давно уже были выпиты коньяк и вино, давно унес официант пустые тарелки, опустела палуба. Была глубокая ночь, когда они вновь причалили к берегу у Киевского вокзала. Жанна взяла свой букет, и они с Ремизовым сошли на берег. И опять бравый морячок отдал Жанне честь…

– Холодно? – Ремизов обнял ее за плечи, когда они вышли на набережную.

– Нет, – Жанна разгоряченной щекой прижалась к его плечу.

– Ну я же вижу, что тебе холодно… – Ремизов начал стягивать с себя пиджак.

– Ах, Васечка, не будь таким занудой! – Жанна попыталась остановить его. – Герой накидывает героине на плечи пиджак – как в старом добром советском кино!

– Зануда – это ты! Ничего не имею против старого кино…

Он все-таки натянул на нее пиджак. Запах его одеколона, тепло ткани – его тепло… Жанна вдруг вспомнила свою авантюру с «первым встречным».

«Господи, как хорошо, что ты послал мне именно его!..»

– Ты знаешь, я не собираюсь с тобой расставаться, – сказал Ремизов. Положил ей руки на плечи и поцеловал – в лоб, щеки, в нос, в губы. – Что ты на это скажешь?

– Скажу, что я полностью с тобой согласна, – просто ответила Жанна и улыбнулась.

Ремизов обнял ее, и они еще минуту стояли неподвижно, под темно-синим небом, по которому медленно плыла золотая, в прозрачных кружевных облаках луна.

Жанна проснулась утром в чужой постели, в чужой комнате и в первый момент не могла ничего вспомнить. Повернулась и увидела Василия Ремизова, который спал рядом. Спал с таким безмятежным, счастливым видом, что ей вдруг стало нестерпимо смешно, и события вчерашнего дня нахлынули на нее. И не было в этих воспоминаниях ничего, что могло бы смутить ее или вызвать сожаление; не было ни в словах, ни в действиях, ни в ее мыслях ничего такого, что она теперь хотела бы изменить. Все просто и ясно, все весело и хорошо.

Нет ничего неприятней, чем просыпаться в чужом доме, но, странное дело, подобное обстоятельство ничуть не тяготило Жанну. Она чувствовала себя так, как если бы проснулась у себя, – это бывает редко… Вернее, такого еще не было никогда.

Она все-таки не выдержала и засмеялась… Потерлась щекой о его нос. Ремизов, не открывая глаз, прижал Жанну к себе. Он был теплый и мягкий, он ничем не раздражал. Не вызывал отторжения запах его кожи, не возмущала поросль светлой шерсти на его груди. Нравились прикосновения его ладоней. И прикасался-то он именно так и именно там, где она хотела. То есть она и сама не знала – где и как, просто его действия шли впереди ее желаний.

– Какой сегодня день? – пробормотал Ремизов.

– Суббота. Потому что вчера была пятница.

– Логично… – Он обнял ее сильнее, уткнулся лицом в ее волосы, едва слышно застонал, что должно было означать – «мне было хорошо вчера, и я рад повторить все снова, потому что ты лучше всех». Она слегка укусила его в плечо. Они барахтались в теплой постели, и их прикосновения заменяли слова.

Например, он ей сообщил, что она очень красивая. Она ответила, что не верит его словам, что он говорит так под влиянием момента. Ремизов тогда стал доказывать, причем настолько убедительно, что у Жанны больше не осталось и тени сомнения…

Потом они просто лежали, обнявшись. И Жанна, в кольце его сомкнутых рук, наконец поняла: когда она с ним, то она – дома. Ощущение покоя и безмятежности вызвало именно эту мысль. Об этом можно было догадаться давным-давно, в самый первый раз. Но в то время она сходила с ума по Юре и не могла анализировать происходящее…

Если бы она осталась тогда с Ремизовым (а ведь он просил ее остаться, не хотел отпускать!), то ничего бы не случилось. Скольких ошибок можно было избежать! Свадьба Нины и Юры состоялась бы, их ребенок появился бы на свет, и самое-то главное – Юра был бы жив! Глазам стало горячо.

– Ты плачешь? – удивленно спросил Ремизов. Осторожно смахнул слезы с ее щек, принялся целовать глаза. – Что за маленькая девочка взялась тут реветь…

Он ни о чем ее не спрашивал – наверное, знал, из-за чего она плачет. Он просто утешал ее. Он жалел ее – бескорыстно и нежно, и это была та самая жалость, которой Жанне не хватало всю жизнь, которую она искала и не могла найти, даже у самых близких ей людей. В эти самые мгновения она обрела себя.

Круг замкнулся, и этим кругом были объятия человека по имени Василий Ремизов.

Еще никогда Марат не чувствовал такого подъема, как в эти дни. Он был собран и подтянут, он был сконцентрирован только на Жанне. Все его душевные силы шли на ее завоевание.

Он никак не мог ожидать, что его звонки Сидорову с Айхенбаумом – соперникам, отнимавшим у него Жанну, произведут столь ошеломительное действие.

Сидоров с Айхенбаумом и в самом деле перестали проводить с ней время, Марат в этом убедился лично. Наблюдая издалека за сталинской многоэтажкой, он видел, что бывшие друзья разбегаются теперь порознь – Жанна покидала теперь место своей работы одна, иногда в компании Полины и Карины, но только не с Сидоровым тире Айхенбаумом. Впрочем, тратить время на наблюдения он скоро перестал – Жанна вечерами теперь была дома. Кончилось время бессмысленных походов по злачным местам!

«Они, эти мажорные мальчики – просто трусы, – с презрением думал Марат. – Достаточно было пары звонков…»

Звонил Сидорову с Айхенбаумом Марат поздно вечером, когда заступал на дежурство. У них на предприятии стоял замечательный телефон – современный, со всякими там прибамбасами. В том числе и с функцией анти-АОНа – кажется, именно так это называлось. Путем нажатия нескольких клавиш блокировался автоматический определитель номера у абонента. Словом, ненавистные соперники не могли вычислить, откуда им звонят. Страшная сила – технический прогресс!

Марат время от времени встречался с Жанной и деликатно беседовал с ней, не позволяя себе ничего лишнего. Он уже в очередной раз убедился, что его страсть пугала Жанну, и поэтому сначала намерен был приучить ее к мысли, что у нее, кроме Марата, нет ближе человека. Он и приучал, старался быть незаменимым. Привесил ей пару полок, починил сломавшуюся кофеварку. Жанна жаловалась на плохую работу автосервиса – он полез под капот ее авто, привел машину в порядок. Он, Марат, как раньше говорили – «безлошадный», разбирался во всем этом лучше, чем она, Жанна, владелица машины. У Марата были права – иногда он даже задумывался о том, что неплохо бы приобрести какую-нибудь дешевую отечественную развалюху (на большее денег не хватило бы), но каждый раз представлял презрительные взгляды окружающих. Все-таки Москва – город для богачей. Уж лучше оставаться «безлошадным», чем ездить на старинном «жигуленке», – все или ничего. Вот и в вопросе любви он думал – или Жанна, или никто…

Но в один прекрасный день Жанна вдруг снова пропала.

Марат решил, что ее, может быть, опять отправили в командировку, но в воскресенье вечером услышал, как хлопнула соседняя дверь – он этот звук наизусть знал. Жанна вернулась.

Казалось бы, ничего особенного – человек отсутствовал все выходные… Мало ли – была у матери или у кого-нибудь из знакомых на даче (время-то летнее!). Но что-то подсказывало Марату – пора. Слишком медлить тоже нельзя.

Он спустился вниз и купил букет. Розы. Всегда – только чайные розы.

Потом вернулся и встал перед ее дверью. Нет, он не будет лезть к ней с объятиями и поцелуями, он тихо и скромно скажет, что любит ее. В этот раз должно подействовать.

Но сердце ныло, душу терзали всякие сомнения… Нет, пора!

Он решительно надавил на звонок.

– Марат! – Жанна распахнула дверь и точно завороженная уставилась на цветы в его руках.

– Вот решил тебя навестить, – пробормотал Марат. – Твои любимые цветочки принес…

«Почему «цветочки», почему «цветочки»!.. Надо было сказать «цветы»!» – с запоздалым раскаянием подумал он. Это было такое дело, что на любом слове можно подорваться словно на мине.

Но Жанна, кажется, пропустила мимо ушей эти «цветочки». Она смотрела и смотрела на розы в его руках, и у нее было такое лицо… Ну, как будто она испугалась, что ли?

– Ты занята?

– Что? – спросила она. – Ах, да… Проходи, Марат. Я как раз хотела с тобой поговорить.

На ней было легкое домашнее платьице василькового цвета, которое так шло к ее золотым волосам, и плоские сандалики с узкой перепонкой над пальцами. Когда она ходила, то эти сандалики смешно и звонко шлепали у нее по пяткам. Марат шел за Жанной по коридору и точно загипнотизированный смотрел на эти розовые аккуратные пятки. На одной из щиколоток был очень тоненький золотой браслетик, почти незаметный. Когда Марат разглядел и этот браслет, то его словно в жар бросило. Запульсировало в висках – «только моя, только моя, только моя!..».

Они прошли в большую комнату, и…

На журнальном столике стоял точно такой же букет чайных роз, слегка увядших – головки цветов клонились вниз, словно в истоме.

Марат сначала не понял, что же его так ошеломило, потом он взглянул на свой букет. Потом на чужой…

– Что это? – спросил он, почти не слыша своего голоса.

Поскольку он стоял истуканом и таращился на поникшие цветы, то Жанна обо всем догадалась сама.

– Марат…

– Нет, ты мне скажи – что это? – повторил он. Все то, что он так долго создавал, рушилось на глазах. Это называлось – опять двадцать пять.

– Это тоже цветочки , – тихо ответила она.

– Тоже! – прошептал он с горечью. Надо было сдержаться, надо было не показывать своих чувств, но он не мог.

– Ты ревнуешь – да?.. – не спросила, а скорее констатировала Жанна. – Марат, зачем ты меня ревнуешь?

– Но ведь цветы тебе подарил мужчина – ведь так?!

– Я не собираюсь с тобой это обсуждать.

– Ты должна! Ты должна мне обо всем рассказать!

– Уходи, – мрачно произнесла Жанна.

«Наверное, надо уничтожить всех лиц мужского пола в этом городе, – подумал он с едкой иронией. – Только тогда она обратит на меня внимание!»