Текст книги "Родом из Переделкино"

В своем полевом дневнике Н. Вирта записывает:

«Трагическая ситуация создалась в Краснознаменной дивизии Ивана Ильича Людникова (впоследствии генерал армии. – Т.В.). Его дивизия находилась в полной блокаде – отрезана от штаба и от берега, с которого доставлялись боеприпасы и продовольствие. Линия фронта проходила так близко, что наши бойцы слышали немецкую речь. Небольшой клочок земли, где располагалась дивизия Людникова, насквозь простреливается немцами».

Когда военный корреспондент Н. Вирта в сопровождении двух солдат прорвался в дивизию, положение там сложилось тяжелейшее. Н. Вирта записывает в блокноте:

«В подвалах разрушенных домов находилось около 400 раненых, нуждавшихся в неотложной помощи – не было ни бинтов ни медикаментов, санитарки давно уже извели на перевязочный материал простыни и свое собственное белье. Продукты подходили к концу – на человека приходилось по 5 граммов крупы, столько же граммов сала, немного больше сахара. Это был дневной паек для всех, включая командира дивизии. Последняя плитка шоколада из неприкосновенного запаса распределена между самыми тяжелыми ранеными. И тут вдруг доносят Людникову, что медсестра Сима Осетрова решила своим ходом перебраться через Волгу, чтобы организовать помощь терпящим бедствие людям. Услышав это, Людников стал орать в телефон: «Назад! Вернуть немедленно!»

Но было уже поздно. Сима прыгала с шестом с льдины на льдину, падала, поднималась и шла дальше... Она провалилась в полынью, но в это время ее заметили с той стороны и в последний момент, когда у нее уже не было сил, вытащили на берег».

Моряки Волжской флотилии решаются на отчаянный шаг – невзирая на торосы, невзирая на постоянный обстрел, любой ценой пробиваться к армейским соединениям, воюющим на той стороне. И они пробились, совершив подвиг, который не должно забыть человечество. В своем полевом блокноте Н. Вирта записывал в то время:

«Ночью на острове Зайцевский капитан Кориков набирал для переправы через Волгу добровольцев, которые должны были доставить на тот берег боеприпасы и продовольствие. Им не надо было объяснять положение, они знали, на какой риск они шли. Двадцать пять лодок и катеров, нагруженных всем самым необходимым для раненых и бойцов, двинулось в путь. До противоположного берега добралось только шесть.

Склоним головы перед светлой памятью солдат-понтонеров, перед моряками Волжской флотилии, перед гребцами обыкновенных рыбацких лодок, отдавших себя в жертву ради спасения других...»

* * *

В полевом блокноте писателя приводятся свидетельства непосредственных участников героического сражения за Сталинград. Отец дословно записывает в своем блокноте донесение – быть может последнее – гвардии младшего лейтенанта Калеганова, командира 3-й роты, удерживающей в своих руках Сталинградский вокзал, направленное командиру батальона гвардии старшему лейтенанту Федосееву:

«Доношу обстановку. Противник старается всеми силами окружить мою роту, заслать в тыл автоматчиков. Несмотря на превосходящие силы противника, наши бойцы и командиры проявляют мужество и геройство. Гвардейцы не отступают. Пусть падут смертью храбрых, но противник не должен перейти нашу оборону. Пока командир роты живой, ни одна сволочь не пройдет. Командир находится в напряженной обстановке, сам лично я на слух оглох, и слаб, и падаю с ног. Но погибнем героями за Сталинград, а не отступим назад».

26 января 1943 года Н. Вирта передает по телеграфу репортаж о тех событиях, которые проходят непосредственно у него перед глазами:

«...Линия обороны врага проходит вдоль стены цеха, в 15 шагах от нее. Здесь стреляют друг в друга в упор... бои идут в траншее... рукопашные...

Прижатая в эти грозные дни сражения за Сталинград к волжскому берегу, имея впереди, с флангов и в воздухе громадную силу немцев, стянутую из всех европейских стран, а позади, в считаных метрах – Волгу, наша армия может или победить, или погибнуть. Так как именно здесь, в Сталинграде, было сказано:

– Нам на той стороне земли нет!»

Эти пророческие слова произнес не кто иной, как командующий Сталинградской армией генерал-лейтенант Василий Иванович Чуйков.

В очерке «Живая легенда» («Огонек», 30 июня 1943 г.) Н. Вирта пишет:

«Нам надо дойти до Волги еще только один километр – записал в свой дневник немецкий офицер, убитый под Сталинградом, но мы его никак не можем пройти. Мы ведем борьбу за этот километр дольше, чем за всю Францию; мы уложили здесь больше солдат, чем в борьбе за Севастополь, но русские стоят, как каменные глыбы. Очевидно, они решили сражаться до последнего солдата».

Дальше Николай Вирта записывает в своем полевом блокноте:

«В самое жаркое время, когда И. Людникова спросили, где будет его командный пункт, он сказал:

– Традиция командиров сто тридцать восьмой дивизии – быть там, где сражаются их люди, не мне нарушать ее.

И. Людников лично принимал участие в контратаках, когда немцы подошли к его блиндажу на расстояние пистолетного выстрела».

В боях за Сталинград окопная война приблизилась к командным пунктам, и штабные офицеры и командиры, отбивая атаки немцев, вступали с ними в открытый бой.

Ежедневно наблюдал отец подвиги солдат и офицеров, отстоявших легендарный дом Павлова.

* * *

Он говорил с ней, с санитаркой Симой Осетровой, перешедшей с шестом в руках по торосам Волгу для организации помощи раненым. Вот она смотрит на нас с фотографии – славная девушка с открытым лицом, только что совершившая беспримерный подвиг. Не расставаясь ни на минуту со своей походной «Лейкой», отец старался запечатлеть на пленку как можно больше кадров, ставших впоследствии исторической хроникой Великой Отечественной войны. Все, что он видел своими глазами, откладывалось в его сознании и затем было воплощено в художественные образы сценария к фильму «Сталинградская битва», но до того, как он будет написан, было еще далеко, вокруг еще шли кровопролитные бои...

* * *

Но вот она – близость Победы!

1 февраля 1943 года Н. Вирта передает в Москву по телеграфу:

«Итак, свершилось! Над Сталинградом, над его центральной частью снова развевается Красное знамя! Пусть вся страна запомнит эту дату!..

Немцы вылезали с поднятыми руками из блиндажей, держа автоматы, зажатыми между ног.

Пленных не успевали считать, тысячные толпы их собирались на площадях».

* * *

Н. Вирта присутствовал при пленении фельдмаршала Паулюса. Это был финал битвы за Сталинград. В своем очерке «Как был взят в плен Паулюс» («Правда», 4 февраля 1943 года, Сталинград, по телеграфу), он писал:

«В числе пленных генерал румынской кавалерии Братеску. Когда его спросили, где его лошади, он ответил: их сожрали солдаты Паулюса...»

И дальше:

«...все они (немцы. – Т.В.) поносили своего командующего, генерал-фельдмаршала Паулюса за то, что он скрыл от них ультиматум (о сдаче. – Т.В.) маршала артиллерии Воронова и генерал-полковника Рокоссовского.

Паулюса взяли в плен с большим искусством.

Разведчики точно установили, что командный пункт Паулюса помещался в центре Сталинграда. Было узнано все – сколько на его командном пункте офицеров, где стоят автомобили штаба. Какова охрана. Охрана у Паулюса была велика. Тем не менее она не спасла его от плена.

Операция началась в ночь на 31 января, пока шел бой...

Ночью к командному пункту Паулюса прорвались танки и автоматчики. Дом к рассвету был блокирован. А вся охрана уничтожена. Генерал-полковник Паулюс только что получил от Гитлера радиограмму, в которой фюрер поздравлял Паулюса с возведением его в ранг фельдмаршала Третьей империи.

Новоиспеченный фельдмаршал до рассвета не подозревал, что дом, в подвале которого он сидит, окружен и что вся связь находится в наших руках.

* * *

Когда же этот печальный факт был установлен, Паулюс послал своего адъютанта для переговоров о капитуляции.

...Фельдмаршал вышел в полной генеральской форме с мрачным видом. Впрочем, надо сказать, для иного настроения у фельдмаршала причин не было. Он потерял все войска, всю технику...»

* * *

В ту лютую февральскую ночь капитуляции фашистской армии под Сталинградом Н. Вирта сопровождал Паулюса с той самой минуты, когда он в парадном мундире вышел сдаваться в плен из подвала универмага, до хутора Зворыкино, где располагался штаб Донского фронта, которым командовал Рокоссовский.

* * *

Впоследствии писатель регулярно виделся с фельдмаршалом Паулюсом – находясь на положении пленного, фельдмаршал жил после войны на предоставленной ему государственной даче в Малаховке и был занят написанием мемуаров. А главным образом осмыслением той катастрофы, которая произошла в Сталинграде с его армией и в его душе. Это осмысление было столь глубоким и искренним, что в 1944 году он вступает в Антифашистскую организацию немецких офицеров.

А в 1945–1946 гг., при замершем от неожиданности переполненном зале, бывший фельдмаршал гитлеровской армии появляется на трибуне Нюрнбергского процесса, с которой произносит обвинительную речь в адрес нацизма и его главарей, ввергших Германию в бесчеловечную бойню.

Последние годы жизни, с 1953 по 1957 г., Фридрих фон Паулюс проводит в ГДР.

* * *

Человеческая трагедия, которую пережил Паулюс, легла в основу повести Н. Вирты «Катастрофа». Эта повесть в большей степени отражает внутреннюю метаморфозу в мыслях и взглядах бывшего фельдмаршала, чем летопись сражения, которое он проиграл.

* * *

В марте 1943 года, оставаясь до конца битвы на Волге в армии Чуйкова, отец возвратился в Москву. Это было счастье, что он вырвался оттуда живым, но вернулся он очень больным. Несмотря на то что как специальный корреспондент центральных газет он и находился на довольствии при штабе армии, но, видимо, и тот рацион, который он там получал, был для него губительным. Надо сказать, что отец был человеком совершенно непьющим, и это было плохо, потому что в той фронтовой обстановке стопка обжигающего спирта и ему пошла бы на пользу. Отцу необходимо было нормальное питание, так как его постоянно мучили боли в животе, и моя мама, оставив нас с бабушкой в Ташкенте, срочно выехала к нему в Москву. С собой она везла мешок риса, лук, чеснок, изюм. Отец получал какие-то продукты из своего армейского пайка, и их жизнь как-то наладилась.

* * *

Фронтовой опыт вскоре становится совершенно необходимым моему отцу для работы. В 1946 году он получает государственный заказ на создание сценария для двухсерийного фильма о Сталинградской битве. Заказ этот, надо полагать, исходил с самого верха. Мне удалось раскопать в архивах интересную запись в дневниках отца:

«В 1946 году написал сценарий «Сталинградская битва», который был одобрен товарищем Сталиным 9 марта 1947 года, утвержден и запущен в производство» (Автобиография, 5 июня 1947 г., отдел рукописей Ленинской библиотеки, ф. № 198).

Товарищу Сталину было явно небезразлично, каким именно он будет представлен будущим зрителям, а ими должна была быть вся страна. На сей раз верховный цензор был, видимо, в целом удовлетворен прочитанным, а некоторые его замечания, которые он сделал красным карандашом, были не принципиальными – в основном они отражали вкусы вождя, когда он заменял эпитеты, характеризующие его самого, в сторону более превосходных степеней.

Но вот дело дошло до фамилии одного из действующих лиц сценария – генерал-лейтенанта К.Ф. Телегина, он был начальником штаба в армии Чуйкова, – и Сталин по какой-то неведомой причине с таким нажимом вычеркивает ее красным карандашом, что сдирает бумагу. Этот росчерк генералиссимуса роковым образом отразился на судьбе Константина Федоровича Телегина. В 1948 году он был арестован в лесу, на охоте, где на него устроили настоящую облаву, и отвезен прямо в охотничьем облачении на Лубянку.

Мой отец познакомился с К.Ф. Телегиным в окопах Сталинграда. Однажды в траншее, поблизости от командного пункта, отец со своей неразлучной «Лейкой» слишком сильно высунулся над бруствером, чтобы запечатлеть какой-то кадр, когда кто-то властной рукой резко сдернул его обратно вниз. Вслед за ним на дно траншеи посыпались комья земли от пулеметной очереди. Генерал в самых крепких выражениях обругал чересчур ретивого корреспондента, который смущенно представился ему. Отец считал К.Ф. Телегина своим спасителем, возможно не без оснований, и после войны генерал с женой и дочерью нередко наведывались к нам в Переделкино. Обе женщины, я помню, были очень миловидны, нарядны и с очаровательной застенчивостью держались в тени своего представительного мужа и отца. Генерал любил погулять – шумно и широко. В компанию К.Ф. Телегину мои родители чаще всего приглашали Павла Филипповича Нилина и Ивана Тимофеевича Спирина, знаменитого летчика, снявшего со своей командой папанинцев с льдины.

П.Ф. Нилин – огромный, слегка неуклюжий из-за поврежденной, кажется простреленной, ноги, этакий сибирский медведь, – был прекрасным рассказчиком. После своей всегдашней присказки «вообще, значит, так...» он пускался в столь красочное изложение какой-нибудь истории из своей богатой биографии бывшего сотрудника уголовного розыска Иркутской области, что гости, затаив дыхание, готовы были слушать его до бесконечности, забывая, к огорчению моей мамы и бабушки, про всякое угощение, давно уже дожидавшееся своей очереди... Под видимостью легкой иронии в каждом его слове сквозил злой сарказм – Нилин издевался над человеческой глупостью, которая завела людей в такой тупик, где было лишь взаимное уничтожение, подлость и ненависть. Во всяком случае именно такой предстает перед читателем Гражданская война в повестях Нилина «Жестокость» и «Испытательный срок». (Достав с полки его однотомник, чтобы перепроверить свои давние ощущения, я обнаружила дарственную надпись от Павла Филипповича, датированную 1961 годом. Наша дружба с ним продолжалась долгие годы.)

В летние месяцы после войны, когда обе наши семьи жили в Переделкине, мы с семейством Нилиных общались чуть ли не ежедневно. Папа с Павлом Филипповичем после дневных трудов любили часов в пять, в шесть совершать длинные прогулки. Трогательно было наблюдать, как они удалялись, оживленно жестикулируя, по дороге в сторону Мичуринца, – большой, слегка косолапивший Нилин и рядом с ним невысокий, худощавый отец, – они уже вступили в какой-то бесконечный спор, который у них будет продолжаться до тех пор, пока в сумерки они не вернутся домой, уставшие, но продолжающие полемизировать, и не сядут с этим же разговором пить чай.

А мы с моей бабушкой под вечер сами нередко бегали к Нилиным на дачу, помогали Матильде Иосифовне Юфит, жене Нилина, тоже писательнице, купать их первенца – маленького Сашу. У меня сохранилась фотография – девочка с двумя косичками, это я, держит на руках хорошенького малыша – Сашу Нилина.

Вплоть до 1946 года Павел Филиппович оставался вполне благополучным писателем. В то время он был известен главным образом своим сценарием к фильму «Большая жизнь», который вышел в прокат перед войной в 1940 году.

За первую серию сценария П.Ф. Нилин получил Сталинскую премию.

Зато по поводу второй серии «Большой жизни» Нилин удостоился целого постановления ЦК ВКП (б) от 4 сентября 1946 года. Это был настоящий разгром. В пространном постановлении говорилось:

«Фильм не дает правильного представления о действительном размахе и значени проводимых советским государством восстановительных работ в Донецком бассейне... Главное место в фильме уделено примитивному изображению всякого рода личных переживаний и бытовых сцен... Ввиду этого содержание фильма не соответствует его названию... Больше того, название фильма «Большая жизнь» звучит издевкой над советской действительностью...»

Принимая во внимание «плохое идейно-политическое содержание и низкие художественные достоинства» фильма (режиссер Л. Луков), невзирая на нецелесообразно произведенные расходы, «Большую жизнь» было решено запретить!

Честь, что называется, нам дороже каких-то там расходов!

И готовый фильм сняли с проката.

Насколько я помню, Павел Филиппович относился к этому событию совершенно спокойно. Он приходил к нам на дачу, садился за стол и, основательно расставив локти, со своей всегдашней присказкой – «вообще значит так» – начинал рассуждать о той травле, которую устроила тогдашняя пресса, еще недавно его восхвалявшая, в отношении его самого и его произведения, в самых ироничных и насмешливых тонах.

* * *

Слава буквально обрушилась на него после того, как в «Новом мире» была опубликована его повесть «Жестокость» (в 1956 г.), а вслед за ней – «Испытательный срок». Это было откровение – с такой художественной убедительностью, с такой обличительной страстью писать о Гражданской войне мог только тот, кто сам прошел ее горнило и, слава тебе, Господи, уцелел, чтобы затем написать о ней со всей силой своего дарования.

П.Ф. Нилин создал образы, ставшие нарицательными, – образ Веньки Малышева ассоциируется отныне в нашем сознании с потерей веры, разбившейся вдребезги при столкновении с предательством и вероломством.

Нилин продолжал писать все в том же духе – своей скупой и столь выразительной прозой, гораздо больше внимания уделяя внутреннему состоянию своих героев, чем внешним обстоятельствам окружающей действительности. Его рассказы и повести «Через кладбище», «Дурь», «Впервые замужем» по-прежнему пользовались читательским успехом, экранизировались, переводились на иностранные языки, он оставался верным избранному им пути...

* * *

Но обратимся снова к нашей компании за столом. Нилин не умолкал. Напрасно взывала к нему его жена Матильда Юфит: «Нилин, ты наконец успокоишься сегодня или нет?!» Но если уж Нилин заводился, его нелегко было угомонить – вся надежда была на то, что в разговор ворвется кто-нибудь из мужчин, ну, например, летчик Спирин, со своей полярной темой.

Поселившись на даче в Переделкине, Иван Тимофеевич Спирин проникся здешним духом творчества и заболел недугом писательства – в итоге из-под его пера вышло несколько книг. В том числе и для детей. Маленькой девчонкой я с ним отчаянно кокетничала – обаяние личности Ивана Тимофеевича было просто неотразимым: широкоплечий, вальяжный, с этакой лукавой, всепонимающей ухмылкой на лице, – в нем чувствовалась мужская сила, характер, женщины были от него без ума. Я знала двух его жен, красавицу Симону, изысканную интеллигентку, писательницу, рано ушедшую из жизни из-за какой-то болезни. И вторую его жену – Аду. Ада была просто неподражаема со своим одесским колоритом, она была художница-модистка, известная мастерица в своем деле. Мы все с умилением воспринимали ее непосредственность, прямоту, образный язык и нелицеприятные суждения обо всем окружающем. Люди просто умирали со смеху, слушая неумолимую Аду – у-у-у, пощады не жди, если кто-нибудь попадался ей на язык. Но больше всех умилял ее южный темперамент самого Ивана Тимофеевича – вероятно, все счастье этой пары заключалось в единстве противоположностей.

У меня сохранилась книжка, подаренная мне Иваном Тимофеевичем, с трогательной надписью и советом читать книги о героях Заполярья, – книга так и называется: «Рассказы летчика» (Москва–Ленинград, 1939 год).

Конечно, ни одно подобное застолье не обходилось без того, чтобы папа и Константин Федорович Телегин не вспоминали Сталинград – при каких обстоятельствах они встретились, что им пришлось пережить и чему они стали свидетелями в ту страшную зиму, когда наши войска в тяжелейших боях отстояли прижатый к Волге город. Папа не раз мне говорил, что среди своих наград, а их у него было немало, он больше всего ценит «Медаль за оборону Сталинграда». Это было для них святое, быть может, наивысшая точка их судьбы...

* * *

Вскоре после одной из таких встреч, в 1948 году, Константина Федоровича Телегина арестовали. Вместе с ним арестовали большую группу офицеров высшего ранга из близкого окружения маршала Г.К. Жукова. Им «шили» дело о том, что они готовят вооруженный переворот и тому подобное...

Какое-то время спустя были арестованы Л. Русланова и В. Крюков.

К.Ф. Телегин, как и все остальные, на долгие годы пропал где-то в застенках ГУЛАГа. Некогда бравый генерал, Константин Федорович вышел на свободу уже после смерти вождя всех народов, в совершенно неузнаваемом виде. По некоторым свидетельствам, в тюрьме его так истязали, что довели до полного беспамятства – он позабыл, как зовут его жену и детей... Все это стало известно многие годы спустя после того, как он был освобожден.

Мы с ним виделись несколько раз после его возвращения на волю. Он был сломлен как человек и как личность, замкнулся в себе и, кроме физического своего состояния, ничем другим не интересовался. Напрасно пытались друзья и знакомые вовлечь несчастного генерала в общение – все наши попытки в этом направлении были напрасны...

* * *

Создание сценария «Сталинградской битвы» потребовало от Николая Вирты колоссальной концентрации всех его сил. Он работал запойно, сутками не отрываясь от стола и прерываясь, к своей досаде, в тех случаях, когда за недостатком материала снова надо было ехать в город и часами сидеть в военном архиве. С собой на дачу в Переделкино он привозил все новые и новые пачки газет, журналов, топографических карт различного масштаба, планов, схем. Все это не вмещалось в его обширном кабинете, и вот уже в столовой на столе появлялись все растущие вороха необходимых документов – указов, сводок, донесений, газетных публикаций. Создавался сплав документалистики и художественной прозы, запечатлевший грандиозную картину Сталинградского сражения.

Сценарий к фильму «Сталинградская битва» является подлинной хроникой войны. Он отразил основные этапы военной операции под Сталинградом – от момента их разработки в Ставке Верховного главнокомандующего до претворения в жизнь. Перед нами с поистине кинематографической быстротой разворачивались картины исторических переговоров Сталина и Молотова с Рузвельтом и Черчиллем, боевых действий защитников Сталинграда, незабываемого подвига тружеников тыла, переправы через замерзающую Волгу...

Незабываемое впечатление производили сцены боев – повсюду рвались снаряды, полыхали пожары, вспыхивали осветительные ракеты. В этих кровавых отсветах шли в бой – пехота, морские батальоны, танки. Сражались за каждую улицу, за каждый дом.

Некоторые эпизоды сценария написаны в теплых тонах.

«Дом Павлова».

Голос: Я гвардии сержант Яков Павлов из армии Чуйкова... Я снова занял этот советский дом... Есть тут жильцы?..

Старуха: Имеются...

Павлов: Та-ак! Несовершеннолетние?..

Старуха: Внучки, сынок. Сироты. Мать и отец погибшие.

Павлов (пауза): Что же мне с вами делать?.. Бабка! Назначаешься начхозом гарнизона нашего дома. Постираешь, кашу сваришь... когда подвезут крупу... Понятно?..

(Прислушивается. Наверху музыка.)

Павлов: Что за концерт?

Черноголовый: Патефон нашли, товарищ гвардии сержант.

Павлов: Снять эту пластинку! Поставить что-нибудь современное!

(Черноголовый ставит пластинку – «Есть на Волге утес»).

Голос (с акцентом): Эй, русь, давай музыка!

Павлов: Глущенко, угости их музыкой, мракобесов!

(Глущенко дает очередь. Завязывается перестрелка. Патефон играет «Есть на Волге утес».)

* * *

Особое место в сценарии «Сталинградская битва» занимает образ И.В. Сталина.

Он предстает перед нами монументальной фигурой крупнейшего военного стратега, неотрывно следящего по карте боевых действий за состоянием всех фронтов от Балтики и почти до Каспия. Склонясь над картой, он красным карандашом наносит на ней стрелы, указывающие направление ударов, которые должны были, по его замыслу, опрокинуть немецкую военную громаду, повернуть ее вспять и наконец добить в логове фашистов, в Берлине.

Таким образом, генералиссимус Сталин, не выходя из своего кабинета в Кремле, становится едва ли не главным творцом той Победы, которую одержал советский народ над гитлеровской Германией.

Верил ли сам писатель в этот миф?!

Вряд ли с позиции сегодняшнего дня можно однозначно ответить на этот вопрос.

Возможно, что и верил. Сценарий создавался им по горячим следам войны, в эйфории Победы, когда все, кто ее пережил, испытывали сильнейший духовный подъем. Это было то самое мгновение, когда можно было писать в открытую, с искренней верой в то, что пишешь. Во всяком случае таким представляется нам сейчас внутреннее состояние творческой личности в то время.

Долго ли оно длилось? Это уже совсем другой вопрос, но я еще вернусь к нему.

* * *

После завершения сценария в 1949 году на экраны вышел двухсерийный фильм «Сталинградская битва». Блестящий коллектив воплотил литературную версию грандиозного сражения на Волге в киноповествование. Режиссер фильма В. Петров так писал о своем творческом методе при создании «Сталинградской битвы»:

«Правда жизни, правда истории – вот из чего надо исходить в поисках стиля фильма. В фильме не будет ни одного кадра документалистики, но весь он от начала до конца должен восприниматься как документ... Авторы фильма собрали и изучили огромный материал оперативных сводок, донесений, планов, карт, рассказов участников, ознакомились с ценнейшими документами, предоставленными Генеральным штабом Советской армии, и с иностранными источниками, в результате чего и появится экранный образ великого события» («Советское искусство», 28 марта 1948 года, статья «Фильм о великой победе»).

В прессе после выхода фильма на экраны публикуются восторженные отклики, отмечавшие работу постановщика киноленты В. Петрова, а также главного оператора Ю. Екельчика, воссоздавших зримый образ Войны, какой она была в окопах, в штабе Чуйкова, в Ставке Верховного главнокомандующего и на переговорах высших государственных деятелей.

Отдельно отдавалась дань таланту выдающегося композитора нашей современности А. Хачатуряна – его музыка в фильме звучала как гимн во славу русского оружия.

Знаменитые артисты, занятые в фильме, – Сталина играл А. Дикий, Чуйкова – Н. Симонов, Рокоссовского – Б. Ливанов, Рузвельта – Н. Черкасов, Черчилля – В. Станицын – изо дня в день читали про себя хвалебные рецензии в газетах.

Н. Вирта в связи с выходом на экраны фильма «Сталинградская битва» переживал новый всплеск славы и успеха. Литературная общественность высоко оценила художественные достоинства сценария как самостоятельного произведения, об этом писали К. Симонов, Б. Полевой, В. Кожевников, Д. Данин, М. Брагин.

На зрителей фильм «Сталинградская битва» произвел огромное впечатление.

Это была первая лента, появившаяся в нашей стране, в которой в художественной форме было показано ключевое сражение Великой Отечественной войны, ставшее провозвестником нашей Победы. Люди старшего поколения помнят его до сих пор, и нередко имя писателя Николая Вирты ассоциируется у них именно с этим фильмом.

«Сталинградская битва» долго не сходила с экранов в СССР, став классикой советского кинематографа. Фильм обошел едва ли не всю послевоенную Европу и везде был встречен с восторгом и сопереживанием.

* * *

Это было еще во время войны, когда отец принял самое активное участие в осуществлении грандиозного проекта. Московская патриархия привлекает его к подготовке уникального издания – сборника материалов под названием «Правда о религии в России» («Московская патриархия», 1942 год, тираж 5000 экземпляров).

В разгар войны, когда наша страна несла колоссальные потери – человеческие, материальные и моральные, – Православной церкви снова позволили поднять свой голос. Она вместе со всем народом пережила трагедию войны. Оккупация нанесла чудовищный урон всему тому, что еще осталось у Православной церкви после революции и большевистского беспредела. Храмы снова подвергали разрушению. Их бомбили, били по храмам прямой наводкой. Сжигали, грабили. Священников вытаскивали из церквей прямо во время богослужения и расстреливали вместе с прихожанами. И верующие не могли об этом молчать. Они собирали документы, свидетельские показания по горячим следам событий, фотоснимки. Все это составило основу внушительного тома, от одного прикосновения к которому сжимается сердце.

Митрополит Московский и Коломенский Сергий лично патронировал это начинание и писал в предисловии к книге:

«Линия поведения нашей Русской Церкви в отношении фашистского «крестового похода» определяется просто.

Фашистский «крестовый поход» уже разразился над нашей страною; уже заливает ее кровью; оскверняет наши святыни; разрушает исторические памятники; изощряется в злодеяниях над безоружным населением, о чем достаточно подробно говорится в настоящей книге. Ясно, что мы, представители Русской церкви, даже на мгновение не можем допустить мысли о возможности принять из рук врага какие-либо льготы или выгоды. Совсем не пастырь тот, кто, видя грядущего волка и уже терзающего церковное стадо, будет в душе лелеять мысль об устройстве личных дел. Ясно, что Церковь раз и навсегда должна соединить свою судьбу с судьбою паствы на жизнь и на смерть» («Правда о религии в России», стр. 12).

В книге собрано более шестидесяти фотографий, письма, акты, составленные уцелевшими очевидцами событий, которые дают потрясающую картину бедствий, насилия, ужаса, обрушившихся на головы гражданского населения на оккупированных территориях России. Составители «Правды о религии в России» – Митрополит Киевский и Галицкий Николай, профессор книговедения Григорий Петрович Георгиевский и протоиерей Александр Павлович Смирнов совершили гражданский подвиг, оставив на память потомкам этот том о черных днях фашистской оккупации.

Н. Вирта с большой готовностью откликнулся на обращение к нему Патриархии с просьбой помочь в подготовке книги «Правда о религии в России» к печати. Он был завален работой сверх головы. Ему присылали груды чудом сохранившихся писем, обгоревших документов, отрывочных записей на подвернувшихся под руку клочках бумаги непосредственных участников событий. Фотографии, на которые невозможно смотреть без содрогания, – суровые крестьянские лица на фоне обгоревших труб, напоминающих о том, что когда-то на этом месте была деревня. Груды щебня, оставшиеся на месте взорванных храмов. Оскверненные ризницы. Гражданское население, убитое во время защиты церквей. Свидетельские показания о бесконечных грабежах, когда у голодных, разутых, замерзающих вырывали последнее.

Чтение всех этих документов доводило до слез, хотелось каждый из них сохранить и вставить в книгу. Однако объем издания заставлял чем-то жертвовать, и этот выбор стоил моему отцу огромной затраты душевных сил.

Он уделял также большое внимание литературной обработке сопроводительных текстов.

В томе «Правда о религии в России» под псевдонимом «Николай Моршанский» (дед Н. Вирты был родом из Моршанска Тамбовской губернии) опубликован очерк отца «В этот день». Речь в нем идет о варварской бомбардировке Москвы и Ленинграда фашистской авиацией в Пасхальную ночь, когда беззащитное население стекалось к действующим церквям на полночную службу и понесло огромные потери. Очерк «В этот день» дышит болью и гневом. Он кончается так: