Текст книги "Родом из Переделкино"

Однажды привезли к нему двух известных немецких физиков, коллег моего мужа, – Рудольфа Мессбауэра и Майкла Кальвиуса, с которыми, начиная с 60-х годов, у мужа было тесное сотрудничество, продолжавшееся несколько десятилетий. Это были выдающиеся профессоры из Мюнхенского технического института, при этом Рудольф Мессбауэр был первым лауреатом Нобелевской премии в Баварии, которую он получил в 1961 году.

Где-то в начале 70-х годов мой муж впервые привел Мессбауера к нам в дом и, как положено, представил меня:

– Вот познакомьтесь, это моя жена, она переводчица.

– И с какого языка вы переводите?

– С сербскохорватского.

– Вот это да! А Иво Андрича, сербского писателя, вам переводить не доводилось?!

– Как же так не доводилось, когда я именно сейчас работаю над переводом его романа «Мост на Дрине»...

Выяснилось, что Рудольф Мессбауер получал Нобелевскую премию вместе с Иво Андричем, они подружились, и на этой почве Рудольф прочитал роман в переводе на немецкий, а потом еще побывал у Андрича в гостях на его вилле под Херцег-Нови на Адриатике.

Просто поразительно, какие совпадения бывают в жизни!

* * *

Очень скоро мы с Мессбауером и Кальвиусом стали самыми близкими друзьями, и пока нас с мужем в тогдашнюю ФРГ вместе ни за что не пускали, они сами по всякому возможному поводу приезжали в Москву. Здесь, в отличие от чопорной Германии, они находили оживленное общество, которое любило в те годы поразвлечься – помимо положенных походов на концерты и в музеи мы их водили к своим знакомым, в художественные мастерские, в студии знаменитых скульпторов Силиса, Лемпорта и Сидура, где царила самая непринужденная обстановка – каждый приносил кто что мог из съестного и выпивки, гитара, танцы. Ну и, конечно, восхищение неформальным творчеством нашего художественного подполья – правильно окрестили его «андерграундом», поскольку их мастерские в основном располагались в подвалах. Наши гости веселились от души и потом признавались, что нигде, кроме Москвы, ни в какой компании не найдешь такой раскрепощенной и дружественной атмосферы.

И вот мы везем наших друзей в Переделкино, которое в их сознании прочно связано с именем Б. Пастернака и которое они очень хотели посетить. Еще бы! Скандал, разразившийся в 1958 году, когда поэта заставили отказаться от Нобелевской премии, переживал весь цивилизованный мир. Понятно, что у Рудольфа Мессбауера к этому было свое индивидуальное отношение...

Контакт с папой как-то поначалу не заладился. Прежде всего он хотел поговорить с нашими друзьями про Сталинград и пленение фельдмаршала Паулюса – это была часть его биографии, и отцу было интересно послушать, что по этому поводу могут сказать эти физики из ФРГ. Однако физики, Мессбауэр – 1928-го, Кальвиус – 1930-го года рождения, считали себя непричастным к трагическим военным событиям, как и к нацизму вообще, и старались обходить эту тему стороной. Но отец, не почувствовав их настроения, сообщил далее нашим друзьям, что видел лично товарища Сталина и даже с ним разговаривал и имеет на сей счет свои соображения. Он их готов изложить, но при этом ему хотелось бы узнать, что думает нынешнее поколение немцев о Гитлере, как все это могло произойти и каким образом случилось так, что целая нация была в буквальном смысле зомбирована одним-единственным безумцем?! На все это наши немецкие друзья отвечали вяло и неохотно, привыкнув к тому, что здесь, в России, их щадили и старались про фашизм с ними не говорить...

К счастью, тут подоспел горячий борщ, и всех нас пригласили к столу. Борщ произвел на наших гостей неизгладимое впечатление. Рудольф Мессбауэр, готовясь к поездке в Москву, считал необходимым выучить две фразы: «Я тебья любилю!» и «Я голодьний!» – полагая, что этого вполне достаточно, чтобы не пропасть тут у нас без всякого знания языка. Возможно, так оно и есть на самом деле.

После обеда папа предложил нашим гостям осмотреть местную церковь. И мы пешком отправились к кладбищу и церкви Преображения Господня, – одна из самых красивых церквей Подмосковья, она вызывает восхищение при любом освещении и при любой погоде. Я помню, церковь была закрыта, но папа кого-то позвал, и нас провели в храм. Там было темно, горело лишь несколько свечей, пахло ладаном... Чудотворная икона Божьей Матери, которую папа непременно хотел показать гостям, из полумрака светилась своим строгим ликом и смотрела на нас взыскующим взглядом. Мы долго в молчании стояли перед ней. Потом вышли из церкви.

Начинало смеркаться. За полем все еще хорошо была видна дача Б. Пастернака, и весь этот вид с холма поневоле вызывал какое-то необъяснимое волнение.

Как это ужасно, что мы теряем наши исторические ландшафты, и теперь уже между церковью на холме и дачей Пастернака возвышаются какие-то постройки.

На могилу поэта мы не пошли. Это у нас в России культ поклонения могилам, на Западе к этому относятся гораздо более рационально.

* * *

Незадолго до своей смерти отец делился со мной своими замыслами на будущее, в плену которых все еще пребывал. Он собирался вернуться к воспоминаниям юности, к деревне и даже называл заглавия предполагаемых произведений: «Ураган», «Тамбовская губерния», «Яблони зацветут опять». Он все мечтал засесть за работу, как в старые добрые времена. Но приступить к намеченному он уже не сумел. Болезнь свела его в могилу, не дав дожить почти год до семидесяти лет. Он умер в московской городской больнице в январе 1976 года.

Похоронен Николай Вирта на Переделкинском кладбище рядом с могилами многих и многих его литературных собратьев, неподалеку от церкви Преображения Господня, в которую так любил заходить.

* * *

Вместо эпитафии приведу небольшой отрывок из последней его повести «Как это было и как это есть»:

«Все кладбище заросло сиренью, трудно пробраться через нее. Что делается здесь в весеннюю пору, когда расцветает сирень! Все вокруг пропитано чудесным ароматом, дышится легко, и сладко кружится голова – от сиреневого ли запаха, от весеннего ли воздуха, от зеленей ли, ковром раскинувшихся вокруг до самого небосклона!

В мае сюда прилетают соловьи и в теплые ночи такую заводят трель, что хоть до рассвета не спи – слушай, вздыхай, вспоминай молодые годы. Как в прошлые времена, так и теперь в сиреневую пору на кладбище собирается молодежь. Она не боится ни мертвецов, ни таинственных чадных огней, будто бы появляющихся на могилах плохих людей.

Луна заливает кладбище ровным светом, где-то слышится смех, поцелуи, нежный шепот...

Я сел на ветхую скамейку у надгробия, заросшего сиренью, и думал: вот мертвые лежат в своих могилах, и вот живые начинают жить. Ничто не превращается в прах, и те, кто умерли, жили для тех, кто живет теперь, а живые живут для тех, кто придет вослед.

Все для живых, и только им есть место под небом».

* * *

На этом, кажется, можно было бы поставить точку. Но скажу еще несколько слов о Переделкине.

Когда-то мне пришлось с ним расстаться. Ранимая по природе, я невероятно болезненно перенесла этот разрыв – как будто бы потеряла какого-то родного и близкого человека. Картины детства, краски, звуки, запахи из той поры преследовали меня везде, где бы я ни была. И я не могла прикипеть душой ни к какому другому месту на свете. Я избегала проходить по той улице, где был когда-то наш дом, когда навещала кого-то из своих друзей в Переделкине, чтобы не видеть деревьев, которые мы с отцом насадили вдоль забора, и эту покатую крышу, которая вдруг стала чужой. Я не могла смириться с тем, что стала всего лишь гостьей в этих местах.

В жизни приходится расставаться со многим. Мне предстояло расстаться и с Лаврушинским переулком, но оттуда я выпорхнула легко, как ласточка из гнезда, потому что стремилась соединиться с тем, с кем и сейчас мы вместе, – с моим мужем. То расставание было окрашено легкой грустью с примесью радостного ожидания новой жизни.

Однако с течением времени я начала замечать, что то, что было накоплено в Переделкине, начинает во мне прорастать и проявляться в первых моих журналистских опытах, и в переводах художественной литературы, которыми я долгие годы занималась, и, наконец, в этих моих заметках – «и это все в меня запало/ и лишь потом во мне очнулось».

Теперь я обитаю в другом уголке Подмосковья. У меня установилась с ним внутренняя связь, я жду встречи с ним, когда бываю в дальних краях.

Но если кто-нибудь спросит меня, откуда я родом, я отвечу – родом я из Переделкина.

Москва, 2008–2011 гг.

Вы держите в руках мемуары удивительной женщины. Татьяна Вирта – дочь знаменитого советского писателя Николая Вирты – все детство и юность прожила в Переделкино. Это не просто знаменитое дачное местечко. Этот поселок в свое время был настоящей культурной столицей СССР, обладающей особым укладом и философией. Именно там по-настоящему раскрывались те, кто был культурной элитой страны. Чуковский, Кассиль, Фадеев и многие-многие другие. Милые привычки, вечерние посиделки, непростые человеческие отношения, любовные драмы, головокружительные взлеты и поломанные судьбы – Татьяна Вирта описывает жизнь великих очень просто, по-соседски, что придает мемуарам необыкновенное очарование и искренность. Война и эвакуация глазами девочки, страшные, но очень яркие годы глазами подростка... Целая эпоха прошла через подмосковный дачный поселок. Бытовая история страны всегда самая интересная и правдивая.

Бабушка Т.Н. Лебедева и дедушка И.И. Лебедев – родители мамы

Дед О. Е. Карельский – отец папы

Папа за работой

Мама и папа поженились

Родители счастливы

Я с бабушкой

Я с мамой

«Неясная поляна» зимой

Наша дача в Переделкине

Я с Петей Петровым в Ялте

На «Орлином залете». Т. Вирта, П. Павленко, Е. Петров, П. Петров-Катаев, В. Курочкин, М. Дубсон

Иосиф Уткин. Ялта

Таня Вирта и Саша Нилин

Павел Филиппович Нилин

Подруги – Таня Погодина, Светлана Афиногенова, Таня Вирта

Два друга – Коля Каверин, Володя Кассиль

У нас в саду. 1954 год

А. Катанян, И.И. Вирта, Таня Вирта, А.Л. Барто. Дубулты, 1950 год

Папа и Николай Федорович Погодин. Переделкино, 1946 год

Мама и Людмила Яковлевна Штейн. Переделкино, 1947 год

Андрюшка у кадки

Переправа через Волгу. Сталинград

Папа и генерал В.И. Чуйков

Генерал В.И. Чуйков, папа и актер Н.К. Симонов, игравший роль Чуйкова в спектакле «Великие дни»

Семья Чуковских – Лидия Корнеевна, Корней Иванович, Николай Корнеевич

К.И. Чуковский на прогулке в Переделкине

Люша Чуковская с мамой Лидией Корнеевной

В антракте спектакля «Нос» – Ю.М. Каган, Т.Н. Вирта, К.П. Кондрашин, Н.Л. Кондрашина

Паша Катаев с родителями и девушками за столом в Переделкине

А.П. Александров и С.М. Навашин

Т.Н. Вирта, Ю.М. Каган и Рудольф Мессбауер

Я с братьями – Андрюшей и Юрой

Юра Каган и Володя Кассиль во Флоренции. 2008 год

Максим на лекции

Внук Саша. 2008 год