Текст книги "Сад Иеронима Босха"

Он садится. Патриарх и Президент встретят его уже в Москве. Так было запланировано. В аэропорту – простые люди. Больные, кривые и колченогие.

Спирокки не знает, сколько эти «простые люди» платят за право приблизиться к Джереми. Кардинал не представляет уровня коррупции в этой стране. Впрочем, он не думает о таких вещах. Значит, всё в порядке. Значит, можно жить дальше. Совесть – это аппендикс души. Ампутация совести есть акт самоуважения. Акт духовного оздоровления.

Мать с ребёнком-дауном лет тринадцати-четырнадцати. Под дланью Джереми взгляд его сведённых к носу глаз обретает осмысленность. Он видит мир таким, каким не видел никогда. Мать рыдает. Их отводят в сторону.

Инвалид, жертва очередного кавказского конфликта, – без руки и без ноги. Его подвозит на коляске женщина в чёрном платке – сестра. Она потеряла мужа на той же войне. Инвалид с ужасом смотрит на свою новую руку, безволосую и бледную. Он шевелит пальцами. Женщина бросается на колени и кричит: «Ты можешь вернуть мне Пашу, Господи?» И целует ноги Джереми Л. Смита. Её пытаются оттащить. Джереми жестом показывает: «Отойдите». Он поднимает женщину и смотрит ей в глаза.

Спирокки напрягается. Он не знает, чего ждать от Джереми Л. Смита. Кардиналу переводят слова женщины.

В этот момент Джереми понимает, что знает русский. С ним всегда говорили по-английски. Иногда – по-итальянски. Ему переводили абсолютно всё. Даже африканцы. Он никогда не замечал, что понимает другие языки. Переводчик пытается сказать что-то на ухо Джереми, но тот отстраняет его. Не нужно. Я всё понимаю.

Джереми Л. Смит берёт женщину за руки. Её зовут Марина, это он тоже знает.

«Ты можешь, да?»

Это читается в её глазах. Этот вопрос написан на её бледной коже, на синяках под глазами, на блеклых волосах под платком, на прозрачных веках.

«Могу, – говорит Джереми Л. Смит. – Он ждёт тебя дома».

В этот момент Спирокки понимает, что всё пропало. Что газонокосильщик превратился в мудреца. Что по возвращении в Италию Джереми Л. Смита придётся остановить, потому что другого выхода нет.

«Он ждёт тебя дома», – эта фраза звучит из громкоговорителей. Её передают по радио, транслируют по телевизору. Эта женщина обречена стать знаменитой. Звездой. Воплощением экранного счастья. Ещё более страшная участь уготована её мужу.

Вы видели это. Вы видели интервью с ним. «Что вы чувствовали, когда пуля попала вам в сердце? Что там, с другой стороны? Вы видели Бога? Где вы обнаружили себя, когда ожили?»

Он ничего не видел – и это на самом деле так. Он просто закрыл глаза – там, на границе. Он расплескался кровавым пятнышком по географической карте. Он стал ничем. Он видел лишь пустоту – никакого Бога, никакого рая или ада. Ничего. А потом он открыл глаза, точно после обыкновенного сна. И оказалось, что он лежит на диване в собственной московской квартире, а на комоде стоит его фотография с чёрной лентой поперёк нижнего правого угла.

Когда его могилу – прах этого бедняги был захоронен в Москве – раскопают джереминенавистники, они не найдут там ничего. Пустой гроб. Этого человека зовут Павел Космачёв. Пограничник, капитан. Русский офицер. Человек, которому суждено было стать новой вехой в распространении учения Джереми Л. Смита.

Слушайте: Марина Космачёва выступает в тысяче телешоу. В каждом она говорит практически одно и то же. «Джереми Л. Смит – это Бог. Это ангел. Это вселенская любовь».

Но Спирокки знает, что пик – это начало конца. Что альпинист, покоривший Чогори, вынужден спускаться. На спуске гибнет в два раза больше людей, чем при подъёме. Именно поэтому он хмурится, когда Джереми Л. Смит произносит фразу: «Он ждёт тебя дома».

В этот момент Марина рыдает, прижавшись к груди Мессии.

Кстати, Джереми видит у Марины рак матки. И устраняет его. Стирает, словно ластиком. Но об этом не знает никто, кроме самого Джереми.

Они подходят и подходят – длинная очередь из калек и убогих. И Джереми привычным жестом накладывает руки, привычно придаёт лицу выражение доброты и благости. Автоматическая реакция.

Кто-то в толпе кричит: «Прекратите это фиглярство! Долой фокусника!» Человек, у которого на месте культи только что выросла новая рука, проталкивается к крикуну и этой самой рукой бьёт его по лицу. Возникает драка. ОМОН лупит дубинками кого попало. Джереми смотрит на это и поднимает руки.

«Остановитесь».

Он говорит тихо, шепчет одними губами, как шептал Уне признания в любви. Но слышат – все. Вся толпа, каждый человек, от первого до последнего, слышит это слово. «Остановитесь». Этот голос звучит внутри каждого из них: он не касается их барабанных перепонок, их стремечек и наковален, он проходит прямо в сердце и звучит оттуда, поднимается изнутри и согревает. И они оборачиваются к нему – все оборачиваются. Дерущиеся и милиционеры, старики с плакатами «Долой Антихриста!» и служащие аэропорта – все смотрят на Джереми Л. Смита. А Джереми Л. Смит раскрывает свои объятия, точно хочет обнять всю эту толпу, всех этих людей, и говорит почти шёпотом:

«Сила – в любви. Не поднимайте руки друг на друга. Любите друг друга. В этом ваша сила, потому что все вы – дети мои, и я хочу воспитать вас в нежности и любви…»

Это тот самый второй момент, когда кардинал Спирокки падает на колени и склоняет голову. Первый – когда на Ватикан сыпалась манна небесная. Второй – теперь. Это второй случай, когда железная выдержка изменяет Спирокки, когда вера оказывается сильнее служения. Когда она перевешивает долг. И вслед за кардиналом на колени падают все. Джереми смотрит на них, простёртых перед ним, и направляется к выходу из зала. Это лучшая нота для окончания церемонии. Спирокки поднимается и следует за Джереми. Ноги едва держат кардинала.

* * *

Ленинградское шоссе перекрыто. «Бутылочное горлышко», в которое упираются москвичи, выезжая за МКАД, свободно. Лимузин Джереми мчится с огромной скоростью. Джереми Л. Смит не должен знать, что такое московские пробки. За много лет власти так и не удосужились расширить эту дорогу. Химки давно стали частью города – даже не окраиной, но дорога так и осталась узкой и неудобной.

Джереми смотрит на Москву. Он понимает, что никаких медведей здесь нет, разве что в зоопарке. Он видит титаническую рекламу компании BMW длиной в километр. Видит сверкающие стенды и современные здания из стекла и бетона. Он видит мегалополис таким, каким он и должен быть, – сияющим мельтешащим муравейником. Рим кажется Джереми крошечной деревенькой в сравнении с этим монстром. Даже Нью-Йорк меркнет перед столицей России. Джереми не бывал в Токио. Нужно слетать в Токио: он ещё больше.

Уже сейчас Джереми понимает, что Москва опустится перед ним на колени точно так же, как опускаются все другие города. Что элсмит на православных церквях станет не исключением, а нормой. Что Патриарх склонит перед ним голову и будет мести бородой пол. И самое странное – Джереми это неприятно. Сейчас ему не хочется этого пресмыкания. Ему хотелось бы просто пройтись по Москве, посмотреть на неё, на людей. Исцелить случайного нищего, а не специально подсунутого дауна, выбранного из тысяч и тысяч.

На самом деле Москва ещё даже не началась. Это просто предместья, микрорайоны, не ставшие официально частью спрута. Метро – это не признак Москвы, потому что оно выходит далеко за её пределы. Джереми ждёт, когда автомобиль приедет на Красную площадь. Так спланировано: Джереми должен пройти по ней пешком, войти в Кремль, и там его встретит Патриарх Кирилл III. Площадь перекрыли полностью ещё вчера.

Они проносятся по Ленинградскому проспекту и выезжают на Тверскую. Джереми смотрит на массивные здания, и они напоминают ему центр Нью-Йорка. Это неоклассицизм, о котором Джереми ничего не знает, но что-то шевелится у него внутри. Ему что-то нравится в этой стране, в этом городе, в людях на этих улицах.

Красная площадь оказывается именно такой, какой он и ожидал её увидеть. Огромное пустое пространство, мощённое брусчаткой. И храм Василия Блаженного. Ему показывали видеофильмы и фотографии. Он смотрит на это кошмарное, расписное, аляповатое сооружение и чувствует, что время крестов уходит в прошлое. Что на семи луковицах собора скоро появятся семь цветных элсмитов. Таких же расписных и уродливых. Завтра они поедут смотреть на московские храмы. Но это – завтра. Сегодня есть только этот чудовищный лубок, и Джереми говорит: я хочу внутрь, прямо сейчас.

«Нас ждут».

«Подождут ещё», – и Джереми выходит из машины, притормозившей перед собором. Он идёт прямо к храму, охрана не поспевает за ним, встречающие лица у въезда в Кремль смотрят на исчезающую в недрах собора фигурку. Джереми поднимается по крутым ступеням и внезапно понимает, что это музей, магазин для торговли сувенирами, а вовсе не то, что он ожидал. Внутри он не ощущает никакого величия, никакой благости. Торговцев из храма не убрали, потому что он входит в экскурсионную программу Джереми Л. Смита – возможно, ему захочется что-нибудь купить. Но Джереми не хочется.

Он подходит к первому прилавку. За прилавком – парень лет двадцати пяти. Он улыбается, боясь сморозить что-нибудь не то. Он специально обучен и предупреждён, но это ничего не гарантирует. Джереми склоняется над сувенирами – шкатулками и значками с видами Москвы, изображениями собора и Кремля, над серебряными крестиками, изготовленными в Китае, над расписными тарелками и поддельным палехом, над мягкими игрушками и ярко иллюстрированными книгами. Часть товара – под стеклом, часть – снаружи.

И тогда Джереми сметает на пол всю эту грязь, всю эту мерзость, и поднимает глаза на торговца, и кричит ему: «Вон из Храма!», – и парень стремглав скатывается по лестнице и исчезает. Джереми смотрит на остальные прилавки, и все эти бабушки и девушки бегут прочь, а Джереми голыми руками крушит витрины и разбрасывает по полу псевдоювелирные изделия и книги о Москве.

«Торговцам не место в Храме!» – говорит он. Именно говорит, а не кричит, но эти слова громовым раскатом проносятся по площади, по Москве, и вокруг лопаются стеклянные витрины и защитные стены, оберегающие свежеизготовленные иконостасы от рук туристов. Спирокки не может понять, что это – шоу из Библии или настоящее божественное вмешательство.

А потом понимает. Это война за паству. Это удар по тем, кто верит в своего, православного Бога. По тем, кто держит плакаты с надписью «Антихрист». Они ведь теперь поддержат Джереми, они скажут: да, вот он – новый Мессия. Мы ошибались, скажут они теперь. Джереми Л. Смит – наш новый пастырь. Веди нас, Джереми Л. Смит.

По полу катится поддельное яйцо Фаберже. Всё в осколках стекла. Руки Джереми – в крови. Как только он выйдет, кто-то бросится подбирать осколки с кровью Джереми Л. Смита – со священной кровью. Это разновидность реликвии – пузырёк с кровью Мессии. До такого Спирокки не додумался. Но теперь поздно брать это на вооружение.

Джереми оборачивается. Он тяжело дышит. За спиной Спирокки стоит Терренс О’Лири и внимательно смотрит на Джереми.

Джереми Л. Смит направляется к выходу из храма. Женщина-экскурсовод растерянно разводит руками: вряд ли он захочет смотреть на сохранившиеся фрагменты первоначальной кладки собора.

Джереми пересекает площадь. Его одежды развеваются. Он идёт к Спасской башне, его губы плотно сжаты, а за ним семенит его свита, его охрана, его лизоблюды и прислужники. Спирокки смотрит на Мавзолей Ленина и неожиданно ему приходит в голову, что Джереми может оживить даже вождя мирового пролетариата, эту мумию, официально охраняющую главный город огромной страны. Он может войти в усыпальницу, возложить руки на пуленепробиваемое стекло – и Ленин откроет глаза, сядет на своём столетнем ложе и хитро прищурится, как на многочисленных портретах. Спирокки мотает головой, чтобы отогнать глупые мысли.

Навстречу Джереми Л. Смиту, прямо из открытых настежь ворот Спасской башни, появляется Патриарх Кирилл III. Когда ему сообщили, что происходит на площади, он тут же покинул зал для приёмов, где ожидал прибытия Мессии. Он идёт навстречу Джереми – глава Православной церкви, седобородый старик с тяжёлым взглядом – и останавливается, не дойдя до него десятка шагов. На улице тепло, лёгкий ветер развевает фелонь Патриарха и полы балахона Джереми. Джереми Л. Смит смотрит на старика и неожиданно отворачивается. Все в растерянности. Режиссёры телетрансляций кричат операторам: «Снимайте, снимайте!» Джереми оглядывает площадь, скользит взглядом по историческому музею, по ГУМу, по пятачку Лобного места. А потом воздевает руки к небу.

Спирокки понимает, что сейчас должно произойти. Слова – ничто в сравнении с действием. Сейчас будет манна небесная, думает он. Сейчас будет повторение римского шоу.

Небо темнеет. Со всех сторон набегают тучи. Но это не грозовая темнота, а что-то иное. У Спирокки возникает мысль, что сейчас Бог спустится с неба огненным столпом, что это новая гора Синай – здесь, в сердце России, в сердце Москвы. Джереми смотрит на небо, и Спирокки чувствует в своём сердце иглу. Этот укол – тонкий, едва заметный, но он задевает какой-то жизненно важный нерв, и кардинал содрогается. Он ищет название охватившему его состоянию – и не может найти.

Это название ищут все. Потому что игла вонзается в каждое сердце. Сердца охранников и торговцев, представителей власти и праздных зрителей – все они бьются в одном ритме. Бойцы ОМОНа, выстроенные по периметру Красной площади и сдерживающие напор толпы, оглядываются и смотрят вверх. Толпа затихает. Умолкают крики и вопли, движения становятся размеренными и плавными.

Они все ищут название тому, что навалилось на них, что охватило их сердца и головы.

Первым его находит Женя Баркушев. Он идёт по площади Революции со своей девушкой Таней, когда на него обрушивается это чувство. Его сердце разрывается на тысячу частей, ему становится невероятно хорошо, он смотрит на Таню – и вдруг находит самое точное слово для того, что ощущает в данный момент.

Это слово – любовь.

* * *

Джереми не просто наполняет мир любовью. Он делает что-то гораздо более важное, неподвластное человеческому разуму.

Это Анна Степановна. Ей восемьдесят шесть лет. Она сидит в кресле-качалке в своей однокомнатной квартирке на Молодогвардейской и смотрит старенький телевизор. У неё никого нет. Большую часть жизни она ухаживала за тяжело больной матерью, из-за чего так и не вышла замуж. На её квартиру положила глаз банда мошенников, но она об этом ещё не знает. У неё трясутся руки, а правый глаз уже шесть лет ничего не видит. Всё меняется в тот момент, когда Джереми наполняет мир любовью. Анна Степановна неожиданно чувствует прилив сил. С её незрячего глаза спадает пелена, и она обнаруживает, что руки больше не трясутся. Она, опять же, ничего не знает о том, что Артём Истопников, глава мошенников, неожиданно отступается от квартиры пожилой женщины. Его проблемы решаются сами собой. Он понимает, что пришла пора бросать преступный бизнес.

Это происходит повсеместно. Люди меняются внутренне и внешне. Под руками хирурга неожиданно исцеляется безнадёжный больной. Бедняки выползают из долговых ям. Люди извиняются друг перед другом, они смотрят друг другу в глаза и не могут понять, что разделяло их раньше, что мешало им относиться друг к другу добрее, быть честными, быть справедливыми.

Любовь обрушивается на город. Именно обрушивается. Не опускается, не входит. Она появляется так неожиданно, что город проседает под её тяжестью. Она пронизывает его. Она пронизывает каменные стены зданий, бетонные эстакады, влетает в окна, вламывается в двери.

Джереми опускает руки и тихо, почти шёпотом, произносит:

«Ибо Господь есть любовь…»

В этот момент Патриарх всея Руси Кирилл III падает на колени.

Спирокки пошатывающейся походкой приближается к Джереми и смотрит на него выжидающе. Тот поворачивается к кардиналу и спрашивает с лёгкой усмешкой:

«Ты этого хотел, а?»

Да, Спирокки хотел этого. Теперь он тоже предвидит элсмиты на расписных главах собора Василия Блаженного. Он предвидит невероятное, безумное поклонение Джереми. Предвидит то, чего допустить нельзя, потому что это опасно для него, кардинала Спирокки.

Джереми проходит мимо склонившегося Патриарха. Он не поднимает старика с колен. Это демонстрация силы, она же – критический удар. Атомная бомба. Духовная Хиросима.

* * *

Самое неприятное состоит в том, что теперь с Джереми никто не сможет говорить как с обыкновенным человеком. Теперь каждый будет смотреть на него иначе. Теперь он не просто важный гость, а что-то сверхъестественное, волшебное, диковинное. Джереми увидит не ту Москву, которую ежедневно видят её обитатели, а ту, которую создал сам всего лишь за несколько минут. Обновлённую, удивительную Москву.

Спирокки очень хочется спросить, мог ли Джереми и раньше совершить подобное. Открыл ли он в себе эту способность только что? Как далеко распространилось то, что он сделал? Это технические вопросы. Задавать их нельзя. Они вообще не должны возникать у кардинала, одного из высших церковных лиц. Спирокки умеет обуздывать свои чувства. Теперь он плотно думает только об одном. О том же думает и единственный человек, который не упал на колени. Чьё лицо не изменилось, будто всеохватывающая любовь не коснулась его даже краешком крыла. Терренс О'Лири. Тёмная лошадка.

Я не хочу рассказывать ничего о встрече Джереми Л. Смита с Президентом. Это был сеанс отвратительного пресмыкания. Глава огромного государства смотрит на парня из Юты так, словно от того зависит судьба России. Смотрит подобострастно. Говорит заезженными фразами. Восхваляет. Какие деловые вопросы? Какие взаимные договорённости? Страна просто продаёт себя в рабство.

Я ничего не хочу говорить об официальных приёмах и светских раутах. Мне противна сама мысль о том, что Патриарх, глава Православной церкви, сдаётся без боя. Точно так же мне была омерзительна мысль о Джереми Л. Смите, покоряющем Индию или Китай. Религия – это самый доходный бизнес в мире. Даже крошечная религия – секта – уже приносит свои дивиденды. Поэтому крупнейшие религиозные корпорации борются за сферы влияния.

Антимонополисты, ваш выход. Почему вас ещё нет на улицах? Где ваши транспаранты и лозунги? Вы боретесь против засилья компьютерных и автомобильных корпораций, но забываете о самой главной. О корпорации, покупающей и продающей человеческие умы. Человеческие сердца. Джереми Л. Смит trademark. Монополия на веру.

Оглянитесь в прошлое. Попытки создания подобных монополий всегда заканчивались кровавым террором. Сначала испанская инквизиция. Теперь – серая гвардия кардинала Спирокки. Еретики на кострах и на дыбах – вот они, перед вами. Они грядут, а вы не видите этого, слепцы, дураки. Вы верите в Бога, который хочет любви. Вы верите в то, что он даёт вам эту любовь. Например, посредством Джереми Л. Смита. Но вы не знаете, к чему она может привести. Когда вы поймёте, что кто-то не испытывает этой любви, вы возненавидите этого человека. Эта ненависть сильнее любви. И она победит. Я вам гарантирую. Она одержит полную победу.

Именно поэтому я не буду рассказывать вам о священниках и политиках, целующих ноги Джереми Л. Смиту. Вы и так видите их по телевизору. Вы сами готовы целовать его ботинки. Вы боитесь поднять на него глаза, потому что чувствуете его силу.

Я расскажу вам о другом. Расскажу о том, как Джереми Л. Смит идёт по Москве, заходит в её магазины и музеи, осматривает её храмы. Расскажу, что происходит вне зоны доступа журналистов, за пределами обзора телекамер.

Говорят, большинство аварий происходит с теми, кто водит автомобиль второй год. Первогодники, только что получившие права, ещё боятся. Они водят осторожно, оглядываясь по сторонам. Опасаются кого-нибудь задеть и навсегда потерять только что обретённое право быть быстрым. Третьегодники – уже опытны. Они водят на автомате, как ходят по тротуару, кладут пищу в рот или работают за компьютером. А вот второгодники уже преисполнены уверенности в собственных силах, но ещё не имеют навыков автоматического вождения. Их рефлексы ещё не отточены. Четыре девочки едут по кольцевой дороге на старом «Мерседесе» одной из них. Девочка за рулём чуть было не пропускает нужный поворот, но в последний момент всё же успевает свернуть – через сплошную разделительную. Машину закручивает, бросает в винт, в штопор. Выбрасывает на обочину и вминает в бетонный столб. Три девочки – живы. Пассажирка, сидевшая на переднем сиденье, остаётся на столбе – половиной тела. Это называется «смерть». Последствия чьей-то ничем не оправданной уверенности в собственных силах.

К чему я это? Да просто к тому, что Джереми – второгодник за рулём. Он открывает в себе всё новые и новые способности, но ещё не умеет с ними обращаться. Не может обуздать своё желание использовать эти способности. Желание показать человечеству: «А я умею вот так!» Как ребёнок, только что научившийся стоять на голове. Или складывать красивый кукиш. Смотрите на меня. Я могу спасти мир.

Бывает, ребёнок с гордостью приходит к маме и сообщает, что выучил новое слово. Слово, выученное независимо от родителей, – почти всегда нецензурное. Его тайком передают друг другу во дворе или на уроке. Его хранят, как величайшее сокровище, секрет. И ребёнок пытается поделиться этим секретом с матерью. Он не знает его точного значения, но это неважно. А мать слышит от своего чада новое слово и наказывает его. Никогда не употребляй это слово, говорит мать. Оно неприличное. Если ты будешь такое говорить, за тобой придёт серый волк и сожрёт со всеми потрохами.

У Джереми нет матери, которая могла бы сказать ему «нельзя». Спирокки уже потерял своё влияние. А Уна Ралти никогда не скажет ни слова против Джереми Л. Смита.

Правда, есть ещё Терренс О'Лири. Но у него другая роль.

Поэтому Джереми Л. Смит в любой момент может сделать что-то необратимое. Что-то, разрушающее миропорядок. Что-то совершенно непредсказуемое. Спирокки боится, что это произойдёт здесь, в России. Потому что здесь он бессилен. Здесь он не может ничего изменить. Не может ничего сделать. Здесь его слово не весит ни грамма.

Спирокки достаёт из кармашка пузырёк и пьёт сердечные капли. Он боится, что его старое сердце не выдержит напряжения. Но ещё больше он боится попросить Джереми Л. Смита исцелить и омолодить его. Страх – вот что сдерживает кардинала. И этот же страх толкает его вперёд, заставляет двигаться, не позволяет остановиться или оступиться.

У прогресса есть несколько двигателей. Лень – это не двигатель, это чушь. Присказка для самых маленьких. Для тех, кто не хочет идти на горшок и делает всё прямо в кроватке. Прогресс двигается ненавистью. Страхом. Ужасом. Кровью. Голодом. Нехваткой топлива. Катастрофами. Землетрясениями и наводнениями. Дырами в озоновом слое.

Джереми Л. Смит со своей любовью разрушает общество, построенное на страхе.

* * *

Автомобиль Джереми Л. Смита останавливается у храма Христа Спасителя. Это титаническое сооружение. Оно давит своими монументальными стенами, своими потолками в тридцати метрах над головой. Оно давит тяжеловесными иконами, росписями, мраморными плитами с перечислением погибших в ходе наполеоновских войн. Это самый тяжёлый храм в мире. Если вы хотите полёта – вам не сюда. Вам в Барселону к Саграде Фамилии, в Париж к Нотр-Даму. Если вы хотите почувствовать тяжесть креста, вы пришли по адресу. Этот храм обрушивается вам на плечи.

Джереми поднимается по ступеням и запрокидывает голову. Светит солнце. Золотые луковицы сияют.

В храме Христа Спасителя нет торговцев. Они снаружи.

Неожиданно Джереми оборачивается.

«Зачем мне туда идти, а?»

Это пункт экскурсионной программы. Так запланировано организаторами визита. Это прописано в сценарии. Мировой религиозный лидер должен посетить главный православный храм России.

Но Джереми Л. Смиту неинтересны храмы. Ему безразлично, где исцелять и благословлять. Можно и в наркопритоне. Или в стриптиз-клубе. Или в интернет-кафе. Когда он неожиданно зашёл в собор Василия Блаженного, это был не тот Джереми Л. Смит, о котором я вам рассказываю. Это был какой-то другой Джереми. Тот, которого боится кардинал Спирокки. Но тот, о котором идёт речь сейчас, плевать хотел на храмы и иконы. Его интересуют девочки. Пока его Уна далеко, в Риме, он думает о русских девочках. О ретро-фильмах Рокко Сиффреди. «Russian Teen Obsession». Но он знает, что об этом нельзя говорить вслух. Поэтому просто отметает то, что совершенно его не интересует.

«Это главный храм Руси», – говорит Спирокки.

«И чёрт с ним», – тихо отвечает Джереми, разворачивается и возвращается к машине. Мощи Андрея Первозванного не дождались визита Мессии.

Толпа снова бурлит. Эпатаж на каждом шагу – Мессия не имеет права так себя вести. Они держат в головах какой-то кодекс поведения Мессии. Он должен делать то-то и то-то. А это – не должен. Мессия должен быть скромен и мудр. Должен вести себя согласно ожиданиям толпы. Это касается не только Джереми Л. Смита, но и любого публичного человека.

А вот и нет, я уверяю вас. Мессия никому и ничего не должен. Запомните. Он может позволить себе всё что угодно, и единственный фактор, который его сдерживает, – это его собственный разум. Собственная совесть.

Когда Джереми Л. Смит направляется к машине, настоятель храма Христа Спасителя отец Алексей морщит лоб и делает шаг вперёд. А потом тоже разворачивается и уходит в глубь своих белокаменных владений.

«Майбах» едет по Москве, просто катится по улицам, и всё. Джереми Л. Смит смотрит на окружающий его город. Он не задаёт вопросов. Молчит Спирокки, молчит О'Лири, молчит русский гид.

«Отпустите машины сопровождения, давайте».

«Но…» – пытается возразить кардинал.

«Отпустите».

Спирокки нажимает кнопку интеркома и просит оставить «Майбах» без охраны. Сначала его приказа не слушаются, не верят. Но затем «Мерседесы» секьюрити исчезают. Помимо Джереми, кардинала и О'Лири в «Майбахе» сидит ещё и местный гид.

«Остановите машину», – говорит Джереми.

Лимузин тормозит. Это Новый Арбат, рядом – Московский дом книги.

«Выходите. Все».

Спирокки непонимающе смотрит на Джереми. Раньше тот никогда не разговаривал с ним так. Он говорил нагло, говорил по-хамски, но никогда – в приказном тоне, холодно, как начальник с нерадивым подчинённым.

Джереми внимательно смотрит на кардинала.

«Выходите, кардинал, – он обращается к Спирокки на вы, по-итальянски. – У вас есть телефон – «Мерседес» охраны заберёт вас».

Гид уже выбрался из «Майбаха». Терренс О'Лири сидит на месте. Указание Джереми его не касается. Кардинал, не отводя взгляда от Джереми, выходит из машины. В сердцах хлопает дверцей. «Майбах» трогается.

Джереми смотрит на Терренса О'Лири и спрашивает:

«Кто ты такой, а?»

С тех пор как Джереми оказался в Ватикане, этот человек сопровождает его постоянно. Он поджидает Джереми у дверей комнаты, выходит вместе с ним на балкон во время проповедей, летит в его самолёте и едет в его автомобиле. Но только сейчас Джереми Л. Смит неожиданно осознаёт присутствие Терренса О'Лири. Тот внимательно смотрит на Джереми, а затем протягивает руку к интеркому.

«Остановите».

Самый конец Нового Арбата.

Терренс О'Лири выходит из машины, а Джереми остаётся. Он сидит и смотрит в пустоту. Он не знает, кто только что сидел перед ним. Разум этого человека закрыт для него.

И не только разум. Полминуты назад у Джереми Л. Смита были вопросы к Терренсу О'Лири. Они возникли спонтанно, на голом месте. Кто он? Откуда взялся? Почему на него не распространяется власть Мессии? Но когда Джереми пытается задать эти вопросы, он тут же забывает слова, мысль ускользает, разум становится подобным выжженной пустыне. Он успевает задать только самый первый вопрос, но и на него не получает ответа. Самое странное, что внешне Джереми воспринимает это совершенно спокойно. Внутри всё иначе.

Джереми не привык к бессилию. Это странное чувство. Кстати, оно называется «страх».

Машина трогается с места. Она кружит по московским улицам и проспектам. Это не час пик – пробки совсем небольшие, но Джереми не замечает Москвы, потому что думает совсем о другом. Он думает о Терренсе О'Лири, о любви, обрушившейся на город, и об Уне Ралти, которая ждёт его в Риме. Весь план визита окончательно сорван – терять больше нечего. Но нечего и приобретать, потому что Джереми сделал в этом городе всё, что мог. Он покорил Москву, поставил её на колени.

Когда человек выходит на крышу, он боится. Боится не того, что случайно в эту бездну упадёт, – нет, что вы. Человек боится, что он сам, сознательно шагнёт в никуда. А когда он выходит на крышу именно для того, чтобы сделать этот шаг, его страх удесятеряется. Человек стоит на самом краю и смотрит вниз. Это искушение: отойти от края или перешагнуть барьер и взлететь. И в какой-то момент человек осознаёт, что ему просто не нравится его жизнь, его город, люди вокруг него – и только это является причиной его присутствия здесь, на самом краю.

Это даёт ему новую возможность – перекроить город. Давай, берись руками за яркие нити улиц и переплетай их по-своему. Пусть одноэтажки становятся небоскрёбами, подвалы превращаются в пентхаусы, на месте окон появляются стены и наоборот. Таксисты начинают путаться: их знание города уже совершенно ни к чему. Бетонная пропасть обращается зелёным холмом. Город, а вместе с ним и весь мир становятся подвластны человеку, потому что человеку подвластно всё.

И вот, когда человек доволен, когда мир вокруг него приходит в состояние гармонии, когда всё подчиняется заданным им законам, – тогда человек делает шаг и падает в пропасть, которую сам для себя создал.

Джереми изменяет под себя весь мир. Он изменяет под себя и этот город, но чего-то ещё не хватает для полной гармонии. Любовь – это ещё не всё. Джереми чувствует это, но не может найти недостающую деталь, уловить пропущенную ноту.

Он поворачивает голову и смотрит в окно. Останкинская телебашня. Она видна отовсюду, но теперь она близко. Джереми упирается взглядом в её чудовищное основание и говорит: «Стоп». Машина останавливается.

Сомнение. Только теперь, спустя столько лет, столько исцелённых и спасённых, спустя сотню остановленных войн и предотвращённых стихийных бедствий, спустя тысячу предсказаний и проповедей, после манны небесной и всеобъемлющей любви в Джереми закрадывается сомнение. Он выходит из машины. Это Новомосковская улица. Останкино, вся зелёная зона, отгорожено забором. У запертых ворот стоит скучающий охранник. Калитка открыта. Джереми подходит. Водитель трусит следом, как преданный пёс. Он не знает, что ему делать.

На самом деле Джереми не один. Он это знает. За ним постоянно следят. Этим занимаются и люди Спирокки, и российские спецслужбы. Но если оглянуться, вокруг нет никого. Видимость одиночества вполне устраивает Джереми. Водитель пусть будет, он не мешает.