Текст книги "Лекции по истории позднего Средневековья"

Дополнения
Неопубликованные лекции

Лекция 16

Мы остановились на состоянии Галлии в эпоху завоевания ее франками. Мы знаем, что франкскому владычеству в Галлии предшествовало занятие частей этой почвы вестготами и бургундами, в первой половине V ст. основавшими здесь могущественное государство.

Государство бургундов занимало нынешнюю Бургундию, Франц-Конте и западную часть Швейцарии, Швейцарию Романскую. Государство вестготов распространялось до самых берегов Лоары с юга благодаря упадку Западно-Римской империи, блестящим личностям Конунгов и, наконец, особенному мужеству и талантливости вообще готского племени. Следовательно, завоевание Галлии франками не было чем-либо новым и неожиданным. Франки давно уже сидели в римских провинциях на берегу Рейна (левом) и в 451 г. заняли их теперь до Соны.

Мы видели уже, в каком состоянии находились различные классы вообще римского и галло-римского народонаселения и что такое были римские курии. Когда бургунды и вестготы заняли восточную и южную часть Галлии, они нашли эти римские учреждения здесь господствующими. Они пришли не в качестве врагов империи, а как императорские генералы и войска, служившие империи, и, следовательно, они стали к прежним жителям не во враждебных отношениях, а в отношении зависимости к императору, как его наместники, и эта идея сообщила им много власти и узаконила их обладание провинциями. Подробнейшая история V ст. Не входит в состав нашего курса, хотя это предмет весьма важный и любопытный, ибо в это время совершилось сближение римского общества с германским; этот отдел истории с особенным успехом возделывается новейшими учеными Франции.

Посмотрим теперь, каким образом германцы были приняты на гало-римской почве и что здесь они встретили. Городское устройство Римской империи уже известно нам. В этом устройстве германцы не хотели делать значительных перемен; это естественно, ибо у них не было собственных государственных, гражданских идей и они должны были принять, таким образом, Городские римские учреждения как нечто готовое. Единственное новое лицо явилось теперь в римском городе – это германский comes – граф. Он здесь был блюстителем прав Конунга, ему предоставлена судебная власть, он взимал налоги и водил на войну жителей города. Но в самом состоянии и отношении городовых курий произошли значительные перемены не чрез сознательное действие Конунгов, а чрез влияние самих событий. Мы знаем уже, как было бедственно положение куриалов: они отвечали пред римским правительством во всех убытках и недоимках областей и округов и платили за все это государству своею собственностью. Курии, таким образом, пожрали все благосостояние римского среднего общества; под конец закон римский освобождал богатых преступников и наказывал их местом в курии.

Когда провинции отложились от Империи и аристократические роды перестали ездить в Рим для заседания в сенате, тогда аристократия нашла себе удобным и приличным занять место в куриях, и во второй половине V столетия курия получает в Галлии совершенно новый характер и получает даже иное название: Сидоний Аполлинарий называет курию благородным сенатом.[294]294
  Этим явлением городской жизни Южной Галлии в эпоху перехода от античности к средневековью Грановский уделяет особое внимание и в своей статье, написанной в связи с выходом в свет монографии П. Н. Кудряевцева о судьбах Италии в период раннего средневековья. Ее материалы во многом перекликаются с использованными в данной лекции.


[Закрыть] в состав куриалов вошли лица сенаторских фамилий, изъятые от повинностей. В городах было безопаснее в эту эпоху смутных движений, и поэтому из загородных имений сюда переехала значительная часть аристократии, и усилила значение курии. Духовенство должно было занять относительно варваров новое положение и вступить в небывалые дотоле отношения, и это была, нужно сказать, одна из блестящих эпох западной церкви, одна из тех страниц ее, которая упрочила надолго законное преобладание этого сословия над всеми другими. Как ни были германцы приучены к римской почве и форме, тем не менее, однако ж, между ними и коренными жителями, туземцами-римлянами, было множество недоразумений, частых столкновений в нерешенных пунктах. Посредниками явились епископы Галлии. Они окружили Конунгов, стали, с одной стороны, во главе их советов, с другой – во главе курии и отвели те удары, которые часто неминуемо должны были разразиться над туземными жителями со стороны варваров; прибавим к этому еще то, что и: среды самого гало-римского народонаселения выходили часто лица, которые хотели и старались соблазнить Конунгов к тяжким мерам для народонаселения туземного, чтобы этим выслужиться у германцев; работа направления всего этого лежала на духовенстве.

В конце V – начале VI столетия мы видим возникновение новых законодательств. Германские Конунги поняли, что нельзя было по одному и тому же уставу править и гало-римлянами, и дружинами, что понятие и привычки этого двоякого отдела их подданных различны; о слиянии их в одну национальность нельзя было и думать. Мы видели успех таких попыток при Дитрихе Великом в Италии. Теперь возникают законодательства у бургундов и вестготов. У вестготов, по свидетельству современников, еще король Эйрих, умерший в 484 г., велел собрать старые обычаи своих предков и своего племени и предать их письму для употребления именно вестготов: это собрание не дошло до нас. В 484 г. при преемнике его Аларихе II лица, заведовавшие управлением Вестготского государства, сочли нужным собрать сборник законов и для римских граждан. В самом деле, суды еще существовали на римской почве в Галлии, а источники права и закона были неопределенны; новые события требовали здесь перемены; здесь употребляется кодекс Феодосия (458), но число и разнообразие всех этих памятников права было слишком значительно, и неопределенность источников права затрудняла судебную процедуру и практику.

В 484 г. несколько епископов вестготских и государственных мужей, в числе которых главным был референдарий Анниап,[295]295
  В канцеляриях римской курии референдарием (referendarins – докладчик, лат.) называлось должностное лицо, в обязанности которого входило докладывать прошения с приложением своего заключения. Подобная должность имела место и в варварских королевствах. Анпиан, по-видимому, являлся личным секретарем вестготского короля Алариха II.


[Закрыть] приступили к составлению более определенного законодательства и создали его в 506 г. под именем Breviarium Anniani, или, как употребляется также, Alarici. Бревиарий этот состоит из двух частей: одна содержит выписки из постановлений Римской империи, другая – выписки из юрисконсультов римских, т. е. здесь две части – чисто законодательная и ученая. Бревиарий составлен людьми, еще знакомыми с делом, с основами римского права; не заметно в нем влияние идей германского права; он приноровлен исключительно к потребностям одной гало-римской части народонаселения. Но когда таким образом гало-римляне получили источники для своего права, надобно было подумать о таком же собрании законов для вестготов.

Первое законодательство, составленное, таким образом, для вестготов, сложилось в течение VI столетия и преимущественно под влиянием духовенства. От этого влияния готское уложение, Lex Visigothorum, носит характер, отличный от других законодательств.[296]296
  Сборник законов вестготского государства для римских подданных в целом носит название «Lex Romana Visigothorum».


[Закрыть] в нем всюду видны два противоположных элемента – элемент чисто германский, заимствованный из прежних обычаев и уставов и по всей вероятности, из законов Эйриха, и другой элемент – церковный, или римский. Монтескьё в своем бессмертном творении о духе законов произнес решительный и строгий приговор над вестготским уложением, приговор этот повторил Савиньи. Но приговор этот не совсем оправдан. Именно вестготское уложение вследствие самих своих недостатков имело для нас великое и поучительное значение. Мы видим здесь духовенство вестготское может быть, самое национальное из всех духовенств германских, ибо оно было арианское и стояло, следовательно, во враждебных отношениях к противоположным интересам римского народонаселения; мы видим, как это духовенство старается помирить два начала – германское с гало-римским. Попытка не удалась: от того самые определения вышли неясны; видно, что сами составители не уразумели отношений тех двух начал или если разумели это, то не сумели управиться с формами и ясно передать в форме основы взаимных отношений двух наций. Во-вторых, составители старались внести в суровые германские учреждения множество филантропических идей, столь важных и замечательных, что самые противоречия в этих постановлениях, самые неловкости носят чрезвычайно замечательный характер и дают уложению право на внимательное изучение. В этом памятнике в первый раз выразилось стремление примирить на почве права два начала: элементы германско-языческие и Кристианско-римские.

Что касается до того, каковы черты этого вестготского уложения, то надобно заметить, что в нем, как во всех германских и других первоначальных законодательствах, преимущественно развито уголовное право; положения кратки. Главные преступления, на которые особенно обращено внимание и которые, следовательно, встречались чаще, – похищение женщин, разбой, насилие: видно, что вестготы, самое просвещенное из германских племен, но отстало еще от обычаев прежней кочевой жизни, обычаев воинских.

За похищение женщин и чужой собственности положены весьма строгие наказания, несоразмерные даже с преступлениями. Далее мы видим, что германские дружины, поселившись на римской почве, отобрали некоторую часть земли у туземных жителей, впрочем, в незначительном количестве, составленную частью из обработанных земель, частью из пустырей. В вестготском уложении читаем весьма важную статью: закон запрещает приступать к новому разделению земли и указывает каждому довольствоваться тем участком sors, который он получил при первом разделе; отсюда нельзя не видеть, что вестготы, конечно, хотели нового разделения земли в ущерб гало-римлянам, приобретать более и более прав в занятой земле; но за старый раздел, за благосостояние туземцев в этом случае стояло духовенство.

Есть одна статья, которая подавала повод к странным толкованиям ученых и вместе служила доказательством плохого их понимания отношений между германцами и гало-римлянами, – это статья, запрещающая вестготам вступать в брак с римлянами. Обыкновенно выводили из этого заключение, что вестготы из гордости не хотели таких браков и с презрением смотрели на валхов (так часто называются туземцы – гало-римляне). Но ныне достоверно доказано, что этот закон составлен не вестготами, что они заняли его у римлян: его издали римские императоры во время еще силы империи, вестготы только приняли его.

История вестготского племени на галльской и испанской почве представляет весьма много любопытных и замечательных сторон. Во-первых, сначала возникла здесь сильная борьба купигов против собственных дружин – признать эту борьбу заставляют нас своим содержанием некоторые из указанных законов: там сохранились признаки этой борьбы. Основана она была на одном начале, на том, что Конунги являлись победителями и наместниками от лица императора, пользовались над валхами правами императоров и в то же время были начальниками своих дружин, своенравно, неточно, иногда неохотно исполнявших их повеления. Очень естественно было стремление Конунгов подвести обе части народонаселения к одному общему уровню, стать в одинаковых отношениях как к гало-римлянам, так и дружинникам, как к одинаковым своим подданным. Но это стремление сопровождалось неудачами. С самого начала основания вестготского государства в Южной Галлии до падения вестготского владычества в большей части Галлии в половине VI столетия мы видим, что из вступивших на престол восьми конунгов только два умирают собственною смертью: они обыкновенно убиты на войне или, скорее, в возмущении. Григорий Турский, враг вестготского племени, упрекает его в неуважении жизни собственных государей. Но дело в том, что здесь развивалась сильная борьба дружинников за свободу германца как полноправного человека, против конунгов, которые стремясь водворить порядок и единство власти, стремились поставить дружинников наравне, в одинаковых отношениях к власти с подданными императорскому управлению, с туземцами: гало-римлянами; вот где погибали купиги.

О государстве бургундов известно менее, но в известиях подтверждаются одни общие положения, высказанные уже нами. У бургундов является также два законодательства – одно для римлян, другое для бургундов. В XVI ст. знаменитый юрист[297]297
  Речь идет о французском юристе Кюжа (Cujas Jacques, лат. – Cujatius, 1522–1590). Подробнее о его разысканиях в области древнего бургундского законодательства см.: Гизо Ф. История цивилизации во Франции: Пер. П. Г. Виноградова. СПб… 1877, т. 1, с. 198–199.


[Закрыть] отыскал памятник бургундского законодательства и издал этот памятник под названием Papiani responsorium – название, данное потому, что памятник этот представляет выписки из Папиана, бургундского юриста. Подробные исследования этого памятника указали, что он составлен по приказанию бургундских государей для управления их римскими подданными, но он предоставляет менее способов к успешному достижению цели, чем Бревиарий. Это, собственно, компиляция из древних учреждений с некоторыми пополнениями, обличающими влияние германских идей. Памятник этот невелик, состоит только из 47 статей, мог быть употреблен только в важных случаях, но не мог удовлетворять всем юридическим потребностям народонаселения. Но в начале VI ст. возникает уложение прямо для бургундцев – Lex Gundobaldi – законы кунига Гундобальда. Памятпик этот имел две редакции – 1-я (502), 2-я (517–519) со значительными пополнениями против первой.

Здесь влияние римских идей заметнее, чем в Papiani responsorium влияние идей германских. Мы находим здесь чрезвычайно много мягких, гуманных постановлений: таково предписание, напр., необходимости гостеприимства; предписания эти есть у всех народов, мы встречаем его и у вестготов. Но здесь определяется даже строгое наказание тому, кто откажет в гостеприимстве страннику: таким образом, общий обычай возводится здесь на степень юридической обязанности, и это постановление мы встречаем в такое время, когда германцы отвыкали уже от своих прежних добродетелен и успели присвоить себе многие качества народов образованных, не всегда склонных к исполнению простых человеческих обязанностей.

Но мы видели до сих пор только юридическую внешнюю сторону, те события, вследствие которых образовалось гало-римское народонаселение под влиянием германцев и вместе с ними. Теперь посмотрим, какова была личная, драматическая сторона этих отношений, отношений между гало-римлянами и германцами. Мы находим в источниках много сведений и подробностей о жизни и быте высших классов римского общества в эпоху, о которой идет речь. Приведем несколько свидетельств, заимствованных у Аммиана Марцеллина (lib. XIV, cap. VI; lib. XXVIII, cap. IV) об образовании жизни народонаселения во второй половине IV столетия, ограничиваясь здесь немногими указаниями. Мы видим из слов Аммиана, что в это время в Риме существует чрезвычайно богатая, изнеженная аристократия, гордая именами, напоминающими великие эпохи республики, хотя эти имена носят большей частью фамилии, не имеющие на это особого права: большая часть республиканских фамилий вымерла в течение I столетия по Р. X.; новые, чуждые поколения берут эти фамилии и гордятся ими. Аммиан рассказывает, что члены этих фамилий, особенно молодые люди, тратят большую часть времени на забавы, гордятся красотою своих лошадей и колесниц и много посвящают времени на свой туалет; так, он говорит, что у тогдашних щеголей была особенная замашка с ловкостью откидывать плащ на левое плечо, чтобы показать под ним драгоценную тунику из разноцветных тканей. Когда знатные римляне выходили на улицу, их сопровождала целая толпа слуг, иногда до 50 человек; вместе с рабами были часто голодные плебеи, питавшиеся подаянием с аристократической кухни.

Значительную часть дня проводили римские аристократы в банях, где предавались разного рода нечистым удовольствиям, потом – театр, игра в цирке, в которых они принимали особенно живое участие: здесь были целые партии – голубых и зеленых, красных и белых, смотря по цвету одежи кучеров, правивших лошадьми той или другой партии. Что эти фамилии распоряжались еще значительными капиталами, это видно из некоторых свидетельств, по которым им принадлежало много земель, приносивших огромные доходы, до миллиона в год и более; притом фамилии эти были изъяты от податей. Весьма немногие занимались чем-либо дельным, разве только иные литературой. В известное время вступали они в сенат и, довольные этой почестью, не добивались замечательной военной или административной деятельности, хотя, конечно, были тут некоторые исключения. Игры были в значительном употреблении.

Аммиан говорил, что при общем разврате дружбы не была между римлянами, единственная дружеская связь была между греками, наверно обыгрывавшими. Народ проводил большую часть дня в тавернах, в питейных домах; страсть к игре была распространена и в простом народе: он с тем же рвением предавался играм цирка. Марцеллин приводит отвратительные черты того низкопоклонничества, с которым римские плебеи того времени обращались с аристократами: они целовали их колена, ноги. Он приводит также особенные черты аристократической вежливости. «Если, – говорит он, – вы приедете из провинции к вельможе, он примет вас так радушно, что вы пожалеете, отчего лет 10 вы уже не знакомы с ним; но если вы будете второй, третий раз и т. д. – все то же, то же ласковое обращение, те же, обещания и ничего на деле». Словом, из описаний Марцеллина, хотя довольно напыщенных, мы видим во всех классах представителей общества, конечно образованного, распадающегося в своей изнеженности, отказавшегося от живых начал, лишенного верований в самые идеи.

Если мы обратимся в провинции, и там увидим мы почти то же самое. У нас есть свидетельства о жизни гало-римлян в V ст., преимущественно свидетельства Сидонця Аполлинарияи, наконец, известная Причастная песнь св. Паулина.[298]298
  Речь идет о Паулине из Пеллы (Paulin de Pella). Излагая содержание его сочинения, Грановский использовал труды известного французского филолога и историка Клода Фориэля. См.: Fauriel С. Poesie provencale. P., 1847, t. 1, p. 128–134 (ch. V. Le Midi de la France sous les barbares), a также примеч. 4 к лекции 26.


[Закрыть] Под этим названием, сагшеп еисЬапзисит блаж. Паулин описывает всю жизнь свою. Надобно сказать, что рассказ этот написан стихами, в выражениях несколько искусственных и витиеватых, что, впрочем, не надобно приписывать автору, но его времени и тогдашней испорченности вкуса.

Но рассказ самый отличается необыкновенною простотой в своем содержании, свидетельствующем о высокой нравственности блаж. Паулина, который умел выйти из соблазнов одной жизни для другой. Он рассказывает очень откровенно всю свою жизнь, начиная с самого рождения. Блаж. Паулин родился в конце IV ст. В Македонии, где отец его был правителем провинции, даже диоцеза, следовательно, занимал одно из важнейших мест в империи. Потом отец его оставил службу и поселился в Южной Галлии, недалеко от Бордо, в своем имении. Молодой человек воспитан был так, как воспитывали тогда преимущественно для светской жизни: его учили правильно и бойко объясняться на латинском и греческом языках, для чего окружали его дядьки, говорившие с ним на этих языках; он познакомился также с великими писателями настолько, чтоб это знакомство дало ему право называться образованным человеком.

Когда ему был пятнадцатый год, домашний врач объявил, что дальнейшие занятия могут быть вредны для его здоровья и что его пора освободить от них; тогда его отправили в Бордо. Он описывает подробно, как его снабдили богатой посудой, лошадьми, прислугой, одеждами и как он начал жить в городе обычной жизнью городских молодых людей, (участвующих во всех светских удовольствиях). Отец и мать хотели его женить, но он отказался от брака, хотя, как говорит сам, он много прижил детей вне брака и держал для этого рабынь, не имея свободных женщин. Наконец он женился. Говоря о браке, он сообщает одну любопытную черту, говоря, что долго не мог он найти невесты, равной ему своим рождением: здесь видим, что аристократическая спесь, в которой упрекают иногда времена «феодализма, была еще прежде в римском обществе. Вступив в брак», он поселился в загородном своем замке, занялся разными постройками; он жалуется в это время на страшное положение имения, на упадок доходов, и рассказывает о том великолепном гостеприимстве, которое он оказывал друзьям своим, о тех пирах, которыми взаимно платили ему соседи. Одним словом, можно подумать, эта жизнь протекала в самую спокойную, тихую эпоху, а это было в первой четверти V столетия, в то время, когда провинции, где текла эта жизнь, были одна за другой отбираемы варварами.

К этому можно еще прибавить свидетельства Сидония Аполлинария о жизни тогдашних аристократов. При каждом загородном доме богатого гало-римлянина была библиотека, устроенная во вкусе образованного общества; особенные комнаты в доме отделены были для библиотеки женского пола, где преимущественно находились книги нравственного и религиозного содержания. Образ жизни носил характер чрезвычайно изысканный и изнеженный: надобно было много денежных средств, чтобы вести такого рода жизнь. Наконец, когда исполнилось Паулину 30 лет, поместья его застает буря вестготского нашествия под предводительством Конунга Атаульфа, но они здесь не грабили; Паулин признается, что он уступил им свои владения и, чтобы снискать покровительство Конунга, вступил к нему в службу и получил титул comes largitionum (министра финансов). Но когда готы начали войну с римлянами и должны были после перейти за Пиренеи в Испанию, озлобленные, они разграбили много городов и имений в Южной Галлии, в том числе и имение Паулина. Далее судьба самого Паулина не представляет особенно замечательных и поучительных черт, но здесь также много любопытных эпизодов. Из таких эпизодов, осада города Базаса. Пребывание за городом в это время было опасно по причине бродивших везде шаек германцев: Паулин удалился в указанный город. Чрез несколько времени город был осажден готами и аланами. Паулин подробно описывает эту осаду, проливая ясный свет на тогдашнее отношение германцев к туземному народонаселению.

Заключенные особенно боялись низших классов и молодых людей, чтобы они не отворили ворота неприятелю: простой народ из ненависти к высшим сословиям всегда спешил соединиться с варварами. Надобно было как-нибудь устроить дело – приступа город не вынес бы. Паулину поручено было вести переговоры. Паулин тихонько отправился к Конунгу аланов Гуару, подкупил его. Гуар за богатую награду взялся защищать город, стал перед ним со своей дружиной, и город был спасен. Так можно было тогда покупать вождей отдельных дружин, бродивших по Галлии. В городах примеры нравственности подавало только духовенство. Нельзя сказать, чтобы галльские епископы отличались большой ученостью, нельзя сказать, чтобы они стояли наряду с древними отцами церкви, тем но менее, однако ж, они подавали примеры чистой нравственности и самоотвержения; они распоряжались доходами и обращали их часто в помощь бедным классам народа; этим упрочивалось не одно нравственное, но, можно сказать, материальное влияние духовенства на другие классы народа. При нашествии германцев народ обыкновенно волновался: но, собственно, он терял здесь немного. (Нельзя сказать, чтобы с самого начала не было ненависти против них, поднявшейся в высшем классе; но больших восстаний не было). Восстание, случалось только вследствие особенных утеснений или побуждений от духовенства, и в последнем случае восстание было не против германцев, но против ариан. Но каково было отношение германцев к высшим классам римлян, мы это увидим из письма Сидоння Аполлинария.

Один из друзей Сидопия, Катуллин, просил написать ему эпиталаму, чтобы петь ее на одной свадьбе. Сидоний, который не был еще тогда епископом и находился и Лионе,[299]299
  Сидопий Аполлинарий стал епископом Овернским в 472 г.


[Закрыть] окруженном бургундами, отвечал ему небольшим письмом в 23 стихах: «Если бы и был я поэтом, зачем спрашивать у меня песни в честь праздника любви, у меня, окруженного длинноволосыми шайками, оглохшего от германских слов, приведенного в необходимость восхвалять с грустью на душе какую-нибудь песню обжорливого бургунда, который мажет свои волосы протухлым коровьим маслом? Нужно ли говорить тебе, почему невозможны для меня песни? Напуганная варварами, Талия neglige les vers de six pieds depuis qu’elle volt des patrons de sept[300]300
  Пренебрегает стихами шестистопными, с тех пор как она видит образцы семи (франц.).


[Закрыть] (образцы в семь стоп).[301]301
  В библиотеке Т. Н. Грановского хранятся три тома сочинений Сидопия Аполлинария с параллельным текстом на латинском и французском языках, соответствующее место на французский переведено следующим образом: «mamuse dedaigne des vers qui ont six pieds, depuis qu’elle voit des protecteurs qui en ont sept».


[Закрыть] «О! счастливы те уши, счастливы то глаза и тот нос, которые не чувствуют каждое утро дыхание человек десяти чесноком и подлым луком! О, блажен тот, кого не одолевают нахально в продолжение целого дня столько великанов и таких великанов, коих едва ли бы даже вместила кухня Алкиноя, не одолевают с такой нецеремонностью, с какой входишь к старому мужу кормилицы своего отца! но моя муза, пошутив несколько в этих немногих эндекасиллябах[302]302
  Endecasillabus (лат.) – стих, который имеет одиннадцать слогов; одиннадцатистопник.


[Закрыть], из боязни, чтобы кто-либо не назвал их сатирою, умолкает и закрывает уста свои». Здесь он смотрит на материальную сторону германцев, смотрит с тем омерзением, как смотрели изнеженные гало-римляне. Но как были некоторые в высших классах на стороне германцев, так некоторые при всяком случае выражали к ним свое омерзение или свою глубокую ненависть. Также Сидоний писал к Филагрию: «Ты бежишь варваров, когда они являются злодеями, я убегаю их и тогда даже, когда они добры». Но в испорченном обществе гало-римлян нашлись и такие, которые образовали целый класс доносчиков пред германцами на своих сограждан, которые были страшнее и гибельнее для страны самих варваров. Об них находим мы целое письмо у Сидония (Ер. V, 7), адресованное к Тавмасту. Зато были между римлянами благороднейшие, такие, которые привыкали к германцам и, преклоняясь пред необходимостью, старались ее смягчить и обратить благим и лучшим целям. Сидоний пишет к Сиагрию, лионцу, бывшему при бургундском дворе и славившемуся знанием буррундских наречий: «Ты не можешь себе представить, как забавно мне и другим бывает слышать, что в твоем присутствии варвар боится сделать варваризм. Старые германцы, с согнутой спиной, удивляются тебе, когда ты растолковываешь им их депеши; они выбрали тебя судьею и посредником в их делах. Новый Солон бургундский, когда дело идет о том, чтобы диссертировать об их законах, новый Амфион, когда нужно настроить их лиру. Тебя любят, с тобою знаются, тебя вожделеют; ты нравишься, тебя приглашают, тебя употребляют, ты решаешь, тебе повинуются; и это бургундцы, пусть они так же грубы, так же нелепы телом и духом, – они учатся у тебя зараз и римскому знанию, и родному языку» (Ер. V, 5).

Едкий и насмешливый тон этого письма не уменьшает достоинства описываемого поступка. Призвание к такого рода поступкам было именно призвание римского духовенства. Мы говорили уже об искании римских титулов германскими вождями: из-за них служили они и империи, часто против своих соплеменников. Свидетельством такого искания часто приводили переписку вождей с императорами. Но при всей справедливости факта искания почестей германскими вождями (идея империи пережила саму империю, сему служит доказательством то, как она легко возродилась при: Карле Великом) доказательства, заимствованные из переписки, неверны: письма писались римлянами, по большей части духовными лицами, бывшими при конунгах. Впрочем, эта переписка вообще замечательна, между прочим, как пример тогдашнего слога. Так пишет Сигизмунд, купиг бургундский, к императору Анастасию: «Удаленные от особы нашего преславного государя, мы находимся пред ним в душе… Мой народ – ваш; но мне менее удовольствия им повелевать, чем вам повиноваться. Мои предки исполнили обязанность свою в отношении к вам и к Риму и доказывали этим: исполнением то, что мы смотрим как на высшую нашу почесть – быть привязанным к военным обязанностям, которые поручает нам: Ваше величество, и мои предшественники гораздо более ценили то, что получали они от их государей, нежели то, чем владели они после отцов своих. Когда, по-видимому, мы управляем нашим народом, мы думаем, что управляем вашими воинами». Но при этом письме надобно вспомнить, что оно было писано вьепнским епископом Авитом[303]303
  Авит (Алцим Эдиций) запимал кафедру Вьеппского епископства с 490 по 525 г., весьма влиятельное лицо при дворе бургундского короля Сигизмунда, в частности, ему приписывают возвращение Сигизмунда к православию. по словам Ф. Гизо, Авит – «самый замечательный из всех Кристианских поэтов от VI до VIII века».


[Закрыть] (конунг обыкновенно только подписывался).

Теперь посмотрим на жизнь самих конунгов.[304]304
  Далее опускается обширная цитата из сочинения Сидония Аполлинария о быте короля Дитриха Вестготского.


[Закрыть]