Текст книги "Лекции по истории позднего Средневековья"

Лекция 23 (а)

Теперь скажем несколько слов о духовном движении IX и X веков. Не нужно исчислять здесь летописи тогдашнего времени, в которых, конечно, мы не найдем богатства идей. Мы сказали уже о том, что сделал Карл Великий для распространения образования. После его смерти или, лучше, в последние годы его жизни замечается новое важное явление – попытка заменить употребление в церкви язык латинский языком туземным. Карл Великий поручил дьякону Павлу Лангобардскому собрать латинские проповеди, чтобы это собрание послужило руководством и пособием для прочих священников.

На соборе 813 г. духовенство решило перевести эти проповеди на немецкий и вообще на туземные языки и определило, чтоб проповеди читались lingua rustica[319]319
  На народном языке (лат.)


[Закрыть]. Этого мало. Многие историки литературы отрицают часто существование религиозной литературы на народных языках в западной истории IX столетия. Но им бы следовало вспомнить, что немецкая литература этого времени была богата религиозными народными произведениями, из которых стоит только указать на два великих памятника, которым едва ли найдутся равные в литературе у других народов. Во-первых, изданный мюнхенским ученым Шмеллером Heliand, религиозный эпос высоко поэтического достоинства. Людовик Благочестивый выразился перед одним саксонцем[320]320
  Проблема авторства Heliand, стоявшая уже перед первым издателем этого памятника Шмеллером, породив обширную литературу, до сих пор является предметом обсуждения в специальных исследованиях.


[Закрыть] о пользе, которую принесло бы саксонским племенам переложенные Евангелия на саксонский язык, и ответом на этот вызов был эпос Heliand. Собственно, это переделка Евангелия на язык и нравы германские: Христос является здесь государем Германии и изображен с высоким историческим талантом. В следующем столетии является Evangelien Harmonie[321]321
  ГАРМОНИЗАЦИЯ ЕВАНГЕЛЬСКАЯ – лит. жанр согласования евангельских сообщений о жизни Господа Иисуса Христа. Термин впервые использован А. Осиандером в качестве названия его соч. «Harmonia evangelica»


[Закрыть] эльзасского монаха Готфрида. Этот перевод не представляет такого достоинства относительно содержания, но относительно формы и языка это одно из самых дорогих сокровищ немецкой народной литературы.

Мы видим, стало быть, что она началась и развивалась под влиянием идей Карла Великого; усилия его с этой стороны не остались бесплодны. Но были тогда еще и другие литературы – церкви, общества образованного, литература официальная и т. д. Укажем на характер некоторых явлений тогдашней литературы, например трудов Гинкмара Реймсского, оставившего три фолианта своих сочинений, не считая значительного числа писем, более 400, написанных в самых важных случаях, не считая, наконец, значительной части сочинений, не дошедших до нас. В этих сочинениях мы встречаем решение многих богословских вопросов, а вообще более здравого, практического смысла, и цель совершенно практическую – поучение духовенства, наставление государям и властям.

Здесь рассеяно чрезвычайно много таких идей, каких никак нельзя бы было ожидать от IX ст. Но однажды Гинкмар явился в страшном виде – это в споре с немецким монахом Готшальком. Поводом к этому был давнишний спор о свободе воли и предопределении. Готшальк вновь поднял этот спор. Изучая творения Августина, он нашел тот путь, которому впоследствии последовали протестанты; он отвергнул свободу воли человеческой и во всей обширности признал предопределение. Учение его нашло многих приверженцев. Когда он явился в Галлии, Гинкмар, знавший еще прежде о характере его учения, предал его на суд, и в 848 г. По определению собора Готшальк был приговорен не только к заключению, но и к бичеванию. Двадцать лет почти он провел в темнице и не перестал оттуда энергически бороться с Гинкмаром. Очевидно, у Готшалька были союзники и могущественные, даже, можно думать, сам Николай I, ибо иначе он не мог бы так долго вести ожесточенную борьбу. Он умер в 60-х годах IX ст. непреклонным в своем учении. Но этот спор вызвал на сцену истории еще другое важное замечательное лицо – это был Иоанн Скот Эригена. Гинкмар пригласил его в союз свой и поручил написать сочинение о спорных пунктах. Более гениального союзника он не мог найти. История Эригепы носила характер легенды. Говорили, что он родом из Великобритании или Ирландии, долго странствовал на Востоке, потом жил в Ирландии; при Карле Лысом является он в Париже главным нанаверное, что Гинкмар скоро не рад был такому союзнику, особенно по тому орудию, которое употребил тот в споре.

Лекция 23

Мы сказали об участии, кое принял Скот в споре Гинкмара и Готшалька относительно вопроса о предопределении.

Иоанн, вызванный на спор Гинкмаром, выступил на это поприще с орудием, которое не употреблялось в то время и которое должно было обратить на него особое внимание: вместо ссылки на авторитет отцов и предания он сослался на разум. Этим заступлением за Гинкмара он более повредил ему, нежели пособил. Папа Николай I строго отозвался о нем в письмах Карлу Лысому и выразил желание, чтобы впредь такого рода книги, каково было сочинение Эригены, подвергались предварительному пересмотру папы, т. е. цензуры.

Тем не менее Иоанн продолжал действовать во Франции до смерти Карла Лысого. Жизнь каждого замечательного человека того времени облекалась обыкновенно в форму легенды, и потому в такой же форме перешла к нам и жизнь Скота – легенда сообщает, что он был зарезан в Англии своими учениками. В 883 г. Эригена[322]322
  Современные исследователи более точно датируют годы жизни Эриугены: ок. 810 – ок. 877 г.


[Закрыть] был вызван Альфредом Великим в основанный им Оксфордский университет,[323]323
  Оксфордский университет был основан значительно позднее, чем указано в лекции (по-видимому, в конце XII в.). Альфред Великий учредил школу типа Schola Palatina, которая была основана Карлом Великим, но так же как последняя не есть Парижский университет, так и школа при дворе Альфреда Великого еще не есть Оксфордский университет, хотя в данном случае преемственность прослеживается, пожалуй, более отчетливо.


[Закрыть] где преподавал долгое время математику и диалектику. Но там был аббатом в Malmesbery[324]324
  Мальмсбери (англ.).


[Закрыть] и по убиении долго был почитаем святым в Англии и Франции, но был после отречен папами. Но этот трагический конец, в подтверждение которого, однако, нет достаточных доказательств, характеризует общественное положение глубокого мыслителя в IX столетии.

В судьбе таких людей есть нечто глубокое и возвышенное, возвышающее в нас веру в человечество. Мы вникаем более в это явление н оценим его по отношению к прошедшему и будущему. Известно, что в эпоху борьбы между Кристианством и язычеством в Александрии были сделаны замечательные попытки примирить Кристианство с языческой философией, и эти попытки сделаны были великими мыслителями Христианства – Климентом Александрийским, Оригеном и др. Памятником этих попыток осталась целая литература, в которой встречается много сочинений лиц, чрезвычайно значительных. Таким образом, в конце III и начале IV ст. явилось несколько сочинений в этом духе и направлений под именем Дионисия Ареопагита. Все, что мы знаем о нем, находим мы в немногих словах XVII главы Деяний Апостольских. Апостол Павел встретился с ним в Афинах, и Дионисий первый понял проповедь апостольскую. По известиям II столетия, он умер в 95 г. По P. X. мучительной смертью. Но в конце III и начале IV ст. является несколько сочинений под его именем, очевидно принадлежащих эпохе позднейшей, хотевшей именем придать сочинению более авторитета. Эти-то сочинения перевел с греческого на латинский Иоанн Эрпгепа. Этот замечательный человек был коротка знаком, что в это время было редко с философией Платона и некоторыми сочинениями Аристотеля. Живя при дворе Карла Лысого, он написал несколько сочинений, имеющих право на место не только в литературе исторической, по и всеобщей. Определить резко и точно его направление трудно. В дошедших до нас или, лучше, изданных его сочинениях, мы видим ум, глубоко, мучительно добивавшийся истины, по преимуществу проникнутый учением неоплатоников. Его положения должны были ужаснуть людей IX века. Это учение основано было преимущественно на разуме: выше всего ставил Иоанн разум. Так, в своем известном сочинении «О разделении природы», «De divisione naturae», Эригена говорит: «Природа создана была вместе со временем (одновременно), но авторитет или предания моложе их, но зато разум родился вместе с началом вещей, временем и природой; авторитет происходит от разума, который непобедимо опирается на собственные силы, не имея нужды в другом подтверждении. Всякий авторитет, который не происходит от разума, не имеет значения. Разум опирается на истину, он не происходит от авторитета). Закон авторитета есть истина, открытая силой разума и переданная св. отцами для грядущих поколений». В другом месте Эригена говорит: «Не надобно приводить мнения св. отцов, если они известны многим лицам, по надобно приводить их в том случае, когда это может укрепить в вере людей, не способных к собственному разумению и верующих более авторитету, нежели разуму. Хотя нужно во всем следовать авторитету Св. писания, ибо в нем в непроницаемой глубине скрыта истина, однако не должно думать, что оно всегда употребляет собственные значения слов и имен, когда открывает нам божественную природу. Но оно призывает здесь в помощь известные подобия и различные способы переносных слов и имен, спускаясь до нашей слабости и наставляя наше грубое и детское понимание простым учением. Божественные изречения имеют то значение, что дают нам материи для обсуждения и убеждения касательно предметов неизреченных, непонятных и невидимых, питая тем нашу веру… Единственное благо верующих душ состоит в том, чтобы по одному принципу веровать во все то, что объявляется истинным, и понимать то, что истинно усвоено верою». Еще: «Главнейший из божественных даров – благость – существует сама чрез себя и некоторым образом предводит прочим. Ибо творческая причина всего, благость, которая есть бог, создала причину, которая называется благостью самой чрез себя, для того прежде, чтоб она сама чрез себя привела из небытия в бытие все то, что существует, так как божественной благости свойственно призвать в бытие то, что не существовало. Поэтому сознание благости самой по себе должно предшествовать сознанию бытия самого по себе, поелику последнее введено первой. Все существующее существует постольку, поскольку оно благо; и поскольку оно не есть благо или, так сказать, менее благо, во столько оно не существует, п, следовательно, ничто не существует, если совершенно нет блага». Еще: «Разум есть субстанциальный взор духа, искусство, рожденное духом им самим, о самом себе, в самом себе, искусство, в котором дух предузнает и предосновывает то, что хочет делать. Потому разум не без оснований называется формою духа, так как дух сам по себе не знаем для себя, но в своей форме, которая есть разум, начинает являться как себе, так и другим». «Нам нейдет произносить приговор о воззрениях святых отцов, нам следует принимать их благочестиво и почтительно; но тем не менее мы не лишены свободы выбирать из них то, что по исследовании разума соответствует более божественным изречениям», и т. д.

Таким образом, мы видим, что И. Скот Эрпгена проводит везде начало разума и дает ему почетное место. Но не эти указания на разум, не это высокое значение, которое он ему придал, навлекло на пего негодование: современники упрекали его в пантеизме, и, в самом деле, по-видимому, у него есть это направление; не раз повторяет он, что все исходит от бога и в него возвращается; и к этому прибавляет комментарии и свидетельства, из которых выходит, что бог живет в природе и она в нем, что бог – одно с природой и живет вместе с ней. Каковы бы ни были эти уклонения Иоанна Скота, изучение его сомнений до высокой степени поучительно и укрепляет нашу веру в человечество. Из этого изучения мы, во-первых, увидим, что пи одна мысль, имеющая право на развитие, хотя бы она была брошена в самые темные века, не пропадает для человечества. Идея неоплатоников была поднята в IX веке Эригеною: он сам умер, не оставив ни школы, ни наследников своему мнению, непонятый, оклеветанный, ненавидимый, и, по преданию, убитый собственными учениками.

Но когда в конце XI ст. началась новая европейская наука в формах схоластики, в основу этого учения легла мысль Эригены – великая мысль о единстве разума и религии. Схоластицизм понял ее несколько ниже, чем Эригена, но тем не менее последний все-таки стоит родоначальником науки. Что же касается до обвинения в пантеизме, то это обвинение было возводимо на всех великих мыслителей теми, кто не пытался идти самобытным и скользким путем исследования и для которых непонятна, стало быть, возможность энергического уклонения.

Десятое столетие не представляет уже нам таких великих личностей и вопросов, но мы их встречаем снова в конце XI столетия.

Мы указали на литературные памятники этого времени; но были и другие памятники, к сожалению часто погибающие, но которые носят на себе более резкие впечатления современности, – это народные песни, памятники народного слова. Немногие дошедшие до нас остатки такого рода свидетельствуют о той сильной национальной реакции, о которой мы уже упоминали и в которой отразилась сильная ненависть к каролингскому владычеству и соединенному с ним порядку вещей. Из этих песен мы приведем одну, сложенную в юго-западном углу Франции, песню народа малочисленного, который высказал с особенной энергией народное свое чувство. Эта песня басков по поводу поражения арьергарда Карла Великого.

Она найдена в конце прошлого столетия Latour d’Auvergne,[325]325
  Латур Д’Овернь Теофиль Мало (1743–1800) – французский военачальник эпохи революционных войн, командир гренадерского корпуса, в 1800 г. был провозглашен первым французским гренадером.


[Закрыть] глубоким знатоком кельтских и вообще французских древностей во время испанского похода (эскальдунаками называют себя баски); прочтем ее. «Раздался крик среди гор эскальдунаков, и баск, стоя перед своими воротами, приклонил слух свой и сказал: кто идет это, что это значит? Собака, спавшая у ног своего господина, поднялась и огласила лаем окрестности Альтабисары. В ущелье Ибанеты отозвался шум, он приближается, перекатываясь направо и налево по скалам. Это глухой шум от приближающейся армии. Наши ответили на него с вершины гор, они затрубили в рога; баск острит свои стрелы. Они подходят, они подходят! Какой лес копий! Какие разноцветные знамена веют в середине! Какой блеск переливается по оружию! Сколько их, дитя, сочти их! 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, двадцать и тысячи еще других! Да их и не счесть! Соединим наши жилистые руки, оторвем эти скалы, скатим их с вершины гор на их головы. Дави их, стреляй их! Да что им делать в наших горах, этим людям Севера? Зачем они пришли возмутить мир наш? Бог сотворил горы для того, чтобы люди переправлялись через них. Но скалы, скатываясь, падают; они давят войско, струится кровь, трепещутся тела. О, сколько раздавлено костей! Какое море крови!.. Король Карл скачет в сильном беспокойстве, его белая борода дрожит на груди. Но он является слишком поздно. Бегите, бегите! Все, у кого только остались сила и лошадь! Беги, король Карломан, с твоими черными перьями н красной мантией… И теперь, эскальдунаки, оставим скалы; сойдем поспешно, пошлем стрелы в тыл бегущим. Они бегут, они бегут! Где же лес копив? Где эти разноцветные знамена, веявшие посредине? не блестят уже их оружия, испачканные кровью. Сколько их, дитя, сочти их… двадцать, девятнадцать (восемнадцать, семнадцать)… четыре, три, два, один, один! Нет уже ни одного, кончено… Горец, ты можешь теперь возвратиться с твоей собакой, обнять твою жену и твоих малюток, вычистить стрелы, спрятать их с твоим рогом, а потом лечь и спать. Ночью орлы прилетят клевать раздавленные тела, вечно будут белеть все эти кости…»[326]326
  Далее Грановский передает содержание древней песни басков близко к тексту оригинала (см.: «El canto de Altabiskar» или другое ее название «Chant des Eskualdunak». Этот памятник народной поэзии басков неоднократно привлекал внимание Грановского. В своем публичном курсе лекций он, в частности, говорил: «Вам, вероятно, известно предание о битве Ронсевальской, где погиб Роланд. Об этой битве мало сохранилось сведений исторических, зато народная поэзия воспела эти битву, и, может быть, не было события, которое бы получило более славы в Галлии, в Италии, в Испании. Большая часть песен возникла в позднейшее время, в XII и XIII ст. во время Крестовых походов, когда смерть Роланда была приписана арабам. Но не арабы убили Роланда. Он убит басками: это была последняя и пламенная реакция басков. Есть одна песнь, может быть современная, по крайней мере самая древняя. Ее нашел в 1794 г. La Tour d’Auvergne, первый французский гренадер и величайший антикварий своего времени. Это древнейшая народная песнь в Европе».


[Закрыть] Так пели о франках не одни баски, но и все народы, на время соединенные под их владычеством. В этом явлении видим мы таинственные пути цивилизации. Во имя цивилизации и высочайших идей Карл собрал свою монархию, но естественные побуждения народов боролись с идеями Карловингов, и, по-видимому, одолевали. Народы вступили после в права свои, но волею или неволею должны были идти вслед идей европейской цивилизации, один раз испробованных.

Этой песней мы заключаем то, что оставалось нам сказать о Карловингах. Приступая к изложению истории отдельных европейских народов, изложим вкратце историю Франции до конца XI ст., потом историю Германии с Италией. Потом взглянем на возникшие новые общественные формы, феодальную с ее рыцарством, общинную, городскую и церковную. Мы увидим, как все эти общественные элементы пытались приобрести исключительное влияние и стерлись в борьбе и родили из себя другие новые общественные формы. Попытки же к осуществлению тех средневековых идей совершены были в крестовых походах и в борьбе папской власти с императорской.

Вводные лекции
«Древняя история Т. Н. Грановского»[327]327
  II. Самарин. Тетрадь 1-я


[Закрыть]

Лекция 1. 11 сентября. Введение

Предмет моих занятий с вами будет древняя история. Предварительно необходимо условиться в значении науки в отношении к науке в общем отвлеченном смысле и в отношении к жизни. Приступая к слушанию чтений о всяком предмете, вы, естественно, предлагаете сами себе вопрос: какая польза от этого предмета? В других науках нетрудно найти разрешение этого вопроса; так, практическая польза изучения языков, права, естественных наук в их приложении очевидна. Не так легко отвечать историку на этот вопрос: история наука ни чисто практическая, как математика, ни чисто отвлеченная, как философия. Однажды навсегда должно оставить звучные определения истории, ничего не доказывающие и бывшие в ходу еще несколько десятков лет тому назад, как, например: «История есть зерцало бытия и деятельности народов; скрижаль откровений и правил» и т. д. (Карамзин).

Эти определения далеко не высказывают сущности науки; она откроется не иначе, как чрез краткое обозрение исторического развития науки – от начала до настоящего конца, только тогда, когда мы покажем, на какой именно почве могла она возникнуть, как понимали значение ее в различные времена, какую цель ей приписывали, каких плодов от нее ожидали.

Занимаясь историей народов древнего Востока, вы легко поймете, почему на Востоке не могла созреть мысль о всеобщей истории; она могла развиться только при высшем сознании личности всего человечества.

Доселе пребывает Восток в неподвшкности. Взгляните на древние произведения индийской поэзии, которые вместе и история, в ней не найдете вы определенности фактов, хронологического порядка и резкого изображения исторического хода событий – нет в ней ни света, ни теней. Другой восточный народ, имеющий богатую историческую литературу, – китайцы: но и она не возвысилась над историей национальной. И как мог народ, смотревший на себя как на центр вселенной и отчуждавший себя от других народов, достигнуть значения истории всеобщей.

Но есть между этими двумя пародами Востока, несмотря на противоположность их духа, одна общая характеристическая черта – это расточительность, с которой они употребляют столетия; китайцы возводят свою историю до нескольких десятков тысячелетий, индийцы даже до нескольких сотен тысячелетий. В этом таится глубокий смысл, доказывающий, что народы Востока не привыкли ценить главное благо – время, они не дорожат им. В истории европейской, напротив, события теснятся; начиная с древних историков-художников, отличающихся искусством изложения и рассказа, до средневековых монахов, тщательно, но сухо записывающих слухи, доходящие до их монастыря, везде, говорю я, у всех европейских бытописателей видно старание со всевозможной точностью определить время.

Только на рубеже истории Востока является исторический памятник, в исследование которого надобно углубиться, – это св. Библия. Ветхозаветные книги, особенно последние, не говоря об их святом характере, представляют важность памятника исторического. Но настоящая классическая почва истории – Европа. История есть растение, растущее не на всякой почве и не при всяких условиях. Даже греческая историография, несмотря на всю ее художественность и изящность в рассказе, не сходит со степени истории национальной. Взгляните на девять книг Геродота, вы увидите, что цель его была рассказать персидскую войну, и он обращает все внимание на греков, он останавливается на истории только таких других народов, которые были в соприкосновении с греками, только это дает им право на внимание историков.

Это гордое отличие между эллином и варваром мешало развитию идеи о всеобщей истории; и мог ли ее понять грек при таком отчуждении своего народа от всего человечества.

Другой памятник греческой историографии – история Пелопоннесской войны Фукидида. Это произведение носит печать высокого политического развития автора; ни один из историков греческих не имел такого призвания рассказать поэтическую жизнь Греции; но он, увлеченный чувством национальности, которое подавляло идею общечеловечества, ограничивается одной Грецией.

Между тем наука, всегда имевшая влияние на историю, несмотря на старания многих историков освободиться от него, философия, говорю я, шла своим путем развития. Извлекая из всех явлений законы общие, подводя их к началам коренным и никогда не довольствуясь отдельностью фактов, она должна была идти наперекор понятиям греческих национальных историков. Самым процессом восхождения от частного до общего она должна была довести до понятия о всеобщей истории. Но философия, высказывая эти высокие идеи, обнаружила поздно свое влияние в Греции, уже при упадке греческой литературы, на писателях второстепенных V и IV вв. До Р. X. Чтобы показать, до какой степени греки были далеки от понимания всеобщей истории, достаточно указать на прекрасное произведение греческой философии – о политике, в котором Аристотель глубоко исследует все формы правления ему современных народов; в начале этого рассуждения он делит все народы на две части и говорит, что одним суждено повелевать, другим – повиноваться. Первые – это греки, другие – все варвары.

Результатом этой односторонности было непонимание отдельных национальностей Востока, хотя также односторонних, но оригинальных. Я сказал, что в некоторых явлениях в исторической греческой литературе отразилось влияние философии. К этому числу принадлежит История Полибия. Обладая великим прагматическим талантом, хотя уже в этом отношении стоя ниже Геродота и Фукидида, он хотел возвыситься над историей национальной, он хотел написать историю всеобщую. Он высказал мысль, что история отдельных наций не может быть названа историей в собственном смысле, как по отдельным частям тела нельзя еще увидать красоты всего тела; но историк должен иметь в виду ту цель, которую имеют все народы. Но какая была цель всех народов? на это дает ответ его (Полибия) история; он полагает крайней целью ему современных народов – подчинение римской власти. Цель совершенно внешняя, не могущая нисколько просветить истории.

Другой историк греческий Диодор Сицилийский тоже имел целью привести в единство истории отдельных национальностей; в начале своего сочинения «Всеобщая история» он говорит, что всемирную историю надобно рассказывать как историю одного человека. Задача великая, но нисколько не решенная! Его история есть не что иное, как сборник фактов, не связанных одной общей мыслью, а разве только хронологическим порядком.

То же можно сказать и о римских историках; для них история имела смысл magistra vitae[328]328
  Учительница жизни (лат.).


[Закрыть], по выражению Цицерона, к ней обращались за уроками для царей и граждан. История не могла сделать большого успеха при столь близоруких понятиях о ней. Чем высшее значение получила история, тем она стала одностороннее.

В эпоху упадка гражданской жизни, в эпоху распадения могущественного единства и воссоздания нового правления, основанного на преобладании политического элемента, история начала искать других путей. Жителям падших греческих республик, гражданам Римской империи история перестала быть тем, чем была для Цицерона, – magistra vitae, ей старались дать другой – практический – характер. Диодор Сицилийский говорит, что история должна научать человека нравственно, как она прежде научала быть гражданами.

Неудачная попытка придать истории интерес практический! с этой целью Диодор Сицилийский наполнил свою книгу наставительными рассказами и размышлениями о добродетелях и пороках. Но не такими усилиями действует наука. Следуя направлению, данному Диодором, Валерий Максим составил сборник из поучительных и назидательных анекдотов, имевших целью возбуждать в юношестве высокие добродетели. Это ложное направление сохранилось до наших времен, и теперь еще выходят такие сборники нравственных рассказов – но едва ли принесли они желаемую пользу?

Причину одностороннего воззрения греков и римлян на историю нетрудно постигнуть – это преобладание национальности и отсутствие идеи о братстве всех народов. При всем изяществе изложения й прагматическом понимании истории древние историографы по могли создать истинной всеобщей истории – нужны были другие основы, нужно было просветление разума новым учением. Только с введением Христианства могла возникнуть всеобщая история; первые слова Христианства показали новый идеал истории. Иисус Христос сказал удивленному древнему миру, что все люди суть сыны божии, что все они братья, что перед богом нет ни эллина, ни варвара! Итак, в Кристианстве лежит идея о всеобщей истории, тогда только она сделалась возможной; но между возможностью и осуществлением желаемой идеи проходят столетия. В наше время всякому историку понятна цель науки, всякий сознает ее идеал, но нет еще произведения, где бы эта идея осуществилась, и долго еще пройдет, пока цель, высказанная Диодором Сицилийским, – всеобщая история должна быть рассказана как история одного человека – осуществится.

Впрочем, в той сфере, в какой древние обращались, они достигли высокого совершенства.