Текст книги "Коммерция"

Глава 15. Реклама

К середине мая наш журнал постепенно начал появляться в разных местах города в ларьках и киосках. Факт появления печатного издания на прилавках розничных сетей состоялся, но для успешных продаж одного этого факта было недостаточно. О новом журнале еще почти никто не знал. Для читателя возникал риск потерять новое издание в пестром потоке разнокалиберной полиграфической карусели, заполонившей витрины специализированных торговых точек. Необходимость проведения рекламной кампании становилась очевидной, и мы с Сашей Гольдманом поехали в офис к рекламщикам.

Их компания позиционировала себя, как наиболее продвинутую рекламную организацию в городе. Интерьер просторного офиса, исполненный в светлых тонах, казался вполне приличным. Нас встретила секретарша с дежурной улыбкой на кукольном лице безропотного исполнителя и проводила к директору.

В просторном кабинете напротив нас восседал невозмутимый неразговорчивый мужчина средних лет, одетый в дорогой костюм. Его отрекомендовали мне как известного драматурга с трудно произносимым именем Илларион Никифорович Тремалев-Подвойский, который ушел из театра и открыл успешное собственное рекламное агентство.

Время от времени рекламщик прикладывался губами к стакану с минеральной водой, потирал свой большой нос, смотрел на нас и молчал. Если на свете еще остались монахи-молчальники, то мне показалось, что передо мной один из них. Илларион Никифорович явно не жаждал общения, только сдержанно поздоровался и указал рукой на кресла перед своим огромным столом. Впрочем, он никуда, похоже, не торопился, пристально рассматривая нас с Сашей. Его скучающий взгляд и показная невозмутимость граничили с брезгливостью к посетителям.

– Вы сможете нам помочь? – наконец осведомился я минуты через четыре молчания.

– Смотря, что вы хотите и сколько готовы за это заплатить, – неторопливо проговорил рекламщик.

В итоге он запросил за рекламную компанию такую сумму, которую не смог бы окупить и год успешных продаж нашего журнала. И, конечно, меня предложенные условия совершенно не устраивали.

Из престижной, но слишком дорогой рекламной конторы я вышел в плохом настроении. Наблюдая мою меланхолию, Саша Гольдман подал идею провести рекламную компанию гораздо дешевле посредством одной из популярных радиостанций, ведущую которой, по имени Ксения, он хорошо знал. Я согласился попробовать. Недолго думая, Саша позвонил этой своей знакомой Ксюше и навязался в гости тем же вечером.

Квартира располагалась на Боровой в доме времен заката Российской Империи. Нам открыла пожилая, но весьма ухоженная женщина. Оказалось, что она мама той, кто нам нужен. Саша проявил невероятную галантность, поцеловав морщинистую ручку хозяйки, я же вручил специально купленный в ближайшем кафетерии большой торт, и нас любезно проводили в гостиную.

Недавно побеленные высокие потолки в сочетании с немногочисленной, но со вкусом подобранной и умело расставленной мебелью, создавали ощущение простора и какой-то больничной свежести. Я был представлен Гольдманом нескольким молодым мужчинам и женщинам, сидящим за длинным столом и пьющим чай с пирожными и шоколадными конфетами. Улыбчивая девушка с короткими каштановыми волосами, что-то весело рассказывающая присутствующим, как раз и была той самой Ксенией, знакомой Саше ведущей радиопрограммы.

Напротив меня восседали две приятные супружеские пары интеллектуальной внешности. Время от времени они изящно прикладывались к чайным чашечкам из тонкого фарфора, совершая сдержанные, медленные глотки. Если на свете еще есть интеллигентные люди, то мне показалось, что передо мной именно они. Их умные лица, хорошие манеры и очень правильная речь не оставляли сомнений. Впрочем, все они оказались журналистами.

Я посчитал неэтичным сразу переходить к делу. Сидел тихо и скромно слушал разговоры присутствующих о политике и экономике. Говорили о том, почему же мрачные апокалипсические прогнозы начала 1990-х годов так и не сбылись? Ведь имело место ожидание новой гражданской войны и полного развала всей страны. Но совсем уж плохого не произошло. Хотя, конечно, крушение СССР, «шоковая терапия» и падение уровня жизни не остались без последствий. Но все могло бы сложиться и значительно хуже для России.

Мужчина в сильных очках, пьющий чай напротив меня, глубокомысленно заметил, что на самом деле, именно пессимизм и является настоящим пониманием реальности: если не вкладывать деньги в производство и не платить зарплату, то производство должно неизбежно остановиться. И если одни могут тратить тысячи в день, а у других нет денег на необходимую еду, то ни о какой консолидации общественных интересов нельзя говорить. Потому что противоречия с течением времени только нарастают. Миллионы голодных должны когда-нибудь возмутиться и разнести объевшуюся верхушку в хлам. А если учесть, что в число этих голодных входят и армейские офицеры, и работники милиции – то перспективы вырисовываются весьма мрачные. Действительно, какой может быть гражданский мир в стране, где бандиты подкатывают к роскошным ресторанам на шикарных машинах, а вооруженный, но голодный милиционер или бывший армейский офицер, работающий за маленькую зарплату в охранной фирме, должен их защищать?

Брюнетка с другого края стола возразила очкарику, что, ведь, до сих пор ничего особо страшного со страной не случилось. Напротив, Россия прошла через весь ужас начала десятилетия, преодолела последствия развала СССР и даже стала проявлять признаки подъема. Конечно, не обошлось без жертв, дележа власти на самом верху и расстрела парламента в 1993-м, но, все же, реформаторы теперь на коне, а их противники – совсем наоборот…

Я тоже подумал, что реформаторы, конечно, были в восторге, поскольку, несмотря на то, что все их «реформы» служили только одному – обыкновенной перекачке денег из разных сфер экономики в свои карманы, в карманы родственников и полезных для дела знакомых, никакого дальнейшего развала страны все же не произошло. Народ терпеливо воспринял приватизацию, грызню за власть, тотальное воровство начальства, гиперинфляцию, обесценивание зарплат и потерю вкладов. И это являлось фактом. «Наверное, народ России – самый терпеливый в мире», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Саша Гольдман тоже молчал с умным видом.

Сидели долго. Какие-то незнакомые люди приходили и уходили, прежде, чем я наконец-то нашел подходящий момент и озвучил свою идею о раскрутке нашего издания на радио. Ксюша была не против. Саша Гольдман меня поддержал, подарив всем присутствующим по журналу со своим автографом. О стоимости рекламной компании договорились. Ксения оказалась девушкой совсем не жадной.

Добившись нужного результата, я быстро простился и за час до полуночи уже пребывал в гордом одиночестве на своей даче.

Глава 16. Происшествие

На следующий день, в субботу, не было особой необходимости ехать в офис, но я все-таки поехал. Хотелось побыстрее подготовить договор с радиостанцией о рекламе нашего журнала. Не зря же я вчера весь вечер проторчал в гостях у малознакомой мне Ксении, выслушивая длинные монологи собравшихся там знатоков политических и экономических нюансов.

Мой интерес был чисто коммерческим. Дело в том, что продавался наш журнал пока что весьма вяло, и вернуть вложенные средства являлось для меня суровой необходимостью: скоро предстоял выпуск второго номера, а значит, мне снова придется неслабо раскошеливаться на печать тиража! Дела же мои шли далеко не так блестяще, чтобы постоянно оплачивать что-либо себе в убыток. Потому мне хотелось как можно скорее начать рекламную компанию журнала, причем, максимально эффективно и за небольшие деньги. После вчерашней предварительной договоренности с Ксюшей такой шанс представился, и его нельзя было упускать.

Я решил не дергать никого из сотрудников в выходной день, а самостоятельно быстренько съездить в контору, чтобы набрать и распечатать договор. Затем я предполагал по горячим следам сразу ехать в редакцию радиоканала, прихватив из сейфа свою печать. Благо, они работали и в субботу.

Теплый весенний день радовал солнцем и приятным легким ветерком. Настроение у меня было хорошим. Дачный сезон уже вовсю начался, и на узкой пыльной грунтовке, ведущей к шоссе от дачной застройки, было трудно разъехаться со встречными автомашинами, которые ехали плотным потоком со стороны города. Дачники спешили на свои участки.

Я ехал на «Мерседесе» по шоссе с умеренной скоростью, почти не нарушая правил. Всю дорогу слушал «Энигму» и маэстро Жана-Мишеля Жара. Ничто не предвещало плохого. Но, приехав в офис, я не обнаружил в своем сейфе печать. Хотя вчера, отправляясь вместе с Гольдманом в гости к Ксюше, я сам клал печать в сейф. Я вызвал к себе охранника, но он только пожимал плечами и разводил руками. Плотный пожилой дяденька Михаил Михайлович, бывший военный, утверждал, что никаких происшествий не случилось, и что никто не заходил за время его дежурства в мой кабинет. Да и не мог кто-либо зайти незамеченным им, таким бывалым бравым ветераном. Вот и в журналах посетителей и приема-передачи смены нет никаких записей ни о посетителях, ни о происшествиях.

Пришлось выяснять на более высоком уровне, кто же взял печать из моего сейфа. Я позвонил начальнику службы безопасности, тому самому Николаю Борисовичу, который делал для меня компрометирующие Лену снимки. Оказалось, что он проводит выходные с семьей на даче. Он выслушал меня спокойно, пообещал немедленно разобраться и перезвонил через четверть часа, после того, как опросил по телефону охранника, дежурившего вчера.

Новость, которую я услышал от Николая Борисовича, неприятно удивила меня. Оказывается, вчера вечером, в то время, когда я был в гостях у радиоведущей, в мою контору приходила Лена. Она сказала охраннику предыдущей смены, что я попросил ее взять кое-какие вещи из моего кабинета. Причем, кабинет она открывала и закрывала ключами, которые, якобы, ей дал я. Пробыла Лена в кабинете около получаса, потом вышла с большой сумкой.

Меня возмутило, что в нарушение всех инструкций, мне не только не позвонили для подтверждения якобы моих распоряжений о допуске жены в мой кабинет, а даже полагающуюся запись в журнале на охране не сделали. И я высказал Николаю Борисовичу все, что в тот момент подумал о деятельности службы безопасности, окончательно испортив отставному подполковнику дачный отдых. Еще я попросил его немедленно приехать в контору лично для расследования инцидента.

Я был подавлен и мучился вопросом, что же еще взяла Лена из моего кабинета? Когда я открыл ящик стола, то расстроился еще больше. Учредительных документов на месте не оказалось. Похоже, Лена вместе с печатью унесла и их. И когда только она пристрастилась к воровству? Раньше я не замечал за ней ничего подобного. Даже представить такое не смог бы.

Я всегда считал жену порядочным человеком, во всяком случае до недавнего времени, до того момента, как начальник моей службы безопасности не положил на стол передо мной фотографии Лены в объятиях любовника. Я знал, что она не честна со мной в личной жизни, подозревал, что жена обманывает и изменяет. Но я не мог даже предположить, что ее морально-нравственное падение еще ниже. Хорошо еще, что накануне я забрал из сейфа последнюю пачку наличных денег. А то Лена, наверное, и деньги украла бы. Боже! Как же она опустилась!

И все-таки мне не хотелось верить, что Лена докатилась до воровства. Я попытался придумать для ее поступка какие-то оправдательные мотивы. Но, не придумав ничего логичного, позвонил несколько раз жене на мобильный. Лена, как обычно, меня игнорировала и на мои звонки упорно не отвечала. Я не знал, где искать свою жену. Мы больше не жили вместе и поссорились окончательно, но юридически Лена все еще считалась моей женой.

Глава 17. Расследование

Пока начальник службы безопасности добирался с дачных просторов, я попросил охранника Михаила Михайловича, связаться с тем его коллегой, кто дежурил вчера, и попросить того незамедлительно подойти в контору.

Примерно через час пришел бывший сержант милиции Витя, недавно уволившийся из органов внутренних дел по причине низкой зарплаты и пристроившийся в охрану, где платили больше, а риска и нервотрепки было значительно меньше. Он подтвердил, что вчера приходила моя жена, и он ее впустил в мой кабинет. Я ничего ему не сказал. Ведь у охранников есть непосредственный начальник, с которого я и намеревался спрашивать.

Через полтора часа подъехал Николай Борисович. Как только он переступил порог офиса, то сразу, мельком просмотрев журналы в караульном помещении, набросился на Витю. Седой подполковник брызгал слюной и матерился по-военному жестко. Охранник же с виноватым видом молчал, опустив глаза. Другой охранник, с которым я уже пообщался сегодня на тему произошедшего инцидента, молча взирал на моральную экзекуцию.

Я позвал Николая Борисовича в свой кабинет и не стал еще раз выговаривать ему за случившееся. Вместо этого я указал подполковнику на кресло рядом с собой, и предложил вместе просмотреть записи камер видеонаблюдения за вчерашний вечер.

Видеозапись была черно-белой и беззвучной, но привязанной ко времени. На записи было совершенно ясно и четко видно, как Лена подошла к крыльцу в половине девятого и позвонила в дверь. Охранник, действуя, согласно инструкции, вышел из караульного помещения к двери и, открыв ее, попросил Лену предъявить пропуск. Она показала ему паспорт. Охранник снял цепочку, распахнул дверь, и Лена спокойно прошла в контору. Затем последовал ее короткий диалог с охранником. По-видимому, Лена просила выключить сигнализацию в моем кабинете. Потом она прошла в кабинет, открыла его своими ключами и пробыла внутри 28 минут. Потом она заперла мой кабинет, попросила снова включить сигнализацию, попрощалась с охранником и ушла с большой клетчатой сумкой в руке. Хотя входила только с маленькой дамской. Я узнал клетчатую целлулоидную сумку на молнии. Она валялась в сложенном виде у меня на работе в шкафу для одежды. Вот и пригодилась. Воровке.

Внутри моего кабинета камер не было, и что Лена делала внутри почти полчаса, оставалось загадкой. Хотя понятно же: она искала учредительные документы фирмы, чтобы нагло их спереть. Какой же я дурак! Надо было дать строгие указания охране не пускать мою жену без меня ни при каких обстоятельствах!

А ключи у нее действительно были. Ведь запасная связка всех ключей, в том числе и от сейфа, хранилась у нас дома. Я вспомнил, что даже не подумал забрать ее, когда уезжал на дачу после ссоры. Наверное, был в состоянии аффекта, и мозги мои в тот момент временно атрофировались на нервной почве. Вот и результат. Злость закипела во мне. Больше, конечно, на себя самого. Я проорал безопаснику:

– Что же это ваш кадр ее пустил и даже не позвонил мне!

Николай Борисович взглянул на меня удивленно и спокойно возразил:

– Охранник действовал по инструкции.

– Это где это такая инструкция, чтобы воровку в кабинет директора пускать? – возмутился я.

Наблюдая мои эмоции как бы со стороны, и даже не пытаясь оправдываться, Борисыч проговорил тихо и отрешенно, безразличным тоном стороннего наблюдателя:

– Так ведь, Леонид Антонович, никакого вашего указания насчет ограничения допуска вашей супруги не имелось. Она фигурирует в списках охраны в статусе соучредителя. И охранник был обязан допустить ее на объект и выполнить ее указания.

– Тогда за что же вы ругали этого самого охранника, на чем свет стоит? – спросил я с сарказмом. И добавил:

– Я слышал все ваши многоэтажные выражения в адрес Вити.

– Витя в журнале запись соответствующую не сделал. Вот за это я его и ругал. А больше и придраться не к чему. Мои люди свою службу знают, – твердо сказал Николай Борисович.

– Ну а мне что теперь делать с пропажей печати и бумаг прикажите? – задал я вопрос.

Безопасник посмотрел на меня из-под густых седых бровей колючим взглядом бывалого пожилого человека, умудренного не только сединами, но и большим опытом следственной работы, и ответил:

– А вам, Леонид Антонович, в этой ситуации надо со своей женой разбираться, а не с охраной. Я, конечно, могу вызвать наряд милиции. Они составят протокол, но дело не возбудят, потому что ваша супруга является соучредителем фирмы, а следовательно, в том, что она на время взяла с собой печать и учредительные документы, отсутствует состав преступления.

После слов Николая Борисовича я сник и понял, что во всем виноват сам. Допустил оплошность, не забрал ключи от конторы, когда с женой рассорился, значит, теперь расхлебывай последствия собственной неосторожности и глупости самостоятельно! А больше всего, конечно, винил себя оттого, что в свое время, открывая бизнес, поддался на уговоры Лены и вписал ее в уставные документы в качестве соучредителя своей фирмы.

Глава 18. Учредители

Во второй половине дня, позвонив Ксении и предупредив ее о том, что подписание договора о рекламной компании с их редакцией переносится на понедельник, с чем, впрочем, она сразу неожиданно легко согласилась, я поехал делать дубликат печати. По дороге я продолжал мысленное самобичевание и продумывал варианты дальнейшей реакции на глупую ситуацию, в которой, благодаря поступку Лены, я оказался.

Мне навязчиво вспоминалось лицо жены, отчаянно просящей меня вписать ее в соучредители бизнеса. Конечно, Лена не вложила в бизнес ни копейки. Не имела она и каких-либо полезных для дела связей. Да и вообще, она даже никогда за всю свою жизнь не работала и, выйдя в 18 лет за меня замуж, существовала исключительно на мои деньги. И вдруг, вернувшись в Россию из-за границы, Лена возжелала идти учиться. И ни куда-нибудь, а в престижную Академию бизнеса. И захотелось ей поступать туда в качестве бизнесвумен. Иначе она, по ее словам, боялась показаться смешной «белой вороной». Ведь в Академии бизнеса учатся реальные бизнесмены, серьезные люди, а не скучающие домохозяйки. Так, во всяком случае, убеждала меня Лена.

И, естественно, я внял просьбам моей половины, тем более, что мне было совсем не трудно вписать Лену в учредительные документы моего нарождающегося бизнеса и внести за нее небольшую сумму в уставной капитал. Тогда, полгода назад, я отнесся к этой странной просьбе моей супруги как к очередной обыкновенной женской прихоти, мотивацией которой, на мой взгляд, являлось желание Лены, во что бы то ни стало, пустить подругам пыль в глаза и загнуть перед ними пальцы. Чтобы показать свою крутизну, за которой, на самом деле, не стояло ничего, кроме денег ее мужа, заработанных тяжелым трудом.

В отличие от многих предпринимателей, расплодившихся на нивах дикого внутрироссийского рынка 1990-х, мой начальный капитал не был нажит каким-либо обманом, рэкетом или воровством. Я просто честно заработал на разнице зарплат в России и на Западе, составляющей в начале 1990-х десять и более раз в пользу Запада.

Когда работяга на заводе в России в первой половине 1990-х зарабатывал от 100 до 200 долларов в пересчете с рублевого эквивалента зарплаты, да и тех денег не видел месяцами, потому что их постоянно задерживали нечестные работодатели, другой такой же работяга, подвязавшийся трудиться на примерно таком же заводе, только где-нибудь, к примеру, в Нью-Йорке, получал около 2000 зелененьких бумажек с портретиками американских президентов. Уехав в эмиграцию в 1991-м, я пробыл несколько лет тем самым работягой, работающим на Западе за зеленые бумажки. Мне не слишком понравилась западная ментальность, но зато судьба послала мне шанс заработать нормальные деньги, никого не грабя, а просто честно работая.

Конечно, работать на заводе, имея высшее образование, было не слишком весело, но я и не собирался заниматься этим всю жизнь. К моменту, когда мы с Леной решили вернуться в Питер, я решил, что накопил достаточно, а всех денег мира все равно не заработать. Некоторые старые знакомые и даже родственники, узнав о моем возвращении, крутили пальцем у виска. Но я все-таки верил в лучшее. Потому и открыл свою контору.

С Леной мы поженились за полгода до отъезда. А познакомились за полтора года до этого. Я тогда учился на четвертом курсе института, а она была просто хорошенькой девушкой из десятого класса средней школы. У нас были совместные прогулки в белые ночи, поцелуи на фоне разводящихся мостов и прочие романтические свидания.

Вскоре после свадьбы мы вместе поехали покорять Америку, потому что там жил дедушка Лены. Еще в семидесятые он развелся с ее бабушкой и уехал в Штаты с новой женой, у которой там оказались родственники. К несчастью, дед Лены умер через два года после нашего приезда в доме престарелых в Бруклине, не оставив Лене никакого наследства. Несмотря на это, Лена считала, что я обязан ей до конца жизни. Ведь именно ее дедушка вызвал нас в Соединенные Штаты. Покорял Америку я, трудясь почти без выходных по 16 часов, а Лена, в основном, только бездельничала, хронически скучала и периодически впадала в депрессию. Там, в далеких краях Лена себя так и не нашла. Она не желала ни учиться и ни работать. Английский язык давался ей с трудом. И именно она уговорила меня поскорее вернуться обратно. Болезнь и последующая смерть моей любимой бабушки, и перешедшие мне от нее по наследству квартира и дача в Питере, явились очень удобным поводом для Лены, чтобы уговорить меня вернуться в родной город как можно скорее. Ведь ей так надоело скитаться по съемным квартирам в чужих краях!

Я любил жену и, разумеется, старался ей угодить. Я сначала был очень рад, когда, вернувшись в родной город, она захотела учиться. И очень сожалел потом, что, не осилив вступительные экзамены, Лена сразу сдалась. Вместо того чтобы пойти на подготовительное отделение, взяться за учебу серьезно и наверняка поступить на следующий год, Лена быстро разочаровалась в своей затее. Ей не хватало усидчивости корпеть над учебными материалами. Она забросила книжки и заявила, что больше не желает нигде учиться. Зато пустилась в бесшабашно веселый образ жизни вместе с подругами. Она решила «отрываться».

Когда я пытался возражать, пытался объяснять жене, что ее безбашенные подруги не доведут ее ни до чего хорошего, Лена кричала, что это я виноват, мол, столько лет держал ее в черном теле, а сейчас ей нужна компенсация за все трудные годы, проведенные со мной на чужбине. Она пустилась в бесконечные развлечения. Шоппинг по бутикам, рестораны, салоны красоты и ночные клубы сделались ее привычным образом жизни, а потом, через некоторое время, Лена докатилась и до адюльтера.

И вот теперь я не узнавал свою жену. Ее странные поступки, совершенные уже после возвращения из эмиграции, мой разум отказывался объяснять какой-либо логической схемой.