Текст книги "Призраки в горах"

Казарма погрузилась в сон. Умаявшись на работе во время воскресника, солдаты быстро притихли на своих койках. Дыхание спящих людей, тихое, как шелест ветра в траве, едва угадывалось.

Олег поплотнее закутался в одеяло, постарался расслабиться, но сон по-прежнему не шел к нему. Почему-то вспомнился лазарет, недели, проведенные там, провалы в беспамятство и дурноту. И словно поймав то ощущение, организм теперь отказывался успокаиваться: не было никакой возможности уснуть.

Мысли как-то произвольно остановились на кровавых эпизодах боя в горах на высоте 2201. Вспомнились лица и голоса малознакомых тогда еще боевых соратников Шухавцова, Кудреватова, Муравьева, погибших в своей первой схватке с врагом. Вслед за ребятами из темноты выплыли отъевшиеся физиономии четверки душ – манов, хотевших зарезать Олега на пологой террасе высоты, их изъеденная оспой кожа, всклокоченные густые бороды, глаза без признаков духовной жизни.

Бестужев почувствовал нарастающую горячую волну страха и злости, что охватила его тогда. Это было как отголосок, как далекое эхо, но все же кровь запульсировала быстрее, застучало в висках, тихо заныл свежий рубец на ноге. Вновь, с отчаянием и болью за погибших десантников, Бестужев начал непроизвольно сравнивать их – душманов и наших ребят.

«Постой, – остановил он сам себя, – не зарывайся. А разве можно одну человеческую жизнь считать достойнее другой? Ведь у каждого из нас только одна, и каждый ею дорожит. Разве вина этих грязных и бородатых муджахедов, что они родились именно на этой земле и именно в этих условиях, что отцы и родственники погрязли в долгах у баев и теперь дети платят за эти долги кровью? Разве виноваты они в том, что сызмальства почитали коран, потому что никакой другой науки здесь нет, что усвоили быт и обычаи своих предков?

Ну ладно, ладно, – осадил он сам себя, – не надо устраивать дискуссию с самим собой после отбоя. Спи-ка лучше».

Он перевернулся на бок, поудобнее устроился на подушке, вслушиваясь в мерное дыхание Лехи. Оно было тихое, как легкая утренняя волна, набегающая на песок. Если удастся войти в его ритм, наверняка сон тут же одолеет и его, Олега.

Где-то далеко прокукарекал шальной петух, перепутав время. Отчетливо и ясно доносился стрекот цикад, и это были единственные звуки. Казарма словно растворилась в сне, затихнув и замерев. Вдруг вспомнились рассказы ребят в госпитале, как «духи» снимали заснувших часовых, как вырезали их ночами.

Слева раздался какой-то глухой звук. Тихий, но достаточно резкий, чтобы не быть случайным. Бестужев насторожился, сдерживая моментально участившееся дыхание, оглушаемый биением собственного сердца. Настороженно вглядываясь, он через мгновение различил в казарменной темноте пригнувшуюся фигуру, продвигавшуюся по проходу между койками. В тот момент, когда Олег уже был готов вскочить, он узнал рядового Рощупкина. Мифоня осторожно пробирался к выходу из комнаты.

– Мишка! – шепотом окликнул его Олег. – Ты далеко?

И в этот момент Бестужев заметил, как в руках у того что-то прямоугольно блеснуло.

Рощупкин замер и чуть вздрогнул от неожиданности. Покрутив головой, он наконец заметил Олега.

– Да вот, товарищ сержант, – замялся Рощупкин. – Когда вернулись с воскресника, сразу дали отбой. А мне незачем перед офицерами своей игрушкой сверкать, – он говорил свистящим быстрым шепотом. – А тут лежал, лежал, уснуть не могу. Решил все-таки проверить магнитофончик.

Олег вспомнил счастливое лицо Рощупкина, когда тот, нарушая устав, вырвался на базар и купил у торговцев небольшой магнитофон. Конечно, вполне можно понять состояние Мифони – руки у него, наверное, давно чешутся проверить покупку. А ну как, в самом деле, обдурили его? На базаре маг работал, а с собой батареек ему не дали. Будет ли действовать машинка от сети – неизвестно.

– Я в ленинской комнате, товарищ сержант, если вы не против, а?

– А наше напряжение подойдет?

– Подойдет, я уже все изучил.

– Ну, давай, – разрешил Олег. – Только не шуми, слушай потихоньку.

Когда пригнувшаяся фигура Мифони скрылась за дверью, Олег снова перевернулся на бок и тут с особенной ясностью ощутил, что сна нет ни в одном глазу. Представилось, как хорошо устроится сейчас Миша Рощупкин в ленинской комнате со своим новым магнитофоном, послушает кассеты, может быть, даже припас «Аквариум»…

Рядом шумно заворочался и засопел во сне ефрейтор Леха Седугин. «Наверное, бой приснился», – подумал Олег и сочувственно посмотрел на товарища. Седугин здоровенный парень, отлично владеющий боевым самбо, да и солдат он, что называется, стреляный, тертый в боях. Ефрейтор уже многое успел повидать за время службы в Афганистане, и кто знает, что именно из увиденного снилось ему сейчас в тревожном сне…

Глянув на Седугина, Олег осторожно слез с кровати, надел обувь на босу ногу и вышел в коридор. Здесь слегка сквозило холодком, и он пожалел, что не оделся полностью. Ленинская комната находилась рядом. Музыки оттуда не было слышно – наверное, Мифоня еще копается с проводами или, в самом деле, ему подсунули сломанную технику?

Олег подошел ближе к двери, и в эту минуту из-за нее послышались тихие, мелодичные звуки. Выходит, Рощупкин не прогадал, приобрел дельную вещь. Это хорошо. Теперь у ребят будет еще один магнитофон, как-никак веселее. Взявшись за ручку, Олег повременил, прислушиваясь к записи и пытаясь на слух определить, советская или зарубежная играет музыка. Звук был тихий, разобрать слова практически невозможно.

– Работает, не работает, болтуны… – послышался голос Мифони.

И тут же вдруг грохнул взрыв.

Рывком открывшаяся дверь сильно ударила в плечо, из комнаты повалил дым, внутри что-то горело. Раздался дикий вопль. Слыша, как за спиной моментально вся казарма пришла в движение, Олег рванулся вперед, в дым. Справа на стене горел стенд, под ним занялся стол с остатками магнитофона. Огонь туманно просвечивал через густую пелену, заполнившую комнату. Дым ел глаза, саднил в горле. Нащупав в темноте неподвижное, обмякшее тело Рощупкина, Олег приподнял его и потащил к выходу.

Глава четвертая

К середине ночи в комнате стало совсем душно. Огонь в железной печке горел непрерывно, с потрескиванием, поедая перекрученные иссушенные поленца. Зимы в горных кишлаках холодны – много нужно дров. А на такой высоте растет только кустарник. Найти драхт [29]29
  Драхт – дерево (пушт.)


[Закрыть] – большая проблема, даже прихотливая сарва [30]30
  Сарва – арча (пушт.)


[Закрыть] поднялась высоко в горы, подальше от человека. Людям Юсуп-бая порядком пришлось попотеть, нелегко давалась рубка корявых крепких стволов и перевоз их к резиденции Башир-хана на вьючных шутурах [31]31
  Шутур – верблюд (пушт.)


[Закрыть] по кручам и осыпям Бадахшанских гор.

«Нарубить и привезти дрова, – рассудил Башир-хан, – самая лучшая работа для сброда Юсуп-бая, воевать им так никогда и не научиться!» Вспомнив, как бездарно начали обстрел автоколонны советских грузовиков люди Юсуп-бая, он резко нахмурился и посерел лицом. Это у Башир-хана была незажившая рана. Казалось бы, чего проще: заклинить движение передних и последних машин, подавить огнем – и сарбазы в руках. Но нет, какому-то удальцу захотелось похвастать умением метко стрелять. И вместо внезапной атаки по флангам они открыли бездарную пальбу по грузовику с солдатами. Только благодаря Аллаху удалось вырваться из того каменного мешка.

Хан поднялся и резко направился к двери. Жена-пуштунка бросила на него встревоженный взгляд из-под длинных смоляных бровей, замерла возле стопки сложенных одеял и подушек.

Пройдя через две комнаты с доверенными и охраной, Башир-хан вышел во двор за виноградниковые подвесы. Повсюду при его приближении приподнимались разместившиеся с шутурами и асбами [32]32
  Асб – лошадь (пушт.)


[Закрыть] люди из охраны Рахманкула. Башир-хан не любил, но уважал густо заросших бородами, чернооких и молчаливых узбеков Hyp Али – удачливого помощника Рахманкул-бека. На них всегда можно было положиться. «Однако, – вдруг снова с яростью и злобой вспомнил он, – даже боевики Hyp Али не смогли выбить из окопа в горах пуле-метчика-шурави! Проклятое невезение! Столько военных неудач за один только день. И плата за все – хрустящий журнальчик с блестящими фотографиями на обложке. И, конечно же, виной всему эти иностранные спецы, соблазнившие меня на авантюру… Воистину, сам Аллах покарал их за вероломство!»

За виноградником начинался короткий пустырь, в ложбинах которого широкими полосами белел снег. Метрах в пятидесяти снег круто уходил вниз, там начиналась небольшая лощина. Хорошая, удобная лощина, если придется спешно покидать кишлак.

Кишлак был вотчиной его двоюродного дяди Камалуд-дина Раджая. Это место хан помнил еще мальчишкой, его отец всегда дружил с Раджаем, часто заезжал к нему в гости. Шахид [33]33
  Шахид – погибший (пушт.)


[Закрыть] Камалуддин Раджай был истым муджахедом, ревностно чтившим коран. И, несмотря на то, что в его кишлаке не было масджега [34]34
  Масджег – мечеть (пушт.)


[Закрыть], он всегда имел муллу, чтобы народ знал грамоту, чтил своего бога и законы, не забывал обычаи предков. Раджай, отчаянный смельчак, не щадивший своей жизни ради дела, погиб смертью храбрых в первый же год войны. Башир-хан и в детстве, и сейчас стремился подражать его храбрости. Но, в отличие от дяди, Башир усвоил и другую мудрость. Недаром говорят: «Поступать прямо и говорить правду просто. Но настоящий мужчина не должен искать простой дороги».

Где-то здесь, в глубине виноградника, должна находиться небольшая скамеечка. Было время, он любил сиживать на ней, глядя на далекие горные гряды, неровные перевалы и островерхие снежные пики на фоне небесной голубизны. Как много времени прошло с тех пор! Уже глядит на Мекку [35]35
  Могилы в Афганистане роют обязательно с севера на юг, умершего кладут на бок, лицом на запад, где находится святое для каждого мусульманина место – Мекка.


[Закрыть] Раджай, а по стране гуляют полчища нечестивых иноземцев. Но что происходит с людьми, с верой, с законами предков? Многие из тех, что воюют в его формировании, похоже, делают это только из страха.

Башир-хан глубоко вдохнул холодный горный воздух и надолго остановил взгляд на небе. Потом сделал еще несколько шагов, наткнулся на скамеечку. Рука нащупала рассохшиеся, потрескавшиеся доски. Осторожно присев на скамеечку, убедился, что она еще крепка.

В отдалении, в винограднике, копошилась охрана, не смея подходить к хану. Инженер недовольно повел бровью – демонстрируют свою бдительность, хотя на самом деле охрана должна быть незаметной ни для глаза, ни для уха!

Подняв голову к ночному небу, он сложил в молитвенном жесте ладони, автоматически прошептал про себя фарз [36]36
  Фарз – часть намаза, молитва на имя Аллаха.


[Закрыть] и уаджеб [37]37
  Уаджеб – молитва из корана.


[Закрыть], хотя время намаза [38]38
  Намаз – ежедневная молитва, совершаемая пять раз в день.


[Закрыть] еще не наступило. Небо простиралось перед ним, огромное, как вера Мухаммеда. Звезды сияли ясно, лишь изредка мерцая. И то ли ночная прохлада стала добираться до него, то ли лучи далеких светил коснулись его души, Башир-хан почувствовал, как по всему его телу прошел колючей волной озноб. Это сразу погрузило его в жгучее преклонение перед мощью небес.

– Аллах-акбар, – тихо прошептал он, совершая жест омовения и прикрывая глаза.

Где-то там, в неизмеримой и черной дали светит его звезда, его проводник по жизни. Ее блеск затерялся среди алмазных россыпей Млечного Пути и холодных галактик. И только астролог сможет отыскать на небе созвездие Льва, в котором светит его путеводная Альджабах [39]39
  Альджабах – название звезды.


[Закрыть].

На небе, рисуя длинные резкие прочерки, один за другим сгорели два метеорита. Приняв это за добрый знак, Башир улыбнулся и кивнул самому себе. Он вспомнил, как несколько лет назад в Пешаваре познакомился с известным звездочетом и попросил вычертить ему гороскоп. Старец был красив той строгой и простой красотой, что отличает настоящих служителей Аллаха: седина выбелила ему голову и бороду, и только горящие как уголья глаза своим черным блеском говорили, что дух его еще молод и силен.

Передавая через некоторое время Инженеру его гороскоп, астролог чуть склонил голову.

– Ты великий человек, Башир-хан! – сказал он. – Ты живешь не под планетами, как обыкновенные люди. Твоей судьбой повелевает могучая и страшная Альджа – бах, вошедшая в соединение с Офетопом [40]40
  Офетоп – солнце (пушт.)


[Закрыть]… Но помни, что неукротимая энергия, страсть и умение преодолевать любые препятствия, каковы бы они ни были, даруются тебе Альджабахом, дабы ты умел прославлять дело Мухаммеда и свершать волю Аллаха. Как только ты начнешь заботиться о собственном благе и богатстве, забывая простых мусульман, жди ужасающих катастроф, а в особенности поражения от огня, пожаров и огнестрельного оружия.

О многом рассказал старец-астролог – и о семье, и о денежных делах, и о болезнях. Отказался только наотрез говорить о сроке смерти. Как ни настаивал Башир-хан, звездочет был непоколебим, повторяя, что рождение и смерть зависят только от воли Аллаха. С тех пор прошло уже несколько лет, сбылись предсказания о ранении и наследстве, убедив хана в правдивости языка звезд.

Неотрывно глядя на небо, он вдруг заметил блестящую движущуюся точку спутника и почти сразу же еще одну, бегущую перпендикулярно первой… «Интересно, чьи это, – подумал Инженер, с отвращением глядя на них, – американские или советские?»

Раздражение взрывной волной вскипело в нем: да будут прокляты обе жадные сверхдержавы, не дающие покоя всему остальному миру. Поглядеть только, даже небо они испоганили себе на потребу, исполняя волю Сатаны. Даже у звезд теперь нет покоя, и там не сыскать девственной чистоты.

В сердцах Башир сплюнул на снег под ноги и сдвинул густые брови. Что говорить, иностранцев он не любил всей душой. Слишком уж много их появилось в последние годы в Афганистане. Конечно, американцы помогают воинам ислама, но их намерения совершенно прозрачны: все это они делают лишь в пику русским и при удобном случае сами бы не побрезговали закабалить маленькую страну.

Пролетавшие в небе спутники напомнили о том, что нет мира и спокойствия на земле отцов. Башир-хан снова ощутил в груди огонь ненависти к иноверцам, жажду священной борьбы и порывисто поднялся со скамьи.

Один из домиков для гостей в саду Камалуддина Раджая занимал Рахманкул-бек со своими головорезами. Направившись в его сторону, Инженер еще не знал точно, для чего он идет туда. Однако неясно чувствовал желание каких-то действий, какого-то решения. Наверное, это лучи Альджабаха вновь вели его судьбу.

У самого дома из темноты при его приближении выступили два высоких муджахеда с автоматами наперевес. Однако, узнав начальника, они почтительно расступились, нырнули в тень. Башир-хан резко открыл дверь и прошел в большую, скудно обставленную комнату, освещаемую в этот ночной час только светом огня небольшой железной печки. После горной свежести в нос ударил спертый человечий дух, запахи шерсти, сырой и старой кошмы. Скривив лицо, Башир-хан быстро прошел первую комнату, брезгливо перешагивая через распростертые на полу спящие тела. Рахманкул оказался в последней, третьей комнате, он еще не спал. На маленьком полотенце были набросаны недоеденные куски чапати [41]41
  Чапати – лепешка (пушт.)


[Закрыть]. Рядом миска, где в растопленном золотистом жире плавала баранина, тут же чайник и пиалы. Кроме Рахманкул-бека в комнате возлежал на подушках Hyp Али с двумя джигитами. Несмотря на обычай, они не разулись при входе, бросили свои сапоги прямо в комнате, оружие, чалмы и верхняя одежда тоже валялись на полу. Перед каждым лежали скорлупки джауса [42]42
  Джаус – грецкий орех (пушт.)


[Закрыть] и пастэ [43]43
  Пастэ – фисташки (пушт.)


[Закрыть].

Сам Рахманкул-бек, видимо, забыл о своем высоком происхождении, сидел перед этими людьми, раздевшись до пояса. На его левой руке, почти у плеча, виднелась перевязь тавеса [44]44
  Тавес – листочек с молитвой, амулет, завязываемый на руке.


[Закрыть]. Слава Аллаху, здесь хоть не воняло так, как у простолюдинов. Но все равно Башир-хан почувствовал раздражение.

– Назафат джюза имон аст! [45]45
  Назафат дзюза имон аст! – Чистота – часть веры! (мусульманская пословица)


[Закрыть] – резко сказал он, неприязненно поглядывая на людей Hyp Али.

Рахманкул сделал короткий жест рукой, и те, мгновенно поднявшись, быстро удалились.

– Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине, – продолжил Башир, даже не поворачиваясь в сторону Hyp Али, и только краем глаза отметил, что смущенный боевик тоже исчез за дверью.

– Чем я вызвал раздражение благородного и храброго Башир-хана? – в тоне Рахманкула, кажется, слышалась только почтительность. – Может быть, вы поедите с нами?

– Нет! Ташакор! – Инженер резко отодвинул от себя предложенный кусок чапати. – Я сыт, слава Аллаху!

Башир-хан продолжал чувствовать внутри гнетущее раздражение, искал его причину и в то же время злился на Рахманкула за грязь в жилище.

Тот молчал, изредка бросая косые взгляды на своего начальника. Конечно, ему интересно, зачем среди ночи Башир-хан удостоил его визитом. Может быть, провинился кто-то из джигитов?

– Сидите, объедаетесь без дела, – гнев прорвался в тоне Инженера. – Дни идут за днями, а все только едят и спят. Скоро из тигров муджахеды превратятся в кротких ягнят.

– Мои люди как никогда полны решимости и отваги, – тихо ответил узбек, наконец-то натягивая на свой плотный волосатый торс рубаху.

– Хочется верить. Однако их зубы и желудки пока что страшнее, чем их автоматы. И пугаются их не сарбазы и шурави, а местные козы да овцы.

– Мои люди не зря едят твой хлеб, уважаемый Башир-хан, – тон Рахманкул-бека по-прежнему был выдержан.

И это тоже раздражало Инженера, он все больше уверял себя в том, что его нарастающий гнев вызывает именно бездействие солдат ислама. И еще тем, что Рахманкул, кажется, вполне доволен такой беззаботной жизнью. Ну, погоди, хитрая узбекская гюрза, ты у меня попотеешь! Что-то затянулся для тебя отдых. Пользуешься тем, что в горах еще лежит снег, а в долинах, между прочим, уже набухают почки! Вспомнив о надвигающейся весне, Башир-хан вдруг почувствовал озарение: у него моментально созрел план замечательной по дерзости и эффекту операции. Гнев разом прошел, уступив место уверенности и решительности.

– Хватит спать, – Башир-хан встал, резким движением словно отмел перед собой преграду. – Немедленно готовь своих людей, бек.

– Воин может только радоваться, когда предстоит борьба, – нейтральным тоном ответил узбек, искоса ощупывая взглядом начальника.

– Джигиты Музафар-шаха, как тебе известно, недавно совершили удачную вылазку, и в моем распоряжении теперь два грузовика с амуницией шурави. Приближается науроза, и мы должны отметить этот праздник! Слушай меня внимательно. К празднику люди потянутся в долину, в последнее время что-то стали забывать, что идет война. Ты напомнишь им об этом.

– Что мне надлежит делать?

– Оденешь своих людей в советскую форму и слегка попугаешь людей в долине.

– Воевать с мирным населением?

– Не перебивай меня! – вскипел Башир-хан. – Твои люди должны изобразить театр, на праздник у всех будут деньги и вещи. На дороге твои люди должны будут только грабить их, понимаешь? Я много раз предупреждал о мародерстве советских солдат, так пусть теперь они увидят это, пусть почувствуют на своих шкурах. Но учти, – вдруг понизил он тон, – .никаких смертей, никаких убийств! Вы должны будете просто собрать деньги, ценности и все. Потом уничтожите форму, переоденетесь и вернетесь. С вами я пошлю своего человека с фотоаппаратом. Тебе ясно?

Рахманкул-бек сложил руки и склонил голову в жесте повиновения.

– Все будет исполнено, как вы приказали, мой господин. Можете не беспокоиться!

– Ну то-то! – он поднялся и направился к двери, на ходу неприязненно отряхивая с чапаха скорлупки пастэ. – Народ должен понять, что всем сообща необходимо бороться с русскими. Хватит отсиживаться по углам.

Пока шли к центру городка, Олег вдруг с особенной ясностью ощутил, что пришла весна. Это чувство появилось внезапно и остро, как нежданно возникший резкий запах.

На утреннем построении лейтенант Чепайтис объяснил им, что сегодня несколько взводов будут направлены в город по просьбе царандоевцев. Недавно проснулись от зимней спячки засевшие в горах душманы. Дважды за последнюю неделю ими совершались нападения на автоколонны, в том числе и военные. Местные власти опасаются, что, воспользовавшись большим праздником наурозы, «духи» постараются организовать беспорядки в Нурджабаде.

И вот теперь Олег во главе отделения вместе с отделениями Уразбаева и Гришина двигались в сторону базара. Истоптанная улица пылила, на земле тут и там сидели ребятишки, бросавшие взгляды на солдат и автоматы, в их черных круглых глазенках сверкал интерес. Из дворов выходили празднично наряженные афганцы в своих мешковато сидящих хламидах, с яркими, выходными чалмами: кто побогаче – в шелковых, кто победнее – в простых, полотняных. На лицах – улыбки, утопающие в густых бородах, у некоторых – настороженные взгляды.

Олег уже достаточно хорошо понял, что любой из тех, кто готов прикладываться щекой к щеке, может оказаться маскирующимся врагом. У душманов нет ни постоянной тактики, ни обязательной формы, ни дисциплины. Как говорили ребята, уже прослужившие приличный срок, тактика «духов» – «проквакал – ив тину». Спрятал свою автоматическую винтовку – и вот он уже добропорядочный дехканин, труженик и мирный человек.

На улицах встречались в основном мужчины, если и показывались женщины, то редко и в чадрах. Молодые парни носили странные чалмы с длинно свисающим почти до самых колен шлейфом. Видно, это прихоти молодежной моды. Старики носили чалмы, как правило, белого цвета. Мужчин среднего возраста было сравнительно мало – Апрельская революция и гражданская война не прошли бесследно, каждый дом, каждая семья имели своих шахидов – погибших. Рассказывали даже, что в последнее время появилась в горных кишлаках курьезная привычка – когда приходили отряды царандоя, на дверях вывешивались фотографии тех, кто ушел воевать за народную власть, когда же появлялись душманы – фотографии тех, кто был в мятежных бандах.

Время от времени в поле зрения попадали огромные раскидистые деревья абрикоса, и Олег внутренне замирал от восторга. Зрелище было неповторимым, ему не было аналога в средней полосе: вокруг еще голая земля, ни травы, ни листьев на деревьях, а на кряжистых, темных, растрескавшихся ветвях абрикоса распустились крупные и нежные бело-розовые цветы. Олег вспоминал родное Подмосковье, дачу Константина с цветущей черемухой и яблонями. Но те деревья имели более гладкую, обтекаемую крону, да и цветы появлялись не раньше листьев. На черную землю рядом с цветущими абрикосами падали, медленно кружась, лепестки, воздух был напоен ароматом, звенел от пчел.

Среди мужчин попадались носившие чалмы, завязанные сбоку странным пышным бантом. Это смотрелось смешно, но люди, кажется, были уважаемые и достойные. Вдруг подумалось, что не менее комично для нас смотрятся и мужчины-шотландцы в юбках, но для них это – вполне нормально.

Солнце начинало показывать свою силу, припекать плечи. Весна властно вступала в свои права. И, наверное, правы афганцы, празднуя наступление нового года тогда, когда природа просыпается после зимней спячки.

Олег ловил глазами низкий, трепетный и быстрый полет ласточек, смотрел, как они присаживаются на веревки рядом с домами и у дороги. Было что-то странное, несуразное и милое в их птичьей внешности: маленькая гладкая головка и тельце словно из мягкого черного бархата, отливавшего синим, остренькие крылышки и раздвоенный хвост. Тут, казалось, вообще место, где сочетается несочетаемое – легкокрылые ласточки и старики с бантиками, корявые, дряхлые деревья с нежными, будто чужими цветами…

Ласточки, щебеча, вспархивали с веревок, стайками рассаживались вокруг арыков и луж, погружая клювики в мутную воду, и улетали с маленькими кусочками глины. Для них весна означала строительство. Олег подумал о том, когда же наступит настоящая весна для всего афганского народа, когда люди здесь смогут спокойно вздохнуть, займутся домашними делами, начнут отстраивать разрушенное за время братоубийственной войны.

Краем уха он ловил разговоры и взрывы смеха в отделениях, думал о том, что зима здесь прошла слишком быстро. Хотя вряд ли можно назвать зимой это межвременье, когда выпавший ночью снег стаивает днем, превращаясь в грязь, и тогда мечтаешь о русской зиме с ее морозной чистотой, бодрящим свежим воздухом. А здесь набрякшие тучи только обещали вечно, но никак не могли разродиться настоящим снегом или дождем. И снова – пыль, сухость, выжженные метелки трав и соленый налет на губах и в горле…

Базар большой, людей много. Наверное, не только из близлежащих кишлаков, но и из дальних приехали торговцы. Висел громкоязычный азиатский гомон с редкими гласными, со странными горловыми звуками «к» и «х», мелькали дети в ярких платках. Доносились звуки бубна и труб.

Перед базаром десантники разделились на двойки и разошлись. Олег был в паре со Степаном Рязановым, медлительным, улыбчивым парнем, выглядевшим внушительно и солидно, несмотря на свои девятнадцать лет. Рязанов – крепкий, подтянутый, был большим знатоком боевого самбо, приемы его были просты, но сокрушительны. Олег уже не раз пробовал спаррин-говать с ним, получая удовольствие от выражения лица Степы, когда мягко выскальзывал из-под самого его носа в низких и мягких ходах. После нескольких дружеских поединков Рязанов изъявил страстное желание изучать кунг-фу, но пока что не было достаточно времени для таких занятий.

Они протискивались в толпе, то и дело настороженно посматривая по сторонам. Праздник был для афганцев, это они могли веселиться и танцевать, сидеть в чайханах, торговаться в рядах и дуканах, а для советских солдат шел обыкновенный день службы со своей задачей. Слава богу – не боевой.

Олег плечом почувствовал успокаивающую тяжесть автомата, «броник» тоже добавлял уверенности в себе, по крайней мере, не ударят ножом со спины, что здесь было в порядке вещей.

Миновав приземистое здание чайханы, они подошли к торговым рядам. Купцы сидели прямо на земле, расстелив кошмы и куски брезента. Не было ни скамеек, ни столов. Прямо на ткани были насыпаны полуметровые горки риса и пшеницы, кураги и сушеного винограда, арахиса, фисташек, грецкого ореха, хорошо перенесших зиму яблок и гранат, длинные связки лука, чеснока, мешочки с перцем и пряностями, толченые сушеные помидоры, длинные колбаски нанизанных на тонкую бечеву плодов инжира. Тут же, в редкой тени цветущего дерева, стояли ослики и верблюды, навьюченные тяжелыми мешками из суровой ткани. Чуть в отдалении жарился шашлык и плов в огромном базарном казане. Его ароматный запах разносился над головами прохаживавшихся по площади людей, привлекая и маня. Рядом стояли продавцы лепешек, чьи еще горячие чапати были тщательно завернуты во влажные тряпицы. Продавцы, сидя на корточках и сложив руки на коленях, громко расхваливали товар, подзывали к себе. Те, кому повезло с покупателями, уже громко торговались, спорили, скороговоркой произнося слова и возбужденно размахивая руками.

– Ну и народ, – качал головой Рязанцев, глядя на такую торговлю, – как посмотрю на них, так и кажется, что каждый второй плут или надувала. Смотри, как глаза у них бегают.

– У каждой нации взгляды и обычаи свои, – передернув плечами, ответил Олег. – Они живут по своим законам.

– И воюют тоже, – быстро сказал Степан. – Наши спины у них всегда на виду. За каждого нашего убитого – денежки. Все продается, все покупается. Ну, Восток…

– Что это там? – Олег глазами показал на большую группу афганцев, сгрудившихся рядом с розовым персиковым деревом. Люди там азартно кричали, хлопая друг друга по плечам.

– А ну-ка, посмотрим, – Степан поправил ремень автомата на плече и стал протискиваться сквозь довольно плотную толпу.

Пробираясь за ним, Олег в то же время успевал посматривать вокруг, то и дело ловил на себе взгляды бородатых мужчин. Видя форму «командос», как здесь называли десантников, некоторые обрывали торговые перепалки на полуслове или, наоборот, что-то начинали кричать и радостно размахивать руками. Чувствуя постоянно себя как бы в центре всеобщего внимания, Олег ощущал странную неловкость, словно был игроком спектакля и забыл свою роль и слова. Но он старался держаться молодцом, сохранять уверенное выражение на лице, не опускать взгляда. Степан, по-видимому, привык уже к подобным условиям, вел себя по-свойски, отмахивался от чересчур назойливых торговцев, хохотал во все горло, видя улыбки.

Подойдя к шумной толпе, они заметили уже стоявших там ребят из отделения Уразбаева – рядовых Соловьева и Терещенко, подошли к ним. Оказалось, что в честь праздника здесь по обычаю мужчины меряются силой. Борцы стояли в круге, набычившись и схватив друг друга за пояса. Они топтались босиком в пыли, то неподвижно, то вдруг начиная быстро перебирать ногами. Возбужденные зрители громко подбадривали их, взмахивая руками. Первые ряды сидели прямо на земле, остальные стояли, задние залезли на росшие вокруг чинары. Перед «командос» почтительно расступились, давая возможность пройти вперед.

– Что тут у вас происходит? – по-русски громко спросил Рязанов, и афганцы, явно робея, ответили: «Пахаевани! Пахаевани!» [46]46
  Пахаевани – афганская национальная традиционная борьба на поясах.


[Закрыть],»Хош амадит!» [47]47
  Хош амадит! – Добро пожаловать! (приветствие, произносимое при встрече и прощании) (пушт.)


[Закрыть].

Рязанов, Соловьев и Терещенко быстро оказались в первом ряду, обменивались впечатлениями о схватке на поясах и ее правилах. Олег встал рядом, дружелюбно кивая окружавшим их афганцам. Те ответно улыбались.

Когда один из борцов оказался на земле, собравшиеся взорвались криками одобрения и недовольства, каждый считал своим долгом так или иначе отреагировать на окончание поединка. Победитель гордо прошел по кругу, не без гордости посматривая на горожан. Он был без чалмы, с мокрым от пота лбом и коротко стриженными черными висками. Зрители вновь пришли в волнение, рядом с десантниками начали что-то говорить на своем языке, показывая в их сторону пальцами.

– Уважаемые, – молодой афганец, коверкая русские слова, протиснулся к солдатам. – Наши люди хочет, чтобы вы боролся с Масуд-баба.

– Ну, Степа, давай вперед, – рассмеялся Терещенко, с силой хлопая его по крепкой мускулистой спине. – Покажи удаль русскую, молодецкую!

– Нельзя мне, – с серьезной миной ответил Рязанов. – Мне товарищ сержант не позволит.

– Почему не позволит? – подключился тут же разбитной Соловьев, оглядываясь на Бестужева и подмигивая. – А мы его попросим разрешить в честь советско-афганской дружбы, во имя укрепления связей двух народов.

– Ну и болтун же ты, – беззлобно и тихо ответил Степан, тоже оглядываясь на своего сержанта и как бы спрашивая разрешения.

Афганцы продолжали упрашивать, борец Масуд подошел поближе, заинтересованно разглядывая возможного соперника.

– Люди очень хочет, ай, можно, бриш [48]48
  Бриш – сержант (пушт.)


[Закрыть]? – парень-афганец теперь уже оказался рядом с Олегом и трогал его автомат просительным жестом.

Вообще-то расставаться с оружием во время патрулирования было нельзя, но рядом все-таки были еще трое десантников, да если принимать во внимание необходимость налаживания контактов с местным населением, о чем так часто говорил им и замполит, и Чепайтис…

– Давай! – вдруг решившись, быстро кивнул Олег.