Текст книги "Начало всех начал"

Грянет 1992 год, и сумма взятого кредита превратится в копейки. Папу безмерно раздует от самодовольства и счастья, тогда как вся страна оденется в траур и оплачет годами копившиеся и внезапно исчезнувшие капиталы.

Оставшись наедине с бабушкой в её каморке, я неожиданно расплакалась: стало жалко себя, одинокую, которая должна пройти трудное испытание самостоятельно. Испытание я выдержала – поступила, доказала… и была счастлива.

Так началась моя жизнь в Москве с бабушкой Верой. После института она всегда встречала меня то блинчиками, то пирожками, и за вечерним чаем посвящала в местные новости, рассказывала о своей жизни.

Была у неё закадычная, ещё с детских лет, подружка. Их завербовали в предвоенные годы ткачихами на фабрику, обе потеряли своих мужей на войне, но Даша ухитрилась принести сыночка в подоле, то ли с осуждением, то ли с завистью повествовала бабушка.

– Ей дали двухкомнатную квартиру, а мне вот эту каморку, потому что не вешалась на мужиков. Вырастила подруга сыночка, оболтуса, который мотается теперь проводником на Дальний Восток, спекулирует, связался с бандюгами, ходит по ресторанам, дома бывает редко, поэтому я пропадаю всё время у неё. Я вас познакомлю: теперь и у меня есть внучка, красавица! – с любовью глядя на меня, заканчивала она свои монологи.

Однажды бабушка в очень возбуждённом состоянии поведала мне за вечерним чаем ошеломляющую новость:

– Женечка, теперь будешь жить одна, а я перееду к подружке. Представляешь, вся страна бедствует, а Дашуткин сын купил себе шикарную дачу на Николиной Горе. Давеча явился к матери с вином, конфетами, да разными деликатесами и объявил, что женился, будет жить на даче. Мол, поздравьте его! Грех-то какой: мать родную не пригласил на свадьбу! Она была у них за границей, хоть расписались они здесь. Зато пригласил в гости на лето, пощипать сорняки на каком-то газоне, пока они уедут отдыхать. А жена у него – дочь какого-то высокого человека. И как это она вышла за такого?

Бабушка даже слов не нашла: ни обормот, ни бандюга не подходили для названия теперь уважаемого человека. Много историй она мне рассказала о себе, о прошлом. Никогда не лезла в мою душу, может быть, видела её насквозь?

Конец пути прервал воспоминания. Москва. Я схватила такси. Подъезжая к дому, увидела крышку гроба, прислонённую к двери подъезда. Не успела. Сердце сдавило болью.

Похоронили мы бабушку, и в душе образовалась ещё одна рана, только свежая. Совесть не давала спать. Уже очень больная, бабушка приватизировала свою квартиру и завещала её мне. В письмах не было особых жалоб, кроме сетований на уходящее здоровье, но в каждом из них она просила поскорей вернуться к ней. С занавешенными окнами и зеркалами я лежала на диване и бессмысленно смотрела в потолок. Мои письма к ней были зачитаны и потёрты, все фотографии стояли в рамочках на прикроватной тумбочке.

Сейчас самое время поехать домой к родным, по которым я очень скучала все эти годы. Но я не могу этого сделать, пока не найду оправдания своему многолетнему обману самых близких мне людей и не отыщу достойного выхода из унижающего меня положения.

Было множество неотложных дел, а я лежала на кровати, совершенно потерянная, плакала и вспоминала. Этого мне нельзя было делать категорически, а мысли всё равно вели в прошлое, которое подсознательно и вернуло меня в Москву.

***

Когда-то, в другой жизни, ещё при поступлении на филфак пединститута, я познакомилась с Олечкой, ставшей моей подружкой на всю жизнь. Она недобрала одного балла на иняз и совершенно равнодушно перешла на мой факультет. Потрясало в ней удивительное для поступающих абитуриентов спокойствие и безоблачное состояние души. Она казалась мне принцессой, которая явилась из сада маленького графства прошлых веков. Её несуетливая нездешность среди столичного динамизма была настолько удивительна, что я очаровалась ею навсегда.

Оля пригласила меня в гости отметить поступление. Жила она с бабушкой Настей, мамой отца, высокопоставленного чиновника МИДа, проживавшего с женой и младшей дочерью в основном за границей, на этот раз в Австралии. Их квартира находилась в известном Доме на Набережной. Бабушка Настя накрыла праздничный стол, который отличался своим ассортиментом от многих столов не только страны, но, думаю, и Москвы.

– Праздновать-то нечего, бабуля: провалилась я на иняз. Теперь буду учиться на филфаке вместе с Женей, – спокойно сообщила Оля неприятную весть.

– Ох, Олечка, как мы скажем это отцу? Сегодня, как всегда, позвонит вечером, спросит, – запричитала баба Настя.

Она отличалась от моей сухонькой бабули пышностью форм, румянцем на белом лице и массой драгоценностей на руках и шее.

– Но ничего, он – голова, найдёт выход из любого положения. – Вмиг успокоившись гордостью за сына она заявила, – Давайте праздновать, мои новоиспечённые студенточки.

Мне стали понятны спокойствие и безмятежность обоих. Их жизнь защищена надёжными стенами, возведёнными отцом. В этом оазисе всегда безоблачное небо, и в них рождаются такие феи, как Оля.

– Ну что сказал вчера отец? – спросила я её на другой день.

– Сказал: «Ничего страшного, дочка, наймём репетиторов по английскому и французскому языкам, подготовишься, и переведём тебя на иняз». Поздравил… – равнодушно ответила она, как будто это не имело к ней никакого отношения.

Мы стали неразлучными подружками.

Сейчас та жизнь казалась сказкой. От воспоминаний на сердце потеплело. Сейчас Оля живёт в Австралии, замужем за богатым банкиром и имеет двух деток. Я прервала с ней связь, уехав, точнее сказать, скрывшись ото всех далеко на Алтае. В своём почтовом ящике я нашла с десяток её писем и приглашений. Там были и недоумение, и обида, но, не получив ответов, она замолчала. Её я не хотела обманывать…

Остался один верный друг, которому я доверила все свои тайны. Скоро мы встретимся. Он одним из первых узнал о моей нынешней потере и, как всегда, предложил свою помощь. Мой великий и мудрый гуру.

Оля увлекалась поэзией серебряного века. Затянуло и меня. Мы стали ходить в литературный кружок, которым руководил декан факультета профессор Кир Нилович, прозванный студентами Кокошей. Он и стал для меня пожизненным кумиром и Учителем с большой буквы. Великий эрудит, великолепный знаток зарубежной и русской литературы, он собирал на свои лекции студентов даже с других факультетов, потому что читал их с таким пафосом и такой эмоциональностью, что всё действо превращалось в великолепный спектакль. Высокого роста, со смешными седыми кудряшками волос, похожими на нимб вокруг головы, он казался всем могучим Колоссом, хотя в обычной жизни напоминал артиста Гарина.

Иногда возраст и разболевшиеся суставы не позволяли выйти из дома, и он приглашал кружковцев к себе. Жил он со своей сестрой Кирой Ниловной, естественно, сразу ставшей Тотошей, недалеко от института. Она готовила стол для чаепития, а потом садилась за старинный рояль. Голос у неё был слабенький, но пела она чисто и очень задушевно романсы на стихи любимых поэтов, а Кир Нилович рассказывал удивительные подробности из их жизни. Потом мы читали стихи своих любимых поэтов, пили чай, настоянный на травах, и слушали, слушали, затаив дыхание. Эти вечера навсегда останутся в памяти. Мы становились другими, у нас вырастали крылья.

Оля, не уставая, знакомила меня с музеями и театрами, поэтому первый и второй курс был переполнен событиями. Времени не хватало постоянно. Я развернула свои таланты на писательском поприще и со второго курса стала редактором газеты факультета. Приходилось освещать студенческую жизнь не только в стенах института, но и в общежитии.

– Женечка, зайди к нам, посмотри на безобразия нашего бытия: плиты не работают, везде протечки. Хотя бы через газету повлияй на нашего коменданта.

Я честно пыталась влиять, но если начинали работать плиты, то тут же прекращал работать душ. Какая-то немыслимая связь.

Вечерами в общежитии постоянно закатывались пирушки, поводы для которых находились всегда. Гулял иногда весь этаж нашего курса, а чаще собирались в одной комнате, и я узнавала все последние новости: кто с кем, кто от кого и почему. Личная жизнь студентов протекала бурно и беззастенчиво.

Я была пока далека от любовных вакханалий и страстей: у меня просто не хватало на это времени. С первого курса всегда рядом был Игорёк, умный, субтильный, не от мира сего сокурсник, который не давал мне проходу мучившими его философскими вопросами. На вечерах я не была одинока, но нас было не двое, а всегда четверо: в Олю влюбился мачо с факультета физического воспитания. Её «одноклеточный» не позволял никому из парней даже приблизиться к ней. Пока мы держали обоих на стадии ухаживания, заранее зная о провале их необдуманного выбора. Флёр романтики и ожидания чего-то большего окутывал нас.

***

Учебный год пролетал незаметно. Почти весь июнь, сдавая экзамены за первый курс, мы по очереди с Олей ухаживали за Тотошей, полностью обездвиженной из-за болезни суставов. Гуру был завален работой в этот жаркий для всех экзаменационный период, и наша помощь пришлась кстати. С тех пор мы стали настоящими друзьями, а я неожиданно была посвящена в их семейные тайны.

– Меня все считали красавицей, – рассказывала Кира Ниловна. – До войны мама не работала, а занималась только мной и братом, учила нас музыке. Отец преподавал в военно-морском училище, уже перед войной он получил звание полковника. Мы жили очень хорошо, занимали две комнаты в трёхкомнатной квартире. Наша соседка дружила с мамой. Потом началась война, отец геройски погиб под Кронштадтом, во время блокады мама умерла, мы тоже замерзали и почти умирали с голоду. Когда открылась Ледовая дорога, тётя Нина, соседка, отправила нас на Большую землю в интернат и ежемесячно писала нам письма. Она смогла сохранить наши две комнаты: собрала все документы на опеку и вызвала нас в Ленинград сразу после окончания учёбы в интернате. Я поступила в музыкальное училище, а Кир, медалист, решился и поступил в МГУ. Несмотря на помощь тёти Нины, мы оба ещё и работали. Ох, и трудными были послевоенные годы! – Кира Ниловна тяжело вздохнула. – В девятнадцать лет я безумно влюбилась, казалось, что взаимно. Красавец, щёголь явился на смотрины и очаровал всех. Ухаживал он шикарно, дарил цветы, приносил продукты. Тётя Нина была счастлива и благословила нас. После свадьбы он прописался в нашу квартиру и переменился настолько, что привёл нас в шок. Может быть, и были в то время аферисты, мы не ведали, но если и был один, то им и оказался мой ненаглядный. Я была уже беременной, когда он прописал к нам свою сестру-красавицу, а через пару недель внезапно умерла тётя Нина. Никто не догадался тогда сделать вскрытие. Уже много позже я поняла, насколько был страшен этот человек. Он шёл к своей цели по трупам. Сначала, узнав о моей беременности, заставил избавиться от ребёнка, а потом запретил не только учиться, но и выходить из дому. На моих глазах «сестра» превратилась в любовницу, после чего и моя жизнь могла кончиться в любую минуту. Кир ни о чём не знал. Как я могла признаться во всём этом кошмаре?! Моя доверчивая романтичная душа даже в страшных военных снах не испытывала такого ужаса.

Пять лет я прожила в тюрьме. Готовила, стирала, мыла… Угрозы и оскорбления сыпались на мою голову каждый день. Мне было не понятно, чем занимался муж, но деньги и вино текли рекой. Я скрывалась в своей комнате во время пьяных сборищ, чтобы не слышать блатную речь и тюремные песни.

– Неужели вы никому не могли пожаловаться, хотя бы соседям?

– В том то и дело, что не могла. Боялась. После войны все соседи были мне незнакомы. Из нашего дома только одна Нина выжила в блокаду. Пережить такое и в мирное время погибнуть от руки бандита… Кто посылает нам такие судьбы? – Кира Ниловна вытерла платочком набежавшие на глаза слёзы. – Только когда Кир получил диплом, потом и свой угол в Москве, я сбежала к нему. Мой брат к тому времени тоже потерпел крах в личной жизни, но он своих страданий не показывал, а мои слёзы и сопли вытирал долго. С тех пор мы не расстаёмся. Только через год я пришла в себя, обрела душевное равновесие. Кир запретил мне даже думать о Ленинграде, о квартире, разводе. Мы оба залечили сердечные раны и начали жизнь снова.

– И вы до сих пор не знаете ничего о своём муже?

– Только через два года я узнала, что Кир всё же съездил в Ленинград. Решил разобраться. Но судьба сама наказала того человека, страшно наказала, вместе с любовницей. Брат не стал рассказывать мне подробности. Потом я сильно заболела и потребовалась серьёзная операция. Кир залез по уши в долги, но поднял меня на ноги, спас от инвалидного кресла. Он очень не хотел терять родное гнездо, мечтал оставить его для моих будущих детей, но мне после операции запретили даже думать о них. Так Кир и расстался с этой мечтой и с квартирой. После сложного размена мы переехали в эту вот просторную квартиру рядом с институтом и парком, отдали долги. Кир ещё несколько лет преподавал в МГУ, но потом ноги подвели и его. Пришлось перевестись в педагогический институт рядом с домом.

– А почему Кир Нилович не женился? Он тогда был молод.

– Ему одного предательства было достаточно. После него он утонул в работе: кандидатская, докторская, монографии… – Кира Ниловна снова тяжело вздохнула. – Я давно молюсь, чтобы бог послал хоть ему счастье отцовства: он обожает детей. Несколько лет назад в его жизни появилась женщина. Кир долго сопротивлялся своей любви, сомневался в себе, но прелестнейшая молодая женщина победила все его страхи и сомнения. Она работает в библиотеке института. Подробностей не знаю, но всё у них сладилось, только почему он не женится, спросить стесняюсь. Может быть, Кир боится большой разницы в возрасте, может быть, не хочет взваливать на её плечи такую обузу, как я? Женя, он тебя обожает, при случае попробуй спросить его об этом. Есть в тебе что-то такое, что вызывает на откровения. Объясни ему, что я готова на любую жертву ради его счастья.

– Спасибо, Кира Ниловна, за доверие, я могу встретиться с…

– С Любовью Алексеевной, Любочкой, как её все называют? Ни в коем случае! – категорически замахала руками Кира Ниловна.

– Но мне с ней легче найти общий язык, а к Учителю… Но я постараюсь при случае, обещаю вам. Всё будет хорошо. Ваш дом – тот очаг, к которому тянутся люди, находят в нём тепло и поддержку, заряжаются вашей энергией, оптимизмом. И жизнь ваша будет светлой и весёлой. Верите?

Я затормошила её. Кира Ниловна улыбнулась:

– Верю, верю. И с чего это я расквасилась? Глядя на тебя, разве можно не верить в счастье. Включай рок-н-ролл, неси лекарство и чай с коньяком. Будем кутить.

– Да, пора пить лекарства и ужинать, – я посмотрела на часы.

– Неужели прошло столько времени? Я эту тайну так и унесла бы в могилу. Старею, становлюсь сентиментальной. В вас с Оленькой столько романтики, хочется предостеречь.

Я тогда впервые столкнулась с не книжной, а реальной трудной судьбой. После таких откровений Тотоша вошла в моё сердце и осталась там навсегда, не мамой, не подругой – просто родным и близким человеком.

После первого курса я ездила домой одна. Но вот и второй курс позади. Ура, мы едем с Олей в мою деревню, прихватив бабушек. Бабушка Вера давно мечтала посмотреть на папин рай, а без бабушки Насти отец не отпускал Олю.

Мы произвели настоящий фурор среди сельчан: Оля своим заморским прикидом, а я снова зажигала на танцах. Все кавалеры были наши, и старушки не успевали перемывать нам косточки. Папа еле сдерживал рвавшийся из него протест, но при гостях не мог выкрикнуть своё любимое предупреждение: «Хочешь стать второй Людкой?! О тебе уже на всех углах говорят!»

Люда была единственной проституткой среди «не ведавших секса» деревенских блюстителей морали, чудесным способом игнорируя все пересуды уже полтора десятка лет. Именно она и была главной достопримечательностью деревни. А вот нас судили зря. Принцы и герои всё ещё ждали нас где-то, только явно не в нашей деревне. Бабули же довеку не устанут восхищаться своим вояжем.

***

Воспоминания прервал неожиданный звонок, словно из другого мира. Это не мог быть Кир Нилович: мы с ним договорились созвониться позже.

– Женя?! Это ты? Как я рада. Это Мила… помнишь нашу институтскую редакцию? Я краем уха услышала о твоём появлении и о проблемах. Могу подсобить, если ты не против, – трубка на мгновение затихла.

«Каким это краем?» – подумала я. – Наверно, Кир Нилович развил бурную деятельность по моему трудоустройству. Быстро, однако, совсем не ожидала, тем более от Милы…»

– Милочка, вот так сюрприз! Где ты, как ты? Я очень рада твоему звонку и предложению.

Я на самом деле была очень рада услышать голос из прошлой жизни.

– Наслышаны, наслышаны. Кокоша поведал о твоих достижениях, рекомендует тебя с наилучшей стороны. Но знаешь, всё так изменилось… Сейчас в Москве прилично устроиться практически невозможно, тем более с нашим не престижным ныне дипломом.

– А когда он был престижен? Сама-то где командуешь? – с неподдельным интересом спросила я.

– Командую… При папочке, конечно. Но под ним давно кресло качается, живёт, как на вулкане. Эти реформы кого угодно могут довести до инфаркта, и мой отец каждый день ждёт краха. Он ещё не всех своих-то пристроил. Да, да! Сейчас такие времена, но я посоветуюсь с ним, возможно, и появится вакансия для тебя.

«Всё изменилось, только не для вас», – подумала я и сказала:

– Не стоит, наверно, беспокоиться, Мила, раз такая ситуация. Меня работа любит, найду что-нибудь.

– Да у тебя за спиной ещё и кандидатская диссертация. Правда, это сейчас никому не нужно. Только не обижайся: всё перевернулось в нашей жизни. Ты не отчаивайся, я буду иметь тебя в виду, а сегодня приглашаю на спектакль в Ленком, это сейчас первый класс! Потом закатимся в ночной клуб, – заранее искренне радуясь за меня и стараясь скрыть превосходство, уговаривала она. Ох, если бы не Ленком! Из-за него я согласилась на встречу.

– Мила, в чём сейчас ходят в театр? Говоришь, всё перевернулось в жизни. Неужели в театр – в рванье?

– Прикалываешься, как всегда. В театр, как ходили, так и ходят в разных нарядах, а вот в клуб желательно надеть что-нибудь от кутюр.

Условившись о встрече, я надолго задумалась. В моём гардеробе были только костюмы и строгие платья или летний незатейливый их вариант. Просто и ясно жилось мне в этом смысле на Алтае. Чемодан с подарками я всё-таки оставила Клаве, которая клятвенно обещала вернуть их Арсену.

До вечера было далеко, есть время подумать, в чём впервые выйти в свет. Прежде чем туда выйти, не помешало бы сначала впустить этот свет в комнату. Я сняла тёмные покрывала, раздвинула шторы, после чего пришлось сделать влажную уборку. Кажется, я прихожу в себя. Душ и кофе добавили настроения.

«Довольно жить воспоминаньями…», – замурлыкала я и снова нырнула в них, открыв не без трепета бабушкин сундук, над которым раньше посмеивалась. А она говорила:

– Не надо, Женя, шутить: здесь хранится моё прошлое счастье. Вот свадебное платье… Когда мы с Мишей его покупали, были совершенно счастливы, если бы не война. Вот это… – и она демонстрировала грамоты, одежду, имевшие особенный, важный для неё смысл.

– Я передам его тебе, и ты сохранишь в нём своё самое незабываемое.

– Семейное наследие без заводов и пароходов, – смеялась я.

Именно в нём я надеялась найти что-нибудь оригинальное. Сверху лежало моё светлое платье с кружевами… От кутюр… Сердце всхлипнуло и, как показалось, остановилось, дыхание перехватило, всё вокруг потемнело…

Такого безобразия со мной ещё не случалось, надо лечить нервы, подумала я, открыв глаза. Взгляд упал на часы, времени не оставалось. Надо бежать… и побыстрей… от прошлого и от себя. Терять сознание… и это после стольких лет работы над ним…

Спектакль захватил, взволновал. Полная впечатлений, я даже не поняла, что мы уже в ночном клубе. Была презентация чего-то, дым, снующие разодетые личности. Мила, гордая тем, что знает половину из них, периодически пропадала, потом возвращалась, пыталась представить меня некоторым, особо важным и нужным для меня, но те смотрели непонимающе и воспитанно кивали головой, обещая помочь. В конце концов, чужая и несовместимая со всем этим балаганом, я выпила у стойки три невероятных коктейля и стала уплывать вместе с дымом. Откуда-то из дыма вынырнула сияющая Мила с почти квадратным и очень самодовольным господином неопределённого возраста.

– Женька, ты готова! – сделала она вывод по моему состоянию. – Сейчас тебя отвезут домой.

– Кто сподобится – три часа ночи?! – удивилась я.

– Познакомься, мой властелин. Он только что подъехал и хочет решить здесь пару личных вопросов, а тебя мы отправим с его шофёром. Надёжный парень, доставит домой в целости и сохранности. Тебе хоть понравился наш вечер? Я тебя буду вытаскивать иногда из твоей берлоги, о’кей?

Мне оставалось только вяло подставить руку для поцелуя её толстячку и кивнуть на последний вопрос.

Дома я свалилась прямо в одежде на кровать и впервые заснула крепким сном. Утром я чувствовала себя превосходно, несмотря на выпитые вчера взрывоопасные коктейли. Затеяв генеральную уборку, я уже совершенно спокойно подошла к лежащему возле открытого сундука платью.

Это платье привёз из Франции для Оли её отец. Проездом, заглянув в Москву, он завалил дочь и мать подарками. Оля кружилась возле них, как бабочка, когда я зашла к ней, не ведая о великом явлении отца.

– Папа, познакомься, это та самая Женя, которую ты очень хотел увидеть. Женя, это мой папа, Марк Викторович.

Отец Оли абсолютно соответствовал моим представлениям: подтянутый, представительный мужчина, с лёгкой сединой на висках и жёсткими складками вокруг рта.

– Вот вы какая, Женечка! Очень рад знакомству. По словам Оли, лучше, чем вы, подруги не найти. Теперь я буду меньше беспокоиться за неё, – сказал он бархатным баритоном и улыбнулся мне.

– Спасибо за доверие, – ответствовала я так, как пишут в книгах, чем вызвала ещё одну улыбку.

«Издевается или следует какому-то протоколу?» – растерянно подумала я, но через полчаса уже попала в сети его обаяния и совершенно расслабилась.

– Оля, давай сделаем твоей любимой подружке достойный её подарок, – предложил Марк Викторович.

Оля, засиявшая от предложения отца, потащила меня к блестящим коробкам, разбросанным в спальне.

Я надела длинное светлое платье с лёгким палевым оттенком, украшенное старинным кружевом, и у меня захватило дух. Из зеркала на меня смотрела юная девушка прошлого века с немного ошеломлённым взглядом.

– Ух, ты, – удивилась и Оля, – это платье словно для тебя сшито! – Пап, посмотри! – закричала она.

Отец Оли, зайдя в комнату дочери и посмотрев на меня, сказал:

– Что ж, платье от кутюр вас, Женя, не испортило… Удивительное перевоплощение. В нём вы ещё очаровательней. Примите его, пожалуйста, в подарок… от всей души.

От всей души – я видела это по его глазам.

– Но я не могу! Это, видимо, немыслимо дорого, – попыталась неуверенно возразить я, втайне боясь потерять такое чудо. Куда делась моя гордость в тот момент, не знаю. Барахольщицей я никогда не была. Потом Оля примерила его…

– Платье сшито специально для вас, Женя, – удивлённо заявил тогда Олин отец.

Это платье из материала, похожего на лён, но совершенно не мнущегося, я держала в руках сейчас, полная самых противоречивых чувств. Бабушка, не ведая того, сохранила самый дорогой фетиш моего прошлого, от которого я пытаюсь убежать до сих пор, но возвращаюсь и возвращаюсь к нему…

***

Начало третьего курса было ознаменовано важным событием: меня назначили главным редактором институтской газеты. Это назначение очень обрадовало и укрепило веру в себя. Теперь я входила в состав студенческого совета института. Этот студенческий совет стал для меня центром вселенной, потому что я влюбилась в его председателя Сергея. Очень скоро стало понятно, что это та самая долгожданная любовь с большой буквы.

Серёжа Ежов, который учился на последнем курсе иняза, успел разбить не одно девичье сердце. Жертвой пали даже самые яркие представительницы женской элиты, о чём не уставали говорить на всех девичьих посиделках, особенно в общежитии. Одна из последних девиц, пытавшихся его обольстить, была манерная девица, дочь какого-то шишки. Через пару месяцев безуспешной осады она успокоилась другим красавцем, каждый год поступавшим во все театральные вузы с одинаково отрицательным результатом.

Последующая девица так легко не сдалась. У неё была бульдожья хватка, немереный запас провинциального нахальства, как ни противоречиво это звучит, и великолепная фигура с ещё более великолепной грудью, валившей с ног всех представителей мужского пола. Она училась на одном курсе с Сергеем. Их всегда и везде видели вместе и уже не сомневались в результате, как неожиданно для всех грянуло известие: Риту исключили из института, и Сергей не только не поддержал её, а первым проголосовал за исключение. Слухов ходило столько, что вся история превратилась в легенду.

– Да у неё же куриные мозги – «хвосты» почти по всем предметам, в институт, скорее всего, пробилась «грудью». Настоящая Эллочка-людоедка, – говорили одни.

Другие, особенно общежитские, звавшие её не иначе как «эта б…», устроили вечеринку в честь знаменательного события: главная конкурентка покидала поле боя.

На эту, последнюю для неё вечеринку в общаге, неожиданно для всех, Рита явилась, одевшись по последнему писку моды и с бутылкой шикарного бренди.

– Пришла проститься и извиниться.

Она знала за что: многих женихов потеряли девчонки в её постели.

– Я, с одной стороны, виновата, с другой стороны, нет – сами лезут.

– Могла прогнать! – завопили все. – Тебе мало было Сергея?! Скажи спасибо, что никто из нас не рассказал ему о твоих проделках здесь.

– Тоже мне проделки, – хмыкнула Рита. – Мелкие шалости здоровья для. Деревня! Дотронуться до себя не даёте, поэтому и спасала их от перегрузок.

– А зачем вам, девочки, нужны такие? – спросила уже я, за что Рита чмокнула меня в щёку и сказала:

– Правильно, Женька, все они козлы! Ну и вы сами хороши: одно сплошное серое однообразие. Забыли, что вы в первую очередь женщины! Да если тебя, Женька, одеть по уму, ты затмишь всех нас вместе взятых. Пользуйтесь молодостью, как я.

– Чтобы выгнали?

– Выгнали, увы, за то, за что любят остальные. Завидно! Наша комендант вся слюной изошла: все её любимчики в моей постели. А у неё и власть есть, и молодость, а любви нет.

Рита от души рассмеялась.

– Злорадный смех самый искренний, – заметила я. – Чему завидовать? Спать спали, а никто не защитил.

– Но я так просто не сдамся. Чёрт с ним, с дипломом! Скука жуткая, а жизнь мчится мимо, – наша «девушка» отхлебнула бренди и с оттенком превосходства сообщила, – есть другие пьедесталы… и защитники… Когда-нибудь и передо мной кое-кто попляшет!

– Если бы к постели добавить любовь, – гнула я свою линию. – Как без неё? Мы не кролики…

– А для меня это одно и тоже: тащит в постель, значит любит. Всё просто. Вы, серые мышки, оставьте вашу возвышенную любовь себе, умненьким. Страдайте, топитесь, бросайтесь под поезда. Станете Крупской в лучшем случае.

– Кто такая? – выпучила я глазки.

– Не подкалывай. Всё равно мечтать мужики будут о таких, как я. И любить будут! А тебе будут рассказывать об этой любви и плакать в жилетку, если брошу.

– Мужики? Верю. Те, которые с куриными мозгами и большими плечами.

Тогда я довела Риту до белого каления. Спорить с ней было бессмысленно, зато все посмеялись от души.

– Да у тебя и парня нет, а то я бы сразу доказала, кто прав, – допив остатки принесённого ею коньяка, заявила Рита.

Девчонки не дали меня в обиду. Игорьку икнулось. Тут же заключили пари на ближайшую дискотеку. Я готовилась стать посмешищем, но Игорёк, умница, не подвёл и потряс своей верностью неимоверно. Зато запрыгал на задних лапках Олин вздыхатель, стоило Рите только подойти. Рита частично была удовлетворена, как, кстати, и Оля, которой давно надоела внутренняя пустота в прекрасной оболочке поклонника.

– А как вздыхал! – смеялась она. – Казалось, сейчас умрёт от любви. А ты, Женя, берегись: Рита затаила злобу. Знаешь, она в чём-то права. Любовь, как и счастье, «просто бывает разного роста», помнишь стихи? И что все так на неё взъелись? И на себя посмотреть не грех. Почему ты не влюбляешься в Игорька? Тоже ищешь не только ум, но и фактуру.

Она читала мои мысли…

– А ты динамишь «одноклеточного» с одной извилиной.

– Жень, не называй его так. Я понимаю, в запале ты и покрепче можешь припечатать, но это некрасиво… понимаешь? Задевает и меня. Есть люди гораздо умнее тебя: кто тогда для них ты?

Так моя тихая бесконфликтная подружка преподнесла мне первый урок тактичности. Я-то знала, что моя самоуверенность была просто прикрытием, защитой в борьбе с комплексами, но не слишком ли далеко я зашла ради красного словца? С Ритой я переборщила, выставив полной дурой. Оля тысячу раз права. Ещё чуть-чуть, и я буду походить на тех, кто возвышается, унижая других. «Так вот, шалун мой, Ку, пора взрослеть!» – сказала я сама себе.

Моё подсознание, внутренний голос, выскочка, одним словом кураж, живущий сам по себе, был совершенно не подконтролен разуму. Выражение «язык мой – враг мой» полностью относится к нему. Но, если честно, его неистощимая энергия питала и поддерживала меня в трудные минуты. Пришла пора обуздать насмешника. Знала, не послушается: свобода слова! Мой кураж привык никого не щадить, особенно саму хозяйку. Я могла выдержать его нападки, но Оля другая. Она в своей очевидной беззащитности и открытости остаётся собой и только выигрывает.

– А мы что, играем роль? – возопил оскорблённый насмешник. – Мы тоже живём, как дышим!

– Неужели обиделся?! Не мешает побывать в шкуре тех, над кем смеёшься.

***

Именно тогда я впервые задумалась. Нужна ли нам эта пробивная сила, жизненная стойкость, победа в любом споре? Чем я отличаюсь от Риты, сметающей всё на своём пути великолепной грудью? Острым язычком? Вечером я снова переживала Олино замечание, сильно зацепила подруга. А скольких зацепила я?

Сон не шёл. Кто подскажет, как правильно надо жить? Чередой прошли перед глазами герои Достоевского, их сменил любимый граф, запутавшийся в рациональной и иррациональной причинности бытия; печальный Чехов – смех сквозь невидимые миру слёзы; Джек Лондон… «Выживает сильнейший». С его девизом я вышла в самостоятельную жизнь, с ним я выстроила свой путь наверх. Я шла вперёд, а, может быть, надо идти не вперёд, а в правильном направлении?

Можно просто плыть по течению, наслаждаясь миром, не тужась прорасти через асфальт естественного отбора золотым колоском. Можно, но у меня не получается жить так, как живёт Оля. И Игорёк мучается идеей справедливого мира, замахиваясь с юношеским максимализмом на всех и на всё. А мудрецы умерли, так и не постигнув до конца смысла жизни.