Текст книги "Лето, бабушка и я"

Квартирантка Таня

Если смотреть с нашей веранды, двор был похож на русское «Т», поставленное вверх ногами. Длинная часть образована маленькими домиками, а заканчивается тупиком, где растет акация, цветущая розовыми пушистыми шариками, и домом тети Меги. Тетя Меги ходит в морской форме с погонами – она преподает химию в мореходке и похожа на толстого капитана.

Маленькие домики на лето сдаются приезжим – это такие особенные люди, которые наводняют наш город с наступлением купального сезона, они меняются так часто и так мало бывают в своих временных пристанищах, что запомнить их невозможно.

С правой стороны – затейливое скопище строений, куда даже в самый жаркий день не проникает солнце, пахнет сыростью и куда я попадала только считанные разы – во время игры в прятки. В один прекрасный день туда заселилась очередная приезжая – ее звали Таня.

Она ходила в ярких летучих сарафанах, соломенной шляпке и деревянных сабо, была ровного румяного цвета, курносая и кудрявая.

Появлялась она под вечер, когда наши игры были в самом разгаре, исчезала в арке, покачиваясь всем телом и оставляя после себя шлейф волнующего запаха.

Как-то раз она вышла, вернулась через пару минут, постояла и подошла к нам.

– А возьмите меня, – попросила она, и мы обалдело пустили ее играть с нами в «морскую фигуру». Таня двигалась так смело, изгибалась так виртуозно, что мы с восторгом отдали ей победу во всех турах.

– В «мяч в кругу» умеете играть? – замирая от желания задержать ее с нами подольше, спросила я.

– Как ты хорошо по-русски говоришь, – похвалила Таня, – а что за игра?

Мы наперебой объяснили.

– А, так это круговая лапта называется, – догадалась Таня. – Я ж на каблуках… А вот так?

И скинула сабо, без малейшей заминки встав нежными ступнями на наш бугристый асфальт.

Соседи повысовывали головы и с неодобрением наблюдали, как упоенно носится с нами Таня, задирая летучий сарафан до круглых коленок, как ловко взмывает за мячом, как по-мальчишески садится на корточки, уворачиваясь от ударов.

Сумерки сгустились незаметно, небо над городом окрасилось в безумные краски – такого цвета было и Танино платье.

– Вы домой пойдете или нет? – сварливо закричала тетя Соня. – Сколько можно орать под окнами, сегодня вы что-то разошлись.

Таня хихикнула точь-в-точь как мы, гурьбой сбившиеся вокруг нее.

– Вот злючка, – тихо сказала она, и мы восторженно заревели.

– Завтра приходите ко мне, ладно? – предложила Таня и стала мыть ноги под дворовым краном, оголив их до самых бедер.

– Это что за девица с вами носилась? – спросила бабушка.

– Ой, она такая классная, – завывая от возбуждения, я рассказала про завтра.

Бабушка хмыкнула.

– Ноги красивые, – сказала она, глядя во двор.

Таня дала нам пластилин.

Ее комнату можно было рассматривать, как музей: над кроватью висели две скрещенные шпаги и американский флаг. На кровати лежала гитара, платья валялись разноцветной кучей на полке распахнутого шкафа, на крохотной тумбочке блестела гора флакончиков.

Мы зачарованно смотрели на Танины пальцы с алыми ногтями: из бесформенного кома пластилина они мелкими аккуратными движениями создавали чье-то лицо.

– Мефистофель, – кратко объяснила Таня, показывая нам окончательный результат. Дети растерянно промолчали, мне же лицо напомнило посмертную маску Бетховена.

Наши корявые цветочки и корзинки удостоились высочайших похвал, но были снова превращены в исходный рабочий ком.

– Вот это надо мазать на веки, – показывала Таня флакончик с кисточкой обсадившим ее девочкам. Мы, не дыша, смотрели, как она проводит ровную линию над ресницами. Таня пальцами растушевывала тени, густо взбивала загнутые ресницы, хлопала пальцем по губам, разминая алое.

– Я всегда все пальцами делаю, я же художница, – она так разговаривала с нами, будто мы что-то соображали.

– А давай я тебя накрашу, – повернулась она к Венере. Та замерла под Таниными пальцами, открыв рот. Мы потеряли дар речи от зависти.

– Тебе надо будет усики выщипывать, когда подрастешь, – прищурив глаз, оценивала Таня свою работу, поворачивая обессиленное лицо Венеры в разные стороны.

– Люблю красивых людей, – наклонив голову, объясняла она, – что еще в жизни можно любить?

Венера перед нашими глазами превращалась из пухловатой сутулой верзилы в чужую прищуренную женщину.

– Ну и как вам? – Нас можно было не спрашивать.

Нам нравилось все – сладковатый запах духов, ее удивительная комната, ее тюленья грация, ее гладкая темно-розовая кожа и потрескавшаяся помада на вывернутых губах. Мы были ее рабами, жрицами ее храма, подметателями ее следов.

– Кто следующий? – весело спросила Таня, держа в руке кисточку.

– Вы чем тут занимаетесь? – Наш цветник смяло жестким голосом соседки Натэлы. – А ну-ка быстро по домам, чтобы духу вашего тут не было!

Мы испарились, и шли домой с чувством легкого опьянения – как будто сделали что-то непристойное.

– На что это похоже, – обсуждали соседи вечером квартирантку, – ладно неделя, две недели, но она уже месяц тут живет!

– Люди, вы где-нибудь видели закон, по которому квартиру нельзя снимать больше чем на две недели? – спросил с балкона Тамаз.

– Между прочим, твоя дочь тоже у нее сидела, куда ты смотрел! Чему она может наших детей научить! – задрала голову Динара. – Я свою Венеру сначала отдубасила, потом отмыла, потом еще раз отдубасила. Пришла размалеванная!

– Человек приехал отдыхать, – попробовал отбиться Тамаз.

– Знаем мы этот отдых – уходит одна полуголая, приходит под утро каждый раз с новым кавалером, – ядовито прогудела Натэла. – А может, ты и сам к ней не прочь клинья подбить?!

– Натэла, нарываешься! – рассвирепела Шура, жена Тамаза. – Это квартирантка моей матери, куда она ее выкинет, интересно?

– А что, мало желающих? – удивилась Натэла. – Я тебе в тот же день найду новых, и не каких-нибудь шалав, а приличных людей!

Таня исчезла, не попрощавшись. В ее комнату заселились какие-то белобрысые люди, уходившие с утра на море и приходившие с ожогами.

Мы забыли о ней быстро.

В кафе-близнецах на бульваре давали самое вкусное мороженое в металлических креманках на черной ножке: они запотевали, мороженое оттаивало по краям, можно было его брать ложечкой – и твердого, и жидкого, смешивать во рту, и щуриться от ветра, дувшего с вечернего моря.

– Смотри – это не та девица, что с вами бегала? – толкнула меня бабушка.

В кафе-близнеце напротив за столиком сидела Таня. Она была в джинсах, вышитой распашонке и соломенной шляпе с твердой тульей, сидела, задрав ноги на соседний стул, и смотрела на море. Ее алый рот был печален, плечи свисали, как у спящей.

Время от времени к ней подходили нескончаемые молодые люди и, наклонясь, что-то ворковали, – она смотрела снизу беззащитно, отрицательно качала головой и даже отталкивала их рукой.

– Пошли фонтаны смотреть, – решили мы и поднялись, и я напоследок оглянулась.

Таня брела к морю, покачиваясь, ее поддерживал кто-то особенно настырный.

Музыку и брызги с танцующих фонтанов по пути к морю развеивал ветер.

Бабушка про классификацию жен

– Твоя мама ни в какую не хотела уши прокалывать, – сообщила бабушка, и было непонятно – одобряет она это или нет. – За всю жизнь чтобы женщина ни разу не захотела серьги надеть!

Гудела заблудившаяся в городе пчела, бабушка мыла зелень для салата, и плеск воды был особенно прозрачный.

– А у тебя же проколоты? – Я полезла к ее ушам. – Проколоты! А почему ты серьги не носишь?

– Заросли, наверное, – предположила бабушка. – Не трогай, щекотно!

– А у тебя вообще серьги есть? – озадачилась я. – Ты их вообще когда-нибудь носила? Что-то я такого не припомню.

Бабушка вздохнула.

– Какие еще серьги при моей жизни! Я уж и не помню, когда что-то на себя из украшений надевала.

Она отрезала попку огурца и прилепила себе на лоб.

– Хочешь тоже? – снимая тонкие полоски зеленой кожуры, спросила бабушка. – Ох, как прохладно!

Я протерла лицо огурцовыми полосками, и в самом деле стало прохладно.

– На тебе тоже на лоб, – протянула бабушка.

В миску быстро-быстро летели кружочки огурцов, ломтики помидора, полоски лука и горсть мелкой зелени.

– А мама мне всегда говорит: «кукольная красота не главное»! Или – «для кого ты прихорашиваешься?!» А просто для себя что, преступление? Интересно, я вообще не должна хорошо выглядеть?

Бабушка хмыкнула. Критиковать родителей при детях было не в ее правилах, и она дипломатично выражала свою точку зрения – иносказанием.

– Знаешь притчу про двух соседок?

Я слышала эту историю раз миллион, но, согласно дипломатии, сказала – нет, конечно, не знаю.

– Жили-были две соседки. У обеих мужья уехали на неделю в командировку. Одна решила порадовать мужа и надраила весь дом, от пола до потолка, всю неделю пахала, как будто нашатырем ей в задницу плеснули. И на себя у нее времени не хватило. Следишь за мыслью?

– Ну, – якобы озадаченно кивнула я.

– А вторая только и делала, что шила себе новые наряды, чистила перышки и отдыхала. Дом запустила – что твой хлев. И что произошло?! – драматично выдержала бабушка паузу, нарезая острый перец.

– Что? – азартно воскликнула я, поддаваясь.

– А то, что когда приехали мужья, красотка бросилась обнимать своего, вся такая свеженькая, духами благоухает, локонами трясет! Муж довольный, ахает от восторга, а на дом глянул – да и плюнул на него, подумаешь, не с ним же обниматься. А второй муж приехал – его чучундра в драном халате, в пыли и мусоре, зато дом блестит. Посмотрел бедолага на красавицу-соседку, потом на свою, а плюнуть-то некуда – и плюнул в жену!

– Фу-у-у-у-у, – скривилась я, излишне живо представив картинку. – Это же несправедливо!

– Кто же спорит, – согласилась бабушка, поливая салат уксусом. – Справедливости вообще нет. Раз так от нас хотят – что ж, надо впустить это в свою голову. Знаешь, что твой дед делал?

– Ну, – слушала я.

– Я с тремя маленькими детьми на съемной квартире кручусь целыми днями, как сумасшедшая – старалась успеть все до его прихода с работы. Быстро старенькое скину, обмоюсь в тазике, платье нарядное надену и сажусь, как кукла, на тахту! Потому что твой дед сказал – чтобы я не видел свою жену в халате и за стиркой!

Поскольку дед был в семье кем-то вроде личного святого, все сделанное или сказанное им уже давно превратилось в легенду или даже точнее – в апокриф. Про себя я подумала, что великий дедушка был довольно необычный тиран.

– А еще он меня водил в школу танцев, – заулыбалась бабушка. – Краковяк, мазурка и полька. И собирался еще на танго меня поводить, чтобы мы вместе танцевали, но не успел.

Бабушка выглянула во двор.

– О баба дает, – пробормотала она. Я высунула голову следом и не увидела никаких баб, только новый муж тети Цили выбивал ковер.

– Внуки уже большие, а она опять замуж вышла! – воскликнула бабушка.

– Это плохо, что ли? – не поняла я.

– Ей-то хорошо. Вместе везде ходят, даже на море – оденутся с утра в спортивные костюмчики и почапали ногами махать на свежем воздухе. Ну, и ему тоже хорошо, – заключила бабушка.

– Ты у нас такая красивая, могла бы тоже замуж выйти, – поддела я ее, предвкушая реакцию. – Ты же за генерала могла выйти!

Бабушка собрала губы в букетик и прогудела свой смех, лукавый и печальный.

– Где он, мой генерал…Могла, конечно. Меня с тремя детьми звали, но я не хотела. Я ждала мужа.

– А потом, когда он… когда его уже не было?

– Зачем мне был кто-то хуже, чем он? Таких, как дед, больше не было. А детей я и сама вырастила. Женщина, если нужно, столько сможет, что на ее месте пять мужиков надорвутся.

Она снова бросила взгляд на Цилиного старичка.

– Молодчина эта Циля: кто ни попросит, она соглашается. Хорошо стареть вместе, – вздохнула она. И добавила: – …наверное.

Приметы

Самолет разорвал тишину деревенского лета и пробил уши всего живого нечеловеческим грохотом.

– Зурна! Чтоб вас, – недовольно проводила его бабушка взглядом, – летают и летают, Бога беспокоят. И чего на земле не сидится?!

Я оторвала ладони от ушей и проследила за белой полосой через все небо, оставленной самолетом. После стихшего рокота снова стали слышны летние жужжащие звуки.

– Самолеты же нужны, – вступилась я за летчика. – Так быстрее передвигаешься!

– От такого шума ничего путного быть не может, – не уступала бабушка. – Хорошо, пусть летают, а космонавты?! Вот им чего надо в небе? Понаделали дырок, теперь Земля без защиты осталась.

– Ба, ты и против пионеров небось, – поддела я ее.

– Не против, что они мне плохого сделали, – мирно ответила бабушка, обрывая оранжевые цветки бархатцев. – Но толку особого тоже не вижу. Лучше бы они вас в школе чему-то полезному учили, а то – Бога нет.

– А что, есть? – хитро надавила я на больную мозоль.

– Еще одно слово… – предупредила бабушка.

– Нету-нету, что он мне сделает?

– Геенис купри, геенис цецхли[32]32
  Геенис купри, геенис цецхли – бабушкино причитание, означающее «геенна медная, огонь геенны» (груз.).


[Закрыть]! – воскликнула бабушка, швыряя собранные цветки в передник. – Имей уважение к старшим, что из тебя вырастет, невоспитанная корова!

Я уже отбежала на безопасное расстояние, так что оттуда могу слушать угрозы с кротким видом.

– Иди сюда, помоги мне, – сердито позвала бабушка.

– На порог не наступай, – указала она попутно.

– А что будет?

– Слишком много вопросов, молчи и делай, как я говорю, – отрезала бабушка. – До чего своевольная, ужас. Лучше пол подмети, чем языком без толку молоть.

Я увлажнила веник под краном, отряхнула, понесла в комнату. Задела бабушкину ногу.

– Ты что делаешь! – свирепеет бабушка.

– А что? – испугалась я. – Запачкала?

– Сегодня родилась? Нельзя веником человека касаться – дай на него наступлю.

Очень хочется сказать что-то ядовитое, но сегодня я и без того бабушку довела, лучше помолчу.

– Хазэика, подай на хлеб, мир этому дому, – раздалось с улицы. Я схватила монетку в двадцать копеек и понеслась было к воротам, но бабушка удержала меня, отобрала монетку, усадила на стул и быстро-быстро проделала загадочную процедуру: поводила монеткой по часовой стрелке вокруг моей головы, приговаривая:

– Болезни, несчастья, сглаз, неудачи, аварии, наговоры, клевета, порча – пусть все уйдет от моей девочки, аминь!

Голове стало как будто легче.

– А того человека не жалко, кому ты это все передаешь?

– Беги уже, а то уйдет, – подтолкнула бабушка, – ты меня такой знаешь, что я кому-то свои несчастья передам? Эх, пустоголовая!

И добавила:

– Твой враг.

Возвращаясь от ворот, начала свистеть: с пальцами никак не получается, а губы трубочкой – очень даже.

Бабушка грозно высунула голову в окно, не говоря ни слова.

– Что?! – удивилась я. – Это же не в доме, а во дворе!

– Ты сегодня голову на солнце не перегрела? – ядовито поинтересовалась бабушка.

– Ой, ну ты тоже – что ни сделаю, ничего нельзя. Если я такая плохая, сдайте меня в приют!

– Поздно уже, – не удержалась бабушка. – Куда такую дылду в приют – живи уже с нами!

Некоторое время, взаимно обиженные, посидели в разных углах.

– Вечером хорошо бы сходить на источник желаний, – туманно сказала в пространство бабушка. – Интересно, кто со мной пойдет.

Я молча дуюсь, но уже готова фыркнуть: ну кто с ней пойдет, если не я?!

Про взятку

Наступило очередное лето, и мы тяжело вздохнули.

Летом у нас спокойной жизни не было.

Маму каждый год приглашали в приемную комиссию, и если кому неизвестно, то любой нормальный человек на ее месте трогал бы от счастья небо – непыльное хлебное место.

– Нас кто-то проклял – чтобы ты жил на одну зарплату, – грустно шутил папа, но даже эти невинные шутки повергали мою честную неподкупную маму в шок.

– И кого я вырастила, – рассуждала бабушка, кладя трубку после очередного умоляющего звонка абитуриентки, поступавшей на биофак.

– Пусть подготовятся, все знают, что я никого не режу, – пожимала плечами мама.

В этот период наш дом осаждали, как крепость Масада: на подступах к дому, в подъезде, возле входной двери, в телефоне, в окнах, в кастрюлях, в утюге – везде, просто везде змеились родители, жаждущие дать своему ребенку высшее образование!

– Меня нет дома, – предупреждала мама, и мне приходилось нагло врать и изворачиваться в ответ на прямой вопрос: а мы только что видели, что калбатоно[33]33
  Калбатоно – обращение к женщине: сударыня, госпожа (груз.)


[Закрыть] Нино вошла в дом, куда же она делась?

– Она ушла к соседке, там давление высокое, и до вечера не придет, – пританцовывала я возле телефона.

После экзаменов вся семья снимала маски и бронежилеты, валилась без сил и выдыхала.

…Как-то раз именно в пост-экзаменационную пору пришел к нам какой-то дядя – пунцовый и с красивым свертком.

Вы помните, какую ценность представляли при совке полиэтиленовые пакеты с картинками – это был атрибут шикарной жизни, их с трепетом аккуратненько складывали в бельевом шкафу, носили их вместо пляжных сумок, а в особых случаях дарили, вложив в них подарки – и ценность пакета была ничуть не меньше ценности содержимого. А еще советские люди собирали коллекции импортного мыла… Но сейчас не об этом.

…Так вот, дядечка держал в руке такой соблазнительный глянцевый супер-пупер-разымпортный пакет с ковбойской девушкой, что от восторга я утеряла способность соображать и только представила себе, как я положу в этот пакет ноты и пойду на музыку, и все будут на улице смотреть, какая я крутая.

Как сомнамбула, я утвердительно кивнула, что, мол, калбатоно Нино дома, и пошла как привязанная провожать гостя до светлейшей. Повинуясь немому приказу, мы с бабушкой синхронно вышли из гостиной и заняли подслушивающие позиции в спальне.

Все началось очень миленько.

Дядечка рассыпался в глубочайшем почтении, и высочайшем уважении, и нижайшем чем-то там (мы не расслышали), представился отцом абитуриентки М. и выразил семиэтажную благодарность за удачное поступление дщери на заветный биофак. Мама холодно сказала, что девочка была превосходно подготовлена и поступление – целиком ее собственная заслуга.

– Ишь, заливает, – нетерпеливо прошептала бабушка. – Интересно, что в пакете? Пеньюар, может? Тебе в приданое положим…

– Фу, – обиделась я. – Он же чужой дядька, разве можно белье преподу дарить? Может, бамбанерка[34]34
  Бонбоньерка (прим. авт.).


[Закрыть]? А я как раз шоколад терпеть не могу…

– Ну да, тебе лишь бы сулугуни в день три раза трескать, – съязвила бабушка.

Происходившее за стенкой интересовало нас до изнеможения, поэтому прения прекратились и продолжилось прослушивание.

Дядечка холода в мамином голосе не почуял, зато на похвалу своему чаду отреагировал так бурно, что чуть не рухнул на колени с готовностью жевать паркет, однако был приведен в чувство вопросом: дело у вас какое, мол, дорогой товарищ?

Товарищ, судя по мычанию и блеянию, был в сильном смятении и не мог разродиться.

– Нет, тут не пеньюар, – в раздумье сказала бабушка. – Тут дело посерьезнее будет!

– Деньги?! – прошептала я с надеждой, наши глаза встретились – о, как мы поняли друг друга!!!

Дядечка разливался так витиевато и сложно, что в суть его речи въехать без переводчика нечего было и надеяться. Что-то насчет неземных достоинств калбатоно Нино мы усекли, и что он никак не может оставить эти достоинства без награды, и что он в курсе относительно ее кристальной честности, и что его семья будет в страшном горе и сделает коллективное харакири, если…

– Там, наверное, рублей двести, – примонтировавшись ухом к двери, предположила бабушка.

– Какие двести?! Все триста! – Моя версия казалась мне верхом наличности в человеческих руках. Я пустилась распределять финансы: – Первым делом купим мне велосипед и джинсы…

Бабушка послала мне уничтожающий взгляд:

– Как раз для твоих штанов и будет твоя мать продавать свое достоинство!

– А для чего же еще? – обиделась я.

Бабушка со вкусом стала загибать пальцы:

– Во-первых, сделаем ремонт…

Тем временем дядечка так замучил маму диким количеством невнятных фраз, что та решилась прервать его более решительно и призвать к действиям: что надо-то, говорите!

– …на ремонт все равно не хватит, – с жаром отвоевывала я долю в семейном бизнесе, – а так хоть меня прилично оденете!

Бабушка скептически спросила, сколько эта приличная одежда стоит:

– …хотя девочка в штанах – какие уж там приличия…

– Двести пятьдесят, – без запинки ответила я. – Джинсы «Левайс». Только самые клевые.

И пожалела о том, что сказала, потому что сначала у бабушки закатились глаза, и она стала ловить воздух, потом выпала челюсть, а потом рука по привычке потянулась к моим косам, и полились всякие ругательные пассажи:

– Ты же в девках состаришься, дура, хоть не скажи нигде такую глупость! Господи, да на такие деньги год жить можно! Ладно бы рублей десять, а то – двести пятьдесят! Да тебя свекровь в порошок сотрет, если она у тебя будет, конечно…

Ловко уворачиваясь от бабушкиных цепких пальцев, я зашикала, потому что обстановка в гостиной накалилась. Судя по всему, несчастный дядечка покаялся-таки в том, что его делегировали с миссией вручить калбатоно Нино пошлую и банальную денежную благодарность – мизерную! мизерную! – и он надеется, что его правильно поймут, потому что иначе ему не жить.

Мы с бабушкой ждали переломного момента не дыша. Сейчас нам было все равно, на что тратить деньги, потому что они запросто могут превратиться в пыль.

…Дядечка очень зря надеялся, что его правильно поймут. Знаменитая непримиримостью ко всяким провокационным и мягкотелым элементам маманя была взбешена тем, что потратила столько времени на выслушивание преступного бреда. Мимо дверей спальни прогрохотала скандальная процессия выдворения незадачливого дарителя вон.

Вон!!! Калбатоно Нино, кладезь всех мыслимых человеческих достоинств, с позором спустила дядечку с пакетом – с моим пакетом! – с лестницы и вслед наказала не появляться в радиусе трех километров от дома. Грохот беспощадно захлопнутой двери поставил последнюю точку в наших с бабушкой радужных перспективах.

– А вы чего сидите как индюшки?! – Мама изумленно обозрела наши расстроенные физиономии.

Мы с бабушкой переглянулись.

– Да ничего! – выпалила бабушка. – Что, уже посидеть нельзя?!

Перед сном мы долго вздыхали и перебирали утраченные мечты.

– Да хоть бы сама оделась, твоя мамаша, а то ходит в одном платье, лектор называется, – бурчала бабушка. – Чуть что – сразу кастрюли! Зачем человеку столько кастрюль?!

– Чего уж там, – скорбно отвечала я. – И джинсов мне не видать, и пакетика…

Утром, идя в школу, я открыла дверь и… Пакет лежал на пороге и улыбался мне, как родной. На его боках красовалась роскошная девица в джинсах, сапогах и ковбойской шляпе, обещая лучезарное будущее.

– Ма-а-а-а-а-а!!!!!! – заорала я как резаная. – Делай что хочешь, но пакет я не отдам!!!

Вся семья вылетела в прихожую. Бабушка вытащила из пакета… пеньюар. Белый.

– Как вы мне все надоели, – вздохнула мама в крайнем утомлении. – Мама, ты плохо влияешь на мою дочь!

– Ты совсем уже очумела. Ну может человек тебе подарок сделать?! – возмутилась бабушка. Мама махнула рукой и пошла от нас отдыхать.

Брат сообщил, что на Западе никто не ходит с пакетиками – это дурной тон!

– Дай я примерю, – скандалила я с бабушкой, которая увертывалась от меня с пеньюаром в руках.

– Нет, пусть лежит, надо уже приданое собирать. – Бабушка была тверда, как алмаз.

– Зато пакетик мой! – восторженно гладила я полиэтиленовое чудо.

В тот день на ненавистное сольфеджио я шла с большим удовольствием, потому что проклятые ноты болтались в пакете с ковбойской девушкой.