Текст книги "Лето, бабушка и я"

Грузинские похороны

– Посидишь пару часов у соседей, – озабоченно сказала мама.

– Не-е-е-ет, я хочу с вами, – в который раз пробубнила я с распухшим от слез носом.

– Ну мы же по делу едем! – рассерженно воскликнула мама. – Это вообще не для детей, тебе там делать нечего! Ну скажи хоть ты ей!

Бабушка, одетая с иголочки, гладила свою черную шифоновую накидку.

– Она меня послушает, как раз, ага, – отозвалась она.

– Я тебе сечас объясню, – приступила мама задушевным тоном. – Мы едем на похороны. Это не самое приятное мероприятие, ты еще маленькая, что там интересного?!

Я в общих чертах знаю, что люди стареют и умирают.

– Ну и поеду, а что здесь такого, – храбро сказала я.

– Пусть едет, – пожала плечами бабушка. – В конце концов деревенские дети в обмороки не падают и ко всему привыкают, а наши что-то чересчур нежные.

– Не знаю, не знаю, хотя – рано или поздно ей надо узнать и эту сторону жизни, – как бы убеждала себя мама, расчесывая мне волосы.

Бабушка одета в свой выходной костюмчик, но в этот раз шифоновый шарф закрывает все лицо.

– Зачем ты лицо закрыла? – пытаюсь я убрать накидку, но бабушка неожиданно оказывает сопротивление.

– Не бойся, – ласково погладила меня по спине мама, – ты же видела – пожилые женщины почти все так ходят.

– Почему? – недовольно спросила я. – Так страшно – как будто колдунья!

– Потому что черное – цвет траура, – терпеливо объяснила мама. – Если кто-то в семье умирает – не дай бог, за девять гор от нас, – то люди выражают таким образом свою скорбь.

Мы приехали в незнакомый деревенский двор, и уже издали стали слышны странные тревожные звуки.

Мама сжала мне руку, бабушка вытащила платочек и спрятала за манжету.

– А почему там люди кричат? – вытаращив глаза, спросила я.

– Это так принято, чтобы оплакать усопшего, – слегка побледнев, объяснила мама.

Бабушка судорожно передохнула:

– Дикость, если меня спросить. Человек жил долго, прожил достаточно, все видел, всего дождался – и детей, и внуков, ну так и отпустите его с миром! И орут, и орут, обычай у нас такой, видите ли. А когда молодой умирает, тогда как его оплакать?

Мама молча приобняла бабушку. Что-то между ними было такое, чего я не понимала, и мне туда вход был закрыт. Я прислонилась к маме, от меня словно уходило тепло.

– Ты сильно не переживай, это они просто так орут, чтобы потом люди не сказали – плохо плакали, – блестя чуть повлажневшими глазами, сказала мама.

Множество небритых мужчин стояли на лестнице и величаво приветствовали входящих. Ближе ко входу громкость воплей усилилась и стала непереносимой. Оттуда вышла, поддерживаемая с двух сторон, женщина в светлой одежде – она истерически всхлипывала.

– Люда, успокойся, иди на кухню, вниз, там холодной воды тебе дадут, – громким театральным шепотом сказала женщина из поддержки.

Люда пошла вниз, вздыхая и икая.

– Это кто? – удивилась бабушка.

– Да наша украинская невестка, Гурама жена, – довольно сказала женщина-поддержка. – Сначала я думала – вот беспородная, в белом пришла, а потом вижу – как зальется слезами! Молодец, не хуже наших женщин!

От криков и зрелища повального горя у меня защипало в глазах и перехватило в горле.

– А это твоя младшая? – умилилась женщина-поддержка. – Как выросла! И плачет, смотри! А она-то чего?

Мама с бабушкой разом посмотрели на меня.

– Ну вот, я так и знала, – расстроилась мама. – Давай ты тоже вниз иди, там, наверное, детей полно! Посиди, я быстро за тобой приду!

От ужаса, что надо идти в какое-то непонятное «вниз», одной, к незнакомым людям, я вцепилась в маму двумя руками.

– Пусть идет с нами, – вздохнула бабушка. – Лучше пусть войдет и увидит, а то будет мучиться еще хуже – что же там такое было.

В большом зале лежала длинная коробка с человеком. С двух сторон стояли стулья – как в театре, и сидели женщины в черном, все как одна заплаканные.

– Ты не думай, они притворяются, – прошептала мне на ухо мама.

При виде нас женщины прибавили звука и заголосили так, что у меня заложило уши. Бабушка прошла к коробке, ей принесли стул, и она села на него, выпрямив спину.

А ведь тут ничего такого страшного нет, и чего мама с бабушкой так боялись меня вести?

– Надо обойти, – дернула меня за руку мама, и мы пошли. Скосив глаз, я увидела лежащего в коробке старого человека.

– Он спит? – спросила я торопливо.

– Молчи, – еле процедила мама, усаживаясь на стул в переднем ряду.

– Покажи, покажи дочку, – зешелестели женщины со всех сторон.

Мама мельком улыбнулась.

– В школу еще не ходит? – шумно дыша и вытирая платком красное лицо, заулыбалась тучная тетка сзади.

– В этом году идет, – шепотом ответила мама. – Шла бы ты вниз все-таки, тут же оглохнуть можно.

Как раз в это время возле коробки заливалась слезами очередная плакальщица.

– Ладно, пойду, – буркнула я, всеобщее липучее внимание было еще хуже, чем остаться одной.

Внизу в просторной кухне сидела со стаканом воды давешняя украинская невестка и облегченно вздыхала.

– Я ж такого никогда не слышала, – говорила она женщине в фартуке. – И покойника, царствие ему небесное, не знала, муж меня повез – так положено, говорит, это ж дядя нашей соседки! Откуда ж я знала, что надо черное надевать! А потом они тут как завоют! Не, у нас тоже плачут, конечно, но тут мне как-то не в то ухо попало, аж по нерву стукнуло, и у меня слезы как потекли! Остановиться не могу!

Женщина в фартуке беззвучно посмеялась.

– Тебе тоже воды? – спросила она меня. – Я уж не спрашиваю, чья. Тут детей столько – они все на заднем дворе играют, хочешь, иди к ним?

Я помотала головой.

– Ты тоже не пришей кобыле хвост? – спросила меня украинская невестка. – Ох, скорей бы домой, я и не засну сегодня!

Чего они все переживают?

– А что с ним сделают? – вдруг вырвался у меня вопрос.

– С кем, с покойным? Похоронят. В смысле – в землю закопают, – объяснила украинка, изображая руками для пущей наглядности.

Я представила себе, как человека в коробке кладут в яму и засыпают землей. Наверху светит солнце, зеленеют деревья, сияет небо, и все радуются, а он – лежит себе и лежит.

– Все там будем, – вздохнула, пригорюнившись, украинка.

Как все? И я тоже?! И… мама? И бабушка?!

– Ну всё, пошли, – мамин голос вернул меня к жизни. – Спасибо, Циала, что за моей дочкой присмотрела!

Пока взрослые прощались, я приплясывала от нетерпения, так хотелось поскорее уехать домой. В машине я сорвала с бабушки ненавистную шаль.

– Уфф, чуть не задохнулась, так жарко было, – не сопротивлялась она.

Уже стемнело, машина шла ровно и убаюкивала, мама с бабушкой переговаривались почти неслышными воркующими голосами, а я слушала их, лежа у одной на коленях и приложив ухо к животу другой. Они пахли чем-то сухим, чужим и печальным.

– Когда домой зайдем, руки не забудьте вымыть с мылом, – напомнила бабушка.

– А я видела – у этого покойника все зубы железные! – внезапно вспомнила я.

Все замолкли.

– Не верите? – приподнялась я. – Верхние – золотые, нижние – серебряные!

– Это не серебряные, кто ж из серебра зубы делает, – отозвался папа из-за руля. – Железные!

– Ба, покажи зубы, – полезла я к бабушке.

– Отстань, девчонка! – Бабушка, отмахиваясь одной рукой, прикрывает другой рот. – У меня нормальные зубы, вставные! Только белые!

Все с облегчением расхохотались.

Мы никогда не умрем.

Тейка

– Ты стала тетей! – торжественно объявили мне дома.

Мне шесть лет, и слово «тетя» я понимаю так: это уютная пухлая женщина с вкусными хачапури и трубочками с заварным кремом. Какое отношение я могу иметь к этому, кроме отменного аппетита?!

Однако мне хватило ума понять, что известие сулит большие перемены. В этот год мне и без того досталось по полной программе: во-первых, сестра убежала замуж.

Мы приехали из Шови, встречать нас высыпала вся семья, а сестры – не видно.

– Дуда где? – спросила я.

Мама сделала вид, что не расслышала, и продолжила говорить с бабушкой, а брат сказал, что сестра убежала.

Это была громоподобная шокирующая новость. Убежала! Мне представилась сестра с котомкой, выбегающая ночью в грозу и ураган и идущая по пустой дороге в неизвестность, одинокая и беззащитная.

Я долго плакала и говорила, что они с ней плохо обращались, потому она и убежала!

– Ты чего, – успокаивала меня мама. – Это так просто называется, когда девушки замуж выходят! Они с женихом купили билеты на самолет и полетели, а мне заранее сказали, чтобы я не волновалась. Это сейчас мода такая, будь она неладна.

– Она теперь не будет с нами жить, да? – заливалась я слезами.

– Это же хорошо! – смеялась мама. – У нее теперь будет свой дом, а мы пойдем к ней в гости!

На свадьбе сестра сидела за отдельным столом рядом с очкастым парнем.

– Хорошая пара, дай им Бог вместе состариться, благополучия и много деток. Только ваш зять слегка чересчур худой, – томно сказала полногрудая деревенская тетка.

Мама метнула в нее взгляд, которым можно было поджечь теткино необъятное платье.

– Слава богу, моя дочь не страдает глупостью, – медовым голосом парировала она. – Она выбирала по уму, а не по размеру штанов!

Пока тетка обдумывала достойный ответ, мама потащила меня к столу новобрачных:

– Все девочки мечтают рядом с невестой посидеть, а ты чего дуешься? – подтолкнула меня мама.

Я совершенно не представляла, что надо делать – моя сестра сейчас совсем чужая, и о чем с ней говорить? И можно ли ее обнять? А как надо знакомиться с этим парнем?! Я в панике чуть не убежала, но мама объяснила, что сестра просто в длинном новом платье, а так ничего ужасного с ней не произошло.

Одеревенев от смущения, я села на колени к сестре и вдруг увидела, что весь огромный зал в ресторане заполнен длинными столами, и все люди смотрят на нас. В ужасе я спряталась за трехъярусным бежевым тортом с крошечными грибочками.

– Это моя младшая сестричка! – прощебетала сестра, и строгий очкастый посмотрел на меня и потрепал по щеке: видно, ему тоже было сильно не по себе под столькими взглядами.

Неизвестно, что надо было делать дальше, поэтому я принялась отколупывать грибочки с торта и потихоньку сгрызать их один за другим.

– Ты что делаешь! – перепугалась мама и отодрала меня от стола новобрачных. – Как теперь этот обгрызанный торт людям выносить?

– Наоборот, это самое лучшее, что с ним могло произойти, – решительно сказал очкастый. – На, бери еще эти дурацкие грибочки!

Он всучил мне полную пригоршню сладких грибочков, мама с сестрой ошеломленно переглянулись, и я в полном изнеможении отправилась догрызать их в укромном месте.

Свадьба мне, таким образом, понравилась не очень.

Вторым серьезным потрясением за этот год оказалась школа. Впрочем, это настолько драматичная тема, что ее лучше отложить, а вот третье известие – что я стала тетей – догнало меня по темечку самым окончательным образом.

– Боже мой, какая она волосатая! – восклицала бабушка.

Живое существо ровного медового цвета шевелило ручками на пеленке и смотрело в потолок рассеянными карими глазами.

– И что-то очень худенькая, – продолжала бабушка критиковать существо, которое с момента своего рождения перетянуло все внимание семьи на себя.

Все твердили в один голос, что девочка родилась какой-то сказочной красоты, и тут же обильно плевались. По моим догадкам, им было просто противно так нагло врать – никакой красоты я там не заметила. Бабушка всегда говорила, что красивые дети – толстые и белые! А эта – маленькая, темная, да еще и ворсистая, как бабушкин плед.

– Правда, мало плачет и много спит, – размышляла бабушка. – С одной стороны, это и хорошо, но с другой – что-то тут не так!

– Дидэ, – коварно попробовала я обратить на себя бабушкино внимание, – а я сулугуни ела без хлеба!

Бабушка задумчиво посмотрел сквозь меня и стала пеленать существо, которое и назвали-то как-то не по-человечески: Теа!

– Иди, поешь еще что-нибудь, – отмахнулась бабушка. – И легкая, как перышко! А ведь уже два месяца ребенку! Надо твоей матери сказать, чтобы проследила, а то, если я скажу, мало ли, обидятся еще, скажут – старуха не в свое дело лезет.

Расследование показало, что бабушкина интуиция сработала безошибочно: сестра кормила ребенка пустой грудью! Бедная Тейка жевала-жевала, уставала и начинала кемарить. В итоге все были довольны, потому что ребенок никого не беспокоил!

– Пара юных недоумков, – заключила мама, устроила молодым родителям разнос и забрала заморыша на откармливание.

– Смотри, какая стала розовенькая, – ворковала бабушка, наблюдая, как причмокивает Тейка рисовый отвар с мацони.

Когда ребенок отрастил себе зубы, заботу о его откармливании взял на себя виноватый, но энергичный молодой отец. Для начала он начитался умных книжек про воспитание детей и усвоил, что детям нельзя потакать в капризах: пусть едят, что дали.

Молодой папа наливал полную порцию соуса – мясо с картошкой в томатной подливке, – решительно сажал Тейку перед собой, повязывал ей салфетку, целиком закрывающую жертву, и целеустремленно заталкивал по полной ложке в детский организм через равные промежутки времени. Бабушка и я молча слушали процесс из соседней комнаты.

– А ну-ка быстро открыла рот, – командовал папа, – раз, два – прожевала, проглотила! Ну?!

Детский организм послушно открывал рот и складировал пищу во всех укромных уголках рта – за щеками, под языком, под нёбом, но, в конце концов, свободное пространство заканчивалось, и Тейка начинала давиться и завывать, от чего все запасы вываливались изо рта на салфетку. Молодой отец выходил из себя, швырял ложку и убегал на лекции, а бедную Тейку утешала бабушка и кормила простым супчиком, который та глотала с заметным облегчением.

– Еле держусь, чтобы не лезть, – сетовала бабушка, дожидаясь, пока ребенок прожует вермишель и картошку, – если влезу – стану плохая, а мне это зачем?!

Но в один прекрасный день бабушка не выдержала.

Тейка в очередной раз натолкала еды за щеки, попыталась продавить в горло, которое отвергло предложенное кошмарное количество еды, и вся полупрожеванная масса выстрелила на ошеломленного папу.

– Я тебя сейчас задушу, негодяйка! – в бешенстве заорал молодой отец, Тейка в тон ему завыла, и бабушка ворвалась на кухню. – Ты мне рубашку испортила!

– Стыд тебе и позор, папаша! Это твоя первая дочь – а моя первая правнучка, чтобы ты знал! – схватила она перемазанную ревущую Тейку на руки, не помня себя. – Это тебе не твои студенты, на них ори, сколько влезет! Ну как двухлетний ребенок может прожевать такой кусманище мяса, а?! Она вам игрушка, что ли? Да хороший хозяин на собаку так не орет!

Я спряталась за пианино, молодой отец пронесся мимо и хлопнул дверью.

– Ну вот, – утешая всхлипывающую Тейку, пробормотала бабушка. – Теперь я буду плохая, ну и пусть. Но как на это смотреть и молчать, вот ты мне скажи?!

Я озадаченно сказала, что – да, смотреть и молчать невозможно, и на разъяренную бабушку смотрела с почтительным ужасом.

– Мама, – уговаривала бабушку вечером мама, – не лезь не в свое дело, пусть растят своего ребенка, как хотят! Ну хочешь, я с ними поговорю? Чтобы ты сама ее кормила?

– Как хотите, – оскорбленно отозвалась бабушка, складывая переглаженное белье. – Такие нервные все, прямо слова не скажи. По книжке ребенка растят! Книжки тоже люди написали, а не Господь Бог.

– Ну они молодые слишком, – вступилась мама. – Сами дети, хотят все сделать лучше, чем мы.

– Ага, – буркнула бабушка. – Уморят мне тут ребенка, а я смотри и молчи, как же.

Потом вздохнула и сказала:

– Он такой заботливый отец, только… чересчур строгий. С дочками отцы должны быть шелковые.

Я не понимаю, что за проблемы? Бабушка ведь для того и существует, чтобы детей растить! Вон мои родители отдали ей меня и в ус не дуют. И никто не нервничает!

Яблоня

– Спускайся сию минуту, скоро дождь пойдет, простудишься. – Сестра стоит под яблоней, задрав голову, на руках у нее – Тейка. Та хнычет и ерзает, сестре неудобно, она только и ждет, чтобы я спустилась и подставила свои уши.

– Куда бабушка уехала? – отзываюсь я сверху.

Яблоня – мое убежище. На нее забраться может только такой ловкий человек, как я, взрослые вообще не умеют – только со стремянкой, так что я могу не переживать: пусть зря не грозится.

– Уехала в свою деревню, – терпеливо отвечает в который раз сестра.

– А мне она сказала – в Коломхети![10]10
  Коломхети – мифическая деревня, означающая – очень далеко, к черту на кулички.


[Закрыть]

Сестра фыркнула.

– Вот ты тупая, – раздражается она. – Это просто слово такое – чтобы ты отвязалась!

– А меня почему не взяла?

– Потому что там похороны! Спускайся, тебе говорят! Да что такое, бросили меня тут одну, мне и своего ребенка хватает, еще и ты! Ну и сиди там, ради бога!

Сестра уходит в дом.

Небо укуталось в серую шаль и клюет носом, окрестности стали зябкими и жалкими, как пьяница на вокзале, в мире не осталось ровно ничего хорошего, и только дерево меня могло спасти – дать приют, пока бабушка не вернется.

Дождь в самом деле закапал, ветерок усилился и провел пальцами по веткам, они строго зашелестели, обдавая меня брызгами.

Я осталась сидеть на дереве, которое медленно намокало, ветки перестали укрывать от влаги, ствол скользил, а я все высматривала, не покажется ли фигурка бабушки в черном костюмчике.

По красной раскисшей дороге шел одинокий мужик на нетвердых ногах и что-то бормотал. Бабушки нет, и сегодня ее ждать не имеет смысла. Окрестности стали декорацией ада.

Решимость во что бы то ни стало дождаться ее появления угасала.

Пришлось слезть с дерева и бесшумно пройти в дом.

Сестра с малышкой спали, и единственным человеком во вселенной осталась я одна.

Залезла под одеяло и стала вдыхать бабушкино лавандовое масло.

Скука и отчаяние туго запеленали меня и утащили в омут заплаканного сна.

А утром она приехала с тяжелой сумкой, полной листьев кежера-пхали[11]11
  Кежера-пхали – традиционная огородная культура в Западной Грузии, листовая капуста, широко употребляется в повседневной кулинарии.


[Закрыть], орехов, мелких корявых яблочек и зелени, аккуратно повесила в шкаф свой парадный шерстяной костюм и отругала меня за то, что я легла, не вымыв выпачканные в земле ноги.

Тейка на ее руках немедленно умолкла и стала гулить, сестра принялась печь «Жозефину».

Счастье наступило необратимо, как рассвет.

Яблоню срубили пару лет назад, потому что она постарела и высохла.

Первая племянница

От Тейки было много беспокойства, пока она не подросла. Зато когда она стала более-менее осмысленным человеком, я превратила ее в адъютанта и компаньона для игр.

– Принеси мне мандарины, – томно приказывала я, лежа с книжкой на диване, и маленькая шустрая Тейка стремглав неслась на кухню и приволакивала мне полный подол оранжевых сочных плодов.

– О, молодец какая, – коварно хвалила я старательного ребенка, и та расцветала, потому что больше всего на свете она хотела быть особой, приближенной к императору. – А теперь эти шкурки отнеси и в мусор выбрось, – командовала я снова, Тейка набирала полный подол шкурок и преданно неслась на кухню.

– Можно я с твоей куклой поиграю? – умоляюще таращила она медовые глазки, но в этом вопросе я была непреклонна.

– Ты что, меня бабушка убьет, она и мне эту куклу не дает. Да у тебя вон сколько игрушек! Тащи их сюда!

Игрушки, высоко оцененные мной, мгновенно превращались в сокровища Аладдина: особенно мне нравился немецкий набор маленькой домохозяйки – в нем были тазики, решетка для белья, малипусенькое, но настоящее мыло и прищепки с веревкой.

– Вот немцы, до чего умные, – одобряла бабушка наши бесконечные стирки носовых платочков, – хотя тазики можно было и побольше сделать!

В деревне Тейка увязывалась за мной к девочкам и слушала все наши разговоры, развесив уши по плечам. Мы не учли, что у нее отличная память и не очень ясное понимание, что потом можно передавать бабушке, а что нет.

– Я с вас три шкуры спущу, – метала громы и молнии бабушка, – эти безмоглые деревенщины только про замужество и говорят, а ты – мало того, что сама слушаешь, так еще и крошку с собой тащишь? Можно такое допустить, я тебя спрашиваю?!

Тейка пряталась от меня за бабушкиным подолом. Мама по случаю выходных и сбора урожая тоже приехала к нам и отругала меня в двойном размере.

– Чему Теа от тебя может научиться, кроме безделья и трепотни?! Чтобы со двора – ни ногой, ясно?

Ах так, я еще и плохо на нее влияю, злобно подумала я и стала племянницу игнорировать. Тейка мучилась и ходила за мной хвостом.

Некоторое время я захлопывала у нее перед носом двери, но с ней отбывать домашний арест все-таки было повеселее.

– Так, сейчас сделаем лук и стрелы, будем играть в индейцев, – придумала я, и мы вместе пошли ломать орешник. Тейка была готова на все, лишь бы я ее простила.

– Теперь надо потренироваться в стрельбе, – оглядела я двор, – нужна мишень!

Найденный кусок картона при помощи угля превратился в отличную стрелковую мишень.

– Куда же его присобачить? – задумалась я. Тейка преданно глядела на меня, держа картон на пузе.

– Вот! Придумала! – осенило меня. – Иди, становись на кучу песка.

Тейка, путаясь в юбке, взобралась на песок и встала, как борец за свободу, вооружившийся транспарантом.

– Ровнее стой! – командовала я. Тейка выпятила живот на полную мощность.

– Так! Готовьсь! – Я натянула лук и прицелилась.

– Стой! – прогремел мамин голос откуда-то с небес. С перепугу я выстрелила и задела Тейкину ногу. Она согнулась, уронила картон и завыла.

– Ого, какая точность, – мимоходом порадовалась я, краем сознания понимая, что мне сейчас влетит от души. Тейка разгонялась не на шутку, слезы синхронно лились в двух направлениях.

Мама оказалась на дереве – она собирала ткемали.

– Я сейчас спущусь, и вай шени брали[12]12
  Вай шени брали – пеняй на себя (груз.).


[Закрыть], если ты куда-то дернешься, – предупредила она.

На Тейкин рев прибежала бабушка. Услышав сюжет, она всплеснула руками и запричитала так, что вылезла встревоженная собака и залаяла.

Вся эта шайка гонялась за мной по двору и извергала на мою пустую голову проклятия и угрозы.

– Ты глаз ей могла выбить! Покалечить навсегда! Мозга нет, что ли, совсем?! Если бы я не посмотрела, Господи, что могло случиться! Дебилка!

– Не называй ребенка таким словом! – внезапно встряла бабушка, внося диссонанс. – Сто лет вас учу – все без толку!

– А как ее называть?! – вышла из себя мама. – И какой она ребенок – корова здоровенная! Ребенок – вот он!

И она схватила орущую Тейку.

– Это точно, – согласилась бабушка. – Дети – до пяти лет. А потом – ослы!

– Господи, – опять разъярилась мама, смазывая царапину на Тейкиной ноге, – а если бы стрела в глаз попала?! И надо же, как хорошо стреляет эта… пустоголовая!

– Так не попала же, – хмуро отозвалась я, чувствуя себя изгоем общества.

– Ты еще и язык распускаешь?! – взвились обе женщины и припустили за мной. – Это все оттого, что тебя не наказывает никто!

– Ничего себе – не наказываете! – полезла я на свою яблоню. – Я же не хотела!

– А если ты ее завтра за ногу подвесишь? – развернула фантазию мама. – Эта еще маленькая, не соображает и всему верит, что ты ей говоришь!

– За ногу подвешу? – задумалась я, сидя в укрытии на ветке. – А… зачем?

– Так, надо спрятать все веревки, – застонала мама.

Вечером я, мрачнее тучи, легла одна на тахту и не отвечала на вопросы домочадцев. Они уже остыли, и бабушка пыталась меня задобрить.

– Теперь понимаешь, почему твои кузены с тобой все время ругались? Не у всякого человека есть терпение возиться с теми, кто младше. А теперь ты такое учудила. Злиться не надо, надо головой думать, – шептала бабушка, стараясь вызвать меня на разговор.

Я молчала и клялась себе, что больше никогда в жизни с ними со всеми не заговорю, пусть живут без меня!

В это время мне в ухо задышала Теа. Я злобно отвернулась. Она приникла ко мне и обняла за шею.

– Ты ведь тоже еще ребенок, – вздохнула бабушка. – Хватит дуться, повернись.

– Слава богу, вспомнили, – желчно отозвалась я, и лед был сломан.

Назавтра нам с Тейкой предстояло еще много совместных проказ.