Текст книги "Лето, бабушка и я"

Лутфие и курица

– Дай Бог ему здоровья, но он как ребенок, – сердится бабушка на своего дорогого зятя, то есть моего папу.

Я молча вожусь на тахте со своими игрушками – интересно, чем бабушка недовольна на этот раз.

– Совсем в людях не разбирается! Как можно было отдать целый кусок земли этой мерзавке! У, змея, задурила голову человеку…

Змея – это соседка из дома напротив, но чуть правее, Лутфие. Она ровесница бабушки, встречаясь, обе делают умильные лица:

– Как жизнь, Фати-ханум? Все хорошо, надо думать, все хорошо?

– Слава Всевышнему, Лутфие-ханум, – чопорно раскланивается бабушка, – и у вас, благодарение Богу, все здоровы?

Лутфие считает бабушку выскочкой, которой повезло жить в городе, и нос ей задирать ровным счетом не с чего – подумаешь, все образованные. Бабушка считает Лутфие «хвостатой старухой», или, в переводе на понятный язык, ведьмой.

– Какая у нее невестка – золото, лицом луна, нравом – ангел! А она из нее все соки достала, ведьма, – аргументирует бабушка свои подозрения.

Кроме того, Лутфие скупердяйка – никогда у нее ничего нет, чего ни спроси, поэтому соседи идут к бабушке – и за солью, и за спичками, и за поговорить.

Дети всем табуном играют каждый день в разных дворах, только к Лутфие вход заказан – «цветы мне потопчете», да и внуки у нее вредные и забияки.

– Пока твоя мать лекции читает, твой папа землю раздает! – провозглашает бабушка, швыряя на стол сковородку. – У этой ведьмы своей земли – конца не видно, а все-таки надо ей было чужое оттяпать. «Одолжи, эфенди, на пару лет!» – передразнила бабушка писклявым голосом соседку. – Да кто землю на два года одалживает! Она теперь мне будет наблюдать через забор, чем я тут занимаюсь и что сажаю! Вот дурачок, прости меня, Господи, если неправду говорю!

Поскольку данное слово назад не заберешь, приходится успокоиться на том, что папа свою оплошность признал и раскаялся.

Теперь две закадычные приятельницы копают свои огороды в опасной близости друг от друга.

– Лутфие лобио подвязала уже, – враждебно роняет бабушка за ужином, папа отмалчивается, но на следующий день приносит вязянку жердей, которой хватит и на лобио, и на помидоры.

– Фати-ханум, какой у тебя рехани[22]22
  Рехани – базилик.


[Закрыть] уродился! – пищит Лутфие, вытягивая шею над забором.

– Твой глаз в твою жопу, – вполголоса отвечает бабушка, выпрямляется и громко благодарит: – Лутфие-ханум, да что моя жалкая зелень – ты же все-таки женщина деревенская, работящая, все у тебя растет само собой, да и то сказать: земля наша такая тебе попалась плодородная!

Лутфие поправляет лечаки за ухом – как будто не слышит.

– Скоро ли внучка приедет?

Лутфие, по взбешенному мнению бабушки, намекает на мою сестру, которая вышла замуж по модному в том сезоне обычаю – убежала после сессии с женихом, потому что это так романтично!

– Тебе какое дело, старая карга, – опять тихо произносит бабушка, вытирая лицо уголками платка, – скоро, скоро, она на красный диплом идет, учебы много!

– Да, – безмятежно говорит Лутфие, – как ребенка родит – небось уже не до учебы будет. Женщине место дома, а не по работам шляться!

Тут бабушка не стерпела:

– Лутфие-ханум, – ядовито-ласково отвечает она, – кому Бог дает мозги и таланты, тот все успевает, а темные люди только и могут, что в земле копаться да другим кости перемывать!

Шах и мат в два хода, Лутфие уходит с поля боя посрамленная.

Но бабушка недаром ждала от нее любого коварства – ответный удар был нанесен из-за угла, но зато прямо в сердце.

– Русико! Русико! Иди домой, скотина тупая, – раздается как-то вечером, в момент возвращения коровьего стада по родным хлевам.

Бабушка выпрямляется, глаза ее загораются нехорошим блеском.

– Это кого она тупой скотиной назвала? А ну-ка сгоняй к забору.

Я стрелой несусь к забору, вижу корову, которую Лутфие загоняет в ворота хворостиной, и тут же с докладом обратно.

– Таааааак, – упирает руки в бока бабушка, – это она свою корову назвала, как мою внучку? Чтоб у нее глаза лопнули, чтобы душа из нее вылетела, чтобы она завтра утром не проснулась!

Бабушка в гневе так грозна, что я валюсь на тахту и хохочу во все легкие.

– Ты за мной не повторяй, – на всякий случай замечает мне бабушка, – но я этого так не оставлю.

Наутро бабушка пошла в курятник с тазиком кукурузы.

– Которая курица яиц не кладет? – спрашивает она меня с видом Наполеона.

– Вот эта, кажется. – Охота за яйцами входит в мои обязанности, я знаю всех наших куриц в лицо, угадываю, которая когда снесет и с какими интонациями квохчет. Бестолковая пестрая курица давно действует бабушке на нервы: ни яиц не кладет, ни цыплят не смотрит. Даже до конца высидеть ленится!

– Вот ты-то мне и нужна, – удовлетворенно заключает бабушка, и в ее глазах зажигаются огоньки мести.

– Лутфие! Лутфие! Куда ты лезешь, птица бескрылая, только и делаешь, что дырки в заборе, – громко декламирует бабушка, гоняясь по двору за ошалевшей от неожиданных перемен в жизни курицей: ее зачем-то выпустили из курятника бегать, и только она отошла душой на просторе, сразу принялись ловить.

Соседка тут же высовывает голову, но, открыв было рот, шевелит извилинами и догадывается: это не ее позвали, а…курицу.

– Наконец-то! Фу-у-ух, – схватив окончательно обезумевшую птицу за крылья, бабушка с победным видом поворачивается. – Сейчас она у меня денек посидит без еды, очистится, а потом я знаю, что с ней делать!

Лутфие скрывается, не в силах ничем ответить на такой сокрушительный удар.

Вечером на ужин мы ели бабушкино коронное блюдо, «курицу с рисом», по-другому – деревенское харчо с орехами, уцхо-сунели и кинзой. Аромат дурманит голову и смягчает душу.

– Теперь она сто раз подумает, прежде чем моих детей трогать. – Бабушка режет свежий хлеб, и корочка аж повизгивает под ножом. – А землю она так и не отдаст, – вздохнула бабушка.

Папа дипломатично промолчал и налил вина.

Охота

– Если твой папа хотел на старости лет игрушку, родил бы себе еще и мальчика, – желчно говорит бабушка, не одобряя папиного стремления обучить меня мужским делам.

Папа учит меня водить машину, правда – до педалей я достаю с большим трудом, поэтому решено отложить шоферство на годик, а пока я съела ему мозг чайной ложечкой насчет ружья.

О, какая острая зависть гложет меня каждый раз, когда настает сезон охоты, и ранним утром папа с такими же, как он, стрелка́ми, надевает высокие сапоги, непромокаемый плащ, ягдташ, патронташ и – самое главное! – перекидывает через плечо ружье, начищенное шомполом и ухоженное, как танцовщица варьете «Фридрихштадтпалас»!

Собаки обезумевают от восторга и прыгают выше себя, через голову и обратно. В стылом осеннем воздухе пахнет порохом и мокрой псиной.

– Па, – совершенно не надеясь на понимание, завожу я круглую песню – может, пробью дыру в голове, и папа сдастся.

– Дурочка, что ли, – свирепеет папа, – еще не хватало сопливую девчонку таскать по болотам. Промокнешь, потеряешься, плакать начнешь – где мне с тобой возиться!

– Не буду плакать, па, ты что, – цепляюсь бульдожьей хваткой за малейший край слабины.

– Если ты только посмеешь на охоту пойти, уеду, и духу моего здесь не увидите! – на всякий случай предупреждает бабушка, собирающая на кухне провиант для охотников.

Папа делает мне большие глаза и пожимает плечами – дескать, я бы рад, но сама видишь, дело казуистическое.

Провожаю взглядами машину, высунув нос через ворота, бреду в дом.

Пока они меня побеждают, но мысль работает, и вскоре придумывается новая стратегия: надо двигаться не нахрапом, а поэтапно, стэп бай стэп[23]23
  Шаг за шагом (англ.).


[Закрыть].

– Па, стрелять-то меня можешь научить? – подбираюсь я к уставшему отцу семейства.

– Шустрая какая, – сонно прикрыв веки, говорит папа. – Сначала разбирать-собирать-чистить научись.

Маскируя внутренние фейерверки, молча киваю.

Папа зря надеялся, что я забуду, поленюсь или отложу – утром встала над душой, как кредитор с просроченным векселем.

– Дай хоть побриться, – возмутился он. Я покладисто жду и наблюдаю, как вкусно скрипит бритва по лицу, пропахивая на пенном поле чистые борозды. Бабушка одним ухом слушает нас, но мы в сговоре и друг друга выдавать не намерены, потому что влетит обоим, и не один раз.

В папиной комнате на кровати разложено разобранное ружье. Скрепя сердце, учу детали, сборку-разборку, потом папа дает чистить «Гекко» шомполом – это уже ближе к делу!

– Теперь сделай мне пыжи, – переходит на следующую ступень папа.

Вздыхаю, но прилежно режу обложки старых учебников на пыжи специальной штучкой: как-никак это приближает меня к вожделенной цели.

– Итак, – папа обстоятелен и сверхосторожен, – упираешься прикладом в плечо. Плотно упираешься! Потому что будет отдача, и чтоб тебе плечо не снесло.

Еле держу тяжеленное ружье на весу, но терплю – если сейчас не оправдаю оказанного мне высокого доверия, прощай, охота!

– Так, во что стрелять будем? – Папа оглядывает из окна окрестности. – Смотри – вон на винограде длинный усик, видишь?

– Ага. – Еле выцеживаю, подрагивая руками.

– Наводим цель… мушка ровно посередине… все на одной линии… нажимай курок!

Залпом меня, во-первых, оглушило, во-вторых, отбросило к стене, в третьих – плечо-таки получило свою долю экстрима. Но кого это волновало – папа и я высунулись наружу и заорали:

– Попала!!!

Потом папа посмотрел на меня, я – на него, и мы сообразили, что звук наверняка слышали не только мы.

– Скажу, что в ворону стрелял, – придумал папа.

– А синяк откуда? – подозрительно спросила бабушка.

– Ты еще спроси, где ворона! – выпалила я и поняла, что погорела.

На охоту я с папой все-таки пошла. На перепелов – потому что они самые глупые, ленивые и беспроблемные.

Ничего особенно веселого в охоте не оказалось.

Во-первых, никаких романтичных молодых охотников там не было, а только папины друзья – небритые дядьки с сеттерами.

Во-вторых, папа мне даже подержать ружье не дал, не то что пострелять: ты, говорит, всю дичь нам распугаешь.

И пошли они с ружьями наперевес стрелять в несчастных пташек, виновных лишь в том, что они очень вкусные и очень тупые. Я осталась торчать бессмысленным свидетелем истребления перепелок на краю поля. Наблюдая за тем, как мой пузатый веселый папа резво мчится за крохотной птичкой, я впервые ощутила сомнения в исключительной привлекательности мужского мира. Но, как ни крути, я сама напросилась и дать задний ход уже не могла, поэтому помчалась следом. Куда я смотрела, не знаю, наверняка не под ноги, и, соответственно, оказалась в глубоком овраге.

Выбраться самой не представлялось возможным: забросив голову назад аж до спины, я прикинула, что стенки оврага по меньшей мере метра три в высоту и расположены ровненько под прямым углом ко дну. Звать кого-либо на помощь тоже не имело никакого смысла, оставалось лишь ждать, пока охотнички не перебьют всех перепелок в округе, и папа не вспомнит о своем дитяте. А могло это случиться не раньше чем под вечер.

И зачем только я поперлась сюда, с тоской думала я. Предполагалось, что единственное живое существо в овраге – это я и еще пара симпатичных комариков, которых я успела подкормить своей молодой кровью. Однако шевеление за моей спиной заставило меня в этом усомниться. Я медленно повернулась, и… у меня остановилась деятельность сердца, печени, почек, нервных окончаний и желез внутреннеей секреции: прямо в лицо своими восемью пристальными глазами смотрел гигантский полосатый паук, кокетливо растопыривший ножки прямо возле моего не в меру любопытного носа.

Святые угодники! Я никогда не боялась темноты, высоты, глубины и собак. Я ходила ночью на кладбище. Я прыгала со второго этажа на гору песка. Я даже надерзила директору школы!!! Единственное, чего я боюсь патологически, окончательно и бесповоротно – это пауков. Даже маленькие паучишки не вызывают у меня доверия, но ЭТОТ… Таких страшилищ я не видела даже в мамином атласе экзотических животных. Каким-то нечеловеческим способом я оказалась на поверхности земли. Я не помню, как это произошло, но, скорее всего, моя необоримая арахнофобия вознесла меня по крутым стенкам оврага вполне в духе фокусника Копперфильда.

– Ну как тебе? – задала бабушка дежурный вопрос, ощипывая перепелок.

– Ничего так, – уклончиво ответила я.

В самом деле, потрошить и жарить птичек гораздо увлекательнее, потому что бабушка разрешает брать даже самый острый нож.

Бимка

Дядя купил щенка.

Собаки у нас были всегда, откуда они брались – не знаю, но уж точно мы их не покупали. Я даже не подозревала, что собак продают! Не удивлюсь, если окажется, что и кошек, и птиц тоже можно покупать.

Щеночек был неизвестной мне породы – бурый, с висячими ушами и огрызком хвоста. Он доверчиво смотрел снизу глазами цвета янтаря и приглашал почесать ему шею.

– У него знаешь, какая родословная, – важно поделился со мной кузен.

– Не знаю, – засомневалась я, – он милый, конечно, но наша Найда покрасивше будет. И какой жесткий!

– Ага, красивая дура, – оскорбился кузен. Только я собралась дать сдачи – что он понимает в сеттерах, пусть валит со своим уродцем! – как взрослые подлили масла в размышления:

– Дратхаар, – расцветя от умиления всем лицом, сказал дядя. – Это немецкая собака, просто отличная для охоты!

Папа, как бывалый охотник, с недоверием поглядел на барахтающегося на полу щенка.

– Большой вырастет?

– Не очень, а главное – универсал. Добрейшие собаки, – пощекотал дядя своего пса.

– А как назовем? – волнуясь, спросил кузен.

– Ты что предлагаешь?

– Бим, – выдохнул кузен и покраснел. Я перевела глаза на дядю.

– Бим, Бимка – а что, пусть будет.

– На охоте звать неудобно, собаку нужно гласными звать, и чтобы открытый звук, – засомневался папа. – А то ее не дозовешься!

– Папа фильма не видел, – поспешно оправдалась я.

– Да Бим умница, сам хозяина найдет, – возразил дядя.

Бимка немножко пожил в квартире, но женщины взбунтовались – всем известно, что они найдут миллион причин, чтобы удалить из дома источник хаоса.

Бимку решили отвезти в деревню.

Малыш Бим встал на крепкие ножки и замахал огрызком.

Его носик втянул бурю незнакомых ароматов. Он приподнял ушки и посмотрел на хозяина.

– Сейчас познакомишься с подругой, – сказал тот, и вдруг Бимку сшибло с ног.

– Стой, Найда, фу, нельзя!

Малыш обиженно скулил и жаловался хозяину.

– Свинья ты такая, – выговаривала бабушка Найде, угрюмо спрятавшей нос в лапах. – Бессовестная дуреха, смотри, кого трогаешь!

– Ничего, она просто ревнует, – виновато сказал папа. – Найда, хорошая Найда, места тут вам обоим хватит.

Бимка отошел от обиды быстро и опять потрусил к величаво оскорбленной взрослой собаке.

– Он маму ищет, – догадалась я.

– Правильно, – одобрил дядя. – А тут его так встретили, беднягу!

Бимка ластился к собаке, не замечая, что она смотрит на него с явным желанием оттрепать.

Бимка рос таким умным, что люди рядом с ним стеснялись выглядеть глупыми. Он с лету усваивал команды, приводя Найду в состояние крайнего раздражения – ты, предатель, читалось в ее глазах, что ты перед людьми выслуживаешься?! Твое дело – охота, дурачок!

Однако Бим с удовольствием охранял дом, неведомым образом понимая, кого тут любят, а кого – не очень.

– Мурадыч! – орал сосед, не смея открыть калитку. – Не пускает меня ваша псина!

– Псина, – усмехалась бабушка, – сам ты псина, да он в десять раз больше человек, чем ты, образина беспородная! Никогда чужого не возьмет, не то что вся ваша семейка воровская!

Бабушка никак не могла забыть авантюру с земельным участком, которую прокрутила Лутфие – мамаша неугодного соседа.

Понятное дело, все это было сказано не для соседских ушей, но Бим улавливал настроение хозяев из воздуха.

– Я его сейчас ударю, – рассвирепел сосед.

– Попробуй только, – подала голос бабушка. – У него медалей в роду, сколько у тебя совести не наскребется. Небось чует, кого в дом пускать нельзя!

Разок Бим цапнул-таки ненавистного соседа за щиколотку, и тот больше к нам не совался. Зато детей Бим пускал, как дворецкий, приветливо обнюхивая ноги и весело улыбаясь.

– Клянусь, – прижимая руки к груди для пущей достоверности, говорила я старшим, – он улыбается! Посмотрите на него, когда он дядю видит!

И правда, хотя Бимка любил всех домашних, хозяина он определил с самого начала и безошибочно. Дядя приезжал нечасто – из-за работы, и, когда они с собакой встречались, нежность переполняла собой округу.

– Надо же, – умилялась бабушка, – мой сын только детей до сих пор так привечал, а теперь еще и Бима.

Дядя и Бим вдвоем уходили в сад и пропадали там часами.

Я подсмотрела – дядя перочинным ножиком чистил груши и давал собаке, и та съедала все с величайшей скромностью. Они рассматривали деревья и тихо беседовали.

Как-то раз мама приехала из деревни и рассказала про Бимку удивительное:

– Схожу с автобуса, уже поздно, темень, а до дома идти одной километр. Да еще через кладбище! Через пригорки! Ну, иду, а куда деваться, и вдруг слышу в темноте – что-то топочет! Я обмерла – с перепугу подумала, или волк, или шакал, да мало ли что, и вдруг вижу – из темноты Бимкина морда вынырнула! Умница моя, это не пес, а человек, разве что разговаривать не умеет! И так мне стало спокойно и хорошо, дошли вдвоем, как друзья-товарищи, он вокруг меня носится, радуется, прыгает. Представляете – как он с такого далека понял, что я приехала?!

Охотился Бим отлично. Папа одобрительно рассказывал, как он делает стойку – гениальный пес! К тому времени Найду пришлось передарить – она стала драть кур, в том числе и соседских, и никакие меры не помогали научить ее уму-разуму.

– Жалко, па, она же наша старая собака, – со слезами просила я папу. – Они уже и с Бимом подружились!

У папы нашлась куча аргументов: две собаки, соседи, бить ее нельзя. Бим остался один.

Я вообще всегда была уверена, что мы самые лучшие в мире, и Бим только подтверждал эту теорию: такая удивительная собака могла и должна была попасть именно к нам. Ее бурая с проседью шерсть, улыбчивая морда и абсолютно человеческие глаза – все это стало символом настоящей собачьей красоты.

– У нас – дратхаар, – важно говорила я друзьям, и они замолкали, раздавленные недосягаемостью идеала.

Как-то раз мама поехала в деревню – там была бабушка с маленькой Маей, – с ней вызвался поехать и дядя.

Обратно их ждали к воскресному вечеру – завтра же на работу. Они не приехали, и мы встревожились.

– Куда звонить, что делать, – ломала руки тетя, – как трудно без телефона! Что думать – не представляю. А вдруг Шукри сел за руль?! Сто раз ему говорила – не рискуй! А вдруг с бабушкой что-то?

Гадая и нервничая, мы решили подождать, а потом ехать самим.

Утром машина заехала во двор.

– Наконец-то, – выдохнула тетя, – но как-то странно они идут… Точно что-то стряслось!

Входные двери распахнулись. На пороге стояли заплаканные мама и дядя Шукри.

– С бабушкой что-то?! – схватилась за сердце тетя.

В панике я онемела и во все глаза смотрела на маму. Не может быть, не может быть.

– Бимка, – еле выдавила мама.

– Фу-у-ух, чтобы собаки вам в душу налаяли! – в сердцах крикнула тетя.

Дядя посмотрел на нее и прошел мимо.

– Ну разве можно так из-за собаки убиваться! – вслед ему сказала тетя.

И тут же залилась слезами.

Тут засмеялась мама.

– Разве это была собака? Это был человек.

Мы сидели все вместе, мокрые по пояс, извергая потоки соленой жидкости, и слушали, как неожиданно и глупо погиб наш умница пес: съел крысиного яда в соседском дворе.

– Мучился, хороший, так смотрел – спасите меня. – Мама сморкалась в насквозь мокрый платочек. Тетя всхлипывала, а я, глядя на них, подвывала пуще прежнего.

– Я его в одеяло завернул и так похоронил, – коротко сказал дядя. – На работу надо идти.

Вытащил из шкафа рюмочку.

– Ннннне-е-е…не надо, – заикнулась тетя и умолкла под его взглядом.

Дядя налил себе из графина, опрокинул рюмочку и вышел.

Рыбалка

Папа рассказывал мне про свое детство – как он вместо школы один год помогал отцу в поле, как плавал в страшенных речных водоворотах и как ловил форель в самодельные садки из ивовых прутьев.

– Что тебе мешает сейчас рыбачить? – задала я законный вопрос.

Папа почесал лысину.

– Да ничего вроде, – вздохнул он. – Только сейчас у меня на садки нервов не хватит, а леску закинуть можно.

Все оказалось гораздо прозаичнее: мы с папой отправились повыше по руслу реки, где вода чище и рыбы больше, папа там закинул и закрепил десяток лесок с крючками и сказал, что мы за ними придем утром.

– И все? – разочарованно протянула я. – И это вся рыбалка?

– Зато утром рано пришел, а тебя рыба ждет, – ободрил меня папа.

Бабушке я строго-настрого наказала разбудить меня точно в то же время, когда проснется папа.

– Честное слово? – железно уточнила я перед сном.

– Обижаешь, – пообещала бабушка.

Однако, открыв глаза, я увидела, что раннее утро уже давным-давно прошло, солнце вовсю шпарит над деревней, и от возмущения немедленно пошла разбираться с обманщицей.

Бабушку я нашла, как всегда, не дома, а на грядках.

– Слова не говори, – мирно предупредила бабушка. – Мы с твоим отцом тебя полчаса не могли разбудить!

– Не может такого быть! – выпучив глаза, заорала я.

– Очень даже может, – спокойно отбила удар бабушка, – я что, на старости лет аферисткой стала?

– Ну и как вы меня будили? – иронически сложив руки на груди, спросила я.

– Руки так не складывай, – вскользь указала бабушка, – сто раз тебе сказано – это поза скорби.

– Так я же скорблю! – На всякий случай руки я просто уперла в бока. – Ну так как же вы меня будили? Небось тихо позвали, я не услышала, и всё – прощай, рыбалка!

Бабушка выпрямилась, держа выдранные сорняки.

– Как мне жалко, что я не могла записать на пленку эту сцену! – ядовито проговорила она. – Сначала я тебя просто расталкивала. Потом пошлепала по щекам. Потом щекотала пятки. Потом пришел папа, и мы в четыре руки стащили тебя с кровати и поставили на ноги – так ты сползала вниз, как мешок с картошкой…

– Мгм, – недоверчиво буркнула я, воображая описанное.

– …потом папа принес воды и стал тебя поливать, потом зажал тебе нос, потом поорал в уши, а потом сказал, что этого ребенка не разбудишь даже гаубицей, а ему потом на работу, и столько времени терять он не может!

– Пхы. – Надо же, меня поливали водой! Сердитость прошла от осознания, что я так крепко сплю – уникум!

– Ничего смешного, – рассердилась бабушка. – Если тебя вынести вместе с кроватью, ты и ухом не поведешь, вот так и украдут, и скажут, что не сопротивлялась!

– Дидэ, – укоризненно протянула я.

– Что – дидэ? Я уж думала подвесить тебя вниз головой, перепугалась – жива ли! А если ты так будешь спать в мужнем доме, то…

– …на третий день задницей дверь открою, – в унисон закончила я фразу. – Я виновата, что так крепко сплю?

В это время со стороны дома показался папа.

– Эй, ты, рыбачка! Держи форель!

И поднял руку со связкой переливающейся рыбы.

– Посмотри, какая красавица, – довольно приговаривала бабушка, ловко счищая чешую. – Вся сверкает, такая свежая!

Рыба в моей руке лежала упругая, скользкая и в самом деле редкой красоты: по ее серебристым бокам вперемешку с темными точками были разбросаны алые капли.

– Немного поджарю, а остальное сделаю на углях, – распорядилась бабушка.

По ее требованию я нарвала и вымыла несколько листьев лавровишни. Тем временем бабушка потолкла в ступке орехи, зелень и перец, выскребла пахучую пасту ложкой и густо смазала форелей изнутри и снаружи.

– Помаши над углями, а то жар уйдет, – скомандовала она, продолжая колдовать на рыбой.

Уложила в кеци[24]24
  Кеци – глиняная сковородка для приготовления пищи на углях.


[Закрыть] листья, потом рыбу, сверху насыпала горошины черного перца и пару лавровых листьев, закрыла куском жести и поставила на угли.

– Ты сверху насыпь углей, а я быстро мчади испеку, – велела бабушка.

Ее коричневые руки в пигментных пятнах молниеносно зачерпнули просеянной кукурузной муки и принялись месить шар влажного теста.

– Тут самое главное – угадать, сколько воды, – не упускала она шанса научить меня премудростям, – мало нальешь – получится сухо, много – не пропечется и развалится.

– А как угадать? – почесывая комариные укусы, озаботилась я.

– А это уже от твоего мастерства зависит: чаще будешь руками работать, сама всему научишься, – ввернула бабушка.

Тем временем от нашего кеци со свистом повалил ароматный парок.

Бабушка попробовала пальцем раскаленную чугунную сковороду (та зашипела), бережно выкатила из миски шар теста и уложила на дно, потом быстро-быстро растоптала пальцами тесто в ровный блин.

– А посередине сделаем дырочку, чтобы пар выходил, – ткнула пальцем бабушка в центр мчади и накрыла его крышкой.

– Прямо как в детстве, – довольно сказал папа после завтрака, надевая шляпу. – Давно я так вкусно не ел – рыба и мчади!

– В следующий раз я всю ночь спать не буду!!! – прокричала я вслед папе.

Бабушка только хмыкнула.