Текст книги "Лето, бабушка и я"

Бог в наследство

Я всю жизнь пытаюсь наладить отношения с Богом.

Нет, не просто с Богом, а с бабушкиным, с тем, кто перешел ко мне по наследству.

Он меня бережет, но как далеко мне до бабушкиной безмятежной веры, и где же ее взять, если она не дана при рождении? Бабушка просыпалась и первым делом здоровалась с Ним, благодарила за ночной покой и начавшийся в здравии день, кратенько излагала сегодняшние планы, согласовывала их выполнимость, торговалась по каждому пункту и приходила к компромиссному соглашению – по мелочам.

И только потом вставала, расчесывая белые волосы комсомольским гребнем.

В течение дня бабушка благодарила Бога за завтрак, обед и ужин, за хлеб, за крышу, за воду, за школу, за книгу, за пианино – подумать только, у ее внуков есть пианино! – за любимую копченую скумбрию – ну иногда же можно, нет? – и завершала день обстоятельной молитвой на коврике: сначала на арабском, как полагается, а под конец переходила на грузинский, и снова благодарила за еще один прожитый день, перечисляя все удавшиеся за сутки проекты, напоследок вполголоса заискивающе уговаривала Его дать ей еще пять лет – ну всего пять, не сто же! – затем длинно и полной грудью вздыхала, укладывалась в кровать, я обхватывала ее всеми руками и ногами, как лиана, и спустя полчаса, когда сон уже затуманивал сознание и превращал светящуюся дверную щель в потусторонний коридор, трезвым голосом произносила слово благодарности.

Еще одно слово, наверняка.

Бабушка носила Его с собой, и я была уверена, что Он – ее собственность. Она вела с Ним нескончаемый диалог, попутно кроша лук или выжимая дымящееся крахмальное белье, рассказывала все те замшелые истории, которые мы не хотели слушать в пятьсот восемнадцатый раз, спрашивала подтверждения своей тогдашней правоте, и, видимо, все-таки не получала одобрения – потому что назавтра снова рассказывала, только немного переиначивала события и обстоятельства, и с каждым разом загадочная фигурантка дела Хурие приобретала все более демонические черты.

Бабушкин Бог перешел ко мне, хотя я Его и не просила об этом. Он меня страшно утомляет своими придирками, спрашивая каждый раз об одном и том же, и мне очень хочется Его отвлечь и добиться хотя бы раз полного одобрения, но Он ни разу даже не улыбнулся.

Нет, вру: пару раз улыбался – когда мне приносили показать моих новорожденных мальчиков после отхода от наркоза.

И все? И все.

Дальше Он опять хмурит брови и не одобряет моей жизни, считая, что я транжирю Его драгоценные дары, и если я не подтянусь и не раскаюсь, то дети мне покажут, в чем я была виновата.

Богу все равно, на каком языке я с Ним разговариваю.

Богу все равно, каким я Его себе представляю.

Богу все равно, какую музыку я Ему посвящаю.

Он одобряет зажигание свечей – не потому, что Ему от этого личная выгода, а потому что от свечей я невольно исполняюсь благодати.

Он не обижается, если я обижаюсь – хотя и считается, что на Него обижаться тяжкий грех.

Он обижается, если я обижаюсь вообще на что-нибудь: глупее ничего нет, по Его разумению.

Ему не понравится и это – что я тут пишу.

Он мне дал при рождении летучую серебристую сферу и справедливо хочет, чтобы я ее не покоцала своими грубыми движениями, потому что когда наступит время ее возвращать – Он может и не принять вот это пожухлое нечто, со сбившейся орбитой верчения, цвета обратной стороны Луны и ноздреватой поверхностью.

Да, говорит Он, да, мы так не договаривались, восстанавливай как хочешь, верни как было: долги надо возвращать – Я же процентов не прошу.

Вот сейчас снег идет.

Мелкий такой, даже не падает, а летит по воздуху.

Посмотри в окно.

Ты чувствуешь, как теплеют бока у серебристого шарика?