Текст книги "Охотники за алмазами"

– Слава богу! – прошептал он. – Слава богу! Теперь я могу убить его своими руками.

Песок вокруг плота был испещрен следами. Рядом лежала доска, с помощью которой сорвали контейнер с водой и ящик с пищей, прикрепленные к настилу плота.

Ящик был опустошен и брошен. Пакеты унесли в карманах, чтобы уменьшить вес, но контейнер с водой исчез.

Два следа уходили прямо в дюны. Джонни побежал по ним, но на первой же обдуваемой ветром дюне сбился с пути.

Но он не пал духом. Дюны тянулись всего на тысячу ярдов, сменяясь затем равниной и солончаками.

Джонни вернулся к «лендроверу». Теперь он полностью владел собой. Ненависть тугим комком засела где-то в районе ребер, и он несколько секунд глядел на микрофон, раздумывая, не связаться ли с Картридж-Бей.

У инспектора Стендера есть полицейский вертолет. Он стоит у главного здания. Инспектор мог бы быть здесь через тридцать минут. Еще час – и они отыщут Бенедикта Ван дер Била.

Джонни отказался от этой идеи. Официально Бенедикт мертв, утонул. Никто не станет искать его в неглубокой могиле в пустыне Намиб.

Конечно, матрос представлял собой проблему; но его можно было подкупить или запугать. Ничто не должно стоять между Джонни и местью. Ничто.

Джонни раскрыл багажник «лендровера» и отыскал нож. Подошел к плоту и в десятке мест пропорол толстую резину. Воздух со свистом вышел, плот осел.

Джонни сложил его и спрятал в багажник. Зароет плот в пустыне: нельзя оставлять свидетельств того, что Бенедикт добрался до берега.

Он запустил двигатель, включил передачу на все колеса и поехал по цепочке следов.

Он пробирался среди долин и по острым, как нож, гребням песчаных холмов.

Спускаясь с последней дюны, Джонни почувствовал, как его обступают гнетущая тишина и необъятность. Здесь, всего в миле от моря, смягчающее влияние холодного Бенгуэльского течения уже не чувствовалось.

Жара стояла страшная. Джонни чувствовал, как пот, выступив из пор, мгновенно высыхает в сухом смертоносном воздухе.

Он развернул «лендровер» параллельно линии дюн и пополз на скорости пешехода, свесившись из машины и всматриваясь в землю. Яркие пятна слюды обдавали его лицо волнами тепла.

Он снова обнаружил след, ведущий от дюн, и поехал вдоль него прямо к далекой линии гор, которые уже растаяли в голубой дымке: к полудню зной усилился.

Джонни двигался урывками, которые перемежались остановками и утомительными поисками на каменистых плоскостях и пересеченной местности. Дважды приходилось оставлять «лендровер» и двигаться на сложных участках пешком, чтобы не потерять след, но однажды он проехал за несколько минут целых четыре мили по солончаку. Следы, как цепочка бус в ожерелье, отчетливо выделялись на блестящей поверхности.

За солончаком следы увели в лабиринт черных скал, перерезанных ущельями и охраняемых высокими монолитами неправильной формы.

В одном из таких ущелий Джонни нашел Ханси, маленького цветного матроса с «Дикого гуся». Череп его был разбит окровавленным камнем, лежавшим рядом. Кровь уже засохла, и Ханси пустыми глазами смотрел в безжалостное небо. На его лице застыло удивление.

На песчаном дне ущелья отчетливо читалась история этого нового преступления. Вот множество перепутанных следов – тут двое спорили. Джонни догадывался, что Ханси хотел повернуть назад. Он, должно быть, знал, что дорога за горами – в сотнях миль отсюда. Он хотел добираться до Картридж-Бей берегом.

Спор кончился, когда Ханси повернулся спиной к Бенедикту и пошел обратно по своим следам.

В песке виднелось углубление: здесь Бенедикт подобрал камень и пошел за матросом.

Стоя над Ханси и глядя на его разбитую голову, Джонни впервые понял, что преследует безумца.

Бенедикт Ван дер Бил сошел с ума. Он больше не человек, он озлобленный бешеный зверь.

– Я убью его, – пообещал Джонни седой кудлатой голове старого Ханси. Больше не было нужды увиливать.

Если он догонит Бенедикта и убьет его, ни один суд в мире не усомнится, что он действовал в пределах самообороны. Бенедикт сам поставил себя вне человеческих законов.

Джонни достал сдутый резиновый плот и накрыл им Ханси. Края плота он прижал камнями.

Теперь он ехал посреди стен удушливой жары с новым настроением – взвинченный, полный смертоносного ожидания. Он знал, что сейчас и сам отчасти стал зверем, заразился жестокостью человека, за которым охотился. Он хотел, чтобы Бенедикт Ван дер Бил заплатил сполна – и той же монетой. Жизнь за жизнь, кровь за кровь.

Проехав милю, он увидел контейнер для воды. Его отшвырнули в ярости, вода вылилась из горлышка, оставив в жаждущей земле сухую выемку.

Джонни недоверчиво смотрел на это. Даже безумец не может обречь себя на такую страшную смерть.

Ленс подошел к лежавшей на боку пятигаллонной бочке. Подобрал ее, потряс: внутри оставалось около пинты жидкости.

– Боже! – прошептал он, чувствуя, вопреки всему, жалость. – Теперь он погиб. – Джонни поднес контейнер к губам и сделал глоток. Рот и нос обожгло, он с отвращением сплюнул, бросив контейнер и вытирая губы ладонью. – Морская вода! – произнес он. Заторопился к «лендроверу» и промыл рот сладкой пресной водой.

Он никогда не узнает, как это произошло. Плот, вероятно, годами лежал на «Диком гусе», и никто не проверял его снаряжение.

С этого момента Бенедикт должен был знать, что обречен. Его отчаяние легко читалось в неуверенных следах. Сначала он побежал, гонимый паникой. Через пятьсот ярдов тяжело упал на дно высохшего ручья и некоторое время лежал, потом выбрался на берег.

Он сбился с пути и начал отклоняться к северу. Сделав круг и наткнувшись на собственные следы, Бенедикт сел: отпечатки ягодиц виднелись совершенно отчетливо. По всей видимости, он справился с паникой: следы снова повели к горам.

Однако через полмили Бенедикт споткнулся и упал. Он снова сбился с направления, двинувшись на юг. Еще раз упал и потерял ботинок.

Джонни подобрал его и вслух прочел на внутренней стороне подошвы золотые печатные буквы: «Швейцария. Специально для магазинов „Харродз“.

– Да, это наш мальчик Бенедикт. Ботинки за сорок восемь гиней, – мрачно сказал Джонни и снова сел в «лендровер». Возбуждение его все нарастало. «Скоро, очень скоро».

Бенедикт оказался в сухом русле, повернул и пошел по нему. Правую ногу он порезал об острые камни, о чем свидетельствовали капли черной запекшейся крови. Судя по следу, он шатался, как пьяный.

Джонни с трудом вел «лендровер» по камням, устилавшим русло. Оно углубилось, с обеих сторон нависли острые гребни. Воздух превратился в тяжелое удушливое одеяло. Он жег горло, сушил рот. С гор подул легкий ветерок, который не принес облегчения, а только усилил удары солнца и нестерпимую духоту.

Вдоль русла были разбросаны низкие кусты. Уродливые маленькие растения, которые выдержали долгие годы засух.

На одном из кустов перед «лендровером» летаргически медленно замахала крыльями хищная черная птица. Джонни заслонил глаза, не уверенный, что именно увидел. Может, мираж?

Неожиданно птица превратилась в темно-синий пиджак. Он висела на кусте, ветер раскачивал полы из дорогой материи.

В кармане пиджака. Он его положил в карман.

Не отрывая взгляда от пиджака, Джонни вдавил акселератор, и «лендровер» прыгнул вперед. Ленс не заметил на пути большой, по колено, обломок железняка. Он столкнулся с ним на скорости в двадцать миль, и, под скрежет разрываемого металла, «лендровер» застыл. Джонни ударился грудью о руль, отчего из его легких вырвался воздух.

Он все еще сгибался от боли, с трудом сражаясь за глоток воздуха, когда нагнулся и схватил пиджак с куста.

Пиджак был тяжел от груза в кармане.

И вот увесистый холщовый мешочек у Джонни в руках, содержимое скрипело, когда он разрывал веревку. Ничто на земле не дает такого ощущения.

Такой больше никогда не увидишь.

Узел оказался тугим. Джонни побежал к «лендроверу». Лихорадочно порылся под сиденьем и нашел нож. Перерезал веревку и высыпал содержимое на капот машины.

– О боже! О милосердный боже! – шептал он растрескавшимися губами. Все вокруг расплывалось, и большой голубой алмаз смутным пятном виднелся сквозь слезы, набежавшие на глаза Джонни.

Прошло не менее минуты, прежде чем он решился тронуть его. И почтительно прикоснулся – как будто это священная реликвия.

Джонни Ленс всю жизнь работал, чтобы найти такой камень.

Держа его в обеих руках, он сел в тени «лендровера».

Еще через пять минут его сознание отметило острый запах машинного масла.

Он повернул голову и увидел под шасси автомобиля тонкую струйку масла. Быстро лег на живот и, по-прежнему сжимая алмаз, заполз под машину. Обломок железняка разбил поддон картера. «Лендровер» истек кровью в сухом русле.

Джонни выбрался из-под машины и оперся на переднее колесо. Посмотрел на часы и удивился: шел уже третий час пополудни.

Он удивился также тому, каких усилий ему стоило сфокусировать взгляд на циферблате. Два дня и две ночи без сна, неослабевающее эмоциональное напряжение этих дней и ночей, удары, которые вынесло его тело, долгие часы жары и убивающей душу пустоты этого лунного ландшафта – все это сказывалось. У него кружилась голова, как при легком опьянении, он начинал действовать нерационально. Это неожиданное безрассудное движение по руслу, погубившее машину, было серьезным симптомом.

Он поиграл большим алмазом – поднес к губам, провел пальцами по его теплой поверхности, перекладывая из руки в руку, – а в это время все мышцы в его теле, сам костный мозг – все просило отдыха.

Мягкое предательское оцепенение сковывало тело, окутывало сознание. Джонни закрыл глаза – на мгновение, чтобы отдохнуть от блеска, но когда снова открыл их, было уже четыре. Он с трудом встал. Тень в русле стала длиннее, ветер улегся.

Хотя он все еще двигался с медлительностью старика, сон освежил мозг. Поглощая из пачки галеты, намазанные паштетом, и запивая их тепловатой водой, Джонни принял решение.

Он закопал мешочек с алмазами в песке возле «лендровера», но не смог заставить себя расстаться с «Большим Голубым». Положил его в карман брюк, который надежно застегнул. В легкий рюкзак сунул двухпинтовую фляжку с водой, аптечку, небольшой наручный компас, две дымовые шашки и нож. Проверил карманы: зажигалка на месте.

И, даже не взглянув на радио на приборной доске «лендровера», повернулся и пошел по следу Бенедикта Ван дер Била.

Через полмили немота в теле прошла, он ускорил шаг и теперь шел быстро. Ненависть и жажда мести, которые превратились в пепел, когда он нашел алмазы, теперь вспыхнули новым огнем. Этот огонь давал силу его ногам и обострял чувства.

След резко повернул к стене. Джонни потерял его, но тут же нашел снова.

Бенедикт был теперь близко. Очевидно, он быстро слабел: часто падал и полз на окровавленных коленях по жесткому гравию и камням, оставляя на колючках клочья одежды.

Потом след вынырнул из ущелий и кустарников и углубился в оранжевые песчаные холмы, и Джонни побежал рысцой. Солнце садилось, дюны отбрасывали голубоватые тени, и жар слегка спал, так что пот несколько охлаждал Джонни на бегу.

Ленс всматривался в неровный след, начиная опасаться, что найдет Ван дер Била уже мертвым. Все свидетельствовало о крайнем отчаянии, однако Бенедикт упрямо плелся вперед.

Джонни не замечал других следов, спускающихся с дюн, пока те не пересекли человеческий след.

Ленс остановился и опустился на колени, осматривая отпечатки широких, похожих на собачьи лап.

– Гиена! – Он почувствовал прилив отвращения. Быстро оглянулся и слева от себя увидел еще одну цепочку следов. – Пара! Они почуяли запах крови.

Джонни снова побежал. По коже его поползли мурашки: он представлял себе, что сделают гиены с беззащитным человеком. Самое грязное и самое трусливое животное Африки, но его мощные челюсти способны расколоть берцовую кость взрослого быка; из-за диеты – падали – его зубы несут такое количество бактерий, что укус гиены так же смертелен, как укус черной мамбы.

– Боже, дай мне успеть!

Он услышал их. За гребнем следующей дюны. Ужас, внушенный этим звуком, остановил его на полушаге. Резкий хохот нарушил тишину.

Джонни стоял, прислушиваясь и тяжело дыша после бега.

Крик раздался снова. Смех демонов, возбужденный, кровожадный.

– Они добрались до него.

Джонни ринулся вверх по мягкому песчаному склону. Поднялся на гребень, и его взору открылась блюдцеобразная арена на вершине дюны.

Бенедикт лежал на спине. Белая рубашка была разорвана до пояса. Синие брюки от костюма превратились в клочья, обнажив колени. На одной ноге – ком из окровавленного носка и грязи.

Пара гиен протоптала вокруг тела тропу. Они давно кружили около, и жадность мало-помалу побеждала трусость.

Одна гиена сидела в десяти футах от Бенедикта, непристойно согнувшись, опустив змееподобную голову так, что лопатки торчали горбом. Коричневая, местами более темная, неопрятно косматая, круглые уши выставлены вперед, черные глаза горят возбуждением и жадностью.

Вторая гиена положила передние лапы на грудь Бенедикту, опустила голову, и челюсти сомкнулись перед его лицом. Она упиралась лапами в грудь, готовясь ухватить полную пасть плоти. Голова Бенедикта дергалась. Ноги его слабо двигались, руки бились на песке, как раненые белые птицы.

Гиена разорвала ему лицо. Джонни ясно услышал это в полной тишине пустынного вечера. Разорвала с мягким шерохом треснувшего шелка – и Джонни закричал.

Гиены бросились бежать, в ужасной шутовской панике взбираясь на склоны дюны. Бенедикт лежал, лицо его превратилось в кровавую маску. Глядя на него, Джонни понял, что не может убить его, не может мстить этому существу с изуродованным лицом и больным рассудком. Что вообще не сможет убить человека.

Он опустился рядом с ним на колени и неуклюжими пальцами развязал рюкзак.

Одно ухо и щека Бенедикта свисали на полоске кожи, закрывая рот, зубы с одной стороны обнажились, на них пузырилась кровь.

Джонни разорвал бумажную обертку впитывающей повязки и уложил оторванный кусок на место, плотно прижимая ладонью. Кровь пробилась сквозь ткань, но текла медленнее.

– Все в порядке, Бенедикт. Я здесь. Все будет в порядке, – хрипло шептал Джонни, работая. Свободной рукой он разорвал другой пакет и аккуратно заменил новым тампоном промокший. Продолжая удерживать пакет, он поднял Бенедикта и положил к себе на колени. – Сейчас кровотечение прекратится, и я дам тебе попить. – Он достал из аптечки марлю и начал осторожно вытирать кровь и песок с ноздрей и губ Бенедикта.

Тот задышал свободнее, хотя воздух вырывался по-прежнему со свистом. Язык у него распух, заполнив рот, как пурпурная губка.

– Так-то лучше, – сказал Джонни. Придерживая тампон, он достал фляжку. Прикрывая большим пальцем горлышко, чтобы регулировать струю, он позволил нескольким каплям упасть в сухую яму рта.

Еще десять капель, потом он закрепил фляжку в песке и начал мягко массировать горло Бенедикта, чтобы вызвать глотательный рефлекс. Человек, лежавший без сознания, болезненно глотнул.

– Молодец, – подбодрил его Джонни и снова начал капать воду в рот, негромко приговаривая при этом: – Все будет в порядке. Вот так, глотай еще.

Потребовалось двадцать минут, чтобы влить в Бенедикта полпинты теплой пресной воды. К этому времени кровотечение прекратилось. Джонни снова порылся в аптечке и достал две таблетки соли и две глюкозы. Он положил их в рот и разжевал, превратив в пасту, затем склонился к изуродованному лицу человека, которого поклялся убить, и прижал губы к распухшим губам Бенедикта. Ввел раствор соли и глюкозы, распрямился и снова начал вливать воду.

Дав Бенедикту еще четыре таблетки и половину фляжки, он закрыл ее и вернул в рюкзак. Смочил компресс ярко-желтым обеззараживающим раствором и крепко перевязал рану. Это оказалось труднее, чем он думал, и после нескольких неудачных попыток он провел повязку под подбородком и по глазам, полностью закрыв голову Бенедикта, оставив свободными только рот и нос.

К этому времени солнце уже лежало на горизонте. Джонни встал и, распрямляя спину и плечи, смотрел на смерть красно-золотого пустынного дня.

Он знал, что откладывает принятие решения. Ему казалось, что, оставив «лендровер», он прошел около пяти миль, что по трудной дороге – часа четыре, может быть, пять в темноте. Можно ли оставить здесь Бенедикта, добраться до машины, вызвать по радио помощь из Картридж-Бей и возвратиться?

Джонни повернулся и взглянул на дюны. Вот и ответ. Одна из гиен сидела на гребне, внимательно глядя на него. Голод и приближающаяся ночь сделали ее неестественно смелой.

Джонни выкрикнул ругательство и сделал угрожающий жест. Гиена подпрыгнула и скрылась за вершиной.

«Луна восходит сегодня в восемь. До этого времени отдохну – потом пойдем по холодку», – решил он и лег на песок рядом с Бенедиктом. Ощутил давление в кармане, достал алмаз и подержал его в руке.

В темноте гиены начали приближаться с кашлем и криками, и когда луна поднялась, она осветила на вершине их силуэты.

– Пошли, Бенедикт. Мы идем домой. С тобой очень хотят поговорить несколько милых полицейских. – Джонни посадил Бенедикта, положил его руку себе на плечо, подлез под нее и встал. – Постоял так, глубоко погрузившись в песок, удивляясь весу своей ноши. – Будем отдыхать каждую тысячу шагов, – пообещал он себе и побрел по дюне, считая про себя, но зная, что снова поднять Бенедикта не сможет, если только не удастся обо что-нибудь опереться. Придется за один переход выбраться из песчаных холмов.

– …Девятьсот девяносто девять, тысяча. – Он считал про себя. Берег силы, сгибаясь под тяжестью, спина и плечи болели, песок задерживал каждый шаг. – Еще пятьсот. Пройдем еще пятьсот шагов.

За ним двигались гиены. Они проглотили окровавленные тампоны, оставленные Джонни, и вкус крови привел их в истерическое возбуждение.

– Хорошо. Еще пятьсот. – И Джонни начал считать в третий раз, потом в четвертый, в пятый.

Он чувствовал, как что-то капает ему на ноги. Кровотечение возобновилось, и гиены глотали песок.

– Почти дошли, Бенедикт. Держись. Почти дошли.

Навстречу плыла первая группа залитых лунным светом скал, Джонни добрался до них и упал лицом вниз. Прошло немало времени, прежде чем он набрался сил, чтобы снять с плеч Бенедикта.

Он заново его перевязал и дал ему немного воды, которую тот сразу проглотил. Потом Джонни сам сжевал пригоршню таблеток соли и глюкозы и запил их двумя отмеренными глотками из фляжки. Он отдохнул двадцать минут по часам, затем, опираясь на одну из скал, снова взвалил Бенедикта на плечи и пошел дальше.

Каждый час Джонни десять минут отдыхал. В час ночи они выпили последнюю воду, в два часа Джонни был абсолютно уверен, что пропустил сухое русло и заблудился.

Он лежал у плиты железняка, отупевший от усталости и отчаяния, и вслушивался в кашляющий смертоносный хор среди скал. Пытался понять, где он сбился с пути. Может, он шел параллельно руслу, может, пересек его, не узнав. Возможно. Он слышал, что иногда заблудившийся натыкается на гудронированное шоссе и не узнает его.

Сколько дюн преодолел он по пути? Он не мог вспомнить. В одном месте он оцарапал ногу о колючий куст. Может, это и было русло.

Он подполз к Бенедикту.

– Держись, парень. Мы идем назад.

В последний раз Джонни упал незадолго до рассвета. Повернул голову и взглянул на часы: света было достаточно, чтобы разглядеть циферблат. Пять часов.

Он закрыл глаза и долго лежал. Он сдался. Попытка была неплохая, но не удалась. Через час взойдет солнце. И тогда все будет кончено.

Что-то мягко и вкрадчиво двигалось рядом. «Неинтересно, – решил он. – Теперь, когда все кончено, хочется только лежать спокойно».

Тут он услышал фыркающие звуки. Раскрыл глаза. Гиена сидела в десяти футах, глядя на него. Нижняя челюсть ее отвисла, розовый язык свешивался из пасти. Джонни ощутил звериный запах, запах клетки в зоопарке, запах помета и гниения.

Он хотел крикнуть, но изо рта не донеслось ни звука. Горло перехватило, язык заполнил весь рот. Джонни с трудом приподнялся на локтях. Гиена отскочила, но без нелепой паники, как раньше. Лениво отошла, развернулась и села в двадцати шагах. Улыбнулась, проглотив слюну.

Джонни подполз к Бенедикту и посмотрел на него.

Перевязанная голова медленно повернулась, черные губы зашевелились.

– Кто здесь? – Сухой хриплый шепот.

Джонни попытался ответить, но голос снова изменил ему. Он болезненно откашлялся, пожевал, вырабатывая во рту хоть немного влаги. Теперь, когда Бенедикт пришел в себя, ненависть вспыхнула в нем снова.

– Джонни, – прохрипел он. – Это Джонни.

– Джонни? – Бенедикт поднял руку и коснулся бинтов на голове.

– Что? – Ленс протянул руку и, лежа на боку, снял бинт с глаз Бенедикта. Тот замигал. Свет стал ярче.

– Воды, – попросил Бенедикт.

Джонни покачал головой.

– Пожалуйста.

– Нет.

Бенедикт закрыл глаза и потом снова открыл, в ужасе глядя на Джонни.

– Руби! – прошептал Джонни. – Серджио! Ханси!

Лицо Бенедикта дернулось, Джонни наклонился и крикнул ему в ухо одно слово:

– Ублюдок!

Потом Джонни отдохнул, с трудом сглотнул и снова заговорил:

– Вставай! – Он посадил Бенедикта. – Смотри.

В двадцати шагах в ожидании сидели две гиены, идиотски улыбаясь и щуря в нетерпении глаза.

Бенедикт задрожал. Он издал слабый мяукающий звук. Джонни медленно прислонил его к скале.

Снова отдохнул, опираясь на скалу.

– Я ухожу, – прошептал он. – Ты остаешься.

Бенедикт снова замычал, слабо покачал головой, глядя на двух пускающих слюну зверей.

Джонни надел рюкзак. Призвал последние остатки сил. С усилием поднялся на колени. В глазах у него потемнело. Потом прояснилось, и он рывком встал. Колени подогнулись, и он ухватился за скалу.

– Забавляйся, – прошептал он. И, шатаясь, побрел в дикую черноту скал.

За его спиной мяукающий звук перешел в отчаянный вопль.

– Джонни! Пожалуйста, Джонни!

Ленс будто не слышал, он продолжал идти.

– Убийца! – закричал Бенедикт.

Обвинение остановило Джонни. Он прислонился к скале, чтобы не упасть, и оглянулся.

Лицо Бенедикта было перекошено, тонкая струйка крови стекала по губам. Слезы бесстыдно лились по окровавленным забинтованным щекам.

– Джонни… Брат мой… Не оставляй меня.

Ленс оттолкнулся от скалы. Покачнулся, чуть не упал. Побрел назад к Бенедикту и сел рядом с ним.

Достал из рюкзака нож и положил себе на колени. Бенедикт стонал и всхлипывал.

– Заткнись, черт тебя побери! – прошептал Джонни.

Солнце поднялось высоко. Оно светило прямо Джонни в лицо. Он чувствовал, как съеживается кожа щек. Полосы тьмы проходили перед глазами, но он отгонял их. Единственное движение, какое он сделал за последний час, – это дрожь ресниц.

Гиены были совсем рядом. Они нервно расхаживали взад и вперед перед Джонни и Бенедиктом. Время от времени одна из них останавливалась и принюхивалась к смоченным кровью бинтам Бенедикта, каждый раз подбираясь все ближе.

Джонни шевельнулся, и гиена отскочила, раздраженно качая головой, виновато улыбаясь.

Подошло время последней обороны. Джонни надеялся, что еще не поздно. Он слишком ослаб. Зрение и слух подводят его, перед глазами все плывет, в тишине слышится какой-то дребезжащий звук, как будто в пустыне появился сад, полный пчел. Джонни повернул колесико зажигалки, вспыхнул огонек, который он осторожно поднес к фитилю дымовой шашки. Тот затрещал и загорелся.

Джонни подбросил шашку к гиенам, и, когда показались облака розового дыма, они в ужасе бежали.

Час спустя гиены вернулись. Слонялись по скалам, снова приближаясь – очень осторожно. Джонни видел их лишь изредка, между полосами тьмы. Гул насекомых стал громче, он мешал думать.

Ему потребовалось десять минут, чтобы зажечь вторую шашку. Бросок был так слаб, что пламя вспыхнуло всего в нескольких дюймах от его ног. Их накрыл розовый дым.

Джонни чувствовал, как пульсирует в ушах кровь. Дым заполнил горло. Странные звуки обратились барабанным рокотом, каким-то свистом. Тишь пустыни нарушил сильный ветер. Он чудесным образом разогнал удушливый дым.

Джонни посмотрел в небо, откуда пришел этот ветер. В двадцати футах над ним на сверкающем журавлином крыле ротора висел полицейский вертолет.

В круглом окне вертолета показалось лицо Трейси. Джонни увидел, как шевелятся ее губы, и потерял сознание.