Текст книги "Свободное падение"

– Сэр.

– И тебе не важен твой талант?

– Нет, сэр.

– И ты не испытываешь счастья?

– Нет, сэр.

– Вот уже несколько лет, я не ошибся?

– Нет, сэр.

– Счастье не для тебя. Попомни мои слова. Пусть другие ищут свое счастье. Это экзерсис для пятипалых.

Он поднял правую ладонь и пошевелил пальцами.

– Значит, сами по себе твои портреты не важны. А может, они – инструмент для достижения некой цели? Нет. Диктатуру пролетариата забудь. Итак, что это за цель?

– Не знаю, сэр.

– Но ведь тебе хотелось бы прославиться, разбогатеть?

Наступила моя очередь поразмышлять:

– Да, сэр. Это было бы неплохо.

Он вдруг издал спазматический смешок.

– Другими словами, тебе на все плевать. И я еще должен давать тебе советы. Нет уж. Прощай.

Он отобрал мой недокуренный бычок и пожал руку. Но не успел я прикрыть за собой дверь, как в нем очнулся неисправимый директор и вернул меня с порога:

– Я тебе вот что скажу… Может статься, это тебе пригодится. На мой взгляд, тут чистая правда, причем могучая и, стало быть, опасная. Если ты всерьез чего-то захочешь, то всегда сможешь этого добиться, но лишь в обмен на соответствующую жертву. Не важно какую. Но учти: ты получишь не вполне то, на что рассчитывал; а рано или поздно о принесенной жертве начинают сожалеть.

Я ушел оттуда и из школы в разгар лета. Казалось, что предо мной распахнулся мир, хотя на деле я одну опеку менял на другую. Не возвращаясь в пасторский дом, я покинул город и направился к меловым холмам, где, прилепившись к подножию косогора, вдоль реки раскинулся лес. Охваченный внезапным возбуждением, я полез в гущу папоротника, словно где-то там таилась разгадка.

Даже дикие голуби, и те взялись помогать, раз за разом напевая танцевальный мотивчик. «Знали б вы Сьюзи» неслось из их зеленых пентхаусов, и весь лес, папоротники, мухи и не внесенные в каталоги мошки, зайцы-барабанщики, бабочки, коричневые, синие и белые… все они сладострастно бормотали: мускус – величайшее благо величайшего сонмища. Просветы между стволами, заполненные пурпурно-синим, набрякшим небом, превратились в причудливые, чуть ли не в дюйм толщиной фрагменты витражного стекла, до которых было рукой подать. Вайи рослого папоротника щекотали мне горло, стебли хватали за бедра. Из всего живого сыпалась пудра, пряность, от которой загустел самый воздух на моем пути. В цокольном этаже леса, среди наносов сухой листвы и трескучих ветвей, я увидел в знойном воздухе то, что считал для себя важным, а именно белое, нетронутое взглядом тело Беатрис Айфор, ее покорность, мое на веки вечные попечительство о ней… а за ту боль, что она мне причиняла – ее предельное унижение по эту сторону гробовой доски.

Должно быть, в тот вечер за меня разыгралось нешуточное сражение. Всему свое время, и я наконец понял, что настал и мой день. Ибо у меня отобрали пряности лесного лога, я взмок до липкости, пробираясь к запруде, где круглый год дрожат под водой голыши и дергаются, подныривают, кружат заякоренные кувшинки. И чтоб не оставить места сомнениям, я сейчас вижу, что ангел при райских вратах держал свой меч между мной и пряностями. Он дунул, подобно своему хозяину, на воду под запрудой, и мне почудилось, что вода меня ждет. Я сорвал покровы, нырнул и всей кожей, с головы до пят, ощутил плотное и гладкое вместилище всех моих сокровищ. Сейчас я ведал бремя и образ мужчины, его накал, его многоликую тьму. Я узнал, что способен стрелять глазами, держаться непоколебимо, изливать собственное семя из основания крепкого хребта. Облачившись и остыв, сдержанный как приснодева, я покинул ниспосланные провидением воды и взошел на холм. И там уже были звезды, крупные глянцевые светила, воткнутые по очереди как канцелярские кнопки. Я сидел между землей и небом, между скитом и улицей. Воды исцелили меня, и во рту чувствовался вкус картошки.

Что для тебя важно?

– Беатрис Айфор.

Она думает, что ты уже растлен. Ты ей неприятен.

– Если я всерьез чего-то захочу, то всегда смогу этого добиться, но лишь в обмен на соответствующую жертву.

И чем именно ты пожертвуешь?

– Всем.

Здесь?

13

– Мистер Маунтджой? По договоренности? Минуточку, сейчас узнаю.

С левой руки вздыбился оскаленный, взбешенный лев с налитыми кровью глазами. Еще левее, вокруг обрубка полированной ветви обвился питон – но где же самое главное, где козел? Я порыскал взглядом, пока регистраторша говорила по телефону. Ага, вот он, африканский, с рогами из кошмарного сна и пожелтевшими от похоти глазными белками. Мне пришло в голову, что я лишен не просто крыши над головой, но и самой почвы под ногами. В этом доме производили окончательный расчет. Здесь прошлое не выстраивалось вереницей айсбергов, севших на отмель некоего персонального берега. Это угрюмый дом воздаяния по факту. Зайди в сторожку, где привратниками служат набитые чучела льва, питона и козла. Обозри свой собственный эксперимент.

– Мистер Маунтджой, доктор Энтикотт пока занят, но просит вас пройти к его кабинету. Дорогу знаете?

– Боюсь, мне еще ни разу… словом, нет.

Регистраторша показала на схеме. «Ну что вы, рада была помочь…» Знающая, по-деловитому предупредительная, безразличная. Привыкшая иметь дело с бьющей через край радостью и болью.

Сам участок практически не изменился. Кедр выжил, и каждая из ветвей достигала уровня воды, отмечая его плавающими листьями. Да и сам особняк в основном остался прежним, разве только чуть скукожился. И там, вытянувшись от моих ступней вдоль тыльной стороны, пролегала терраса, где церемонно вышагивал тогдашний человек. Мы с Джонни прятались, должно быть, вон за теми запущенными кустами. Впрочем, повсюду, как грибы, успели расползтись новые постройки, низенькие и утилитарные. Широкую лужайку прорезали бетонные дорожки, истертые да и в трещинах, хотя их укладывали уже после нашего непрошеного визита. В плену я пробыл так долго, что нынче, на территории английского госпиталя, да еще в какой-то сотне ярдов от моего собственного дома, я не решился сойти с дорожки, а посему выписывал зигзаги по всей лужайке, покорно следуя бетону. Сад содержался не хуже любого общественного, а дышалось здесь так, словно ты очутился на вершине холма. И тем не менее на всем – и на особняке, и на саде – лежала печать казенщины, серости лагеря для военнопленных. Под деревьями рука об руку прогуливались две дамы. Посреди лужайки неказистой статуей торчала одинокая фигура ко всему равнодушной женщины, для которой остановилось время, когда она уперла руки в боки.

Кабинет Кеннета оказался пуст – если не считать оливковых картотечных шкафов, бумаг, ручки, пресс-папье, чернил и кушетки для доверительных бесед. Добротный, просторный кабинет, деловой и приятный, если бы он находился в каком-то другом месте.

Он вошел за моей спиной.

– Привет.

– А, вот ты где.

Но это был иной Кеннет: не тот шумный говорун с вечеринок, чудесный рассказчик и симпатизировавший мне обожатель Тэффи. В нем от Кеннета было столько же, сколько во мне от Сэмми, вальяжничающего в свободных брюках и свитере. Здесь мы встречались официально, в костюмах и сдержанно.

– Присаживайся…

Мы посмотрели друг на друга через стол, и я заговорил первым:

– Наверное, это… за рамками правил?

– С чего ты взял?

– Я ведь не родственник.

– Да ведь и у нас тут не гарем.

– Так я могу ее повидать?

– Разумеется. Если она не против.

– Отлично.

– Тэффи будет попозже?

– Она не придет.

– Но она же говорила…

– А зачем ей приходить?

– Так ведь… она же сказала… хочу, мол, повидать мисс…

– Быть не может!

– Да, она говорила, что мисс как там бишь ее – ваша общая подруга…

– Так и сказала?

– Ну конечно!

– Сегодня вечером она занята своим винным мероприятием. Ты ведь тоже заглянешь?

На его лицо набежало разочарование. Он покрутил в руке карандаш и швырнул его на блокнот.

– Что ж…

Стало быть, Тэффи пустилась на дипломатическую уловку. Куда проще, если б мы оба были знакомы с Беатрис. Протянутая рука помощи.

– Пожалуй, она могла бы навестить мисс Айфор позже.

Кеннет скорректировал выражение лица.

– Конечно, конечно.

Выходит, эти лечебницы вовсе не обязательно служат парниками гуманизма и понимания ближнего твоего. Здесь можно пройти целую практику и ничему не научиться.

Кеннет подскочил, распахнул шкаф и достал оттуда пачку бумаг. Перелистал их, придавая лицу выражение, на его взгляд уместное для медика: сосредоточенность и чувство ответственности. Впрочем, победила молодость, и нацепленная маска оказалась немаркированной. Он бы сошел за моего сына.

– Что ж, когда я смогу ее увидеть, Кеннет?

Он дернулся.

– Да хоть сейчас.

Приуныл слегка. «Выходит, он и впрямь заявился повидаться с ней, а не со мной, а Тэффи с ним не пришла, я ей неинтересен…»

– Итак?

Он резко поднялся.

– Пошли, раз такое дело.

Я встал и пристроился следом. Ноги вели себя послушно, зато голова обдумывала странные вещи и тяготела к мятежу. Мелькнула мысль, что следовало бы устроить паузу и собраться с силами. Умыть руки. Направить размышление вверх по реке времен, лечь на курс к моменту последней нашей встречи. Но фарватер извилист, а Кеннет влюблен в Тэффи, и этот комплекс полуостровом выдается в океан причин и следствий, имя которому Беатрис и я.

– Сюда.

Получается, она в главном корпусе, то бишь в генеральском особняке, доме блаженных счастливчиков.

– Через ту дверь.

Вот, вспомнил. Это случилось тем утром, когда я, пробродив всю ночь, пришел к педучилищу, тем утром, когда я впервые сделал вид, будто вот-вот рехнусь. Я помню, что она сказала. «Сэмми, никогда больше не говори таких вещей».

Но ярче всего запомнился ее ужас.

– Минутку.

Кеннет остановился и завел разговор с медсестрой. Сделал он это, чтобы произвести на меня впечатление подобострастными «да, доктор Энтикотт», «нет, доктор Энтикотт». Я не так уж знаменит, Сэмми, но цену себе знаю.

Разве ты не видишь, что я по горло во льду на своем отрадном холме?

– Вот мы и пришли, мистер Маунтджой. Пожалуй, мне лучше войти первым.

Тон формальный: работа есть работа.

Палата просторная, наверное, бывшая гостиная с нависшим лепным потолком, размеченным тусклыми полосками пыли, напоминая рисунок притиранием по рельефной бронзе или древесной коре. Три высоких окна слева от нас слишком громадны для частого мытья, так что хоть они и пропускали свет, он был разбавлен. Ни картин, ни драпировки, пусть даже светло-зеленые стены и вопиют о них. Да и вообще маловато тканей. Кое-где расставлены громоздкие круглые столы, кресла, а у дальней стены приткнулась парочка диванов.

Там и сям, столь же случайным образом, как и мебель, разбросаны женщины. Одна держала клубок пряжи. Другая застыла у среднего окна, противоестественной неподвижностью напоминая статую на лужайке. Медсестра отлично знала все закоулки этого аквариума. Лавируя между столами, она по диагонали проплыла вперед и вправо, в самый темный угол.

– Мисс Айфор.

Нет.

– Мисс Айфор! К вам пришли.

Кто-то сидел в кресле перед диванчиком. Смотрела она на стену справа, уронив руки на колени. Как натурщица. Жидкие, желтоватые волосы подстрижены под мальчика, открывая взгляду форму черепа, прямую вертикаль. Я вспомнил, как порой, погрузив ладонь в густую гриву, поддерживал этот затылок; а сейчас, в свете дня, мне предстала стриженая истина. Высокий лоб был параллелен затылочной вертикали, так что голова занимала совсем мало места – теперь, когда исчезло главное украшение, я видел это отчетливо.

Кто-то из женщин начал издавать звуки. Раз за разом, одно и то же, как плач камышевки на болоте.

– Хай-ип! хай-ип! хай-ип!

Никто не шелохнулся. Беатрис сидела, уставившись в стену, разглядывая пустоту. Лицо скрыто тенью тела, но казенная стена отражала немножко света, позволяя различить кое-что из лепнины черт. Лицевые кости уже не проглядываются. Плоть спрятала их под одутловатыми валиками… а может, это сами кости так оплыли? Суставы пальцев распухли, отекло и туловище под зеленым платьем, оставив прежним лишь рост.

Странным зудом отозвались мои руки. Они словно набухали. Палата слегка дрожала, как если бы под ней проходил туннель подземки.

Я разлепил губы:

– Беатрис!

Она никак не отреагировала. Медсестра ловко вынырнула из-за моего правого плеча и пригнулась.

– Мисс Айфор! Дорогуша, к вам посетитель!

– Беатрис!

– Мисс Айфор!

– Хай-ип! хай-ип! хай-ип!

Какое-то движение, легкий клевок всем корпусом. Беатрис оборачивалась. Судорожными толчками подобно фигурке на часах кафедрального собора. В туннеле мчался экспресс. Рывок за рывком Беатрис развернулась на девяносто градусов. Спиной ко мне.

Кеннет тронул меня за руку.

– Пожалуй…

Но медсестра знала что к чему в этом аквариуме.

– Мисс Айфор? Вам разве не хочется поговорить с вашим гостем? Ну-ка, потихонечку…

Она обняла сидящее тело за плечи и подхватила под локоть.

– Вот так, дорогуша!

Спазм, рывок, толчок.

– Хай-ип! хай-ип! хай-ип!

Тело повернулось анфас. Могильные ямы глазных впадин тряслись словно старческие руки.

– Ну что же вы, милочка, поздоровайтесь! Мисс Айфор?

– Беатрис!

Она начала подниматься, не разнимая судорожно сжатых рук. Рот открыт, дрожащие глаза смотрят на меня сквозь мои слезы и пот.

– Вот и умничка!

Беатрис обмочила себе подол, ноги, тапочки и мои башмаки. Брызги во все стороны, лужа разливанная.

– Ах, мисс Айфор, дорогуша, какое безобразие… ах, как нехорошо!

Кто-то держал меня за локоть и плечо, разворачивал в сторону.

– Мне кажется…

Кто-то вел меня, помогая преодолеть акры голого пола. Носились и рыдали болотные птицы.

– Ниже голову!

Я до сих пор чувствовал ее запах на собственных башмаках и штанинах. В затылок давила рука, не позволяя разогнуться. Ниже, ниже, еще ниже, прямо в этот смрад.

– Ну как, теперь получше?

Слова отказывались формироваться. Я видел их образы, слышал их молчание, но не мог вытолкнуть их языком.

– Еще чуть-чуть, и станет легче.

Причина и следствие. Закон следования. Статистическая вероятность. Нравственный закон. Грех и раскаяние. Все это правда. Оба мира сосуществуют бок о бок. И сливаются во мне. Нам приходится держать ответ в обоих мирах сразу. Лицом в зловонии.

– Ну вот.

Затылок освободился. Теперь две руки, по одной на каждом плече, потянули меня назад. Я влился в кресло.

– Чуток посиди спокойно.

Мысли разбежались прочь по длинным коридорам, вернулись, изобразили Кеннета за письменным столом и открыли мне глаза. Так и есть, вот он. Дарит мне профессиональную улыбку ободрения.

– Тут пока не привыкнешь, и впрямь не по себе.

Я заставил свой рот взяться за работу.

– Пожалуй.

Сейчас я уже возвращался в собственное тело и слышал шарлатанскую болтовню Кеннета. Впрочем, он мне нужен за кое-каким делом. Я пошарил в карманах и нашел сигарету.

– Можно?

– Да, конечно. Так вот, как я уже говорил…

– Надежда есть?

Он наконец-то смолк.

– В смысле, ты можешь ее вылечить?

Очередная порция терминов. Шаманизм.

– Кеннет, послушай. Ее можно вылечить?

– На текущем этапе наших знаний…

– Можно ли ее вылечить?

– Нет.

От башмаков поднимался запах нечищеных яслей. Мейси, Миллисент, Мэри?

– Кеннет. Я хочу знать.

– Да?

– Что именно привело ее…

– А!

Он сцепил пальцы и откинулся на спинку кресла.

– Во-первых, ты должен помнить, что нормальность есть состояние, определяемое достаточно произвольно…

– Слушай, мы говорим о ее жизни! Так отчего она сошла с ума?

Кеннет досадливо фыркнул.

– А ты разве не знаешь? Может, ни от чего.

– То есть… она стала бы… такой… в любом случае?..

Нахмурившись, он взглянул мне в лицо.

– С чего ты взял, «в любом случае»?

– Да ради всего свя… Послушай-ка. Может, что-то все-таки случилось, и вот она…

Он озадаченно похлопал глазами, порылся в папках со скоросшивателями, нашел нужную, откинул крышку, присмотрелся, полистал страницы, принялся бурчать:

– Так, наследственность. Ага. Понятно. Болезни. Школа. Педагогическое училище. Обручена с…

Он замер на полуслове. Я ударил кулаком по столу и рявкнул:

– Дальше, дальше читай!

Его лицо будто окатило кровью. Он захлопнул папку, отказываясь встречаться со мною взглядом. Тихо проговорил, обращаясь к углу комнаты:

– Ну конечно. Вот оно что…

– Читай давай! Все читай.

Но он продолжал бормотать:

– Господи боже… Какой же я идиот. Надо ж было… и что теперь делать?

– Послушай…

Он резко, напористо развернулся в мою сторону.

– Ты зачем это сделал, а? Откуда ж я мог знать, черт побери? А я-то думал, что делаю одолжение вам обоим…

– Ей одолжения уже ни к чему.

– Я не в том смысле. Я мог бы… скажем…

– Я должен был ее повидать.

Он яростно зашипел:

– Никто не должен узнать, никто! Ты меня слышишь? У меня же могут отобрать…

– Рай.

И тут он плюнул в меня словами:

– Ты всегда был мне омерзителен… а теперь еще это… и чтоб таким, как ты, доставались женщины вроде Тэффи…

Он умолк и уселся по ту сторону письменного стола. Заговорил расчетливым тоном:

– Да чтоб тебе провалиться вместе со своими картинами. Ты же всех используешь. Эту женщину. Тэффи. А теперь вот и меня.

– Да. Я сам во всем виноват.

Его голос забежал повыше:

– А что, нет, что ли?!

– Тебе расписку дать?

– Правильно, гни свое. Думаешь: возьму вину на себя, и делу конец? Расцелуемся и будем друзьями? Вытворяй что хочешь, а потом просто покайся?

– Нет. Я так не считаю. К великому сожалению.

Молчание.

Кеннет с усилием потер лоб тыльной стороной ладони. Кинул взгляд на папку.

– Кто вообще ответит тебе наверняка? Может, все и впрямь из-за тебя. Вот именно. Может, ты причинил ей такую боль, что она взяла и спятила. Да, пожалуй, так и есть. Она, знаешь ли, здесь с той самой поры.

– Семь лет!

– Со дня основания. Твоя Беатрис – наш старожил.

– Семь лет.

– Как вы расстались, так с тех пор она у нас. И, на наш взгляд, непрерывно пребывает в состоянии гипертрофированного беспокойства.

– С тех самых пор…

– Надеюсь, ты рад этой новости.

– Ты всерьез думаешь, что месть мне поможет тебе с Тэффи?

– Чудненько. Наконец-то можем потолковать начистоту. Ну да. Я ее люблю.

– Я знаю. Она мне говорила. Прими наши соболезнования.

– Да плевал я на твои соболезнования. И ее тоже.

– Дело твое.

– И плевал я на эту больничку, и жизнь в целом.

– Понимаешь, я сам ее спросил. А так бы она тебя не выдала.

Кеннет визгливо хохотнул.

– Ну конечно, жена у тебя что надо, такая не подведет. Прикроет тыл, подопрет где требуется… чтобы ты переехал очередную горсть сосунков.

– Ничего подобного, и ты сам это знаешь. Нет у меня таких наклонностей.

– Но свое-то ты получил?

– Хорошо, пусть так… Мне тут сон приснился. Это ведь не по твоей части – или как? Хочешь, подшей к прочим бумажкам, в стопочку доказательств. Итак, после того как мистер Икс бросил мисс Игрек, ему приснился сон. Она бредет за ним, спотыкаясь, а ее все больше и больше затапливает водой. Ты вот упомянул гипертрофированное беспокойство. Закон причин и следствий вновь не подвел. Ник был прав, и мисс Прингл была права…

– Ты о чем лепечешь?

– О том, что я ее толкнул. Ничего не исправить, не поменять. Святая простота не умеет прощать.

Я криво усмехнулся и в ту же секунду вдруг испытал прилив расположенности к Кеннету.

– Ну ладно. Хорошо. За чем пришел, то и получил. И спасибо тебе.

– За что?

– Ну-у… за то, что верен Гиппократу.

– Это я-то?

Неожиданно у меня в глазах поднялась Беатрис, оплывшая, вся в зеленом, натянутая и дрожащая. Ладонью я накрыл обоих.

– За то, что сказал мне правду.

Кеннет нервно прошелся до шкафа и обратно, затем уселся в кресло.

– Сэмми, послушай. С этого момента я буду встречаться с вами гораздо реже.

– Жаль это слышать.

– Да господи боже!

– Нет, я серьезно. Такое впечатление, что люди и шага ступить не могут, не поубивав друг друга.

– Короче, слушай, как я вижу всю эту историю. А там уж ты сам разберешься. Итак, вполне вероятно, что толчком послужил именно ты. А может, ей это было на роду написано. Может даже, это случилось бы на год раньше, кабы ты не занял ее мысли. Может, ты подарил ей целый год душевного здоровья и… всего прочего, что она от тебя видела. А может быть и так, что ты лишил ее счастья на всю жизнь. Ну вот, теперь ты не хуже любого специалиста знаешь, какие у нее шансы.

– Спасибо.

– С ума сойти. Тебе бы глотку перерезать…

– Да, пожалуй.

– Хотя нет, не выйдет у меня. Стой. Погоди. Мне надо с тобой поговорить. Сэм, послушай. Я люблю Тэффи. Ты это знаешь.

– Знаю, но верится с трудом.

– И еще я сказал, что ненавижу тебя. Но это не так. Как бы мне это объяснить, все так запутано… короче, я имею в виду вашу совместную жизнь, ваш быт. Мне бы хотелось принять в этом участие. В каком-то смысле я влюблен в вас обоих.

– Для меня это чересчур заумно.

Я взгромоздил себя на ноги и, перекосив рот, состроил в сторону Кеннета нечто вроде улыбчивой гримасы.

– Что ж…

– Сэмми.

Я обернулся на пороге.

– Сэмми. Что мне делать?

Я скорректировал выражение лица под моего визави. Бесполезно говорить, что человек – целый материк, пустой труд заявлять, что каждый разум вмещает в себя целый мир, потому что каждый разум охватывает дюжину миров.

– Слишком уж много истолкований. Все перепутано. Слушай-ка… Ты ничем нас не задел. Все пройдет. Никакие твои нынешние переживания не будут пялиться тебе через плечо или бить ногой в зубы.

Он свирепо расхохотался.

– И на том спасибо!

И тогда я шагнул за порог, кивнув в знак согласия.