Текст книги "Миссис Крэддок"

В середине утра принесли телеграмму от мисс Лей. Та приглашала племянницу приезжать в любое время и выражала надежду, что Эдвард приедет вместе с ней. Берта специально оставила телеграмму на видном месте, чтобы муж ее обязательно прочел.

– Значит, едешь? – осведомился Крэддок.

– Я уже говорила, что мое слово так же крепко, как твое.

– Что ж, думаю, поездка пойдет тебе на пользу. Как долго собираешься пробыть у тети?

– Откуда мне знать? Может, я вообще останусь у нее навсегда!

– «Навсегда» – серьезное слово, хоть и короткое.

Равнодушие Эдварда ранило Берту в самое сердце. Очевидно, она для него вообще ничего не значит! Он воспринимает ее отъезд как нечто естественное. Говорит, поездка будет полезной для здоровья. Да что ему здоровье Берты! Собирая чемоданы, она все больше падала духом – расстаться с Эдвардом ей представлялось совершенно невозможным. При мысли о том, какая пропасть лежит между любовью, пылавшей еще год назад, и теперешними отношениями, к глазам Берты подступали слезы. Она страстно желала, чтобы нашлось любое, самое слабое оправдание, чтобы отменить поездку, не уронив собственного достоинства. Если бы на прощание Эдвард хоть намеком выказал свою печаль, этого оказалось бы достаточно. Однако вещи были собраны, день и час отъезда определен. Эдвард сообщил мисс Гловер, что его жена покидает Корт-Лейз ради перемены обстановки и что, к сожалению, хозяйственные дела не позволяют ему составить ей компанию. Коляску подали к крыльцу, Эдвард вскочил на козлы. Берту охватило отчаяние: последняя надежда рухнула, она должна ехать. Если бы у нее только хватило смелости признаться мужу, что она не в силах его покинуть! Ей было страшно.

На вокзал ехали молча. Берта боялась, что у нее дрогнет голос, если она заговорит, и ждала каких-то слов от Эдварда, но в конце концов отважилась произнести:

– Тебе грустно, что я уезжаю?

– Я считаю, что это для твоего же блага, и потому не намерен препятствовать.

Берта недоумевала: что это за любовь, если мужчина со спокойным сердцем относится к расставанию с женой, чем бы оно ни было вызвано? Она подавила тяжкий вздох.

На вокзале Эдвард купил ей билет. Поезда они дожидались в молчании. Эдвард взял у мальчишки-разносчика «Панч» и «Скетч». Отвратительный паровоз, дымя трубой, подъехал к платформе. Крэддок усадил жену в вагон, и она, уже не скрывая слез, подставила губы для поцелуя.

– Может быть, в последний раз… – прошептала Берта.

Глава XXII

72, Элиот-Мэншнз

Челси, Ю.В.

18 апреля

Дорогой Эдвард!

Полагаю, расставшись, мы поступили мудро. Мы совсем не подходим друг другу, и в дальнейшем наши разногласия только стали бы сильней. Узел супружеских отношений между людьми с разными темпераментами затянут так хитро, что его можно лишь разрубить. Попытки развязать его поначалу кажутся успешными, но вскоре выясняется, что каждое действие только затягивает узел туже. Здесь бессильно даже время. Некоторые вещи в мире невозможны: нельзя сложить воду в кучу, как камни; нельзя мерить одного человека по меркам другого. Определенно, мы сделали разумный шаг. Я уверена, что если бы мы продолжали жить вместе, наши ссоры случались бы все чаще. Вспоминать эти грубые, вульгарные скандалы ужасно неприятно. Мы ругались, точно рыночные торговки. Сама не понимаю, как из моих уст могли вылетать такие гадкие слова.

Очень горько оглядываться назад и сравнивать мои надежды с тем, как все вышло в действительности. Неужто я ждала от жизни слишком многого? О нет, я всего лишь хотела, чтобы мой муж меня любил. Видимо, я чересчур мало просила, поэтому в итоге не получила совсем ничего. В нашем жестоком мире нужно просить сразу много, громко заявлять о своих требованиях, растаптывать всех, кто мешает на пути, и занимать как можно больше места, иначе тебя оттеснят, задвинут в самый конец. Нужно обладать невероятным эгоизмом, в противном случае с тобой никто не будет считаться, к тебе отнесутся как к безделке, с которой можно поиграть и выбросить.

Конечно, я мечтала о несбыточном. Традиционно принятая условная гармония брака меня не устраивала; я хотела на самом деле стать единым целым с тобой. Каждый индивид – это отдельный мир, и все остальные в нем – чужаки. Поначалу, страдая от своих горячих стремлений, я предавалась отчаянию, потому что плохо тебя знала. Меня глубоко печалило то, что я не могу по-настоящему понять тебя, постичь твою душу до самого дна. Насколько могу судить, ни единого раза ты не показал мне своей истинной сущности – ты и сегодня для меня почти такой же незнакомец, как спустя час после первой встречи. Я открылась перед тобой, ничего не тая, но передо мной оказался человек, которого я не знаю и никогда не видела. Мы с тобой удивительно разные люди, и я даже не могу представить, что между нами общего. Часто, когда посреди разговора мы умолкали, наши мысли, отправляясь из одной начальной точки, текли в абсолютно разных направлениях, и когда мы вновь возобновляли беседу, становилось ясно, как далеко они разошлись. Я надеялась познать тебя, о да, рассчитывала научиться понимать тебя так хорошо, что наши души слились бы в одну, но всякий раз оказывалось, что мне неизвестно твое мнение даже по самым простым вопросам.

Вероятно, все сложилось бы иначе, будь у нас дети. Возможно, они связали бы нас более крепкими узами, и, наслаждаясь радостями материнства, я забыла бы о своих утопических мечтах. Однако рок неумолим: я – ветвь чахлого дерева. В книге судеб написано, что род Лей должен исчезнуть с белого света и вернуться к матери-земле, чтобы воссоединиться с ней, и кто знает, что уготовано нам в будущем… Мне нравится думать, что через многие века я буду пшеницей, растущей на плодородной почве, или дымком от костра, в котором сжигают сухие ветки малины и ежевики. Я бы хотела быть похороненной не на мрачном, унылом кладбище, а посреди чистого поля, чтобы острее чувствовать перемены и быстрее возвратиться в лоно природы.

Поверь, жизнь порознь – единственный выход для нас. Я любила тебя слишком страстно и потому не могла довольствоваться твоим холодным отношением ко мне. Разумеется, я была сварливой, придирчивой и недоброй – теперь я готова признать свои недостатки. Оправдание у меня лишь одно: я была очень, очень несчастна. Молю тебя простить меня за всю боль, что я тебе причинила. В свою очередь, я искренне прощаю тебе все мои страдания. Нам лучше остаться друзьями.

Сейчас я также могу открыть тебе, насколько близка была к тому, чтобы отказаться от своего намерения. Вчера и сегодня утром я едва сдерживала слезы – разлука казалась мне невыносимой, я понимала, что просто не в силах расстаться с тобой. Если бы ты только попросил меня не уезжать, если бы в твоих глазах мелькнула хоть одна искорка сожаления, я бы сдалась. Да, уже не имеет смысла скрывать: я отдала бы все на свете, лишь бы остаться. Увы, я слишком слаба! Всю дорогу я горько плакала. Со дня нашей свадьбы мы впервые не вместе, впервые спим под разными крышами. Но худшее позади. Я сделала свой выбор и буду жить так, как решила. Я не сомневаюсь, что действую во благо. Не вижу ничего дурного в том, чтобы мы изредка переписывались, если тебе приятно получать от меня весточки. Я считаю, что нам лучше не видеться – по крайней мере пока. Может быть, когда мы оба станем гораздо старше, то сможем спокойно встречаться, но только не теперь. Нет, не теперь. Мне страшно смотреть в твои глаза.

Тетя Полли ни о чем не подозревает. Можешь поверить, мне было очень трудно улыбаться и болтать весь вечер, и, удалившись в свою комнату, я испытала большое облегчение. Сейчас уже далеко за полночь, а я все еще пишу тебе. Мне кажется, я обязана поделиться с тобой мыслями, и мне намного проще изложить их на письме, чем в словах. Разве это не доказывает, как сильно отдалились наши души, если я не решаюсь сказать тебе, о чем думаю? А ведь я надеялась, что сердце мое всегда будет открыто для тебя, что мне никогда не потребуется что-либо скрывать или опасаться выразить свои чувства и мысли. Прощай.

Берта.

72, Элиот-Мэншнз

Челси, Ю.В.

23 апреля

Бедный мой Эдвард!

Ты пишешь, будто надеешься, что я скоро поправлюсь и вернусь в Корт-Лейз. Ты понял меня совершенно неправильно – твое письмо едва не заставило меня расхохотаться. Это верно: я была утомлена и подавлена, когда писала тебе, но дело не в этом. Неужели ты не способен представить себе чувства, не связанные с физическим состоянием? Ты не понимаешь меня и никогда не понимал, и все же я не стану занимать вульгарную позицию femme incomprise[30]30
  Женщина, которую не поняли или не оценили по достоинству (фр.).


[Закрыть]. Во мне нет ничего сложного и таинственного. Я хотела лишь любви, а ты не мог мне ее дать. Нет, наш разрыв окончателен. Зачем тебе желать моего возвращения? У тебя есть Корт-Лейз и фермы, все в округе тебя обожают… Я была единственным препятствием для полного твоего счастья. Я охотно отдаю тебе Корт-Лейз в вечное владение, ведь до того, как ты пришел, поместье было в полном упадке, и если сейчас оно приносит доход, это все благодаря твоим усилиям. Ты заслужил этот дар, и я прошу принять его. Мне самой вполне хватит тех скромных денег, что оставила матушка.

Тетя Полли все еще думает, что я приехала погостить, и постоянно говорит о тебе. Я продолжаю притворствовать, хотя и сознаю, что долго держать ее в неведении не получится. В настоящее время я регулярно посещаю врача – якобы лечусь от мнимой болезни, и прикупила себе кое-что из одежды.

Договоримся писать друг другу раз в неделю? Знаю, ты не очень любишь письма, но мне бы не хотелось, чтобы ты совсем забыл меня. Если хочешь, я буду писать тебе по воскресеньям, а ты можешь отвечать или не отвечать, по своему усмотрению.

Берта.

P.S. Пожалуйста, даже не думай о каком-либо rapprochement[31]31
  Сближение, примирение, восстановление отношений (фр.).


[Закрыть]. Уверена, в конце концов ты убедишься, что нам обоим намного лучше порознь.

72, Элиот-Мэншнз

Челси, Ю.В.

15 мая

Милый Эдди!

Я была очень рада получить от тебя весточку. Твое желание повидать меня весьма трогательно. Ты пишешь, что хотел бы приехать в Лондон; к счастью, меня здесь уже не будет. Если бы ты заговорил об этом раньше, все могло пойти совершенно иначе.

Тетя Полли сдает квартиру внаем своим хорошим знакомым и уезжает в Париж до конца сезона. Она покидает Лондон уже сегодня, и я решила отправиться в Париж вместе с ней, поскольку здесь мне уже все опостылело. Не знаю, догадывается ли она о чем-то, но я обратила внимание, что в последнее время она перестала упоминать твое имя. Вчера, когда я объясняла ей, что давно хотела поехать в Париж и что ты занялся покраской комнат в Корт-Лейз, она посмотрела на меня довольно скептически. Слава Богу, у тетушки есть замечательное правило никогда не лезть в чужие дела, поэтому я могу быть уверена, что она не задаст мне ни единого вопроса.

Прости за короткое письмо, я тороплюсь уложить вещи.

Твоя преданная жена

Берта.

41, рю де Экольерс

Париж

16 мая

Эдди, любимый!

Я поступила нехорошо по отношению к тебе. Очень мило, что ты хочешь видеть меня, и мой отказ, наверное, выглядел как-то неестественно. По зрелом размышлении я пришла к выводу, что не случится ничего страшного, если мы встретимся. Разумеется, о моем возвращении в Корт-Лейз речи не идет – есть такие узы, которые, однажды разорвав, уже не соединишь, и самые тяжкие из оков – оковы любви. Тем не менее я не стану препятствовать, если ты решишь навестить меня. Не отрицаю, я тоже хотела бы повидаться с тобой. Сейчас я далеко, однако если я тебе небезразлична, ты, не колеблясь, совершишь небольшое путешествие.

У нас очень славная квартирка в Латинском квартале, вдали от богачей и многочисленных экскурсантов. Даже не знаю, что пошлее – типичные туристы или тот район Парижа, который они наводняют; по-моему, и то, и другое одинаково отвратительно. Должна сказать, мне глубоко неприятны все эти убогие, но претенциозные бульвары с их безвкусными, раззолоченными вывесками и витринами, дешевыми кафе и толпами скверно одетых иностранцев. Однако, если ты приедешь, я покажу тебе другой Париж, тихий и старомодный, покажу театры, куда не ходят туристы; сады, в которых гуляют прелестные дети и их няньки в чепцах с длинными лентами. Мы пройдемся по узким серым улочкам, где полно милых лавчонок, заглянем в церкви, где молящиеся преклоняют колена и на душе становится очень покойно. Я отведу тебя в Лувр в те часы, когда там почти нет посетителей, и ты увидишь прекрасные картины и статуи, привезенные из Италии и Греции, где и в наше время обитают боги. Жду тебя, Эдди.

С любовью,

Берта.

41, рю де Экольерс

Париж

Мой драгоценный Эдди!

Я разочарована, что ты не приедешь. Мне казалось, если ты захочешь меня увидеть, то найдешь для этого время и оставишь свои фермы на несколько дней. С другой стороны, возможно, это и в самом деле к лучшему, что мы не встретимся. Не буду скрывать: порой я ужасно по тебе скучаю. Я забываю обо всем, что между нами произошло, и всей душой мечтаю опять быть рядом с тобой. Как же я глупа! Я знаю, что нам более не суждено увидеться, но мысли о тебе не оставляют меня. Я схожу с ума, ожидая твоих писем, а когда гляжу на твой почерк, сердце мое начинает биться быстрее, точно у девчонки-школьницы. Ты не представляешь, как сильно ранят меня твои холодные письма, ведь ты никогда не говоришь того, что я хотела бы услышать. Для нас было бы чистым безумием сойтись вновь. Я смогу сохранить любовь к тебе только на расстоянии. Звучит ужасно, правда? И все-таки я готова отдать что угодно, лишь бы увидеть тебя еще раз. Вопреки всему прошу тебя приехать ко мне. Я ведь не так часто обращаюсь к тебе с просьбами. Пожалуйста, приезжай. Я встречу тебя на вокзале, ты не испытаешь каких-либо неудобств. Здесь невозможно заблудиться, к тому же кругом полно переводчиков из агентства Кука. Не сомневаюсь, тебе очень понравится.

Если любишь меня, приезжай.

Берта.

Корт-Лейз

Блэкстебл, Кент

30 мая

Дорогая Берта!

Прости, что не ответил на твое письмо от двадцать пятого сего месяца, работы было невпроворот. Ты не поверишь, сколько всего нужно сделать по хозяйству в это время года, пока не увидишь дом и фермы собственными глазами. Я никак не смогу приехать в Париж и к тому же на дух не переношу французов. Смотреть столицу у меня нет охоты, а если я решу отдохнуть, мне вполне сойдет Лондон. Лучше уж ты возвращайся назад. Люди постоянно спрашивают о тебе, да и дома без тебя все как-то не так. Передавай привет тете П.

Извини, спешу.

Любящий тебя супруг

Э. Крэддок.

41, рю де Экольерс

Париж

1 июня

Милый, милый Эдди!

Если бы ты только знал, как меня расстроило твое письмо и как сильно я его ждала. Хоть ты и занят, прошу, не заставляй меня мучиться ожиданием. Я уже вообразила самое худшее – что ты болен или при смерти – и даже собиралась посылать телеграмму. Пожалуйста, пообещай мне, что если ты когда-нибудь почувствуешь себя плохо, то обязательно сообщишь мне об этом. Если тебе срочно необходимо видеть меня, я с радостью приеду, только не думай, что насовсем. Иногда я чувствую себя больной и слабой и тоскую по тебе, но понимаю, что не должна сдаваться. Ради нашего же обоюдного блага я не намерена повторять ошибку и возвращаться к тяготам прежней совместной жизни. Это было слишком унизительно. В трезвом уме и с полной решимостью я даю слово, что никогда – никогда! – не вернусь в Корт-Лейз.

Твоя преданная и любящая жена

Берта.

Телеграмма

Северный вокзал, 2 июня, 9.50 утра.

Крэддоку в Корт-Лейз, Блэкстебл.

БУДУ СЕГОДНЯ 19.25 ТЧК БЕРТА

41, рю де Экольерс

Париж

Мой дорогой юный друг!

Я обеспокоена. Как вам известно, последние полтора месяца Берта живет со мной по причинам, правдоподобность которых вызвала у меня самые сильные подозрения. На мой взгляд, вовсе незачем приводить так много убедительных доводов, чтобы совершить простую, обычную вещь. Я устояла перед искушением написать Эдварду (это муж Берты, хороший человек, но глупый!) и попросить разъяснений, побоявшись оказаться в дурацком положении, если Берта сказала мне все как есть (хотя я в это не верю).

В Лондоне моя племянница делала вид, что посещает доктора, однако совсем не принимала лекарств, тогда как я убеждена, что ни один приличный специалист не позволит себе взять две гинеи за прием malade imaginaire[32]32
  Мнимый больной (фр.).


[Закрыть], не прописав при этом дюжину снадобий.

Берта отправилась со мной в Париж под предлогом заказа нарядов, однако, судя по поведению, новые платья волновали ее не больше, чем смена кабинета министров. Она прилагала все старания, чтобы скрыть свои чувства, и тем самым делала их еще заметнее. Не передать словами, сколько раз бедняжка на моих глазах испытывала всю гамму эмоций, начиная почти истерическим воодушевлением и заканчивая столь же глубоким унынием. Берта то предавалась томным размышлениям, как это считалось модным у молодых леди полвека назад (тогда мы все были «молодыми леди», а не «девушками»); то играла на фортепиано отрывки из «Тристана и Изольды», чтобы развлечь меня; то насмешничала над влюбленным художником, чтобы позлить его жену; затем ударялась в слезы, а выплакавшись, чересчур сильно пудрила нос и глаза, что для хорошенькой женщины служит безошибочным признаком крайне подавленного состояния духа.

Сегодня утром я нашла под дверью записку: «Не считайте меня законченной дурочкой, но я больше ни дня не могу прожить без Эдварда. Уезжаю десятичасовым поездом. Б.». И это притом, что в 10.30 ее ждали у мадам Пакен на примерку самого прелестного вечернего платья, какое только можно вообразить.

Не стану обижать вас, излагая мои выводы из всего вышеупомянутого, вы охотно сделаете их сами. Достаточно ценя вас, я не сомневаюсь, что ваши заключения совпадут с моими.

Искренне ваша,

Мэри Лей.

Глава XXIII

Ступив на английскую землю, Берта испытала явное облегчение: во-первых, она наконец-то оказалась рядом с Эдвардом, а во-вторых, намучилась морской болезнью. Хотя Дувр и Блэкстебл разделяло не больше тридцати миль, сообщение было таким скверным, что ей пришлось выбирать: либо ждать несколько часов в порту, либо садиться на поезд до Лондона, согласованный с расписанием пароходов, а потом ехать шестьдесят миль в обратном направлении. Берта досадовала на задержку, забывая, что теперь она (слава Богу!) в свободной стране, где поезда ходят не для удобства пассажиров, а пассажиры считаются неизбежным злом в процессе получения дохода железнодорожной компанией, управление которой оставляет желать лучшего.

Нетерпение Берты было так велико, что она, не в силах находиться в Дувре, решилась ехать в Лондон, а оттуда – южнее, в Блэкстебл. Таким образом она выигрывала всего десять минут, зато была избавлена от необходимости весь день сидеть в мрачном зале ожидания или слоняться по городу.

Ей казалось, что поезд еле тащится. Беспокойство Берты стало почти болезненным, когда она узнала пейзажи Кента – сочные луга с аккуратными полосами живой изгороди, высокие, раскидистые деревья и общее впечатление достатка и процветания.

Отлично зная Эдварда, Берта тем не менее надеялась, что он встретит ее в Дувре, и была разочарована, не увидев его на пристани. Потом она решила, что муж приедет за ней в Лондон (хотя не потрудилась объяснить самой себе, каким же это чудесным образом он узнает ее маршрут), и вся затрепетала от волнения, увидев похожую спину. Позднее она принялась утешать себя мыслью о том, что Эдвард непременно будет ждать ее в Фаверсли – эта станция была перед Блэкстеблом, – и когда поезд подъехал к вокзалу, высунулась из окна, окидывая взглядом платформу, но Крэддока там не было.

«Уж сюда мог бы и приехать», – подумала она.

Паровоз несся на всех парах. Берта лучше и лучше узнавала местность – пустынные прибрежные болота и море. Рельсы пролегали почти у самой воды. Наступивший отлив обнажил широкую полосу блестящей грязи, над которой с пронзительными криками летали чайки. Далее стали попадаться знакомые домики, обветшавшие от ветров и непогод; таверна «Веселый моряк», где в прежние времена осело немало бочек с контрабандным бренди, который везли в главный город епархии – Теркенбери. Миновали пост береговой охраны – несколько низеньких зданий, выкрашенных в темно-розовый цвет, затем с грохотом проехали через мост над центральной улицей, после чего проводники с протяжными кентскими интонациями стали выкрикивать: «Блэкстебл! Блэкстебл!»

Эмоции Берты всегда плохо поддавались контролю и порой накатывали на нее столь мощной волной, что лишали способности к действию. Она с большим трудом открыла вагонную дверь.

– Наконец-то! – облегченно воскликнула Берта.

Никогда она не любила мужа так сильно, как сейчас; ее любовь была физическим ощущением, от которого она едва не теряла сознания. Долгожданное мгновение наступило, и Берте вдруг стало страшно. Она относилась к тем людям, которые энергично добиваются благоприятной возможности, но в решительный момент ее упускают. Душу Берты переполняли чувства, она боялась разрыдаться при виде идущего навстречу Эдварда. Сколько раз она представляла себе эту встречу: Эдвард приближается к ней широким, ровным шагом, помахивая тростью, а впереди с оглушительным лаем несутся его собаки.

Двое носильщиков по-моряцки вразвалочку подошли к багажному отделению, чтобы снять кофры и чемоданы. Пассажиры один за другим покидали вагоны. Рядом с Бертой оказался одутловатый клерк в поношенном черном костюме с маленьким ребенком на руках. Следом за ним появилась его бледная жена с другим младенцем и бесчисленными свертками, за ней еще двое или трое детей. По платформе прошел рабочий, три-четыре моряка и двое подтянутых солдат-пехотинцев. Все они стекались к турникету, где стоял билетный контролер. Носильщики выгрузили багаж, и поезд, шипя, пополз дальше. Какой-то сердитый столичный житель цветисто ругался, потому что его вещи уехали в Маргейт. Начальник станции в богато отделанной форменной фуражке с напыщенным видом направился к недовольному пассажиру узнать, в чем дело. Берта крутила головой, оглядывая платформу. Эдварда не было.

Начальник станции прошествовал мимо Берты, одарив ее покровительственным кивком.

– Вы не видели мистера Крэддока? – спросила она.

– Нет, не видел. Если не ошибаюсь, вон там вас ожидает экипаж.

Берту охватила дрожь. Носильщик осведомился, нужны ли его услуги; она лишь молча кивнула. У выхода из вокзала ее ждала коляска. Кучер приподнял шляпу и передал Берте записку.

«Дорогая Берта!

К большому сожалению, не могу тебя встретить. Я никак не ожидал, что ты приедешь, и принял приглашение лорда Филипа Дирка, который устраивает теннисный турнир и бал. Я переночую у него и вернусь только завтра. Пожалуйста, не сердись. Увидимся утром.

Э.К.».

Усевшись, Берта забилась в дальний угол, чтобы ее никто не видел. Поначалу она как следует не поняла содержания записки – проведя последние несколько часов на пике возбуждения, она так сильно разочаровалась, что утратила способность думать. Берта никогда не отличалась здравым суждением и сейчас была ошеломлена. Это просто немыслимо! Как бессердечно со стороны Эдварда отправиться на теннисный турнир, в то время как Берта на крыльях любви прилетела домой. Причем она не просто вернулась из какой-то там поездки, нет, она впервые уходила от мужа, полная ненависти, и думала, что расстается с ним навсегда. Но в разлуке костер ее любви вновь разгорелся в полную силу, Берта возвратилась в надежде на примирение, а Эдварда нет дома! Он ведет себя так, будто жена на полдня выбралась в город за покупками.

– Какая же я дура!

Внезапно у нее промелькнула мысль о том, чтобы вновь уехать – сейчас, немедленно. Не проще ли так? Видеть Эдварда – невыносимо. Однако поездов в этот день больше не было. Какое множество тайных побегов, вероятно, не состоялось из-за особенностей железнодорожного сообщения между Лондоном, Чатэмом и Дувром! И все-таки Эдвард не мог не знать, как огорчит Берту его отсутствие. Может быть, он откажется от теннисного турнира? Возможно, он уже дома, в Корт-Лейз, ждет ее. Берта вновь приободрилась и стала смотреть в окошко на родные места. Наверное, Эдвард стоит у ворот. Для нее это будет огромной радостью, настоящим облегчением!

Экипаж подъехал к воротам поместья – Крэддок не появился; не встретил он Берту и у крыльца. Она вошла в дом, решив, что муж не слышал стука колес и находится в коридоре или в гостиной, однако его нигде не было, а слуги подтвердили, что он действительно уехал к лорду Филипу Дирку.

В доме было пусто, холодно и неприветливо. Комнаты приобрели нежилой вид, мебель была казенно составлена по углам, спинки кресел – по распоряжению Эдварда – накрыты салфетками. К удивлению горничной, Берта сняла их одну за одной и молча бросила в нерастопленный камин. Ей все еще не верилось, что Эдвард не приедет на ночь домой.

Берта села ужинать, ожидая, что он вот-вот возвратится, и долго не ложилась спать по той же самой причине. Однако он не приехал.

– Господи, лучше бы мне остаться в Париже! – тяжко вздохнула Берта.

Мыслями она вернулась к борьбе, которая происходила в ее душе в последние недели. Гордость, негодование, здравый смысл – все это было на одной чаше весов, а на другой – лишь любовь, но любовь одержала победу. Воспоминания об Эдварде почти не покидали Берту, он был с ней рядом и в снах. Письма от мужа приводили ее в неописуемый трепет; разглядывая его почерк, взволнованная Берта мечтала о встрече. Ночью она просыпалась, ощущая на губах поцелуи Эдварда. Она молила его приехать, но он не смог или не захотел. В конце концов ее тоска достигла предела, и в то самое утро, не получив желанного письма, Берта решила сбросить маску гнева и вернуться к мужу. И пусть тетя Полли посмеется над ней, пусть Эдвард сочтет, что выиграл. Берта не может без него, он вся ее любовь, вся жизнь.

«Боже, зачем только я вернулась!» – подумалось ей.

Она вспомнила, как истово молилась о том, чтобы Эдвард любил ее так, как она желала. Бурное восстание духа после смерти ребенка постепенно сошло на нет, и в своем одиноком отчаянии Берта обрела новую веру. У некоторых вера в Бога приходит и уходит сама по себе, для таких людей это вопрос не столько религиозности, сколько душевной восприимчивости. Берта обнаружила, что гораздо лучше чувствует себя в католических храмах, нежели в унылых молитвенных домах, к которым привыкла в Англии. Она не могла бормотать молитвы строго по часам в обществе трех сотен посторонних; толпа заставляла ее замыкаться, прятать свои чувства, и сердце Берты раскрывалось, только когда она была наедине с собой. В Париже она нашла маленькие церквушки, открытые день и ночь, куда можно было зайти днем, если уличный свет слепил глаза, или вечером, когда полумрак, запах ладана и тишина навевали покой. Единственным источником освещения служило пламя тонких восковых свечей, зажженных благодарными или просящими прихожанами. Этот огонь создавал приятное, таинственное мерцание, и Берта горячо молилась за мужа и себя.

Тем не менее Эдвард остался равнодушным к ее порыву. Все усилия были напрасны. Берта сравнивала свою любовь с драгоценным камнем, ценности которого Эдвард не понимал и которым ничуть не дорожил. Она, однако, была слишком несчастна и подавлена, чтобы злиться. Что толку впадать в гнев? Берта прекрасно знала, что муж посчитает свой поступок вполне естественным. Завтра он вернется – уверенный в себе, довольный, выспавшийся, и ему даже в голову не придет, что жена пережила мучительное разочарование.

«Наверное, дело во мне. Я слишком капризна и требовательна, и ничего не могу с этим поделать», – думала Берта. Она знала лишь один способ любить, и тот был никуда не годным. «Как я хочу уехать отсюда, теперь уже навсегда!» – мысленно воскликнула она.

Утром Берта встала, в одиночестве позавтракала и занялась делами по дому. Эдвард обещал быть к ленчу, и разве честь не обязывала его сдержать слово? Нетерпение Берты улетучилось, она уже не испытывала недавнего воодушевления. Она собиралась прогуляться – было тепло, воздух благоухал ароматами, – но потом отказалась от этого намерения, чтобы не огорчить Эдварда, если тот вернется в ее отсутствие.

«До чего же глупо заботиться о его чувствах! Не застав меня, Эдвард преспокойно займется своими делами и думать забудет обо мне, пока я не появлюсь».

И все же Берта осталась дома. Наконец Крэддок приехал, но она не торопилась его встречать. Берта разбирала вещи в спальне и продолжила свое занятие, хоть и слышала внизу голос мужа. К ее собственному удивлению, вчерашнее острое и почти болезненное ожидание сменилось равнодушием. Когда Эдвард вошел в комнату, она обернулась, но осталась стоять на месте.

– С возвращением! Как поездка? Понравилась?

– Да, пожалуй.

– Послушай, здорово, что ты опять дома. Не разозлилась, что меня не было?

– Ну что ты, – с улыбкой проговорила Берта. – Я и не думала злиться.

– Вот и хорошо. Я ведь до этого ни разу не был у лорда Филипа, поэтому просто не мог в последний момент послать телеграмму и сообщить, что не приеду, потому что должен встречать жену.

– Разумеется, не мог. Ты оказался бы в неловком положении.

– Правда, я чувствовал себя не в своей тарелке. Если бы ты предупредила меня о своем приезде хотя бы за неделю, я бы отказался от приглашения.

– Мой дорогой Эдвард, я ужасно непрактична – никогда не знаю, что мне придет в голову. Я всегда действую под влиянием минуты, и это доставляет неудобства как мне самой, так и окружающим. Кроме того, я нисколько не ожидала, что ты в чем-либо себе откажешь ради меня.

Берта смотрела на мужа с самой первой секунды, как он вошел, и в изумлении не могла отвести взгляда. Она была смущена, почти напугана – она едва узнала Эдварда!

За три года совместной жизни Берта не замечала перемен в его внешности и, обладая недюжинной способностью идеализировать, хранила в душе образ того человека, каким он предстал перед ней в их первую встречу: стройным и сильным деревенским парнем двадцати восьми лет. В отличие от нее мисс Лей прекрасно видела происходящие изменения, и острые женские язычки поговаривали, что мистер Крэддок безобразно толстеет, однако его жена оставалась слепа, а разлука еще больше подстегнула ее воображение. Находясь вдали, Берта думала об Эдварде как о самом красивом мужчине на свете, мысленно любовалась его правильными чертами лица, светлыми волосами, неистощимым запасом молодости и силы. Реальность разочаровала бы ее даже в том случае, если бы Эдвард сохранил юношескую привлекательность, однако теперь, увидев и иные перемены, Берта испытала настоящее потрясение. Перед ней стоял другой человек, почти незнакомец.

Выглядел Эдвард неважно: он еще не достиг тридцати одного года, но на вид ему можно было дать гораздо больше. Он сильно раздался и набрал лишний вес, черты лица потеряли утонченность, а румянец на щеках приобрел характер некрасивых пятен. В манере одеваться сквозила неряшливость, двигаться он стал тяжело и неуклюже, как будто на подошвы налипла глина, а кроме того, в нем стойко укрепились добродушие, здоровый аппетит и назойливая общительность преуспевающего фермера.