Текст книги "Шесть дней в сентябре"

На все деньги мы накупили самогона и закуси и пятницу десятого и субботу одиннадцатого пили, до утра в воскресенье. Более точно сказать не могу, за временем не следил. Но из дома Андрея я точно не уходил, что могут подтвердить Федька, мой брат и Андрей. Также все время приходили какие-то парни и девки, любители халявы. Я их не знаю, но все они были местные, и вы их легко найдете, если захотите убедиться в моей невиновности за то, в чем вы меня обвиняете. За что виноват – кражи в магазине и на дачах за то я готов ответить. А об убийствах я не слыхивал и отношения к ним не имею. Что до моего конфликта на Сызраньской зоне за номером ИТК № 226 340 с чеченцем по имени Ахмет, то это дело старое, давно забытое, и касаемое только нас двоих. А что я тогда кричал, что всех кавказцев надо вырезать, так это я в запале. На самом деле я не убийца и убийцей не буду.

В воскресенье я возвратился в Москву и ушел ночевать к моей знакомой Доржиковой, по прозвищу Люська-недотрога. Из дома ее я никуда не выходил, так как у меня сильно болела голова, и я все время засыпал. Барыги в селах совсем обнаглели, сильно добавляют в самогон димедрол и жидкость для мойки стекол. («Мы их за это накажем», – пообещал Тютин, и Глотов злобно на него взглянул.) На Люськиной квартире по наводке участкового в понедельник меня и взяли.

Подпись».

– Простучи, – велел Тютин.

Олег повернулся к компьютеру, запросил информацию об ограблениях.

– Все сходится. В Прошино девятого ограбили продовольственный магазин, а в соседней Харитоновке ночью пробомбили три дачи, в том числе писателя Сомова.

– Я его книг тоже не читал, – сказал Тютин. – Не очень известного писателя ты выбрал, Вова.

– Известный, – обиженно заспорил Глотов. – Его даже по телевизору показывали.

– Сам видел?

– Андрей рассказывал.

– Вова, – спросил Олег, вглядываясь в монитор, – вы в магазине вино взяли, еще консервы, а зачем вам уксус понадобился, двенадцать бутылок?

Глотов засопел:

– Темно в подсобке было. Мы решили – белая. На речке из пакета достали – е-мое! В реку и выкинули.

– За уксус и сядешь! – усмехнулся Тютин.

– А видик, телевизор японский? – вскинулся Глотов.

– За уксус, – безжалостно пригвоздил Тютин. Он уже не смеялся. – Вот паханам на зоне веселье будет. И нас от важных дел отрывать не будешь. Оформляйте его.

Насвистывая нечто бравурное, он ушел.

Глотов зло смотрел ему вслед.

– На редкость омерзительный тип, – поежилась Ольга, когда Глотова, уже в ранге арестованного, а не задержанного, отправили в камеру.

– Малосимпатичный, но мне его жалко.

Ольга удивленно вскинула брови. Олег пояснил:

– Ты посмотри, за что он сидел. Первый раз за восемь бутылок водки, украденных из сельского магазина. Второй – за водку, коньяк, конфеты – общая сумма восемьдесят шесть рублей девяносто две копейки. Третий – за шесть бутылок водки, упаковку шоколада, двенадцать флаконов тройного одеколона – дело было при Горбачеве. И брали его всегда на второй-третий день после преступления, ибо воровал он всегда в родной деревне, в которой грабить можно было только один-единственный магазин и в которой участковый заранее, еще до преступления знает, кто из его земляков преступник. Без всякой иронии: украл, выпил, в тюрьму.

– Ну, все равно?! – воскликнула Ольга. – Он же полностью деградировавший, люмпенизированный тип. Что его жалеть, он сам себе судьбу выбрал!

Олег пожал плечами и ответил односложно:

– Человек все же. Вот и жалею.

Ольга, покусав губки, протянула задумчиво:

– А я тебя, Захаров, оказывается, совсем не знаю. Ты с виду только законопослушная машина, а за футляром… – Она не закончила фразу, как-то по-новому, словно оценивающе посмотрела на него.

Олег усмехнулся:

– У тебя дома на стенах фотографии, где ты с известными артистами. Конечно, на их блистательном фоне я кажусь серой мышью. Но ведь их актерские байки, остроумие, умение преподнести себя – все это заранее наигранное, отрепетированное. Все мишура. Я не сверкаю, но на меня ты можешь положиться.

– Захаров! – воскликнула девушка. – Это что, предложение?

– Именно. – Олег очень постарался, чтобы голос его не дрогнул, и это ему удалось, едва ли не впервые за все время общения с Рябининой.

Ольга не знала, смеяться ей или смущаться.

– Не спеши с ответом. – Олег встал. – Узнай меня получше, это в моих интересах. А пока пойдем перекусим и узнаем, как дела у остальных.

Ольга хоть и была красавицей, избалованной сверх меры мужским вниманием, но, как любая заинтригованная женщина, не отвергла протянутую ей руку.

Бережно выводя из комнаты Ольгу под локоток, Олег крикнул в микрофон:

– Тютин! Ты все слышал? Не вздумай смеяться.

И Тютин искреннне, изо всех сил пытался не смеяться, когда молодые люди появились в кабинете Сытина, но не сдержался, улыбнулся. За его спиной Анисин подчеркнуто старательно что-то подчищал на стенде.

Вот тут Ольга взорвалась:

– Игорь Викторович! Как вам не стыдно?!.. – Досталось и Олегу: – Я по твоей милости теперь должна служить мишенью для острот всех местных оболтусов.

Тогда Тютин засмеялся уже открыто:

– Этот оболтус, смею напомнить, ваш начальник, милейшая Ольга Владимировна.

– Все равно! – Ольга даже ножкой топнула.

Тютин восхитился:

– Как вы прекрасны в гневе, божественная…

– Ну знаете!

– Правда, Оленька. Я не смеюсь. Я искренне за вас рад, ребята. Ольга, лучше Олега вам не найти.

– Да что же это такое?! Один делает мне предложение, другой выступает в роли свата. Мы сегодня будем, наконец, работать?

– Обязательно, – серьезно ответил Тютин. – Как только вы успокоитесь и перестанете обижаться на дружеские шутки коллег, которые позволяют всем нам разрядиться и не потерять головы в этом бардаке.

Ольга глубоко вздохнула и не стала больше ничего говорить.

Олег подошел к стенду, чтобы оценить ситуацию.

Против фамилии Родина зловеще стояли семь черных квадратов – ни одного алиби ни на один эпизод. Зато у Бронштейна, наоборот, все красные. У замдиректора военно-патриотического клуба Ильина красным были отмечены выходные. Анисин пояснил: выходные он провел в клубе, что должны подтвердить воспитанники, а вот на будни у него алиби нет. Рецидивиста Глотова Валерий Яковлевич из списка уже вычеркнул победной жирной чертой.

– Ильина мы уже отпустили, – сказал Тютин. – Ребята отправились проверять его алиби. Сейчас Тимченко начинает допрашивать Долгушина. Привезли Семенова, ждем Дроновых. За Медведевым отправили группу за город, он до сих пор не вернулся с дачи.

– Бронштейна, судя по всему, можно исключить из числа подозреваемых? – спросил Олег.

– Ни в коем случае, – отрезал Тютин. – Все его алиби подтверждены сотрудниками его же фирмы. Я разговаривал со следователем, ведущим дело о похищении дочери Бронштейна: подчиненные в нем души не чают, подпишутся не глядя под доверенностью для Фауста. А главное – и я тебе уже говорил – с его денжищами Бронштейну нет нужды самолично кого-то резать, достаточно заплатить. Так что если его алиби и верны на все сто, мы его вычеркивать не станем.

– Его уже отпустили?

– Нет. Сокольцов заканчивает. Послушай.

Тютин прибавил громкость. Послышался шелест бумаги и голос Коли Сокольцова: «Вот тут распишитесь, Давид Наумович… Я понимаю, вам тяжело об этом говорить, но можно я спрошу: после всего случившегося вы не испытываете личной ненависти к чеченцам?» Бронштейн: «Молодой человек, – тон его был предельно холоден, – если б вы, как и я, потеряли всех родственников в печи Освенцима, то вы бы ненавидели национализм в любых его проявлениях. У вас бы тогда язык не повернулся задать мне подобный вопрос».

У Олега словно мороз пробежал по коже от этих слов; ему показалось, что он увидел, как смутился Николай.

Сокольцов вновь заговорил после неловкой паузы: «Вот тут и тут распишитесь, пожалуйста… И тут».

Послышался скрип пера.

Бронштейн напористо: «Я могу идти?» Сокольцов: «Да, да, конечно. Сейчас выпишу пропуск».

Наступило молчание. Тютин выключил динамик, включил другой. Тимченко допрашивал Долгушина. Олег слушал вполуха: Долгушин его не интересовал. Анисин, слушая ответы Долгушина, обвел зеленой рамкой очередную графу напротив его фамилии.

– Мне надо поговорить с Бронштейном, – решил Олег. – Ольга, ждите меня в кабинете, готовьтесь к очередному допросу.

– Могу направить к тебе прапора, – предложил Тютин.

– Не надо, – не очень почтительно ответил Олег. – Я с ним уже говорил. Лучше Медведева, когда его привезут.

Он почти выбежал в коридор. Там на лавке, ожидая, сидели прапорщик Семенов и обе женщины. Семенов был очень бледен, женщины встревожены. Увидев Олега, обе с непонятной надеждой уставились на него. Олег стыдливо отвернулся. Он проклинал себя за эту стыдливость (все шло помимо его воли, как и должно), и все же он испытывал неловкость, что этих несчастных притащили с ОМОНом в отделение, и проскочил мимо.

Бронштейна он подождал на лестнице. Сделал вид, что поднимается и что столкнулись они случайно; словно обрадовавшись, поздоровался, поинтересовался, как дела, отчего здесь, а потом вдруг спросил прямо:

– Давид Наумович, как понимать: намедни вы мне говорили, что с чеченами только и можно по законам кровной мести, иного они не понимают, а сейчас следователя нашего в краску вгоняете, дескать, он вас в национализме обвиняет?

Предприниматель не смутился, лишь пропала слабая улыбка, появившаяся было в разговоре с Олегом, и на лицо вернулась привычная хмурость.

– Олег…

– Александрович, – подсказал Олег.

– Олег Александрович, – повторил Бронштейн. – Я кто угодно, но не дурак и играть в поддавки с системой не намерен. Заяви я на допросе, что у меня есть повод не любить некоторых людей, и ваша машина затянула б меня надолго, за мою же откровенность. А у меня еще много дел. И то, что я могу позволить в неофициальном разговоре с вами, тет-а-тет, я никогда не сделаю в этом здании, под протоколом и, – он пристально посмотрел на Олега, – с диктофонами… Вы полагаете, я не прав?

– В чем-то правы, – нехотя признал Олег.

– Тогда позвольте я пройду.

Он спустился на несколько ступенек и обернулся:

– И все равно рад был познакомиться. Если вы когда-нибудь решите расстаться с этим милейшим и, несомненно, необходимым учереждением, буду рад видеть вас в своей фирме.

– Это вряд ли. Хотя за предложение спасибо.

Стоя на лестнице, Олег смотрел, как у Бронштейна проверяют пропуск.

«Надо признать, что по-человечески я его понимаю, – думал он. – Но неужели он стоит за всеми этими убийствами?»

К 12.00 Медведева еще не разыскали и в кабинет Олега привели Андрея Дронова.

Старшему из братьев было двадцать два года. Высокий, спортивный, подтянутый, подчеркнуто аккуратно одетый в нечто полувоенное, с короткой ухоженной стрижкой, он совершенно спокойно сел на предложенный ему стул, без тени волнения, ожидая вопросов, посмотрел на Олега.

– Я следователь ОВД Захаров Олег Александрович, – привычно представился Олег. – Мы пригласили вас, чтобы получить ответы на некоторые интересующие нас вопросы… – Олег сделал рассчитанную заранее паузу.

Дронов слушал с вежливым вниманием, подчеркнуто невозмутимо, и только при слове «пригласить» едва заметно улыбнулся и чуть шевельнул руками, на которых отпечатался красный след от наручников – ребята из Солнечногорска, которым сообщили, что брать они будут нациста, по провинциальной чистоте не церемонились при задержании – отыгрались за всю Великую Отечественную.

– Я арестован? – поинтересовался Дронов. Казалось, ответь Олег утвердительно, это доставит ему удовольствие.

– Нет, – разочаровал его Олег. – Вы приглашены как возможный свидетель. Мы можем предоставить вам адвоката.

– Адвокат не нужен. Я отвечу на все интересующие вас вопросы, за исключением касающихся моего участия в РНЕ.

– Вы всегда с удовольствием помогаете милиции?

Дронов ответил строго:

– Разумеется. Долг каждого разумного гражданина помогать государственным органам.

– Вы сторонник сильной государственной власти?

– Я – сторонник порядка. Люди в нашей стране традиционно настроены против власти. Но они не понимают, что от хаоса им же будет много хуже. Порядок даст им возможность достойно жить.

Олег на мгновение даже зажмурил глаза. Как трудно существовать в этом мире. Этот нацист говорит почти то же самое, что сутками ранее он говорил Ольгиному отцу. Хотелось надеяться, что это совпадает только лишь по форме, а не по существу.

Он вздохнул и поинтересовался:

– А почему эта готовность к сотрудничеству не распространяется на область вашей принадлежности к РНЕ?

Прежде чем ответить, Дронов повернулся к Ольге, откровенно ее оглядел. Видимо, белокурые локоны и голубые глаза девушки внушили ему доверие, и он ответил откровенно:

– По поводу моей личности вы способны судить беспристрастно, а что касается ДВИЖЕНИЯ, то ваша голова забита жидо-масонской пропагандой. Поэтому если мой привод сюда связан с Организацией, то лучше зовите адвоката.

– Вот как!

– Именно. По многим вопросам русские люди находятся, не ведая того, во власти ложных идей, внушенных сионисткой прессой. А лучший раб – это такой раб, который не знает о своем рабстве.

Дронов говорил размеренно, в полной уверенности в собственной правоте, и Олега вдруг осенило: «Да он же лекцию нам читает. Открывает неразумным глаза. Вот откуда этот менторский тон и самоуверенность… Господи, мог ли кто подумать, что через каких-то пятьдесят лет после ТАКОЙ войны мне придется в РОССИИ допрашивать двадцатидвухлетнего русского фашиста? Неужели Гитлер тогда все-таки победил?»

– Ваша неприязнь распространяется только на евреев?

– Не только. – Дронов ответил без вызова, просто констатировал факт.

– На кого еще?

– А кто вас интересует?

– Например… негры.

– А что им делать в заснеженной России? Пусть живут в Африке.

– Вьетнамцы?

– Все рынки заполонили. Пускай едут в Азию.

– То есть они вам мешают только в России. В Азии вы им жить разрешаете?

– Конечно. Нас примитивно представляют расистами. Мы не против других рас, но каждому в этом мире отведено свое место. Пусть не лезут в наш огород. У них есть свои страны.

– А как же кавказцы? Они же жители нашей страны?

– Тогда пусть уважают ее законы. Они же пользуются всеми ее благами: торгуют, воруют, спят, простите, с русскими женщинами, а потом – хают эту страну на каждом углу.

– Значит, кавказцев вы не любите так же, как и евреев?

Дронов подумал:

– Евреев больше. Они опаснее. Захватили все доходные места: банки, заводы, газеты, вся культура у них, русскому человеку не продохнуть. Устроили революцию, сейчас перестройку.

– И в революции евреи виноваты?

– Конечно.

– И все же вы примитивный расист, – не выдержала Ольга.

Дронов смерил ее взглядом и осведомился с холодной издевкой:

– А вы, мадемуазель, с кем постель делите: с евреем или с кавказцем?

Позже Олег признался, что в тот момент едва сдержался. Вообще-то за свою недолгую службу он приучился не реагировать на выходки подследственных – а среди них попадались порой типы преомерзительные, и нередко недюженным своим терпением склонял к откровенности, выуживая информацию, но тут… Словом, еле он выдержал, когда у любимой вспыхнули щеки и по-детски так на веках задрожали слезки; только спросил, играя жвалками:

– Говоришь, все они тебе жить мешают? Все захватили?! Но если ты такой умный русский парень, будь хитрей, умней, сам банк создай, свой, газету, телеканал. По блату, говоришь, тянут: так и ты тяни, кто тебе мешает? Своим помогай! А то запинают в темном переулке случайного встречного бедолагу, и в итоге: бедолага в земле, сам на зоне, матери обоих в больнице… Вот улучшили мир!

Дронов криво ухмыльнулся, не отвечая, уставился куда-то в угол: весь его вид свидетельствовал о потере интереса к разговору, дескать, ну что с вами, зашоренными, говорить?..

Олег был страшно недоволен собой: допрос не получался. Между следователем и допрашиваемым должен быть контакт, не важно на чем основанный: на доверии, на симпатии, на общем интересе, даже на страхе. А он сорвался (все из-за любви, это из-за нее он терял контроль над собой), и контакт был утерян. Олег был вынужден повести допрос в сугубо официальном стиле:

– Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний… Распишитесь… Фамилия, имя… Год рождения, место… Где вы были в ночь с восьмое на девятое сентября около полуночи?

Молчание.

Олег повторил вопрос.

Дронов ответил зло:

– Провокаторы. Вы хотите повесить на Организацию взрыв на Гурьянова! Я предупреждал, что в таком случае буду разговаривать только в присутствии адвоката.

Олег прикрикнул на него:

– Прекратите ломать комедию, Дронов! Вы знаете, что недалеко от вашего дома был тяжело ранен человек и по времени это совпало со взрывом. Речь идет о чисто уголовном деле. Не разыгрывайте жертву политических репрессий, отвечайте на вопрос.

– Дома я был, где ж еще.

– Кто был с вами?

– Брат.

– А родители?

– Они с весны до осени работают за границей. Мы все это время живем вдвоем.

– И просидели дома всю ночь?

– Нет, конечно. Когда во дворе жахнуло и по телевизору передали, что это взрыв, мы пошли посмотреть.

– Вдвоем?

– Да.

– Вы какой канал смотрели?

– Жидовский, НТВ.

– Значит, в 00.05. В это время они сообщили о взрыве. Вы долго одевались?

– Зачем долго? Ноги в ботинки, куртки взяли и за дверь.

– К месту взрыва шли напрямик, дворами?

– Естественно. Что я, буду у себя дома кругами ходить?!

– Значит, прошли мимо дома № 48, и, считая на одевание минуты две-три, на дорогу, было это примерно 0.13 – 0.15.

– Наверное. Но в подъезд мы не заходили.

– Откуда вы знаете, что интересующее нас преступление совершено в подъезде? – быстро спросил Олег.

Дронов посмотрел на него как на идиота.

– Да бросьте вы. Об этом каждый в окрестных домах знает.

Олег покраснел. Получилось действительно глупо. Правда, Ольга впервые с того момента, как ее оскорбил Дронов, улыбнулась, и слезки у нее, кажется, подсохли.

– Меня, – добавил Дронов, – участковый уже столько об этом деле пытал, что достал просто.

– Проверим, – уже специально многозначительно-напыщенным тоном сказал Олег, и Дронов окончательно решил, что перед ним полный дурак. Вышло действительно смешно и глупо, как в старых советских фильмах про строгих, но добрых и правильных кудесниках-милиционерах, и Ольга опять улыбнулась. Слезы – теперь Олег это ясно видел – окончательно высохли, а этого он и добивался. А уж показаться в ее глазах дураком Олег не боялся: во-первых, куда уж дальше, во-вторых, ради того, чтобы она не плакала, он и не такое готов был сотворить.

– В этот же день, девятого, между 23.00 и 23.15 что вы делали?

– А это тут при чем? – насторожился Дронов.

Олег молчал.

Поерзав, Дронов не очень уверенно сказал:

– Дома мы были. С Андрюхой. Весь вечер.

– Никуда не выходили?

– Нет.

Почти сразу у Олега зазвонил телефон. Он ответил, выслушал Тютина, кладя трубку, спросил:

– А ваш брат в соседнем кабинете говорит, что вы вечером выходили, на часок.

– Андрюха – он скажет. Он вообще тормоз.

– Что же вы так о брате?

– А что? Об этом все знают.

– Так вы выходили?

– Вроде выходил.

– А без «вроде»?

– Выходил.

– Зачем?

– Прошвырнуться.

– Просто так? Без всякой цели?

– Ну да. Я вообще люблю пройтись перед сном.

– Долго гуляли?

– Андрей же сказал, что примерно час.

– И было это часов в одиннадцать?

– Вот этого не помню, – взмолился Дронов. – Темно уже было, это точно.

А вернулся ли я до одиннадцати или позже – не знаю. Не засекал. Я же не знал, что понадобится!

По ходу допроса с Дронова спадал приобретенный «арийский лоск». Парень нервничал и все больше становился тем, кем был: молодым, что-то начитавшимся, кого-то наслушавшимся, но обычным, отчаянно комплексующим подростком.

– На рынок заходили?

– Зачем? – почти натурально удивился Дронов. – Там уже закрыто.

– Знаете ли вы Муртаза и Вахтанга Угидава?

– Первый раз слышу.

– Ночью с девятого на десятое и утром, в районе шести, что вы делали?

– Спал. Я встаю не раньше семи.

– Где вы были десятого, приблизительно около полудня?

– На работе.

– Вы работаете экспедитором в издательском доме «Ремарка»?

– Да.

– И в это время…

– Почту развозил.

– У вас машина?

– Какое?! Своим ходом.

– На автобусе?

– Бывает, и на автобусе, и на метро, и трамваем.

– Автобусным маршрутом № 96 в этот день пользовались?

Дронов подумал:

– Нет. В тот день я на метро.

– Итак, вы утверждаете, что в двенадцать часов вы были в метро.

– Точно. В 11.30 я вышел из офиса, а в 12.30, не раньше, приехал в Сокольники, на книжную ярмарку, привез образцы нашей продукции. Меня там многие видели.

– А вечером того же дня, около 20.00?

– Да к чему эти расспросы? – задергался Дронов. – Вы что, на меня повесить хотите?

– Отвечайте, – потребовал Олег.

– Вы не имеете права держать меня здесь! Зовите адвоката.

Олег перегнулся через стол, Ольге показалось, что сейчас он вцепится руками в горло Дронова.

– Дронов, вы до сих пор отвечали вполне лояльно и только сейчас заюлили. Что вы скрываете про вечер пятницы?

– Ничего! Нечего мне скрывать. – Было заметно, что парень врет.

– Так где вы были?

– Дома.

– Один?

– С братом.

– А если соседи подтвердят, что у вас свет в тот вечер совсем не горел, телевизор не работал, двери не хлопали?

– Мы рано спать легли, устали за неделю.

– Допустим. Тогда суббота, одиннадцатое, между девятью и десятью вечера?

– Гуляли, с братом, – сразу ответил Дронов.

– Подробнее?

– Мы после двенадцати из дома ушли, – вспоминал Дронов. – По Арбату прошлись, потом в кино пошли. В «Зарядье». Восьмичасовой сеанс. Значит, в это время в кино были.

– Что смотрели?

– Итальянский фильм. Старый. На какой-то там площади в двадцать часов.

– Хорошо. Теперь остановимся на воскресенье. Меня интересует весь день, от одиннадцати и дальше.

Кажется, на лице Дронова промелькнуло облегчение, что разговор ушел от пятницы и субботы, но все же он заартачился:

– Да что я вам, за каждый день отчет должен давать?

– Если потребуется – дадите. – Олег пытался понять, были ли периодические вспышки гнева Дронова нормальной и в общем-то понятной реакцией человека на обвинения, сути которых он не понимал, или Дронов был хорошим актером.

– Воскресенье, – повторил он.

– За город мы ездили, на пикник. Андрюшка и моя девушка.

– Куда именно?

– С Белорусского вокзала. В Звенигород. Там пруды обалденные.

– Адрес девушки, имя, фамилия. – Про себя Олег подумал, что это именно то направление, где расположен загородный дом Сайтанова.

Поколебавшись, Дронов назвал. Олег не стал выпытывать подробности о девице, знал, что Тютин немедленно ее установит и вышлет опера для проверки алиби Дроновых, и продолжал гнать допрос:

– Вернемся к пятнице…

И опять Дронов сбился, стал мямлить нечто невразумительное, временами принимался браниться. Поприпиравшись с ним минут десять, Олег вызвал милиционера и, оставив на его попечение Дронова, сделал знак Ольге: «Пойдем».

Тютин и Анисимов колдовали над таблицей, которая к этому времени была почти заполнена.

– Решил дать Дронову попариться? – спросил Тютин, любуясь сплошной черной полосой напротив фамилии Родина.

– Нет. Подумал, что пора пообедать.

– Тоже хорошее дело, – одобрил Тютин. – Мы с Валерием Яковлевичем присоединяемся. Только подведем промежуточные итоги.

– Что показывает Дронов-младший?

– Примерно то же, что и старший. За исключением прокола по вечеру в четверг, когда он заложил старшего братца, что тот выходил прогуляться, их показания совпадают. Но Тимченко с ним дошел только до вечера в пятницу. Васе вообще очень тяжело приходится. По-моему, младший из братьев если не дебил, то заторможенный точно. Вот послушай:

Голос Кости Тимченко звучал обреченно, даже с ноткой отчаяния. Видно, спрашивал он уже не первый раз: «Дронов, вспоминайте… Вечер пятницы, между 23.00 и 23.15». Долгая тишина, шелест пленки на магнитофоне. Тимченко, удрученно: «Дронов, вспоминай…» Вдруг Дронов: «А-а… какой день?» Костя, рыча: «Пятница!» Дронов: «Да, да». И вновь долгая тишина.

– Я к ним заходил, – сказал Тютин, – хотел Косте помочь. Самое интересное, что Дронов-младший, кажется, действительно пытается добросовестно вспомнить, что делал в то или иное время.

Морщит лоб, пялится в одну точку, но… тщетно. Бедный Костя. Я оттуда через пять минут убежал.

Тютин выключил динамик:

– Ничего интересного. Сейчас Костя на него зарычит, потом начнет умолять сказать хоть слово. Не улыбайтесь, Ольга. Весело только первые пять минут, потом становится скучно и хочется придушить такого Дронова на месте.

– Пока наилучшее алиби у Глотова, – сказал Олег. – Не было б счастья, да несчастье помогло.

– А не может Глотов брать на себя все эти кражи, чтобы уйти от ответственности за более тяжкие преступления? – предположила Ольга.

Сыщики переглянулись и постарались скрыть улыбки. Тютин поинтересовался:

– Это, Оленька, вас в институте так подковали?

Ольга обиженно засопела, и Олег поспешил вмешаться:

– Такое бывает, но не сейчас. На Глотова подобная изворотливость не похожа, он слишком мелкий тип.

– Не будем гадать, – заявил Тютин. – Глотова уже повезли на места краж, вот-вот возьмут его подельников, и все станет ясно. Но честно говоря, я согласен с Олегом, и поэтому Глотова мы уже вычеркнули. – Он повернулся к Анисину: – Ты обрати внимание, как он ее защищает! Даже завидки берут.

– А что с другими подозреваемыми? – поспешно спросил Олег.

– Скорее всего, подтверждается алиби Долгушина, и не думаю, что виновен Семенов. Его, бедолагу, женщины дома-то держат под строжайшим контролем. Он, конечно, мог разок от них улизнуть и пришить первого встречного кавказца, но проделать это семь раз за четыре дня… Не думаю.

– Вычеркнем? – Анисин с готовностью взялся за перо.

– Не спеши. Подождем результатов официальной психоэкспертизы. Мы же рабы бумажек.

– А бизнесмен Бронштейн? – спросила Ольга. – Одна зелень.

– Вот это меня и настораживает. – Тютин задумчиво потер подбородок. – С его умом и деньгами: он словно специально готовил себе алиби на все время преступлений.

– Может человек быть трудоголиком? – предположила Ольга. – Все время на работе.

– Может, – задумчиво протянул Тютин. – Валерий Яковлевич, вы во всех его зеленых квадратиках поставьте по знаку вопроса… вот так. А вы, Ольга, проверьте, как Бронштейн провел две предыдущие недели, до девятого числа. Если выяснится, что он всегда с утра до ночи на работе, то мы поверим в его алиби, а если окажется, что деловая активность посетила буржуина только в определенные отрезки времени, когда совершались все эти убийства, то будет повод призадуматься. И проверьте, кстати, нет ли у фирмы Бронштейна конкурентных счетов с Сайтановым. Мы идеологического убийцу ищем, а это может быть просто хитроумно замаскированные деловые междоусобицы.

– Радик Ильин, – размышлял Тютин. – Вот у кого все, как у нормального человека: на какой-то эпизод есть алиби, случайное, как правило, на какой-то нет, как и положено невинному человеку. Не удивлюсь, если он окажется наиболее чистым во всей этой компании.

– Я бы не спешил, – заметил Олег. – У них там целая команда мальчишек. Если мы полагаем, что Бронштейн может нанять киллера, то эти закрутят голову пацану, и вот вам готовый террорист. И Родин, кстати, в этом клубе подвизается.

Олег даже пожалел, что вырвалось у него это слово – террорист. Все, даже Тютин, разом притихли, а Ольга посмотрела в окно, на окрестные дома, словно пыталась угадать, какой из них станет жертвой следующего взрыва. И Олег тогда еще не знал, насколько он был близок к разгадке, но…

– А что, директора до сих пор не нашли? – спросила Ольга, словно стараясь отвлечься от мрачных мыслей.

– Соседи показали, что с дачи он уехал, – ответил Тютин. – А домой еще не вернулся. Номер его машины сообщен всем постам ГАИ. Удивляюсь, почему его еще до сих пор не задержали?!

– Так же и террористов ловим, – произнес Анисин. – Не удивительно, что они свободно везде шастают, если простого водилу в режиме чрезвычайного положения поймать не можем.

– Ша! – остановил его Тютин. – Все занимаются своим делом. Мы ловим убийцу, и на взрывы прошу не отвлекаться… Итак, подозреваемый № 2 – Бронштейн, № 3 – молодежный клуб в лице его директора Медведева и зама Ильина. Что с Дроновым? – обернулся Тютин к Олегу. – Отпустим и установим наблюдение?

– Я думаю, – Олег внутренне напрягся, – надо его колоть. Слишком он плывет на пятнице и на выходных днях.

– Долго мы его держать не сможем, – напомнил Тютин.

– Двух-трех часов хватит. Дайте мне только еще двух человек, и мы его расколем.

– Перекрестный допрос, – одобрил Тютин. – Согласен. Возьми Славу Михайлова и Тимченко, хватит ему мутузиться с младшим. Рыбу надо бить с головы. Кстати о еде. Где вы питаетесь?

– За углом забегаловка.

– Ведите, пинкертоны.

Когда они выходили, Ольга незаметно попридержала Олега рукой:

– Он сказал: подозреваемые № 2 и № 3, а про № 1 не сказал. Это Родин?

– Конечно, – ответил Олег. – У него самое слабое алиби. Точнее, его просто нет.

– Жаль, – прошептала девушка. Родин ей почему то очень понравился – она и сама пока не понимала почему, но ей очень не хотелось, чтобы убийцей в конце концов оказался именно он.

Они пообедали в столовой, где обычно питались сотрудники отдела. Несмотря на теракты, столовая была полна людей: то ли москвичи уверовались, что взрывают только жилые дома и исключительно ночью, то ли беспечное русское «авось» перевешивало все соображения безопасности. О работе в окружении «чужаков» не разговаривали. Тютин смешил Ольгу анекдотами, и та почти простила ему все его выходки. Майор вообще был весел – как будто чувствовал, что дело идет к концу.

О Дронове никто не вспоминал; тот так и просидел все это время голодный, в компании не издававшего ни звука огромного омоновца, что уже изрядно нервировало парня. Не улучшило его настроение и появление в кабинете вместе с привычными уже Олегом и Ольгой еще двух незнакомых людей, один из которых по-хозяйски занял место Олега за столом. Слава Михайлов был такой же простой следователь, как и Олег, но внушить Дронову, что за него взялся некто повыше чином, было полезно. Олег, Ольга и Костя Тимченко расселись вокруг допрашиваемого. Не стесняясь, в лицо Дронова направили свет от лампы.

Первым заговорил Олег:

– Вы сказали, что ваша девушка, Марина, ездила с вами за город в пятницу.

– Ее зовут Лена, – машинально поправил Дронов, сбитый с толку появлением столь представительной компании.

– В котором часу вы выехали из дома? – тут же последовал вопрос из-за его спины, где сидел Тимченко.

Едва Дронов ответил, как вступила Ольга:

– Вы сказали, что во вторник вышли из дома в десять часов?

Дронов едва успевал вертеть головой, отвечая на сыпавшиеся на него со всех сторон вопросы. Дронова намеренно путали, по-разному спрашивая одно и то же, сбивали неправильными вопросами, не давая сосредоточиться и просто перевести дух.