Автор книги: Вадим Солод
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
«“Быстрый отъезд” сестры был, – говорилось в донесении, – результатом стараний Маяковского или, возможно, известного московского “эксперта по старинным вещам”». [1, 295]
Помимо различной корреспонденции, которая была найдена во время проведения следственных действий, в распоряжении оперативников оказались документы, полученные из различных источников, в том числе личные фотографии Яковлевых, их знакомых, даже приглашение на её свадьбу с французским дипломатом, виконтом Бертраном Дю Плесси, скорее всего, переданные подчинёнными ответственного сотрудника Генерального консульства СССР в Париже В. Б. Яновича (он же – резидент ИНО 3. И. Волович).
Татьяна Яковлева с мужем Бертраном дю Плесси
В особой папке № 57 из личного фонда наркома Н.И. Ежова, хранившейся в архиве общего отдела ЦК КПСС, имелись донесения других секретных сотрудников ОГПУ, имевших отношение к трагедии: агент «Арбузов» докладывал 18 апреля 1930 года об обсуждении трагической гибели Маяковского в художественной среде: «разговоры в литер. – худож. кругах значительны. Романическая подкладка совершенно откидывается. Говорят, здесь более серьёзная и глубокая причина. В Маяковском произошёл уже давно перелом, и он сам не верил в то, что писал, и ненавидел то, что писал». Агент «Шорох» считал, «что если поводом к самоуб. послужили любовные неудачи, то причины лежат гораздо глубже: в области творческой: ослабление таланта, разлад между официальной линией творчества и внутренними, богемными тенденциями, неудачи с последней пьесой, сознание неценности той популярности, которая была у Маяк., и т. п., основной упор на разлад между соц. заказом и внутренними побуждениями <…> Это мнение в разных оттенках и вариациях высказывали: Эм. ГЕРМАН (КРОТКИЙ), Е. СТЫРСКАЯ, В. КИРИЛЛОВ, Б. ПАСТЕРНАК, И. НОВИКОВ, БАГРИЦКИЙ, В. ШКЛОВСКИЙ, АРГО, ЛЕВОНТИН, ЗЕНКЕВИЧ и мн. друг., – причём все ссылаются на то, что об этом “говорят”. Таким образом, указанное мнение можно считать господствующим». В следственных материалах есть аналогичные донесения секретных агентов «Михайловского» и «Зевса». (Материалы следственного дела № 02–29.)
Пистолет «Маузер», ставший орудием самоубийства, был изъят старшим майором госбезопасности С.Г. Гендиным. По ходу обыска Я.С. Агранов (Соринзон) несколько раз звонил по телефону 2-му заместителю председателя ОГПУ Станиславу Адамовичу Мессингу, докладывал о ситуации, тот предлагал перевезти тело покойного на его квартиру на Гендриков переулок.
Тело Маяковского подняли с паркетного пола вместе с ковром, на котором оно лежало, глаза закрыли, свели вместе поля рубашки, не застёгивая. При запрокинутой голове рот погибшего оставался открытым. Рядом лежали пистолет и стреляная гильза. В пистолетной обойме был только один патрон.
Затем Я. Агранов позвонил в кабинет наркома просвещения А.С. Бубнова, попросил к аппарату сотрудника наркомата художника-плакатиста Н.Ф. Денисовского – хорошего знакомого Брик и Маяковского, – после короткого разговора отправил его на Лубянский проезд в квартиру поэта. К сожалению, Лили и Осипа Бриков не было в Москве, они ещё 18 февраля выехали в Лондон к матери Лили Юрьевны – сотруднице советской загранфирмы «АРКОС»[3]3
Фирма «АРКОС» была учреждена в соответствии с английским законодательством в Лондоне 11 июня 1920 года как частная компания для ведения торговли между РСФСР и Англией. Её возглавлял Л. Б. Красин. Она выступала представителем советских внешнеторговых объединений, осуществляла экспортные и импортные операции, имела конторы и отделения в ряде стран Европы, Северной Америки и Азии. Постановлением СНК РСФСР от 6 марта 1923 года фирма была допущена к ведению операций на территории РСФСР и вела торговлю по поручениям советских хозяйственных органов, выполняя функции их агента по экспортно-импортным операциям, что позволило ей стать в 1927 году крупнейшим импортно-экспортным предприятием в Великобритании с выручкой в 10 млн фунтов стерлингов.
[Закрыть] с момента её основания, которая уже стала забывать, когда последний раз была на Родине. В день трагедии они ходили по магазинам, выбирая сувениры для «Щена»: элегантную трость из цейлонского бамбука, коробку сигар, яркие шёлковые галстуки, какие-то симпатичные мелочи. Утром 15 апреля Брики переехали в Берлин, где их уже ждала телеграмма за подписью Льва Гринбурга и Якова Агранова. В тот же вечер они выехали в Москву, предварительно попросили «Янечку» для ускорения процесса организовать их встречу на границе и попытаться перенести похороны на 17 апреля.
Почему-то никому из «силовиков» не приходит в голову поставить в известность о случившемся мать поэта Александру Алексеевну и Людмилу Маяковскую – его сестру.
Внизу, у входа в подъезд, собирались зеваки, которые наблюдали за тем, как в прибывшую карету скорой помощи загружают носилки с телом погибшего, – такие слухи в Москве распространяются мгновенно… На площадке четвёртого этажа газетчики расспрашивали о Маяковском его соседей – выпускающие редакторы требовали срочный эксклюзив в вечерние выпуски.
Однако днём из ЦК ВКП(б) во все редакции поступило распоряжение: «никаких собственных материалов о смерти поэта не давать – печатать только сообщения РОСТА».
«Между одиннадцатью и двенадцатью всё ещё разбегались волнистые круги, порождённые выстрелом. Весть качала телефоны, покрывая лица бледностью и устремляя к Лубянскому проезду, двором в дом, где уже по всей лестнице мостились, плакали и жались люди из города и жильцы дома, отринутые и разбрызганные по стенам плющильною силой событья», – вспоминал о трагическом дне Борис Пастернак.
Дежурного следователя Синёва сменил народный следователь 2-го участка Бауманского района Иван Сырцов (в протоколах допросов он назван следователем Мособл-прокуратуры). Для производства допросов свидетелей из комнаты Маяковского он перебрался в помещение напротив. Учитывая, что тонкие перегородки в коммунальной квартире позволяли быть в курсе самых интимных подробностей повседневной жизни её обитателей, следователь допрашивает всех, кто был этим утром дома, включая четырёх маленьких детей.
Студент 2-го факультета МГУ Михаил Большаков сообщает следствию, что «Маяковский в квартире № 12 по Лубянскому проезду проживает 12 лет… Маяковский, насколько я его знаю, был с уравновешенным характером и угрюмым был очень редко…»
По поручению Сырцова на допрос была срочно доставлена Вероника Полонская. Её, находившуюся в полуобморочном состоянии, – во время прогона спектакля она потеряла сознание – привёз с репетиции помощник директора театра Ф.Н. Михальский. Вероника Витольдовна не скрывает своего разочарования тем, что её допрашивают какие-то «серые мыши из милиции», а не подчинённые её хорошего знакомого Якова Агранова.
Актриса МХАТ Вероника Полонская
16 апреля 1930 года в качестве свидетеля по делу № 02–29 был допрошен её муж – актёр 1-го МХАТ Михаил Яншин, – который показал: «Маяковского я знал до моего знакомства только с эстрады и из стихов. Познакомился с ним ровно за год до его смерти ни то на бегах, не то после бегов у Катаева на квартире, вместе с моей женой. Как до знакомства, так и при первой встрече у меня было мнение о Владимире Владимировиче, каку большинства публики, что это человек грубый, скандальный и пр. Что совершенно изменилось впоследствии при близком знакомстве с Влад. Влад. После знакомства у Катаева мы, т-е. я и моя жена Полонская, стали бывать сначала редко в продолжении весны лета продл. года, а потом осенью и зимой (…)». На вопрос следователя по поводу включения В.В. Маяковским его жены Норы в список своих наследников свидетель ответил: «Когда меня спрашивают: а чем вы можете объяснить то, что он ее включил в свою семью в письме, как ни тем, что он был с ней в более близких отношениях, т-е. другими словами хотят сказать, что ведь он же ей платит, так за что же? Я могу ответить только одно, что люди спрашивающие такое или сверхъестественные цыники и подлецы или люди совершенно не знающие большого громадного мужественного и самого порядочного человека Владимира Маяковского» (оригинальная орфография протокола допроса сохранена. – Авт.)
В соответствии с положением о судоустройстве РСФСР от 1922 года в системе следственных органов существовали:
1. народные следователи при следственных участках;
2. старшие следователи в губернских судах;
3. старшие следователи по важнейшим делам при Верховном Суде РСФСР и отделе прокуратуры НКЮ РСФСР;
4. следователи военных и военно-транспортных трибуналов.
На основании специального закона следователь, как и сейчас, являлся независимой в процессуальном отношении фигурой. Его деятельность находилась под надзором прокурора и соответствующего суда, который в том числе был призван решать спорные вопросы между следователем и прокурором, возникавшие в ходе предварительного следствия. Контроль за расследованием уголовных дел и реализацией сведений, получаемых в ходе оперативно-розыскных мероприятий, осуществлялся местными народными судами, революционными трибуналами, коллегиями обвинителей, руководителями следственных комиссий, комиссарами юстиции и местными советами. Однако при расследовании уголовного дела № 02–29 такие надзорные функции, с учётом резонансности произошедшего события, взяло на себя ОГПУ
Ещё в феврале 1921 года нарком юстиции Д.И. Курский направил письмо заместителю председателя ВЧК И.К. Ксенофонтову, в котором обращал внимание на то обстоятельство, что к ведению уголовных дел на местах часто приступали следственные органы юстиции параллельно со следственными органами Чрезвычайной комиссии, «причём последние нередко не считаются с тем, что дело носит чисто уголовный характер и не включает в себя признаков, которые давали бы повод к рассмотрению этого дела ЧК». В результате фактически возникало два уголовных дела, которые либо поступали в один и тот же суд, тем самым затягивая судопроизводство, либо вообще рассматривались в разных судах, порождая совершенно абсурдную ситуацию, когда по одному и тому же делу выносились два несогласованных между собой приговора. Поэтому, когда ровно через год было принято постановление о реорганизации ВЧК в ГПУ, а затем – ОГПУ (Объединённое государственное политическое управление) при СНК СССР, на которое возлагались задачи по предупреждению, раскрытию и пресечению «враждебной деятельности антисоветских элементов», охрана «государственной тайны, борьба со шпионажем, с враждебной деятельностью иностранных разведок и контрреволюционных центров» за рубежом, а также с контрабандой, все общеуголовные дела подлежали передаче в ревтрибуналы и народные суды по принадлежности.
В основном деятельность ОГПУ сосредоточивалась на раскрытии политических и антигосударственных преступлений, при этом структурные подразделения управления получили право на проведение розыскных действий, дознания, предварительного следствия и мер административного воздействия. Так как теперь внесудебные репрессии были отменены, то ранее подготовленные следственными органами дела передавались в судебные инстанции, также были установлены процессуальные сроки проведения дознания и следствия органами безопасности, как и условия проведения обысков и арестов.
Таким образом, служба обладала всеми полномочиями по контролю за ходом следствия. Начиная со следующего дня – 15 апреля – все материалы по делу И. Сырцов направлял в копиях в Секретный отдел ОГПУ, устное указание об этом ему дал старший майор госбезопасности С. Г. Гендин[4]4
Семён Григорьевич Гендин отвечал за осведомительскую работу в иностранных представительствах, курировал контакты с эмиграционными кругами, до этого он возглавлял «польский» отдел, а позже стал заместителем начальника Разведуправления РККА, был приговорён Военной Коллегией Верховного Суда СССР к расстрелу за участие в военно-фашистском заговоре в РККА 23 февраля 1939 года. Реабилитирован 19 сентября 1957 года.
[Закрыть]. По всей видимости, несмотря на обязанность сохранять тайну следствия, следователь пообщался с кем-то из журналистов.
После допроса свидетельницы В. Полонской он сделал самостоятельный вывод о том, что самоубийство В.В. Маяковского «вызвано причинами личного порядка», и уже на следующий день это, в общем-то, частное, мнение распространили столичные газеты, но по другой версии, чекисты специально «слили» оперативную информацию в прессу.
В бытовой характер самоубийства поэта никто особо не поверил, не согласился с ней и политический эмигрант Л. Д. Троцкий, к тому моменту находившийся в Турции. По его мнению, трагедия не имела «ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта… Это значит сказать, что добровольная смерть Маяковского никак не была связана с его жизнью или что его жизнь не имела ничего общего с его революционно-поэтическим творчеством. И неверно, и ненужно, и… неумно!» [1, 100]
В тот же день в газете ЦК ВКП(б) «Правда» появилось официальное сообщение: «…предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющего ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта. Самоубийству предшествовала длительная болезнь, после которой поэт ещё не совсем поправился». В том же номере главной партийной газеты говорилось о том, что «стремительная болезнь, нелепый срыв привели его к концу… Выстрел в сердце – ошибка, тягостная, непоправимая ошибка, но всё-таки только ошибка гигантского человека».
Как установило следствие, в наличии у поэта было несколько пистолетов. В архиве Государственного музея В.В. Маяковского сохранились удостоверение № 107 на право ношения «Маузера», выданное ОГПУ за подписью В.М. Горожанина и действительное до 1 декабря 1928 года, а также справки о выдаче
Маяковскому в 1919 году Петербургским комитетом Российской коммунистической партии карманного пистолета «Велодок» (свидетельство № 12, номер пистолета в нём не указан), произведённого Тульским оружейным заводом, бельгийского пистолета системы Браунинга № 268979 (9-мм модель 1900, разрешение № 8252/к, номер пистолета в разрешении также отсутствовал) от 1924 года и российского пистолета системы «Байярд 1908» № 268579 под патрон 6,35 мм (разрешение № 4178/22076), выданного в 1929 году. Все образцы из этого арсенала, за исключением армейского «Браунинга», являлись оружием самообороны, популярным среди обывателей, которые использовали его в основном для того, чтобы отбиваться от расплодившихся сверх всякой меры уличных хулиганов и грабителей. Наличие у Маяковского дефицитного «Маузера», по всей видимости, объяснялось его близкой дружбой с начальником секретно-политического отдела ГПУ Украинской ССР Валерием Михайловичем Горожаниным. Скорее всего, этот пистолет был подарен поэту харьковскими чекистами[5]5
Харьковские чекисты находятся, без преувеличения, на передовой, так как при поддержке польских и румынских спецслужб украинские националисты, используя находившееся на территории УССР подполье, развернули активную боевую деятельность. После успешной реализации операции «Дело № 39», когда некоторые петлюровские офицеры перешли на сторону советской власти, а их лидеры были ликвидированы, ГПУ удалось предотвратить наметившееся объединение ультраправой националистической группировки «Украинская военная организация» (УВО) Евгена Коновальца (будущего агента спецслужб нацистской Германии, ликвидированного в 1938 году в Амстердаме группой П. Судоплатова) со сторонниками генерала Ю. Тютюнника. В тот период сам М.Н. Горожанин был сосредоточен на выявлении и разоблачении бывших петлюровцев, оказавшихся в чекистских рядах.
[Закрыть], а разрешение на его хранение и ношение подписал сам Валерий Михайлович, хотя и не имел на это должностных полномочий.
Удостоверение В.В. Маяковского на право хранения и ношения огнестрельного оружия
Как выяснилось позднее, у поэта был ещё один пистолет – «Вальтер», который он подарил Лили Юрьевне. В 1938 году во время обыска на квартире комкора В.М. Примакова, с которым она состояла в браке, оружие было изъято. Следователь взял объяснение у Брик: «Револьвер системы “Вальтер” подарил мне покойный Владимир Владимирович Маяковский. Летом 1936 года я жила под Ленинградом в дачной местности Тарховка по Сестрорецкой ж. д. на даче В.М. Примакова. В ночь с 14 на 15 августа 1936 года у Примакова на даче был произведён обыск органами НКВД. Меня при этом не было – я была в Ленинграде. При обыске вместе с другими вещами был взят в НКВД железный ящик, в котором находился и мой револьвер “Вальтер”. Через два дня я уехала из Ленинграда в Москву, и мой револьвер так и остался в ленинградском НКВД. Л.Ю. Брик Москва, 5 ноября 1938 года» [1. 47]
Владимир Владимирович неоднократно приезжал в столицу советской Украины – Харьков – для встреч с читателями, часто останавливался в квартире своего товарища Горожанина и его жены Берты Яковлевны (Стояновой). В 1927 году во время совместного отдыха в Ялте друзья по заказу Ялтинской фабрики «Всеукраинского фотокинообъединения» написали сценарий приключенческого фильма «Инженер Д’Арси» («История одного пергамента») о вооружённом захвате англичанами нефтяных месторождений в Иране. Валерий Михайлович хорошо знал об этих событиях, рассказывал о них в деталях, как их непосредственный участник.
Это стихотворение Владимира Маяковского, названное «Солдаты Дзержинского» и посвящённое другу «Вал. М.» – В.М. Горожанину, – было опубликовано одновременно в двух газетах: центральной «Комсомольской правде» и тифлисской «Заре Востока» на одной полосе с приказом первого заместителя председателя ОГПУ В.Р. Менжинского по случаю 10-летнего юбилея органов государственной безопасности.
Сегодня некоторые его строфы звучат в буквальном смысле пророчески:
Будут
битвы
громче
чем крымские
землетрясения…
В. Горожанин (Вольф Гамбург), в отличие от многих своих коллег (например, секретаря ВЧК И.К. Ксенофонтова[7]7
В декабре 1917 года И. К. Ксенофонтов был утверждён членом Коллегии ВЧК, а затем – секретарём ВЧК. Как и все организаторы «чрезвычайки», лично участвовал в обысках, арестах, допросах арестованных. В декабре 1917 года арестовывал бывшего обер-прокурора Святейшего Синода В. К. Саблера, а также обвинённых в рэкете помощника командующего обороной Петрограда штабс-капитана Казанцева и комиссара гражданского отделения Петроградского военного округа левого эсера Фаермана, шантажировавших владельцев вечерних кафе и клубов, незаконно торговавших алкоголем и марафетом.
[Закрыть], назначенного позднее заместителем председателя ВЧК – председателем Особого ревтрибунала ВЧК, имевшего всего 2 класса образования), был человеком энциклопедически образованным – сдал экзамены за полный курс классической гимназии, учился на юридическом факультете Императорского Новороссийского университета в Одессе. Несколько лет состоял в партии «эсеров», затем перешёл к «боротьбистам» в Украинскую партию социалистов-революционеров. Горожанин был отчислен с четвёртого курса университета как «неблагонадёжный» и осуждён. Кстати, во время отсидки в тираспольской тюрьме он содержался в одной камере с бессарабским налётчиком Григорием Котовским, быстро набиравшим авторитет в определённых кругах. Находился на нелегальном положении, примкнул в эмиграции к большевикам, стал известен как талантливый публицист.
В период дореволюционной эмиграции он несколько лет жил во Франции, тесно общался с русскими социал-демократами, однажды познакомился с Анатолием Луначарским. Будущий народный комиссар в свою очередь свёл его с Роменом Роланом и Анатолем Франсом.
Кстати, А. Франс неоднократно встречался с Валерием Михайловичем, ценил его мнение, и такое общение вдохновило Горожанина на написание небольшой книги (брошюры) о своём vis-a-vis, для которой он выбрал довольно оригинальную форму – доклад вымышленного кардинала Папе Римскому. Это был такой тонкий trolling, так как произведения А. Франса были включены Ватиканом в «Index Librorum prohibitorum» – специальный перечень литературных произведений, запрещённых для чтения католикам – как раз накануне юбилея писателя[8]8
Биография Валерия Горожанина была такова, что он был просто обречён попасть в расстрельные списки периода «большой чистки». Практически сразу же после гибели В.В. Маяковского, в мае 1930 года, он был откомандирован на работу в центральный аппарат ОГПУ. С 1932 года являлся заместителем начальника внешней разведки, с мая того же года – заместитель начальника Особого бюро НКВД СССР. 19 августа 1937 года старший майор госбезопасности Горожанин В.М. был арестован по делу о заговоре в НКВД УССР, 29 августа 1938 года расстрелян.
[Закрыть].
Марк Борисович Спектор – легендарный сотрудник Николаевской Губ. ЧК, после окончания Высшей пограничной школы ОГПУ некоторое время служивший под началом Валерия Михайловича, – вспоминал: «Маяковский с Горожаниным в откровенном разговоре делились своими планами на будущее. Маяковский интересовался работой Горожанина и украинских чекистов, много расспрашивал его о Париже и встречах с французскими поэтами и писателями. В декабре 1921 года в Харькове Горожанин рассказал Маяковскому о том, что он возобновил работу над первой частью своей книги об Анатоле Франсе. (…) Владимир Владимирович горячо поддержал его. “Обязательно пишите, Валерий Михайлович, – сказал он. – Это будет очень интересно. Франс – мудрый, острый писатель, но, к сожалению, у нас мало о нём знают”».
Обычно В. В. Маяковский бронировал номер в харьковской гостинице «Красная» (бывший отель «Метрополь»), но тот, как правило, пустовал – Валерий Горожанин настаивал на том, чтобы друг жил у него дома. Во время одного из очередных приездов поэта Валерий Михайлович пожаловался ему на чиновников ГИЗ: «Сколько было неприятностей! Когда всё уже было готово, начальник управления по делам печати при Наркомпросе наложил лапу. Не понравилось ему одно слово – “восфонаритель”. Говорит, что смотрел словарь Даля, а там такого слова нет. Я ему доказываю, что на Западе такое слово в обиходе, а он – ни в какую. Пришлось заменить словом “воспламенитель”. Хорошо, что это на последней, 47-й странице. Мне этот лист быстро отпечатали, но заменить его – переклеить – наотрез отказались. В типографии говорят: ждите, нам сейчас некогда, срочный заказ. Вот пришлось мне, Марку Борисовичу и Берте Яковлевне просидеть три ночи, вырезать старые листы и вклеивать новые». Горожанин поднялся, взял со шкафа брошюрку и протянул Маяковскому: «Вот видите, какая неказистая: бумага газетная, а переплёт из какой-то оберточной бумаги».
«Да, – произнёс Маяковский. – И здесь у вас сидят бюрократы с пустыми чемоданами вместо голов. Как быстро они размножаются, просто ужас (…) Как они боятся свежего слова, живого».
Но, несмотря на все существовавшие бюрократические сложности, а самое главное – тотальный дефицит бумаги, книжка высокопоставленного сотрудника ВЧК «Анатоль Франц и Ватикан» увидела свет в харьковском издательстве «Пролетарий»[9]9
О широком спектре авторов, выбранных для сотрудничества издательством «Пролеарий», свидетельствовал и тот факт, что вместе с книгой руководителя ГПУ Украины здесь же в 1928 году вышли воспоминания бывшего начальника Киевского охранного отделения А. И. Спиридовича «Записки жандарма».
[Закрыть].
На удивление, о книге Горожанина довольно лестно отозвался Алексей Максимович Горький, который прислал экземпляр для ознакомления И.В. Сталину. Тот, в свою очередь, делая традиционные для себя пометки на полях прочитанных книг, на одной из её страниц оставил замечание: «Лучшее, что было сделано до сей поры об Анатолии Франсе. И. Сталин».
Получив известие о гибели Владимира Маяковского от начальника Харьковского ОГПУ, Валерий Михайлович упал в обморок, а вернувшись из Москвы после участия в его похоронах, по просьбе коллег выступил в клубе им. Дзержинского на посвящённом поэту памятном вечере: «Владимир Владимирович Маяковский был надёжным другом настоящих солдат Дзержинского, непревзойдённым певцом нашего народа и бойцом партии. Своим он был и будет для каждого честного советского человека». Закончить выступление не смог – ушёл за сцену.
* * *
Полицейский пистолет системы Маузера под сравнительно маломощный патрон, выбранный Маяковским для самоубийства, был довольно популярной среди начальствующего состава органов госбезопасности моделью. По существующим правилам разрешение, выданное на год, необходимо было регулярно продлевать, но, по неизвестной нам причине, Владимир Владимирович в установленный срок этого не сделал. С учётом того, кто ему подарил боевое оружие, вопросов к поэту не возникало.
По слухам, во время посещения Теодором Драйзером Москвы в 1928 году Маяковский зазвал его к себе в гости, домой, где с гордостью продемонстрировал собственный арсенал[10]10
При аресте маршала Советского Союза В. К. Блюхера и обысках, произведённых в его московской квартире и на даче К. Е. Ворошилова, располагавшейся на территории сочинского пансионата «Бочаров ручей», где военачальник и был задержан, у него тоже были изъяты пистолеты «Маузер» № 755438, «Браунинг» № 478833, «Маузер» с деревянной кобурой-прикладом № 2196, пистолет с запасной обоймой № 12155 (возможно, «Парабеллум») и пр. (Уголовное дело № Р-23800).
[Закрыть].
Друзья поэта вспоминали, что он с детства любил оружие, умел с ним обращаться, хорошо стрелял, причём, как переученный левша, делал это с двух рук. Во время многочисленных поездок по стране и на различных выступлениях перед публикой пистолет носился им либо в небольшой коричневой кобуре (Лили Брик называла её «патронтажик»), либо тот просто лежал в кармане пиджака, часто вместе с кастетом: в придачу ко всем своим боевым навыкам, двухметровый атлет Владимир Владимирович постоянно тренировался в секции английского бокса.
В письме к своей младшей сестре Эльзе Лили Брик неожиданно профессионально оценит как сам способ, так и ТТХ орудия самоубийства:
«Стрелялся Володя, как игрок, из совершенно нового, ни разу не стрелянного револьвера; на 50 процентов – осечка. Такая осечка была уже 13 лет назад в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу». Здесь же Лили Юрьевна вспоминала о неудачной попытке Маяковского покончить с собой, когда однажды он, измученный её ревностью и показным равнодушием, выстрелил в себя из пистолета, заряженного одним патроном, который, по счастью, дал осечку.
Не осталась в стороне от трагедии Анна Андреевна Ахматова: «Кстати, о самоубийстве – одна моя знакомая, близко знавшая Маяковского до революции, рассказывала, что он всегда любил играть с револьвером. Сколько раз она видела револьвер в его руках – сидит и вертит, пока ему не скажут: “Уберите, спрячьте, это не игрушка, зачем он вам?” Ответ бывал: “Может пригодиться”». [1,214]
Некоторое время «Маузер» хранился на даче в подмосковном Пушкино, которую Брики вместе со своим старым другом Романом Якобсоном, вплоть до его эмиграции, снимали на лето. Это был довольно просторный двухэтажный дом с хорошо обустроенным участком, где хлебосольные хозяева собирали по выходным большие и шумные компании. Гости были разные, в основном – обычная для того времени сборная из творческой интеллигенции, чекистов и советских чиновников. Практически каждое воскресенье из Москвы приезжали Родченко, Райт, Кушнер, Асеев, Пудовкин, Штеренберг, Лавинский, Кассиль, Кирсанов, Левин. «Одни сидели разговаривали. Другие играли в маджонг, или в городки, или в карты. Володя больше играл, чем разговаривал во все игры. Иногда стрелял из духового ружья». [1.216]
После получения телеграммы Лили о том, что после одной из таких вечеринок дачу обворовали, Владимир Владимирович всерьёз беспокоился о судьбе пистолета – просил её, в том случае, если он всё-таки украден налётчиками, немедленно сообщить об этом в местное отделение ОГПУ Получит ответ телеграммой: «Револьвер цел. Туфли тоже. Если можешь, пришли денежков. Отдыхай. Люблю целую. Твоя Киса».
Ольга Маяковская в письме к матери и старшей сестре по-своему охарактеризует произошедшее: «Не мудрено, что Лилю обокрали, так как у них на 4 человека чуть ли не 10 комнат в 2 этажа, всё раскрыто, много гостей – одним словом, не дача, а какой-то проходной двор. Все кругом видят, как к ним идут всякие разносчики, мороженщики, кормят по 30 человек, – значит, есть с чего, сами не ночуют дома, и прислуга у них новая. Теперь опять Володе забота одеть Лилю или отправить её за границу за шёлковыми чулками (…)». [1,169]
Советская власть пока ещё как-то довольно снисходительно относилась к возможности населения защищать себя самостоятельно. Несмотря на то, что Декрет от 10 декабря 1918 года «О сдаче оружия» обязывал «всё население и все учреждения гражданского ведомства сдать находящиеся у них все исправные и неисправные винтовки, пулемёты и револьверы всех систем, патроны к ним и шашки всякого образца», процесс всеобщего разоружения шёл достаточно вяло. Законодатель специально указывал, что «всё сданное оружие предназначается для Красной Армии». За противодействие требованиям Декрета было предусмотрено уголовное наказание до 10 лет лишения свободы, которое почему-то никого особо не пугало.
Для начала власти использовали зарекомендовавшую себя практику доносительства – это когда предлагалось сообщить в ОГПУ о наличии незарегистрированного «ствола» у соседа за вознаграждение.
В целях поощрения таких сознательных граждан Декрет предписывал «выдавать из средств комиссариатов по военным делам особое вознаграждение тем гражданам, которые обнаружат скрытые предметы указанного оружия… причём, за обнаруженную скрытую винтовку вполне исправного состояния выдавать вознаграждение в размере 600 руб., а за каждую неисправную, нуждающуюся в ремонте, – от 100 до 500 руб., за каждый обнаруженный скрытый пулемёт выдавать вознаграждение вдвое».
При этом имевшиеся ограничения на хранение «огне-стрела» не распространялись на членов РКП(б).
Специальная инструкция, которая появилась вместе с законом, позволяла членам правящей партии сохранить имеющиеся у них в пользовании винтовки и револьверы. Лишь в тех случаях, когда у «партийца» была замечена современная 3-линейная винтовка системы С.И. Мосина, например, её могли заменить на менее продвинутый образец. Поэтому первое время после принятия закона партийный билет являлся одновременно и формальным разрешением на хранение и ношение боевого оружия: «В течение 2-х недель со дня опубликования этого декрета право на хранение оружия членам Российской Коммунистической Партии дают членские партийные билеты; по истечении этого срока действительны только вновь выдаваемые соответственные удостоверения».
Летом 1920 года СНК РСФСР выпустил новый декрет «О выдаче, хранении и обращении с огнестрельным оружием», который запрещал теперь не только его незаконное хранение, но и преследовал за хулиганство в виде стрельбы в воздух «скуки ради», беспричинную пальбу военнослужащих, находящихся в карауле, или постовых милиционеров, а также небрежное обращение с оружием его владельцев. Отдельная статья запрещала пугать мирное население: «лиц, виновных в прицеливании на улице и вообще во всяком месте, где может быть опасность для других лиц, хотя бы выстрела и не последовало, привлекать в административном порядке и карать заключением в концентрационном лагере до трех месяцев».
Согласно милицейским сводкам, в 1920-х – 30-х годах на руках у гражданского населения находится гигантское количество стрелкового оружия, как официального, так и нелегального, особенно в сельской местности.
В соответствии со ст. 56 Гражданского кодекса РСФСР (редакция от 20.12.1926): «оружие и воинское снаряжение, взрывчатые вещества, спиртосодержащие вещества свыше установленной крепости и сильнодействующие яды могут находиться в частном обладании лишь с разрешения подлежащих органов власти». Разрешения на хранение пистолетов без указания их номеров, которые были приобщены к материалам следственного дела № 02–29, – это иллюстрация того, что отношение к самому факту наличия боевого оружия в личном пользовании у граждан в то время ещё вполне спокойное.
То, что в разрешительных документах пистолеты названы револьверами, не является ошибкой: такой тип оружия в специальной литературе относился именно к револьверам (цит. по: Сведения из области военного дела за границей. Издание штаба Варшавского военного округа. 1909. – Авт.).
Так что особого внимания на сотни наградных и служебных пистолетов и револьверов в частном владении компетентные органы пока не обращают.
Правда, в Уголовном кодексе РСФСР, принятом 26 мая 1922 года на 3-й сессии IX съезда Советов, уже была специальная глава VIII «Нарушение правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и публичный порядок», которая включала в себя ст. 93, которой предусматривалась ответственность за незаконное изготовление, приобретение, хранение и сбыт взрывчатых веществ или снарядов без соответствующего разрешения, а также ст. 182 «Хранение огнестрельного и холодного оружия без разрешения». Однако предусмотренное наказание в виде 6 месяцев исправительных работ или штрафа до 1000 рублей с конфискацией запрещённых к обороту предметов применялось довольно редко и вряд ли могло остановить гражданина перед искушением вооружиться, особенно в условиях разгула уличного бандитизма.
После принятия Всероссийской центральной избирательной комиссией РСФСР постановления от 16 октября 1924 года «О дополнениях и изменениях Уголовного кодекса РСФСР» (СУ РСФСР № 79. 1924) подобные нарушения и вовсе оказались декриминализированными и виновные в нарушениях теперь подвергались только административному взысканию. Однако, несмотря на такой либерализм, нехарактерный для органов государственной власти, приказом ОГПУ СССР от 29 декабря 1924 года № 452/146 была утверждена ведомственная инструкция «О порядке приобретения, ношения и хранения огнестрельного и холодного оружия и патронов к нему», в которой определялись категории граждан, которые имели на это право. К ним были отнесены:
– члены РКП(б) и РКСМ;
– ответственные работники государственных, общественных и профессиональных учреждений и организаций;
– сотрудники государственных, общественных и профессиональных учреждений и организаций при исполнении служебных обязанностей, если оружие требовалось им по роду занимаемой должности;
– остальные граждане, которым по тем или иным причинам оно требовалось.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
