Текст книги "Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. Том 1. Перманентная революция и футуризм. Eritis sicut deus! Том 2. Советское авторское право в 1917–1930-х годах. «Честный» плагиат. Прецеденты"

Игорные заведения в столице появились немного позже – в ноябре 1922 года, после того, как от имени Моссовета начальник отдела В.Л. Орлеанский заключил договор с гражданами Разумным и Евреиновым, которым было предоставлено монопольное право на открытие казино сроком на три месяца с правом его продления.

Через несколько недель после заключения договора в Москве уже работали четыре казино – «Савой», «Прага», «Эрмитаж» и «Зон», переименованное спустя полгода в «Монако», – при этом посетители играли не только в карты (преферанс, винт, макао, рамс, баккара) или в рулетку, но и в лото или шахматы. Основными посетителями в первое время после открытия были торговцы, служащие, рабочие и крестьяне, затем наступило время нэпманов, следом за ними «подтянулись» сотрудники ГПУ

В сентябре 1922 года информация о работе игорных домов и их клиентах была доложена Ф.Э. Дзержинскому. «Доклад о казино прочёл, – сообщал он начальнику московского ГПУ Филиппу Медведю. – Прошу прислать мне справку, как они возникли и куда идут отчисления. Необходимо до этого установить с возможной полностью, кто там бывает, и получить списки этих посетителей. Было бы очень хорошо, если бы можно было возбудить официальное дело, найдя достаточно солидный повод». После проведённых проверок были выявлены не только махинации, но и банальные хищения мастеров зелёного стола.

В популярном сатирическом журнале «Крокодил» № 5 за 1922 год Владимир Владимирович опубликовал «Стих резкий о рулетке и железке» – на первый взгляд сатира, но по сути – впечатления завсегдатая о посещении популярного казино на Кузнецком мосту:

А ЧТО РАБОЧИМ?

 
По-моему,
и от «Казино»,
как и от всего прочего,
должна быть польза для сознательного рабочего.
Сделать
в двери
дырку-глазок,
чтоб рабочий играющих посмотрел разок.
При виде шестиэтажного нэповского затылка
руки начинают чесаться пылко.
Зрелище оное —
очень агитационное.
 

МОЙ СОВЕТ

 
Удел поэта – за ближнего болей.
Предлагаю
как-нибудь
в вечер хмурый
придти ГПУ и снять «дамбле» —
половину играющих себе,
а другую —
МУРу.
 

Помимо прочих злачных заведений, в Москве того времени было 3500 биллиардных. Владимир Маяковский входил в пятёрку лучших бильярдистов столицы и остался в русской истории этой игры наряду со знаменитыми мастерами кия Березиным, Ефимовым-«3аикой», Миляевым, Кобзевым. Одним из его постоянных партнёров по игре был народный комиссар по просвещению А.В. Луначарский, правда, играл он существенно слабее. Вскоре среди коллег-литераторов выражение «играть как Маяковский» стало означать вхождение в бильярдную элиту.

Теперь первое, о чём узнавал поэт, впервые приезжая в новый для него город, было расположение мест, где собираются серьёзные карточные игроки и любители «погонять шары».

В ходе начавшейся в 1926 году кампании по борьбе с коррупцией и растратами казино, биллиардные и прочие игорные заведения были объявлены главными виновниками хищений бюджетных средств. Чего стоила только одна история заместителя председателя правления общества строителей «Международный красный стадион» героя Гражданской войны Георгия Бабкина, который проиграл в рулетку 24 000 казённых рублей, за что и был осуждён к 10 годам тюремного заключения.

Фактическое закрытие игорных домов произошло, как и многое в СССР, «по многочисленным заявлениям населения». Рабочие и работницы пуговичной фабрики поручали депутатам своего Бауманского района: «Закрыть биллиардные, казино и другие азартные игры, влияющие на бюджет рабочих, к 1 сентября 1929 года. Не допускать развития биллиардных игр, стараться сократить последние, т. к. они являются рассадниками растрат и хищений, а также закрыть казино». Пролетарский наказ был выполнен. Азартные игры вновь вернулись на нелегальное положение.

Не случайно перед визитом В. Маяковского в Америку газета «Нью-Йорк тайме» написала о нём: «Самый популярный поэт России, Маяковский, одновременно и самый богатый поэт – в той мере, в какой богатство позволяемо на его родине… Его последняя книга принесла ему 10 тысяч долларов[45]45
  Имелась в виду книжка детских стихов «Что такое хорошо и что такое плохо», которая вышла в свет отдельным изданием в ноябре 1925 года с иллюстрациями художника Н. Денисовского.


[Закрыть]. Маяковский – самый известный картёжник в России. Он проигрывает в карты больше того, что зарабатывает, и живёт на выигрыш».

 
Люди родятся,
настоящие люди,
бога самого милосердней и лучше…
 

В.В. Маяковский. Война и мир

В гимназию для продолжения обучения Владимир Маяковский так и не вернулся. Очевидно подающий надежды молодой художник принят в московское Училище живописи, ваяния и зодчества, где, по счастью, не требовали справку о благонадёжности. Здесь он познакомился с поэтом и художником Давидом Бурлюком – странным одноглазым человеком, щеголявшим старинным женским лорнетом, который, по его словам, когда-то принадлежал наполеоновскому «железному маршалу» Луи Даву (?). В русском футуризме Бурлюк – фигура центральная, он постоянный участник мюнхенской выставки «Голубой всадник», основатель творческого объединения «Бубновый валет», куда входили П. Кончаловский, Р. Фальк, А. Куприн, Н. Гончарова, И. Машков, К. Малевич и В. Кандинский. Алексей Кручёных очень точно описывал художника-новатора: «Правильно, по-настоящему оценить Давида Давидовича на первых порах мешает его искусственный стеклянный глаз. У слепых вообще лица деревянны и почему-то плохо отображают внутренние движения. Давид Давидович, конечно, не слепой, но полузряч, и асимметричное лицо его одухотворено вполовину. При недостаточном знакомстве эта дисгармония принимается обыкновенно за грубость натуры, но в отношении Давида Давидовича это, конечно, ошибочно. Более тонкого, задушевного и обаятельного человека едва ли можно встретить» [1.105].

Маяковский Бурлюку поначалу не понравился: «Какой-то нечёсаный, немытый, с эффектным красивым лицом апаша, верзила преследовал меня своими шутками и остротами как “кубиста”. Дошло до того, что я готов был перейти к кулачному бою, тем более что тогда я, увлекаясь атлетикой и системой Миллера, имел некоторые шансы во встрече с голенастым огромным юношей в пыльной бархатной блузе с пылающими насмешливыми чёрными глазами». Думаю, что особых вариантов у Давида всё-таки не было – закалённый уличными драками и тюрьмой Владимир, скорее всего, вышел бы победителем в кулачном бою.

Отношения двух однокашников изменились в лучшую сторону после их совместного участия в панихиде по «почившему в Бозе» академику ИАХ Валентину Серову, на которой они представляли училище: Бурлюк был делегирован от натурного класса, Маяковский – от фигурного, затем оба оказались на концерте Сергея Рахманинова в Благородном собрании. По афористичному определению Маяковского, Давид Бурлюк – лучший художник среди поэтов и лучший поэт среди художников, но, вне всякого сомнения, он фантастически креативный, увлекающийся сам и умеющий увлечь других человек.

«Днём у меня вышло стихотворение. Вернее – куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю – это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: “Да это же вы сами написали! Да вы же гениальный поэт!”Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушёл в тихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом (…) Уже утром Бурлюк, знакомя меня с кем-то, басил: “Не знаете? Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский”. Толкаю. Но Бурлюк непреклонен. Ещё и рычал на меня отойдя: “Теперь пишите. А то вы меня ставите в глупейшее положение”. Пришлось писать!» (Маяковский В.В. Я сам)

Давид, который был старше Владимира на 13 лет, начал активно заниматься его образованием, впервые познакомил своего молодого товарища с творчеством французских поэтов Бодлера, Верлена и Рембо, популярного американского поэта-анархиста Уитмена[46]46
  Первый поэтический сборник «Поэт-анархист Уолт Уитмен» появился на свет на русском языке в 1907 году благодаря переводу Корнея Чуковского.


[Закрыть], ввёл его в группу кубофутуристов «Гилея». Более того, у Бурлюка был меценат-благодетель в лице знаменитого купца Николая Дмитриевича Филиппова, владевшего московскими булочными и «Кафе поэтов», с которым вскоре он познакомил и самого Маяковского. «Этого булочника приручал Бурлюк, вырабатывая из него мецената. Булочник оказался с причудами. Он производил на досуге стихи. Стихи носили влияние Каменского» [1. 105].

Принимая во внимание, что как такового футуристического искусства в России пока ещё не было, это во-первых, а во-вторых, учитывая общественно-политические процессы, которые происходят в стране, любое новое художественное течение сразу же объявлялось политическим.

Друзья перебираются в Петроград, где у Владимира Маяковского впервые появляется возможность прочитать на публике свои стихи в кабаре «Бродячая собака» и выступить на «Диспуте о современном искусстве», устроенном объединением «Бубновый валет», в прениях по докладам Д. Бурлюка «Эволюция понятия красоты в живописи (кубизм)» и М. Волошина о Сезанне, Гогене и Ван Гоге. «Маяковский прочёл целую лекцию о том, что искусство соответствует духу времени, что, сравнивая искусство различных эпох, можно заметить: искусства вечного нет – оно многообразно, диалектично. Он выступал серьезно, почти академически» [1.105].

В Москве, вместе с Велимиром Хлебниковым и Алексеем Кручёных, обитавшими в 104-й комнате «Романовки» – общежития студентов консерватории и Училища живописи на Тверском бульваре, – был написан скандальный манифест, который был опубликован в альманахе «Пощёчина общественному вкусу»:

«Читающим наше Новое Первое Неожиданное.

Только мы – лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.

Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов.

Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней.

Кто же, доверчивый, обратит последнюю Любовь к парфюмерному блуду Бальмонта? В ней ли отражение мужественной души сегодняшнего дня?

Кто же, трусливый, устрашится стащить бумажные латы с чёрного фрака воина Брюсова? Или на них зори неведомых красот?

Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми[47]47
  В.В. Вересаев написал о Леониде Андрееве: «Никакие самые презрительные и ругательные статьи не повредили Леониду Андрееву так, как повредил добродушно-насмешливый отзыв Льва Толстого: «Он пугает, а мне не страшно».


[Закрыть].

Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Соллогубам, Ремизовым, Аверченкам, Чёрным, Кузминым, Буниным и проч, и проч. – нужна лишь дача на реке. Такую награду даёт судьба портным.

С высоты небоскрёбов мы взираем на их ничтожество!

Мы приказываем чтить права поэтов:

1) На увеличение словаря в его объёме произвольными и производными словами (Слово-новшество).

2) На непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку.

3) С ужасом отстранять от гордого чела своего из банных веников сделанный Вами Венок грошовой славы.

4) Стоять на глыбе слова “мы” среди моря свиста и негодования.

И если пока ещё и в наших строках остались грязные клейма Ваших “Здравого смысла” и “хорошего вкуса”, то всё же на них уже трепещут впервые зарницы Новой Грядущей Красоты Самоценного (самовитого) Слова.

Д. Бурлюк,

Алексей Кручёных,

В. Маяковский,

Виктор Хлебников

Москва, 1912. Декабрь».

В соответствии с русской литературной традицией, «прогрессивные» литераторы обязаны «испытывать непреодолимую ненависть к существовавшему до них литературному языку». Выход альманаха вызвал на редкость негативные рецензии в газетах и журналах, но на их фоне неожиданно благосклонно прозвучал отзыв Валерия Брюсова, опубликованный в газете «Русская мысль»: «Из стихов В. Маяковского, особенно же Б. Пастернака и Н. Асеева, можно уже вывести определенную теорию новой рифмы. За последние годы эта новая рифма получает все большее распространение, усвоена, например, большинством пролетарских поэтов и покоряет постепенно стихи других поэтов, футуризму по существу чуждых». [1.37]

Весной 1913 года Владимир Маяковский, у которого в активе пока не более полутора десятка приличных стихотворений, принимается за издание своего первого сборника. Со своими приятелями по художественному училищу 15-летним Василием Чекрыгиным и Львом Шехтелем он в буквальном смысле рисует свою первую книжку, на обложке которой изображает чёрное пятно и жёлтый бант. Это «пятно», которое, как рассказывал Шехтель, «можно признать просто за растёкшуюся чернильную кляксу, имеет в основе реальный прообраз: это галстук-бабочка, который тогда носил Маяковский. На фотографиях, сохранившихся от того времени, галстук этот запечатлён». Открывался сборник портретом поэта, помещённым на обороте обложки из грубой бумаги, который нарисовал Л.Ф. Шехтель, по всей видимости, не ставивший перед собой задачи добиться точного сходства с оригиналом, ему было существенно важнее передать образ «байроновского поэта-корсара» со «сдвинутой на брови широкополой чёрной шляпой». Три первые иллюстрации сделаны Львом Шехтелем, остальные – Василием Чекрыгиным. По новой традиции футуристов, иллюстрации существовали отдельно от содержания книжки. Со слов Шехтеля, увлекавшегося древнерусским искусством, это была «свободная транскрипция Ферапонтовых фресок», написанных в XV веке великим Дионисием и его сыновьями. Текст сборника «Я!» шрифтом решили не набирать – стихотворения своим характерным почерком переписал В.Н. Чекрыгин. Затем всё это воспроизвели с помощью ручного литографского станка. Такое нарочитое пренебрежение к заранее заданной геометрик типографского шрифта было свойственно большинству футуристических изданий, предпочитавших «свободное изображение» текста. Был переписан от руки и воспроизведён литографским способом «Изборник» Велимира Хлебникова. Обложка его, однако, была набрана, но для этого были использованы литеры разного кегля и рисунка.

Первый сборник стихотворений В.В. Маяковского «Я»

Печать книжки с общим тиражом в 300 экземпляров профинансировал Л. Шехтель – вложил в дело 30 рублей. Автор сам разносил их по магазинам и лавкам, и при цене продажи 35–50 копеек за экземпляр проект окупился. И вновь Валерий Брюсов – этот «Медный всадник русской речи» – довольно высоко оценил поэтический дебют: «У молодого поэта есть самостоятельные образы». После первых положительных откликов стихи Маяковского начали печатать во всех футуристических альманахах с оригинальными названиями «Молоко кобылиц», «Дохлая луна», «Рыкающий Парнас» и пр.

По мнению большинства историков, на протяжении столетий радикализм в искусстве считался предвестником общественно-политических катаклизмов. И в этот раз это правило не стало исключением. На фоне модных экспериментов с творческой формой и содержанием убийство 28 июня 1914 года в Сараево студентом Таврило Принципом эрцгерцога Австро-Венгерской империи Франца-Фердинанда – любимца могущественного императора Германии Вильгельма II – было тому очевидным подтверждением. Наследник престола с супругой приехал в Сараево для ознакомления с новыми, только что аннексированными территориями – Боснией и Герцеговиной, «вернувшимися в родную гавань». На беду, террорист оказался членом подпольной террористической организации «Млада Босна» и сторонником националистического объединения сербских офицеров «Чёрная рука»[48]48
  Тайную организацию «Чёрная рука» («Црна рука») возглавлял начальник сербской контрразведки полковник Драгудин Димитриевич (Апис).


[Закрыть], провозгласившего своей основной политической целью борьбу за объединение всех южнославянских народов в Великую Сербию.

По мнению писателя-историка Марка Алданова, в этот период «по случайности, в 1914 году судьбы мира были в руках двух неврастеников». Первый – император Вильгельм II, второй – министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Бертхольд фон унд цу Унгаршитц, для которого гибель эрцгерцога оказалась достаточным основанием для обвинения Сербии в политическом заговоре. Не ставя в известность престарелого императора Франца-Иосифа I, граф лично написал и самостоятельно направил сербам ультиматум, в котором потребовал, чтобы Сербия произвела чистки государственного аппарата и армии от офицеров и чиновников, известных своими анти-австрийскими настроениями, немедленного ареста виновных в терроризме и разрешении австрийской полиции проводить на сербской территории следственные действия, необходимые для дальнейшего расследования совершённого террористического акта. На выполнение указанных требований давалось 48 часов. Сербы практически сразу согласились на все условия ультиматума, за единственным исключением, касающимся допуска австрийских следователей. Германская разведка усугубила и без того напряжённую ситуацию докладом кайзеру о том, что во время похорон эрцгерцога 12 сербских террористов планируют совершить его убийство. Кайзер благоразумно на похороны не поехал.

Но и до резонансного убийства императорских особ обострение ситуации на Балканах и в восточных регионах Австро-Венгрии повсеместно связывалось с активностью российской военной разведки и ведением пропагандистской работы среди православного населения, что, по мнению австро-венгерских властей, уже вызвало массовый переход угорских русинов из греко-католичества в православие. Официальные власти восприняли данную ситуацию как непосредственную угрозу национальной безопасности и всячески стремились положить конец нежелательным для них конфессиональным процессам путём прямого насилия и уголовных преследований русинского населения.

Апофеозом масштабной антироссийской кампании стало проведение в городе Мармарош-Сигет, административном центре одного из комитатов в северо-восточной части империи, громкого судебного процесса по обвинению лиц духовного звания и местных крестьян – русинов – в государственной измене.

В обвинительном заключении, предъявленном архимандриту о. Алексею (Кабалюку)[49]49
  Схиархимадрит Алексий – местночтимый святой Украинской православной церкви, почитается как преподобный Алексий, карпаторусский исповедник.


[Закрыть] и ряду других лиц, было указано, что «означенные лица находятся в сношениях с графом Бобринским, жительствующим в Петербурге, русским подданным, председателем “Русского национального союза” (…) с Евлогием Холмским, Антонием Житомиро-Волынским, православными русскими епископами, с афонскими, холмскими, московскими, киевскими, почаевскими и яблочинскими православными монахами, и получают от них денежную поддержку (…) Они вошли в соглашение с целью обратить униатских жителей государства в православную русскую веру (…) Всё это делалось с целью присоединения означенных территорий к русскому государству и подчинения их скипетру русского царя» [1, с. 52].

Архимандрит о. Алексий (Кабалюк) 31.12.1945

Несмотря на то что официально в Габсбургской империи православие не было запрещено, а в Буковине было даже преобладающим вероисповеданием, на практике же попытки изменить веру жестко пресекались властями[50]50
  В этом смысле, наибольший резонанс вызвали события 1882 года, когда попытка жителей галицийского села Гнилички перейти из унии в православие закончилась проведением т. н. «процесса Ольги Грабарь» – перед судом предстали протоиерей Иоанн Наумович, Адольф Добрянский, Ольга Грабарь и другие, обвинённые в стремлении «возбудить симпатии к России и тем самым оторвать Галичину, Буковину… и северную Угорщину от австрийской державы». Несмотря на то что обвинения не нашли подтверждения в ходе судебного процесса, суд присяжных признал Наумовича и ещё нескольких подсудимых виновными в нарушении общественного спокойствия и приговорил их к нескольким месяцам заключения.


[Закрыть].

Надо сказать, что значительную роль в развитии православия в Карпатах действительно сыграл талантливый проповедник о. Алексий. Сам по рождению – галичанин, он личным примером и активной миссионерской деятельностью привёл к православию около 14 000 человек. Поэтому предъявление ему обвинения в ведении пророссийской пропаганды было вполне ожидаемым, успешного служения ему не простили.

С первых дней политический процесс привлёк к себе самое пристальное внимание не только австро-венгерской, но и международной общественности. Славянская пресса Австро-Венгрии освещала его довольно подробно и даже сочувственно, многие СМИ при этом подчёркивали, что основное преступление обвиняемых заключалось лишь в распространении православной церковной литературы. В России реакция на притеснения «братьев по вере» была более чем спокойная – российские наблюдатели, говоря о процессе, высказывались весьма сдержанно, на что у них были веские причины. Как сообщал российский консул в Будапеште М.Н. Приклонский, «венгерское правительство уверено, что российское правительство не причастно к пропаганде среди угроруссов, но уверено, что таковая пропаганда ведётся на деньги Священного Синода и гр. Бобринского». Дипломат срочно запросил инструкций, а также попросил уточнить позицию российской стороны, на что и поверенный в делах посольства в Вене Н.А. Кудашев, и товарищ министра иностранных дел А.А. Нератов единодушно высказали убеждённость в том, что необходимо «соблюдение безусловной корректности по отношению к венгерским и австрийским русинам». Нератов особенно подчеркнул, что «если под словами “русская пропаганда” понимать деятельность, направленную на отторжение от Габсбургской монархии земель с русским населением, то нет никакого сомнения в том, что императорское правительство вовсе не причастно к подобной деятельности». При этом в МИД проявляли даже определённое понимание «принятия строгих контрольных мер», вызванных «недопустимым в каком бы то ни было государстве вмешательством во внутренние дела чужой державы», которые позволял себе лидер фракции русских националистов в Государственной думе В.А. Бобринский, со «свойственной ему необузданной пылкостью и бестактностью».

Ситуация для находившихся на скамье подсудимых была осложнена тем, что следствием было установлено, что писарь местной адвокатской конторы И. Пирчак помогал некоторым из фигурантов уголовного дела оформлять бумаги, необходимые для смены вероисповедания, при этом он сам веру благоразумно решил не изменять. Другой допрошенный – С. Кеменый – признал себя виновным и заявил о том, что к православному движению он присоединился потому, что, по его мнению, греко-католические священники служат литургию не полностью» (Шевченко К.В. Доклад на конференции «Церковь и славянские идентичности: проблемы формирования и развития». Аспект. № 4 (4) 2017).

Среди обвинений, выдвинутых против 94 человек, в том числе были сведения о финансировании прорусского движения депутатом В.А. Бобринским[51]51
  Владимир Алексеевич Бобринский был одним из создателей земской организации «За царя и порядок», вошедшей в состав тульского отделения «Союза русского народа» (1905), участник Всероссийских съездов земских деятелей, председатель Галицко-русского благотворительного общества (1907), член Общества славянской взаимности, участник Пражского (1908) и Софийского (1910) всеславянских съездов, член Главного совета (1910) и участник съезда (1912) Всероссийского национального союза. После взятия Львова русскими войсками в 1914 году граф был назначен Военным генерал-губернатором Галиции.


[Закрыть], который, по версии государственного обвинения, занимался подстрекательством местного населения к неповиновению австро-венгерским властям и содействовал разжиганию сепаратистских настроений среди русинов. Позиция государственного обвинения была основана на показаниях полицейского агента А. Дулишковича, а в качестве основных улик были представлены богослужебные книги, в том числе Библия, напечатанные в России.

Будучи довольно богатым землевладельцем и промышленником, Владимир Алексеевич Бобринский действительно финансировал в Галиции прорусские СМИ, более того, он постоянно требовал от российского правительства организовать системную финансовую поддержку православным гражданам в размере не менее 200 000 рублей в год из секретных фондов министерства иностранных дел. Такая его позиция не была поддержана МИД – отношения с императором Францем-Иосифом I и так были непростыми, и министром финансов – бремя военных расходов становилось чрезмерным. Понимание патриот нашёл только у руководителя военного ведомства и управления разведки, которые быстро оценили открывающиеся в этом случае перспективы. Не остался в стороне от проблемы и обер-прокурор Святейшего Синода В.К. Саблер, который в письме министру иностранных дел С.Д. Сазонову довольно откровенно высказался о том, что «желательно иметь в числе православных священников в Галиции несколько человек из наиболее выдающихся священников, пока пребывающих в Унии, но готовых перейти в Православие, если они будут материально обеспечены» (В.К. Саблер – С.Д. Сазонову 4 декабря 1910 г. АВПРИ. Ф. 135. Оп. 747. Д. 155/117. Л. 41).

Перспективная на первый взгляд идея нашла всяческую поддержку среди архиереев православной церкви, прежде всего митрополита Волынского Антония (Храповицкого) и митрополита Холмского Евлогия (Георгиевского), которые неоднократно лично встречались с приезжавшими в Россию австрийскими русинами, способствовали их устройству в семинарии и дальнейшему получению священнического сана. Собственно, поэтому их имена и фигурировали в обвинении [1.101].

Как сообщала газета «Свет», вопрос о вызове на суд в качестве свидетеля депутата Госдумы В. А. Бобринского был поднят о. Алексием, но лишь при том условии, что власти Австро-Венгрии гарантируют ему неприкосновенность. Однако венгерский министр юстиции уклонился от прямого ответа на вопрос о безопасности народного избранника, отметив при этом, что, согласно ст. 9 Уголовного уложения (в редакции 1908 года), он имеет полное право арестовать Бобринского как соучастника «преступления». Посол России в Вене Н. Гирса неофициально подтвердил депутату реальность угрозы в случае приезда получить пять лет каторги. Кроме того, вскоре стало известно, что у графа и так уже были проблемы с австро-венгерским правосудием – ещё в декабре 1910 года австрийская полиция издала распоряжение о розыске политика с задержанием за его публичную поддержку «русскоязычного населения» Галиции.

При таких условиях защита не могла настаивать на вызове свидетеля, но поскольку его выступление в суде могло помочь обвиняемым и хоть как-то облегчить их положение, сам В. Бобринский решил лично дать показания, несмотря на существовавшие риски. В интервью газете «Свет» депутат сообщал: «Поеду я в Венгрию на будущей неделе, когда окончится допрос всех обвиняемых. Но я уверен, что на самый процесс, куда мне хотелось бы очень попасть в качестве свидетеля, меня не допустят и арестуют, едва только переступлю через русскую границу. Дело в том, что австрийскими судебными властями три года тому назад я приговорен к заключению в тюрьме по одному делу, созданному самими австрийцами. Естественно, что арест этот я не собирался отбывать и не отбывал. (…) Свидетельские мои показания очень важны. Зная же об этом, австрийцы непременно постараются арестовать меня и таким образом лишить мучеников за православную веру своей правовой защиты. В случае моего ареста, в осуществлении которого я глубоко убеждён, все православные русские люди убедятся в дутости Сигетского процесса». Ранним утром 17 января 1914 года В.А. Бобринский выехал в опасную командировку с Варшавского вокзала Петербурга. В этом решительном мероприятии его сопровождали корреспонденты газет «Свет» (В.А. Комаров), «Нового времени» и «Голоса Руси».

В качестве эффектной прелюдии газета «Свет» опубликовала на первой полосе стихотворение активиста славянского движения М.Я. Балясного, посвящённое героям:

 
За Русь и веру погибая,
Они на помощь вас зовут
И ждут, как ангела из рая
Угрюмо ждёт венгерский суд.
И как палач куёт оковы
И тяжкий крест на вашу грудь…
Вы говорите: долг суровый
Зовёт вас к ним – в далёкий путь.
О нет! Не долг – то подвиг славный,
То русский искренний порыв
В защиту веры православной,
То к правде и любви призыв.
В путь добрый!..
Русские молитвы,
Любовь Руси, народ родной
В дни благородной вашей битвы
Вас охранят в борьбе святой…
 

(Балясный М. Я. 1914)

Не получив официального разрешения от властей на въезд, граф с сопровождающими приехал в Венгрию через Румынию, под гарантией неприкосновенности со стороны венгерской администрации. В Кишинёве к нему присоединился ещё один член Государственной думы М.П. Дмитриев из фракции центра. На фоне того, что российские дипломаты в Австро-Венгрии высказывались категорически против такого шага, сотрудникам российского консульства в Будапеште удалось убедить министра иностранных дел империи Л. Берхтольда в том, что показания В.А. Бобринского будут уместны на процессе и станут очевидным свидетельством независимости венгерского правосудия.

В судебном заседании свидетель В.А. Бобринский показал, что действительно имел контакты с жандармским провокатором Дулишкевичем, который встречался с ним в Петербурге и выказывал интерес как к русскому движению, так и к распространению православия. При этом граф не отрицал, что оказывал денежную помощь угророссам, но категорически отверг версию о том, что эти средства выделялись российским правительством. Позднее, выступая на заседании Государственной думы, депутат ещё раз подчеркнул, что как таковой цели пропаганды православия у него не было, «ибо и пропаганды никакой нет ни с моей стороны, ни с чьей бы то ни было… угрорусский народ давно и всегда считал себя православным». Как отмечено в протоколе, коллеги встретили его пламенную речь с большим воодушевлением.

Интересной особенностью судоговорения стал запрет обвиняемым отвечать на вопросы на русском языке, так как суд посчитал это изощрённой формой пропаганды и публичным призывом к неповиновению властям. В большинстве своём неграмотные, русинские крестьяне не понимали смысла задаваемых им вопросов, особенно касающихся вероисповедания. «Они говорили, что недовольны своими греко-католическими священниками, которые являются вымогателями и требуют от них не только платить, но даже посылают экзекуторов выбивать деньги за простейшие церковные обряды. Везде священники выслушивают исповедь бесплатно. Русинский же поп берёт за исповедь 4-10 крон. Поп жиреет, народ худеет и беднеет. Кроме того, эти попы – мадьяроны, добровольная и оплачиваемая государством полиция…» – писала в судебном репортаже газета «Час».

После более чем двухмесячного судебного процесса 32 обвиняемых были признаны виновными. Основной фигурант – православный священник о. Алексий (Кабалюк) – был приговорен к 4 годам и 6 месяцам тюрьмы и крупному денежному штрафу, остальные участники также получили длительные сроки тюремного заключения.

Комментируя решение венгерского суда, пражские газеты писали: «Почти три месяца в г. Мараморош-Сигет творилось что-то ужасное. Каждый день стражники приводили бедных и жалких людей в мрачный зал суда к строгим судьям… Эти люди – русины, которые по воле Бога оказались жителями Венгрии, а судьи – мадьярские надсмотрщики в судейских мундирах. Одни не понимали других. Лишь с помощью неумелого и надменного переводчика судьи выясняли у этих перепуганных людей сложные и запутанные вопросы церковного права, вопросы, касавшиеся Св. Синода и русского царя…»

После боснийского кризиса отношения между Австро-Венгрией и Россией были поставлены на грань войны. Вооружённого конфликта тогда чудом удалось избежать, но отношения между Веной и Петербургом существенно осложнились, что не могло не отразиться на внутренней ситуации в Прикарпатской Руси – нападки на русское движение со стороны властей только усилились.

В марте 1912 года подверглись аресту православные священники о. Максим (Саидович) – его приход располагался в селе Горб, и о. Игнатий (Гудыма) из села Залучье, также были арестованы прорусские активисты: выпускник юридического факультета Львовского университета журналист Семён Бендасюк и студент-юрист Василь Колдра.

Во Львовском Краевом суде начался очередной политический судебный процесс. Председательствующим был назначен старший советник юстиции Левицкий, судьями – Ясинский, Гебултовский, государственное обвинение доверили прокурору Савуляку. Важным обстоятельством было то, что все они были поляками по национальности.

Защищала подсудимых коллегия, куда входили видные деятели галицко-русского движения Осип Мончаловский, адвокат Кирилл Черлюнкевич, поэт Мариан Глушкевич, доктора права Дудыкевич и Солянский.

«Обвинение доказывает, что Бендасюк выполнял распоряжения графа Бобринского (…) Обвиняемые стремились представить русинам положение в России в наиболее благоприятном свете и активно распространять пропаганду русско-православной веры. В результате этой агитации русинские крестьяне в областях Ясло, Горлице и Кросно начали заявлять о переходе из греко-католической в русско-православную веру…» В судебном заседании следствие утверждало, что действия обвиняемых были продиктованы планами России присоединить Галицию. О том, что связи обвиняемого с Россией имели враждебный Австрии характер, призвана была свидетельствовать приведённая в обвинительном акте цитата из письма Бендасюка Николаю Гиляровскому: «У нас кипит уже десятки лет борьба национальная, другие вопросы отодвинуты на задний план, они и не вопросы, а вопросики ввиду одного главного постулата: на искони русской князя Льва Данииловича земле русский должен быть хозяином. И наша партийная борьба с сепаратистами идёт из-за того же; украиноманы пытаются создать особую не русскую нацию, наш девиз: один русский народ на всём широком пространстве от Карпат до Камчатки». Он также заявлял, что русский язык является единственным литературным языком всего русского народа…»