Текст книги "Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. Том 1. Перманентная революция и футуризм. Eritis sicut deus! Том 2. Советское авторское право в 1917–1930-х годах. «Честный» плагиат. Прецеденты"

10 сентября 1914 года Николай II собственноручно написал в особом журнале Совета министров: «Делу этому не давать хода ввиду того, что я предрешил казённую продажу вина (водки) воспретить навсегда». После введённых ограничений на оборот алкогольной продукции среди городских обывателей самым популярным напитком становится «ханжа» – разбавленный денатурированный спирт. В столицах врачебный рецепт, позволяющий приобрести спирт в аптеке, стал стоить на 200 мл – 2 рубля, на 400 мл – уже 3. Шустрый

совладелец богемного ресторана Борис Пронин (впрочем, как и большинство его коллег) вместо фруктовой воды, указанной в меню, с неизменным успехом продавал столичному бомонду добротный самогон. Иногда подавали шампанское в чайниках (подзабытая практика вновь пригодится в период советской антиалкогольной кампании 80-х годов прошлого века). В уборной кабаре открыто торговали германским марафетом (так назывался популярный у петербургской богемы контрабандный кокаин, только тогда его не нюхали, а «втыкали»). Поэтому за неоднократное неисполнение антиалкогольного закона в совокупности с регулярными нарушениями полицейского часа, установленного в столице, городским полицмейстером принято решение о закрытии скандального заведения[65]65
  В годы НЭПа Борис Пронин продолжит свой концертно-ресторанный бизнес. В Москве в Среднем Кисловском переулке в доме № 3 он откроет ещё одно популярное заведение – кабаре «Странствующий энтузиаст», в котором любили бывать С.А. Есенин, А.Н. Толстой, А.В. Луначарский, Н.И. Сац и др. Писатель-эмигрант Борис Ширяев описывал это место как нечто среднее между ночным клубом и наркопритоном [1, 102].


[Закрыть]. Не следует забывать, что Петроград в это время относился к зоне военных действий.

31 января 1917 года в приказе по автошколе был объявлен список нижних чинов «высочайше награждённых 13 января за отличную ревностную службу и особые труды, вызванные обстоятельствами текущей войны, медалями “За усердие”». В числе 190 солдат был и Владимир Маяковский, он награждён серебряной медалью на ленте ордена св. Станислава. В соответствии с действующим положением «чины со старшинством 16 декабря 1916 года» награждались в том случае, если не могли заслужить георгиевские кресты и медали «За храбрость» – такая привилегия была только у сражающихся на передовой (это была его первая и единственная государственная награда).

Награды, изготовленные из драгоценных металлов, которые были сданы георгиевскими кавалерами в государственный фонд

Среди нижних чинов Военно-автомобильной школы было довольно много высококвалифицированных рабочих, интеллигентов, представителей обеспеченной буржуазии, особо не стремившихся попасть на «передок». «Писарей в ней было больше, чем. солдат», – воспоминал один из её бывших офицеров. Этот специфический, довольно неоднородный социальный состав способствовал тому, что во время июльских событий 1917 года авторота в полном составе выступила против монархии на стороне коалиционного Временного правительства. По воспоминаниям А.Н. Сереброва-Тихонова, Владимир Маяковский был одним из самых активных участников описываемых революционных событий, сослуживцы избирают его председателем Комитета солдатских депутатов:

«Около вокзала послышалась перестрелка. Маяковский бросился в ту строну.

– Куда вы?

– Там же стреляют! – закричал он в упоении.

– У вас же нет оружия!

– Я всю ночь бегаю туда, где стреляют.

– Зачем?

– Не знаю! Бежим!

Он выхватил у меня пачку газет и, размахивая ими, как знаменем, убежал туда, где стреляли».

Его строчки «Ешь ананасы, рябчиков жуй ⁄ День твой последний приходит, буржуй!» были положены на музыку неизвестного композитора и исполнялись как припев революционными матросами-балтийцами, «штурмовавшими» Зимний дворец.

Маяковский искренне верит в своё предназначение последовательного борца за новое искусство, для него в этом процессе обратного пути нет:

 
Граждане!
Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде».
Сегодня пересматривается миров основа.
Сегодня
до последней пуговицы в одежде
жизнь переделаем снова.
 

(Маяковский В.В. Революция. Поэма).

Февральская революция 1917 года разделила не только общество, но и в футуризм. Теперь он стал «правый» и «левый». Левые радостно встретили Октябрь, стали «большевиками искусства» (В. Маяковский, В. Каменский, Д. Бурлюк, А. Кручёных). К этой футуристической группе примкнули первые производственники-футуристы (О. Брик, Б. Арватов), потом – конструктивисты (А. Родченко, А. Лавинский).

В своей автобиографии Маяковский писал: «26 февраля, 17-й год. Пошёл с автомобилями к Думе. Влез в кабинет Родзянки. Осмотрел Милюкова. Молчит. Но мне почему-то кажется, что он заикается. Через час надоел. Принял на несколько дней командование Автошколой. Гучковеет. Старое офицерье по-старому расхаживает в Думе. Для меня ясно: за этим неизбежно сейчас же социалисты. Большевики…»

14 марта 1917 года в кадетской газете «Речь» было опубликовано письмо Центрального солдатского комитета школы: «В № 2 газеты “Правда” от 7 марта была помещена от имени 1-й Запасной автомобильной роты резолюция по текущему моменту:

«Центральный солдатский комитет военно-автомобильной школы и 1-й Запасной роты, единственный орган, представляющий названную роту в целом, настоящим письмом просит довести до общего сведения, что указанная выше резолюция ни одним уполномоченным органом 1-й Запасной автомобильной роты не принималась и высказанное в ней требование о прекращении войны и об изменении признанного Советом рабочих и солдатских депутатов состава Временного правительства резко противоречит действительным требованиям солдат 1-й Запасной автомобильной роты. Точно так же 1-й Запасной автомобильной ротой никогда не предполагалось обращаться с приветствием к германскому Совету рабочих и солдатских депутатов, самое существование которого является более чем сомнительным.

Председатель

Центрального солдатского комитета

Евгений Меркель,

Секретарь комитета Закис».

Комитет находился под влиянием социалистов-революционеров и меньшевиков, что вполне объяснялось социальным составом личного состава школы; факты о том, что Маяковский и его товарищи в тот период симпатизировали большевикам, архивными документами не подтверждаются.

Неожиданно во Владимире Маяковском проснулся общественный деятель. Со всем своим бешеным темпераментом он включился в защиту памятников архитектуры и искусства от победившего народовластия. Временное правительство, состоящее в основном из представителей адвокатского сообщества, то есть людей, которые по определению сами делать ничего не будут, справедливо озаботилось вопросом о том, как сохранить культурное наследие прошлого, художественные сокровища музеев, картинных галерей, памятники, статуи, дворцы от расхищения и гибели, порчи и всякого вреда со стороны деклассированных элементов, составлявших основной боевой отряд революции, а также как организовать художественную жизнь в условиях неожиданной свободы.

Огромную роль в решении первой задачи сыграл Максим Горький. Маяковский относился к этой новой для него миссии с уважением, с глубоким пониманием её исключительного значения. На одном из первых собраний деятелей искусства в Михайловском театре 12 марта 1917 года поэт заявил: «Рука, поднятая над самодержавием, обрушилась на дворцы, и задача оградить дворцы от нападок была задачей тех людей, которые создали комиссию у Горького».

В состав оперативно созванной специальной комиссии входили:

– Александр Николаевич Бенуа – художник, историк искусства, художественный критик, основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства»;

– Георгий Крескентьевич Лукомский – историк, искусствовед, художник;

– Натан Исаевич Альтман – художник-авангардист (кубист), скульптор и сценограф;

– Сергей Васильевич Чехонин – художник-график.

Как мы видим, её членами были люди более чем достойные. Правда, они вскоре эмигрировали из СССР. Натан Альтман был единственным, кто через несколько лет вернулся.

Выбор памятников для снятия дал повод обвинять членов комиссии в сведении счетов с творческими оппонентами. Алексей Максимович обеспокоенно сообщал коллегам: «Граждане, 4 марта в моей квартире собралось 50 человек художников… момент был тревожный – ходили слухи, что что-то ломают и пробовали ломать памятник Александру III. Эти художники служили охране предметов искусства и составили известное воззвание, которое теперь расклеивается по улицам».

Действительность превзошла все ожидания: появилась масса желающих уничтожить памятники павшего «кровавого режима». Сценарий оказался до боли знакомым и в 1968 году в Праге, и в августе 1991 года в Москве, и в январе 2014 года в Киеве.

Статья Александра Бенуа «О памятниках» появилась на страницах газеты «Новая жизнь» как ответ на новую волну споров по этому вопросу. Поводом стали радикальные публикации в журнале «Бич» (№№ 21–22 и 26), главным редактором которого был публицист Александр Амфитеатров[66]66
  Русская военная разведка имела подтверждённые сведения о том, что в 1914–1916 годах А.А. Амфитеатров в период своей работы в газете «Воля России» осуществлял подрывную деятельность в интересах Генерального штаба Германии, которая оплачивалась Международным банком (филиал Дисконт-Гезельшафт) (Протокол допроса полковника Резанова А.С. 15.04.1921 года, Париж).


[Закрыть]. Но если ранее, выступая в газете «Русская воля», журналист обрушивался на памятник Николаю I работы П.К. Клодта на Исаакиевской площади, то теперь объектом его агрессии сделался монумент другому императору – Петру I, – более известный как «Медный всадник».

В марте А. Амфитеатров писал: «Наиболее возмутительным памятником голштиноготорпской династии, который непременно надо убрать от глаз народных, и чем скорее, тем лучше, является монумент Николаю I на Исаакиевской площади… Обратите его в расплавленный металл, который сейчас надобен для военных целей, либо сдайте его в музейные чучела для любопытных, но – не надо быть ему! Уберите!..» [1. 4] Владимир Маяковский вместе с деятелями искусств самых разных направлений осуждал подобные демарши и как минимум сочувствовал всем разумным мерам по сохранению культурного наследия. Однако в том же выступлении в Михайловском театре, подчёркивая значение комиссии по охране памятников искусства и старины («Я уважаю всех лиц, состоящих в этой комиссии…»), Маяковский говорил: «Справиться с этой задачей легко – она может быть выполнена расстановкой солдат. Вторая задача более хитрая и более существенная…»

«Второй задачей» и был подъём художественных сил страны на новое творчество, нужное народу. В самом деле, она была «более хитрая».

Поэт предупреждал о необходимости борьбы с этими буржуазными авторитетами, призывал к бдительности, утверждая, что неминуемо в их среде «обнаружатся залежи реакционного духа»: «От имени художников, поднявших знамя революции, пришёл я – искусство в опасности».

Комиссар Временного правительства по делам искусств Ф.А. Головин поставил перед собранием вопрос об организации министерства искусств. Маяковский заявляет себя противником министерства искусств и заканчивает свою речь призывом: «Да здравствует политическая жизнь России и да здравствует свободное от политики искусство! (…) Я не отказываюсь от политики, только в области искусства не должно быть политики».

В апреле 1917 года А.М. Горький организовал в Петрограде выход газеты «Новая жизнь», куда молодой поэт был приглашён в качестве постоянного сотрудника. Уже 21 мая здесь была напечатана его поэтохроника «Революция». Вместе с ним в «Новую жизнь» пригласили Осипа Брика – он уже опубликовал в ней нескольких библиографических заметок.

В середине ноября 1917 года нарком по просвещению А.В. Луначарский обратился к Союзу деятелей искусств с призывом начать совместную работу, создав Государственный совет по делам искусств.

«Заслушав обращение тов. Луначарского, Союз Д.И. доводит до его сведения, что им уже предпринят ряд мер к созыву учредительного собора всех деятелей искусства, который выразит перед лицом всего народа организованное мнение художественного мира на устроение художественной жизни страны».

Прямого отказа от сотрудничества с новой властью нет, но очевидно желание деятелей искусства протащить вопрос «по процедуре»: только «учредительный собор» всех деятелей искусств, а не государственная власть может решать вопрос о формах организации художественной жизни в новых условиях.

17 (30) ноября 1917 года на пленарном заседании руководящего органа Союза деятелей искусств, где присутствовало 70 человек, вновь обсуждался всё тот же вопрос, поставленный Луначарским. Все собравшиеся решительно высказались не только против образования Государственного совета по делам искусств, но и против «какого бы то ни было общения с Луначарским». Особую активность проявлял в этом вопросе видный представитель символизма, культуртрегер Фёдор Кузьмич Сологуб: «Мы ничего не желаем отнимать у народа, как думает Луначарский, ибо Луначарский не народ, а только “господин в пиджаке”, от которого нужно оберегать искусство – достояние всего народа… Мы против Головина[67]67
  Головин Ф.А. – один из организаторов партии конституционных демократов (кадетов). После Февральской революции 1917 года комиссар всех учреждений упразднённого Министерства Императорского двора и уделов, в ведении которого были театры. Сохранял за собой эту должность вплоть до 4 декабря 1917 года. В дела театров вмешивался мало. Намечался в председатели Союза деятелей искусств, организовал работу Особого совещания по делам искусств, в состав которого помимо «Комиссии Горького» вошли ещё несколько общественных деятелей и представители исполкома Петроградского Совета. Практически деятельность Особого совещания состояла в принятии мер по охране дворцов и памятников.


[Закрыть]и против Луначарского».

Как видно, декадентствующие литераторы, привыкшие к либеральному отношению к себе со стороны власти, пока ещё не поняли, с кем они имеют дело. Потребуется всего несколько месяцев для того, чтобы большевики окончательно определились, кто им нужен, а кто должен принять участие в пароходном круизе с билетом в один конец, правда, без права выбора маршрута и «налегке».

«Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда.

Спрашиваю: “Нравится?” – “Хорошо, – сказал Блок, а потом прибавил: – У меня в деревне библиотеку сожгли”… Славить ли это “хорошо”, или стенать над пожарищем – Блок в своей поэзии не выбрал» (Перцов В.О. Маяковский в 1917 году).

Маяковский, в отличие от Александра Блока, свой выбор сделал:

 
Пройдут
года
сегодняшних тягот,
летом, коммуны
согреет лета,
и счастье
сластью
огромных ягод
дозреет
на красных
октябрьских цветах.
И тогда
у читающих
ленинские веления,
пожелтевших
декретов
перебирая листки,
выступят
слёзы,
выведенные из употребления,
и кровь
волнением
ударит в виски.
Когда я
итожу
то, что прожил,
и роюсь в днях —
ярчайший где,
я вспоминаю
одно и то же —
двадцать пятое,
первый день.
 

 
Интеллигент не любит риска
И красен в меру, как редиска.
 

В. Маяковский «Советская азбука», 1919

Несмотря на известную позицию В.И. Ленина, изложенную им в письме Максиму Горькому 15 сентября 1919 года[68]68
  «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и её пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На самом деле это не мозг, а говно». В.И. Ленин.


[Закрыть], большевистская власть пока ещё мирилась с особой ролью интеллигенции, прежде всего в вопросе борьбы с массовой неграмотностью населения. Очень быстро образованная часть общества оказалась в заложниках у этой государственной политики. С одной стороны, большевики понимали, что без грамотных людей «новый мир», как ни старайся, построить не получится, а с другой – интеллигенты по-прежнему являлись носителями чуждой буржуазной культуры и эстетики, в результате чего повсеместно конфликтовали с «новыми дворянами»: красными командирами, партийными руководителями, чекистами, советскими служащими и прочими «имевшими право». Многие из «бывших» не скрывали своих либеральных взглядов, продолжали придерживаться патриархальных семейных традиций, посещали церковь, всячески противились свободным нравам «гегемона», бытовому хамству, возведённому в поведенческую норму, демонстративному отказу от официального брака, как изжившего себя социального института и пр.

В первые послереволюционные годы представители творческой части общества оказываются в крайне тяжёлом положении, за редким исключением они выключены из существующей системы распределения материальных благ, прежде всего продовольствия, не имеют возможности получать рабочие карточки, живут впроголодь.

В деревнях и небольших посёлках быт «образованных» вообще мало чем отличается от жизни простых обывателей. Зачастую направленная по комсомольской путёвке в сельскую школу «учителка» оказывалась в абсолютно бедственном положении, так как не была готова к тяжёлому крестьянскому труду, не умела обрабатывать приусадебный участок, если он у неё вообще был, что-то продавать на местном рынке и т. д.

Как правило, «общество» в более-менее зажиточных сёлах брало на себя заботу о пропитании учителя или фельдшера, как в своё время оно заботилось о приходском священнике. Конечно, особенно сложно им приходилось, если жители деревни принимали решение о создании коммуны, где, в отличие от того же колхоза, исключалось любое владение какой-либо собственностью.

Безработица, а самое главное – постоянный голод стали причиной массового переселения тысяч крестьян в города на заработки. Помимо особенностей и привычек повседневной жизни, бывшие селяне приносят с собой крайне низкий культурный уровень, в особо запущенных случаях – религиозные предрассудки, антисемитизм и сектантство.

В России впервые после революции начинается расслоение на новых бедных (рабочих и крестьян) и новых богатых – «нэпманов» и партийно-хозяйственную верхушку, – которое неизбежно приводит к постепенному вытеснению интеллигентов в непривычную для них замкнутую систему бытования. Тем не менее быт каждой из категорий советской интеллигенции складывался сообразно той роли, которую человек играл в иерархии новой власти. Её высший эшелон представляли деятели российской науки и культуры, имеющие международный авторитет, как академики Павлов, Мичурин, Тимирязев, Карпинский, ставшие известными ещё в дореволюционное время писатели Максим Горький, Алексей Толстой, деятели театра Станиславский, Немирович-Данченко, Мейерхольд, Вахтангов, Таиров, кинорежиссёры Эйзенштейн, Александров, Пырьев, многие выдающиеся актёры, как, например, Гоголева и Качалов, композиторы Прокофьев, Глиэр и др.

Уже 16 августа 1919 года Политбюро ЦК РКП (б) приняло специальное постановление «О продовольственном снабжении писателей»:

«п. 9–0 переводе союза писателей в первую категорию.

Удовлетворить просьбу Московского] профессионального] союза писателей о переводе их в первую категорию, считая [их] труд общественно необходимым и полезным» (РЦХИДНИ.Ф. 17. Оп. 3. Д. 21. Л. 3. Копия на правах подлинника. Машинопись).

В катастрофическом 1920 году, в сложной системе нормирования продовольствия лица умственного труда вновь были отнесены ко второй категории, то есть после рабочих. Следующими за ними были занятые в частном секторе, но не использующие наёмного труда. Хроническая нехватка продуктов питания приводила к тому, что самым необходимым снабжались только трудящиеся. Единственное исключение было сделано для военнослужащих, сотрудников ВЧК и милиции.

В декабре 1921 года была учреждена Центральная комиссия по улучшению быта учёных (ЦЕКУБУ). Вскоре были введены так называемые академические пайки, которые получали около 8 тысяч человек, потом число особо ценных кадров вырастет до 200 тысяч. Такой получал и Маяковский, для чего написал специальное заявление и заполнил анкету.

Характерным примером новых взаимоотношений власти и творческой интеллигенции является обращение Максима Горького к председателю СНК В.И. Ленину с просьбой предоставить ему два автомобиля. Задача эта была довольно сложной – весь автотранспорт передан в единый государственный парк, автомашин всего 2582 на всю страну. Утверждённый 10 июня 1920 года порядок предусматривал, что право пользоваться автомобилем есть только у членов Президиума ВЦИК, народных комиссаров, членов коллегий наркоматов, ВЧК, РВС, ВСНХ, Всероссийского совета профсоюзов. Несмотря на это, Ленин даёт поручение Петроградской ВЧК решить вопрос, но петроградские чекисты указания председателя Совнаркома не выполнили.

Пришлось Владимиру Ильичу потребовать строго наказать виновных и срочно обеспечить Алексея Максимовича необходимым автотранспортом.

Среднее звено интеллигенции находится в прямой зависимости от места своей работы. Приписанные к различным народным комиссариатам или другим ведомствам могли себе позволить более-менее качественное ведомственное жильё и питание в спецстоловой. В уже упоминавшемся письме М. Горькому Владимир Ильич отмечал, что «интеллектуальным силам, желающим нести науку народу (а не прислужничать капиталу), мы платим жалование выше среднего. Это факт. Мы их бережём. Это факт» (Ленин В. И. ПСС, изд. 5-е Т. 51. С. 47–49).

В каком-то смысле большевики действительно заботились о выдающихся деятелях культуры и науки. Правда, эту степень их полезности или бесполезности для общества они определяли самостоятельно и весьма своеобразно. Так, получение бесплатного муниципального жилья стало из бытового вопроса политическим. Уже к январю 1918 года местные советы получили в распоряжение свой собственный жилищный фонд, при этом они имели самые широкие полномочия по его использованию. Главной задачей являлось постепенное переселение заслуженных борцов за народное счастье в более просторные помещения за счёт бывших буржуев, эксплуататоров и царских чиновников.

В законодательстве получили отражение два основных аспекта жилищной проблемы: излишки жилой площади, превышающие нормы, установленные распоряжением Наркомздрава от 17 июля 1919 года, и дифференцированная квартплата. Начиная с 25 мая 1920 года местные советы должны были совместно с профсоюзами заниматься перераспределением жилого фонда с предоставлением дополнительной жилплощади «отдельным лицам и категориям трудящихся», которым она необходима для осуществления профессиональной деятельности. В августе 1921 года такая льгота предоставлена инженерам, которые получили право улучшать жилищные условия сверх нормативов «для надомной работы в профессиональных целях»; меньше, чем через год, к ним добавили научных работников.

29 сентября 1924 года был опубликован новый список льготных категорий, которые имели право на дополнительную комнату 16 кв. м сверх нормативов РСФСР (6 кв. м на человека), к таким были отнесены:

– партийные, советские и профсоюзные работники, занятые служебной работой на дому или нёсшие ответственность за работу, оплачиваемую на два порядка выше их должностного оклада;

– высшее командование РККА и РККФ, относившиеся к первым 4 рангам из 19 существовавших в вооружённых силах;

– научные работники, врачи и дантисты, которые занимались частной практикой;

– члены Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев.

Только через год к ним добавились юристы, писатели и артисты, которые получали доходы от занятия умственным трудом, не работая в штате соответствующих учреждений, а по трудовому соглашению. Именно это положение и позволило В. В. Маяковскому получить отдельную квартиру на Гендриковом переулке, однако в нарушение существующего порядка он сохранил за собой и комнату в коммунальной квартире на Лубянском проезде, оформив её в качестве служебного кабинета для научной работы.

В октябре 1922 года для жильцов муниципальных квартир, которые имели доходы от частной предпринимательской деятельности, а также лиц, отнесённых к «свободным профессиям», квартплата установлена в 9 раз выше стандартной. Дополнительное сверхнормативное превышение площади облагалось в 10-кратном размере для рабочих и в 100-кратном для всех остальных категорий.

С 1923 года Маяковский платит 10 рублей за квадратный метр занимаемой им жилой площади, для остальных категорий установлена плата от 2 до 5 рублей.

В Москве партийная и советская элита теперь проживала в специальных домах – так называемых Домах Советов, центральных гостиницах «Националь», «Метрополь», «Савой». Демьяну Бедному – обладателю огромной личной библиотеки в 30 000 томов, единственному из всех литераторов – выделена квартира в жилом корпусе Кремля. Максиму Горькому в пользование передан роскошный особняк в стиле модерн, построенный архитектором Ф.О. Шехтелем для промышленника С.П. Рябушинского на Малой Никитской улице. Из него предварительно был переселён специализированный детский дом для детей партийной и советской элиты.

Отдельный дом на улице Пролетарской в Детском Селе (нынешний г. Пушкин) был выделен вернувшемуся из эмиграции Алексею Толстому.

Однако только очень немногие избранные могли рассчитывать на отдельные комнаты или квартиры с элементарными удобствами. В Москве и Петрограде большинство жилых помещений превратились в «коммуналки», где вместе могли проживать 5, 10 и даже 20 семей. Под, так сказать, жильё использовалось любое помещение. «Новые москвичи» обживали даже подсобные постройки, расположенные на кладбищах. Рядовым явлением было, например, ходить умываться в соседний общественный туалет. Владимир Маяковский вспоминал, что некоторое время он пользовался уборной, располагавшейся на вокзале, – серьёзное испытание для человека, панически боявшегося любых инфекций. В 1925 году он подал заявление в Моссовет с просьбой предоставить ему пустовавшую по причине тотальной разрухи квартиру на Гендриковом переулке в районе Таганки. Эта квартира № 5 расположена на втором этаже дома 15/13. Дом старый, деревянный, из двух этажей. Маяковский берёт на себя обязательство полностью отремонтировать аварийную жилплощадь за собственный счёт, к заявлению приложил строительную смету на сумму в 3000 рублей. 23 апреля 1926 года исполнительный комитет Моссовета специальным постановлением закрепил за поэтом эту жилплощадь: «Принимая во внимание, что поэтом Маяковским в доме№ 15 по Гендрикову переулку произведено переустройство квартиры и ремонт последней за собственный счёт, управление делами президиума Московского совета считает вполне справедливым оградить интересы посетителя от мероприятий, связанных с возможностью переселения или уплотнения поэта Маяковского».

Как видно из текста постановления, мероприятия по подселению могли коснуться не только бывших хозяев квартир, которых легко «уплотняли» до одной комнаты, а потом и её могли разделить фанерной перегородкой или шкафом, – такая перспектива была реальной для всех счастливых обладателей излишков квадратных метров. Такие попытки неоднократно предпринимались в отношении основоположника анархо-коммунизма, всемирно известного учёного-географа Петра Алексеевича Кропоткина. Князь П.А. Кропоткин, который принципиально отказывался от пенсии в 10 000 рублей, назначенной ему Временным правительством, а затем от различных привилегий и пайка от большевиков, бережно хранил «охранный» мандат, подписанный председателем СНК РСФСР В.И. Лениным, в котором представители советской власти в том городе, где будет проживать «известнейший русский революционер», обязаны были «оказывать ему всяческое и всемерное содействие…», а также «принять все меры к тому, чтобы жизнь Петра Алексеевича была облегчена возможно более…».

В числе «невинно пострадавших» из-за «квартирного вопроса» оказался и родной брат секретаря председателя СНК В.И. Ленина Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича – Михаил Дмитриевич.

Выдающийся военный теоретик, основоположник советской аэрогеодезии, генерал-майор РИА и генерал-лейтенант РККА М.Д. Бонч-Бруевич после увольнения с действительной военной службы находился в резерве РВС. Полевой штаб Реввоенсовета выделил ему и его жене две комнаты в квартире № 2 в доме № 7 по улице Знаменка, общей площадью 42 кв. м, где в маленькой 13-метровой комнате семья генерала организовала свою собственную кухню. Как выяснилось, в этом доме председатель жил-товарищества тов. Гурович сдавал некому гражданину Д.М. Назарову (за приличные деньги) 50-метровое помещение, относившееся к общедомовой собственности, при этом обещал остальным тринадцати жильцам коммунальной квартиры, что общая кухня для них будет им организована именно в кабинете Михаила Дмитриевича. Для чего предприимчивым домоуправом с целью установления справедливого перераспределения жилплощади были поданы сразу несколько заявлений в суд (своим постановлением от 01 апреля 1924 года Московский городской суд дела прекратил), а затем – ещё и коллективная жалоба вместе с тремя исками в губернский суд. Дальше были осуществлены стандартные мероприятия по рейдерскому захвату «излишков» у бывшего царского генерала. Например, когда жилтоварищество отказалось принимать от М.Д. Бонч-Бруевича квартплату, тот был вынужден вносить её на депозит губернского суда.

В связи с тем, что летом 1924 года Хамовнический суд города Москвы постановил решение о выселении генерала, а освободившееся помещение передал товариществу для заселения рабочих, то пришлось Михаилу Дмитриевичу обращаться за поддержкой в бюро ячейки РКП (б) при Обществе добровольного воздушного флота «Добролёт», которое вышло «с товарищеской просьбой принять меры к законному ограждению прав нашего ответственного работника, заведующего аэросъёмочным отделом т. Бонч-Бруевича, который подвергается систематической травле и клевете от группы сомнительных личностей, стоящих во главе жилтоварищества, где он проживает…» Тяжба продолжалась почти четыре года, за это время выдающийся учёный вызывался в суд, к следователям и прокурорам более 30 раз.

19 октября 1925 года народный суд Замоскворецкого района наконец-то защитил права учёного и его семьи. В этой связи заслуживают отдельного внимания формулировки из мотивировочной части постановленного судом решения: «Нарсуд считает домогательства жилтоварищества основанными на сознании недопустимости со стороны Бонч-Бруевича пользования таким удобным помещением, каким фактически он пользуется, что должно быть признано как пристрастное к нему отношение, основанное на неверном понимании современных условий существования. Нарсуд находит пользование этим помещением Бонч-Бруевичем вполне естественным, создающим удобство существования… Домогательство же т-ва суд считает разрежением этого существования и основанным на склочности… Бонч-Бруевич, хотя и бывший генерал, но никогда Советской властью не лишался прав, работает с ней на протяжении всего существования и, безусловно, как принимавший участие в Гражданской войне и в строительстве хозяйства, член профсоюза, должен считаться трудящимся… Отмечая склочность настоящего дела, безусловно вредную по своим последствиям, как вносящую разложение в среде общежитий вообще, создающих сутяжничество, нарсуд считает необходимым обратить на это внимание Московского Совета и Районного на предмет производства тщательных обследований домоуправлений и, главным образом, обращения внимания на внутреннюю жизнь домоуправлений, считая, что культурная работа в домашней обстановке, при надлежащем руководстве, устранит всякие вредные явления и принесёт только пользу. Судеб (ные) по делу издержки возложить на жил(ищное) тов (арищество)» [1. 200].

Квартирный вопрос оказался причиной трагической гибели председателя Высшего совета физической культуры, организатора и директора Научно-исследовательского института игр и праздников, а затем главной военной школы физического образования Всевобуча В.Г. Марца.

На свою беду, учёный проживал в коммунальной квартире в доме № 33 по улице Кропоткина, в которой занимал целых четыре комнаты, в отличие от своего соседа – заведующего секретной частью транспортного отдела ГПУ Волкова, имевшего всего одну. Чекист решил расширить своё жизненное пространство самым гуманным способом – через решение домового комитета. Хотя, как мы понимаем, в арсенале у него были и другие способы достижения поставленной цели. Вскоре он занял помещение, из которого товарищ Марц был выселен. Тот обратился с иском в Хамовнический районный суд г. Москвы, постановивший комнаты ему вернуть, как незаконно переданные решением неуполномоченной на то организации.