Текст книги "Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. Том 1. Перманентная революция и футуризм. Eritis sicut deus! Том 2. Советское авторское право в 1917–1930-х годах. «Честный» плагиат. Прецеденты"

Одновременно с Исидором Морчадзе был арестован и Владимир Вегер.

Активное участие в организации побега осуждённых к каторге за участие в террористических актах против высших государственных сановников, в совокупности с тесным сотрудничеством с налётчиками-экспроприаторами, практически никак не позволяли Владимиру Маяковскому рассчитывать на снисхождение, даже несмотря на его юный возраст.

Ст. 173 Уголовного уложения 1903 года предусматривала тюремное заключение для «виновных в освобождении арестанта из-под стражи или места заключения или в содействии побегу арестанта». Но в нашем случае речь идёт о преступлении, наказание за которое предусмотрено главой V Уложения «О смуте», ст. 126 которого гласила: «Виновный в соучастии в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение существующего в государстве общественного строя или учинения тяжких преступлений посредством взрывчатых веществ или снарядов, наказывается: каторгою на срок не свыше восьми лет или ссылкой на поселение. Если такое сообщество заведомо имело в своём распоряжении средства для взрыва или склад оружия, то виновный в таком сообществе наказывается срочной каторгой». [3.5.]

Если его вина была бы доказана полицией – тут, как говорится, без вариантов…[39]39
  В 1926 году В. Маяковский обратился в Истпарт – комиссию по истории Октябрьской революции и РКП(б) – за содействием в ознакомлении с делом «побега тринадцати»: он изучал материалы, связанные с наружным наблюдением за ним, уголовное дело И. Морчадзе и т. д. Целью его работы был киносценарий о легендарном побеге, который планировался в жанре авантюрной комедии.


[Закрыть]

Как известно, тюрьма, особенно российская, во все времена нашей истории всегда была не только школой выживания, но и самой жизни, пройдя через которую человек уже никогда не оставался прежним. Главный герой рассказа Максима Горького «Карамора» Пётр Каразин говорил: «Когда меня первый раз арестовали, я почувствовал себя героем, а на допрос шёл, как на единоборство с медведем. Страдать я не мастер, и страданий, сидя в тюрьмах, никогда не испытывал, если некоторых всем известных мелких неудобств тюремной жизни. Лишение свободы? Тюрьма давала мне свободу читать, учиться. А кроме того, тюрьма даёт революционеру нечто подобное генеральскому чину, окружает его ореолом, и этим надобно уметь пользоваться, когда имеешь дело с людьми, которых ты, против воли их, толкаешь на путь к свободе». [1.61.]

Находящиеся в заключении арестанты вновь избрали отчаянного юношу Маяковского своим старостой, его кандидатура одобрена Московским комитетом, согласована в том числе и большевиками, которые хотели было поставить на эту должность своего, проверенного товарища. В тюремной иерархии он вроде «Ивана», у сидельцев есть ещё другие масти: «храпы», «жиганы», «бродяги» и «шпанка». Его возраст совсем не являлся помехой для такой быстрой карьеры – биография у авторитетного сидельца для того времени обычная. Как, например, у сокурсника Маяковского по Строгановскому училищу, будущего районного прокурора города Москвы товарища Топоркова, который с 15 лет был активным членом боевой организации социалистов-революционеров, участвовал в экспроприации оружия в магазине Виткова на Сретенке, в «эксе» купцов у «Яра» и у «Стрельны», лично убил охранника Суворова при налёте, а в 1905 году в составе рабочей боевой бригады геройски сражался на московских баррикадах и т. д.

С 1915 года действует новая инструкция Тюремного департамента, запрещавшая отбывающим наказание выбирать себе представителей; практика избрания старост в каждой камере была отменена, впредь запрещалась также подача заявлений и жалоб от имени групп заключённых.

Известный российский криминолог, товарищ (заместитель) обер-прокурора Уголовного кассационного департамента Правительственного Сената Иван Яковлевич Фойницкий рассказывал своим студентам в Императорском училище правоведения, что: «для арестанта два начальства… начальство тюремное и начальство артельное – община. Подчиняясь первому наружным образом, он должен всецело принадлежать второму». [1.80].

Всё это, и особенно многомесячное содержание в одиночной тюремной камере, несомненно наложило определённый отпечаток на дальнейшее поведение Маяковского в течение всей его жизни.

«Народник» Иван Белоконский, сам неоднократно отбывавший наказание в различных тюрьмах и на каторге, писал в своей книге «По тюрьмам и этапам»: «Всерусские тюрьмы похожи одна на другую, жизнь в них однообразна, что всё сказанное об одной вполне применимо и ко всем вообще». [1.8].

Нам точно не известно, по какой причине – от тюремной скуки или от природных качеств, – но в общей камере Владимир Маяковский быстро освоил премудрости игры в карты. Хотя свою азартную «карьеру», по собственным признаниям, он начал ещё мальчишкой с игры в шашки… на почтовые марки, его обучил азам игры сосед по багдадской улице Чхеидзе. Вскоре способный ученик легко обыгрывал наставника и в результате, по воспоминаниям сестры Ольги, стал обладателем целого альбома прекрасных иностранных марок. Похожим образом авторитетный арестант стал признанным мастером и в карточной игре.

В каждом российском застенке того времени было место, иногда просто расстеленная тряпка, полушубок или очищенная от вещей и ветоши часть нар, на котором производилась игра: в карты, кости, в юлку и т. д. Называлось это место «майдан».

Здесь мы сошлёмся на авторитетное мнение С.В. Максимова – автора популярнейшей в начале прошлого века книги «Сибирь и каторга»: «Игра, как известно, есть одна из самых прилипчивых и упорных страстей между преступниками. Беспрестанная боязнь быть открытыми (несмотря на существование сторожей у дверей) заставляет преступников торопливо играть в волнениях душевных, разжигаемых игрой, находить самые любезные им наслаждения, самые приятные и дорогие им утехи». [1.178].

Право содержать тюремный майдан отдавалось «обществом» за деньги, с торгов. Откупщик – майданщик – был, как правило, местным «скопидомом», с некоторым наличным капиталом, который позволял ему «вести игру».

Профессиональные сидельцы создали свой собственный язык, в котором объяснить происхождение большинства слов вряд ли сможет хоть один филолог:

Святцы — карты;

Вода идёт! – появление надзирателя;

Быков гонять — играть в кости;

Светом вертеть, головой крутить — играть в юлку (юлу) с помощью пяти– или шестигранного конуса с очками на каждой его стороне, который определённым образом изготавливается из говяжьих костей, распиленных кручёной верёвкой, смоченной в растворе берёзового угля и золы. Игроки пользовались особым счётом: 9 – лебедь, 11 – лебедь с пудом, 5 – петушок, 4 – чеква и т. д.;

Ефрейтора! – игру можно не прерывать, идут люди свои – купленные и т. д.

Большая часть терминов этого тайного тюремного языка придумана и введена в обиход московскими жуликами или петербургскими мазуриками[40]40
  Мазурик – карманный вор (Даль В.И. Толковый словарь русского языка).


[Закрыть], в отличие от южного воровского жаргона «фени», в котором большинство слов было заимствовано из еврейского идиша.

Условия «откупа и выгоды», гарантирующие доход майданщика, следующие:

– за карты, требуемые в круговую игру, платится играющими в первый раз – 30 коп., во второй – 20, в третий – 10 коп. Затем обыгранные карты отдаются для игры даром грошовым игрокам, которых ещё называют «жиганы».

– с тех игр, которые идут рука на руку, взыскивается всякий раз 10 коп. с выигранного рубля и т. д.

В городских тюрьмах игральные карты обычно покупаются через солдат и надзирателей, на пересылке карты «мастырятся» из подручных материалов, назывались такие уже не «святцы», а «чалдонки», и по своим размерам они должны были быть в два раза меньше покупных или использовались совсем простые, которые носили название «ружей». Последние имели экзотический вид, так как масть у них наносилась только на один из углов, а достоинство карты обозначалось цифрой.

Каждая карта имела собственное название:

«король» – «бардадым»;

«туз» – «господин Блинов»;

«валет» – «солдат»;

«дама» – «мазиха»;

«двойка» – «Дунька», все низшие карты именовались «молодками».

Помимо экзотических развлечений – игры в «бегунцов» (специально сохраняемых на арестантской голове блох), они же «купчихи», или в «петлю» («ремешок»), – самыми распространёнными видами карточной игры были в «подкатерную» или в «три листика с фальками и бардадымами», а также в «едно» (в современный тюремный обиход игра дошла под названием в «двадцать одно» или в «секку — тридцать одно»), «подкаретную», «юрцевку», «железку» и пр. Существовала ещё одна карточная игра – в «зернь», она была особенно популярна на этапе.

По тюремным понятиям карточная игра должна была вестись долго, поэтому на майдане нельзя было проиграть сразу всё: «так, например, один пускает в игру кон три рубля и всё проиграл; выигравший обязан возвратить ему третью часть (т. е. рубль) по правилу, Бог весть когда и кем постановленному и свято соблюдаемому во все времена и всеми арестантами». На майдан можно было поставить любое имущество – казённую одежду, тюремный паёк до последней крошки хлеба, соль или табак. НО… выигравший казённые вещи (платье, сапоги или рубашку) обязан был возвратить их проигравшему бесплатно по истечении некоторого времени, достаточного для того, «чтобы охолодить горяченького и удержать его от опасного азарта» в дальнейшем. [1.70].

При этом постоянные обитатели острогов пользовались некоторыми привилегиями в карточной игре. Например, опытные профессиональные преступники «бродяги» (эта воровская «масть» сохранилась в тюремной иерархии до сих пор), которые могли поставить на кон, например, собственный кулак или кирпич, что означало наличие у них постоянного кредита от майданщика на 1 руб. У2 серебром. Таково было общее воровское правило, и майданщик обязан был поверить «бродяге» на слово.

Времяпровождение за карточной игрой, сопутствовавшие ей острота ощущений и фарт, по всей видимости, повлияли на дальнейшее увлечение Маяковским всеми видами азартных игр, эта «пагубная страсть» останется у него на всю жизнь, впрочем, как и дружба с боевиками-эсерами, многие из которых впоследствии займут высокие должности в ВЧК-ОГПУ. Позднее, уже в советской исправительно-трудовой системе, карточным баталиям посвящались целые стихотворные баллады, просто стихи или песни. Одно такое творение в 1920-х было напечатано в лагерной многотиражке на Соловецких островах:

 
После завтрака играют.
Вновь открылось казино,
Игроков везде хватает,
Игроков везде полно.
Тот за печкой притаился
И пыхтит, как паровоз.
А другой в углу забился,
Чётко мечет в чудный «стос».
Моментально карты лепят,
Невозможно передать.
Если взводный их отымет,
Наготове есть опять.
 

Адвокат Владимира Маяковского подал очередное прошение в Московское охранное отделение с просьбой отпустить подзащитного на свободу в связи с тем, что в материалах дела отсутствуют какие-либо факты и улики, «указывающие на его прикосновенность к деяниям по приготовлению к побегу из тюрьмы». Кроме того, защитник просил разрешить ему общую прогулку. На документе была соответствующая резолюция: «31 августа. Сообщить Маяковскому, что до окончания дела он освобождению не подлежит; просьбу об общих прогулках отклонить».

Дальнейшие заявления Маяковского об освобождении, поданные уже московскому градоначальнику, как и ходатайства его матери, тоже не дали результата, однако в конце октября ему всё-таки разрешили общие прогулки и свидания с родными.

Опираясь на результаты оперативных мероприятий и рапорта агентов охранного отделения, заключённый Маяковский отнесён к категории опасных. В формуляре охранного отделения содержалась запись: «По агентурным сведениям, Маяковский был членом Московского комитета РСДРП и имел непосредственное отношение к тайной типографии этой партии, арестованной 29 марта 1908 года в доме Коноплина». Далее говорилось о том, что «наружным наблюдением установлены сношения Маяковского с лицами, принадлежащими к местной организации РСДРП». [1.40]

Когда особое совещание завершило следствие по делу и определило адреса ссылки для десяти лиц, осуждённых за содействие побегу, то о Маяковском были затребованы «дополнительные сведения». Однако усилия полиции не увенчались успехом, каких-либо новых доказательств добыть не удалось, и в результате департамент полиции сообщил, что по рассмотрении особым совещанием обстоятельств дела о содержащемся под стражей дворянине Владимире Владимировиче Маяковском, заподозренном в способствовании побегу каторжанок из женской тюрьмы, «Министр внутренних дел 28 декабря 1909 года постановил переписку о Маяковском прекратить».

Заключённые Таганской тюрьмы возвращаются с утреннего представления в Большом театре, которое они посещали в качестве поощрения. 1902

К счастью, после 11 (на самом деле – восьми) месяцев содержания под стражей, 9 января 1910 года он вновь был отпущен на свободу из-за отсутствия улик, изобличающих его как опасного политического преступника.

В итоге в отношении дворянина Маяковского и его подельников мещанина Иванова и крестьянина Трифонова был постановлен следующий приговор суда: «…признав невиновными в преступлении, предусмотренном 1 ч[астью] 102 ст[атьи] Уголовного] уложения по недоказанности совершения ими этого преступления, считать по сему обвинению оправданными по суду, тех же Сергея Иванова и Владимира Маяковского, признав виновными в преступлении, предусмотренном 2 п[ункта] 132 ст[атьи] Уголовного] улож[ения], но действовавшим без разумения, не понимая свойства и значения совершаемого, отдать, согласно 41 ст[атьи] того же Уложения, под ответственный надзор их родителей».

Присяжный поверенный П.П. Лидов вспоминал: «Маяковский внешне бравировал деланным безразличием и спокойствием. Прозвучали первые слова приговора, касавшиеся Трифонова. Юноша опустил голову, но тотчас глаза его широко раскрылись, и он, как говорят в школе, «уставился» на фигуру председателя». Адвокат всё-таки сумел отстоять свою позицию в судебном заседании, несмотря на то что сам процесс был резонансным и широко освещался популярными газетами «Московские ведомости» и «Биржевые ведомости».

«Володя вышел из тюрьмы в холодный день в одной тужурке Строгановского училища, – вспоминала его сестра Людмила Маяковская. – Пальто его было заложено. Мы просили Володю дождаться утра, чтобы достать где-нибудь денег и выкупить пальто. Но Володя, конечно, не мог отказать себе в страстном желании видеть друзей. Он ушёл на всю ночь. Наутро мы достали двадцать пять рублей и из них двадцать истратили на пальто, три на галоши, а на два рубля Володя отпраздновал свой выход из тюрьмы».

В тюрьме Маяковский «перечитал всё новейшее», увлёкся поэтами-символистами Андреем Белым и Константином Бальмонтом: «Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось так же про другое – нельзя». Маяковский повторял четверостишие из той тетради, что у него отобрали надзиратели при выходе из Бутырки:

 
В золото, в пурпур леса одевались,
Солнце играло на главах церквей.
Ждал я: но в месяцах дни потерялись,
Сотни томительных дней.
 

Впоследствии поэт никогда не жалел о той навсегда утраченной тетрадке. По его мнению, всё написанное с ней было «ходульно, рев-плаксиво». Про себя думал: «У меня уже сейчас правильное отношение к миру. Только нужен опыт в искусстве. Где взять? Я неуч. Я должен пройти серьёзную школу. А я вышиблен даже из гимназии, даже из Строгановского. Если остаться в партии – надо стать нелегальным. Нелегальным, казалось мне, не научишься. Перспектива – всю жизнь писать летучки, выкладывать мысли, взятые из правильных, но не мной придуманных книг. Если из меня вытряхнуть прочитанное, что останется? Марксистский метод. Но не в детские ли руки попало это оружие? Легко орудовать им, если имеешь дело только с мыслью своих. А что при встрече с врагами? Ведь вот лучше Белого я всё-таки не могу написать. Он про своё весело – “в небеса запустил ананасом”, а я про своё ною “сотни томительных дней”. Хорошо другим партийцам. У них ещё и университет».

Безусловно, этот тюремный «университет» дал Владимиру Маяковскому достаточно много: самодисциплину, требовательное и критическое отношение к себе и своей работе, несомненные лидерские качества.

Ну и, конечно, любовь к азарту…

Единственная государственная награда, имевшаяся у Владимира Маяковского, – серебряная медаль «За усердие», точнее – деньги, полученные за её залог, однажды были поставлены им на кон во время карточной игры в кабаре «Бродячая собака». Благодаря потомкам штабс-капитана Василия Царикова, который и ссудил необходимые средства азартному поэту, она сейчас находится в экспозиции Государственного музея В.В. Маяковского.

После своего освобождения и до конца своих дней Владимир Владимирович будет играть всегда и во всё. Если по статистике А.С. Пушкин, который числился в полицейском реестре как «известный в Москве банкомёт», проигрывал три из четырёх карточных игр, то В.В. Маяковский три из четырёх, наоборот, выигрывал.

 
Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зелёный бросали горстями дукаты,
а чёрным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие жёлтые карты.
 
 
Бульварам и площади было не странно
увидеть на зданиях синие тоги.
И раньше бегущим, как жёлтые раны,
огни обручали браслетами ноги.
 
 
Толпа – пестрошерстая быстрая кошка —
плыла, изгибаясь, дверями влекома;
каждый хотел протащить хоть немножко
громаду из смеха отлитого кома.
 
 
Я, чувствуя платья зовущие лапы,
в глаза им улыбку протиснул, пугая
ударами в жесть, хохотали арапы,
над лбом расцветивши крыло попугая.
 

(Маяковский В. В. Ночь, 1912)

Памятью о длительном содержании в одиночке можно считать и тот факт, что, несмотря на свой почти двухметровый рост, поэт всегда выбирал для своего жилья самые маленькие комнаты в квартирах или номера в отелях, где ему приходилось останавливаться, впрочем, как и привычку бывалых арестантов не браться рукой за дверные ручки или лестничные перила.

 
Я стукаюсь
о стол
о шкафа острия —
четыре метра ежедневно мерь.
Мне тесно здесь
в отеле Istria —
на коротышке
rue Campagne-Premiere.
Мне жмёт.
 

(Маяковский В.В. Верлен и Сезанн. 1925)

Близко знавшие поэта вспоминали, что: «азарт у Маяковского был в крови; страстный игрок, он проводил каждую свободную минуту за карточным или бильярдным столом. Так будет всю жизнь, даже тогда, когда исчезнет необходимость играть ради денег: где бы он ни оказался, первым делом он находил бильярдную и узнавал имена местных картежников» [1.295].

Юрий Анненков периодически играет с Маяковским в аристократический крокет (по 50 коп. партия). «Однажды летом 1914 года, незадолго до объявления войны, Маяковский проиграл мне несколько партий подряд. Он был азартен и начинал горячиться. Он играл лучше меня, но я знал все неровности нашей площадки (дело происходит в имении родителей Анненкова в финской Куоккале. – Авт.) и потому бил шары наверняка. Проиграв три рубля, Маяковский отбросил молоток и предложил мне возобновить игру ночью.

– На пять целковых, – добавил он.

– Почему ночью? – спросил я.

– Я научу тебя играть в темноте, – ответил Маяковский, – айда?

– Айда!» [1.5]

Михаил (Израиль) Шрейдер – начальник специальной валютной группы Экономического отдела Ленинградского ОГПУ – познакомился с Владимиром Владимировичем во время круиза на теплоходе «до Батуми и обратно». Вместе с чекистом путешествовал его коллега по ЭКУ ОГПУ Семён Римский[41]41
  Римский (Шнайдер) Семён Львович в 1926 году, являясь начальником погранчасти Волынского губотдела ГПУ УССР, организовал «шайку контрабандистов», за что был осуждён и приговорён к расстрелу. ВМН была заменена 10 годами заключения. В 1927 году был освобождён, восстановлен в ОГПУ, служил в ЭКУ, затем в центральном аппарате. В апреле 1937 года был арестован как троцкист, расстрелян.


[Закрыть] с семьёй.

Так как Маяковский по каким-то причинам оказался в 3-м классе (были такие специальные билеты на пассажирскую палубу), то чекисты пригласили его к себе в каюту. М. Шнайдер оставил об этих днях свои воспоминания, в которых писал: «В те же дни мы все вместе ходили завтракать, обедать и ужинать в ресторан. Причём Маяковский никому не позволял платить, когда находился за столом, а рассчитывался сам, заявляя, что он всех угощает. Но зато он организовывал своеобразные пари: за обедом или за ужином мы брали несколько бутылок виноградного натурального вина, и, когда бутылки бывали уже пустыми, Владимир Владимирович, обращаясь к кому-либо из нас, спрашивал, беря в руку одну из бутылок:

– Ну, сколько осталось капель в этой бутылке?

Называли цифру: три, пять, семь и т. д., а Маяковский переворачивал бутылку вверх дном над бокалом и начинал выливать остатки вина, считая капли. Кто из назвавших цифру ошибался, тот и платил за дополнительное виноградное вино» (Тепляков А.Г., Шиловский Д.М. Маяковский, Брики и чекисты).

В своей книге «Тринадцатый апостол» Д.Л. Быков называет Владимира Маяковского игроманом, объясняя его зависимость наличием психического заболевания: «Что до игромании, она известна в двух формах: первая – одержимость азартными играми, происходящая либо от прямой корысти, либо от маниакальной сосредоточенности на самом процессе игры. Вторая – по сути, продолжение тех же обсессий[42]42
  Обсессия (лат. obsessio – «осада», «охватывание») – синдром, представляющий собой периодически, через неопределённые промежутки времени, возникающие у человека навязчивые нежелательные непроизвольные мысли, идеи или представления.


[Закрыть], проистекающее от постоянной неуверенности в себе и, собственно, в своём праве на существование».

Возможно и такое объяснение. С медицинской точки зрения психиатры относят таких людей к трём основным категориям:

– первая – люди никогда, ни при каких обстоятельствах не рискующие;

– вторая – люди, рискующие по мере надобности, то есть в ситуациях, когда риск просто неизбежен;

– третья – люди, которые рискуют всегда, и жизнь без риска для них, как еда без соли, – бессмысленна и нелепа.

Из этой классификации можно легко сделать вывод о том, что люди, постоянно рискующие, и есть те самые страстные игроки, которые находят смысл своего существования в игре, являясь адреналиновыми наркоманами. Они же – самые отчаянные воины, благодаря которым и выигрываются сражения, и чьи имена вы никогда не найдёте в списках на награждения. Это самая малочисленная и самая отважная часть общества.

По всей видимости, Владимира Владимировича можно отнести именно к третьей категории, так как, по воспоминаниям тех, кто его знал, он никогда не играл ради выигрыша.

Здесь снова потребуется ссылка на современную психиатрию, в соответствии с которой предпосылками такой зависимости являются:

– длительный разрушительный стресс, провоцирующий искать «успокоение», «отвлечение» в игре, который может быть взаимосвязан с женским полом, повышенным суицидальным риском, наличием различных психических расстройств в семье;

– повышенная потребность в острых ощущениях – связана с наличием в семье людей с алкогольной зависимостью;

– криминальность и склонность к одиночеству, берущие начало в криминальной истории жизни пациента (аресты, противоправные действия).

Дальше опять сошлёмся на Дмитрия Быкова: «Все игры Маяковского – как правило, разновидность пасьянса, поиск ответа на императивный вопрос: да или нет. Это проистекает от непрерывно нарастающей, копящейся неуверенности в собственном raison d’etre, праве быть: Маяковский играет с приятелями в трамвайные билетики – у кого больше сумма цифр; с попутчиком – кто угадает количество шагов или шпал до столба; бильярдом он увлекался скорее эстетически – “отращиваю глаз”, но, если доходило до пари, играл до тех пор, пока не отыгрывался. Тут опять суеверие: нельзя уйти проигравшим. Значит, дальше в жизни всё пойдёт по нисходящей, сплошные проигрыши. И он мучил соперника, заставляя терпеть бесконечные отыгрыши – на бильярде, где чаще выигрывал, или в карты, где особенно удавался ему покер. Шахматы не интересовали его совершенно – там играешь не с судьбой, а его, как и суеверного Пушкина, больше всего интересовал именно прямой контакт с ней, её ответы на свои вопросы» [1. 43].

Вроде бы клиническая картина понятна: с точки зрения современных исследователей творчества поэта он являлся законченным психопатом.

Вениамин Каверин с глубоким знанием дела описывал подобное психологическое состояние героя своего романа «Двухчасовая прогулка» Осколкова: «В молодости он лечился от бессонницы гипнозом. Почему бы вновь не испытать это средство? Врачи отказывались – страсть к игре не болезнь, это черта характера, а характер нельзя лечить (…) Приходилось мириться с неприятным странным ощущением – на следующий день после сеанса он чувствовал, что кто-то неведомый, неуловимый постоянно находится рядом с ним. К вечеру ощущение проходило…»

Тем не менее очевидно, что процесс игры занимал Маяковского существенно больше её результата. Да, выигрыш – обязательное условие, призванное подтвердить наличие избранности и фарта (без него никак!).

Что-то очень похожее мы находим в рассказе «Большой шлем»[43]43
  Большой шлем – такое положение в карточной игре, при котором противник не может взять старшей картой ни одной карты партнёра.


[Закрыть] у Леонида Андреева: «Карты давно уже потеряли в их глазах значение бездушной материи, и каждая масть, а в масти каждая карта в отдельности, была строго индивидуальна и жила своей обособленной жизнью. Масти были любимые и нелюбимые, счастливые и несчастливые. Карты комбинировались бесконечно разнообразно, и разнообразие это не поддавалось ни анализу, ни правилам, но было в то же время закономерно. И в закономерности этой заключалась жизнь карт, особая от жизни игравших в них людей. Люди хотели и добивались от них своего, а карты делали своё, как будто они имели свою волю, свои вкусы, симпатии и капризы» [1.8].

По старым воровским понятиям «законник» не может отказаться от карточной игры. Во всех случаях он обязан был ответить на вызов – сыграть, тем самым проверяя себя на наличие или отсутствие везения, при этом, вне зависимости от ставки, риски у него всегда смертельные – тут можно потерять не только статус «лидера преступной среды», но и голову. Для бывшего арестанта В. Маяковского это такой же безальтернативный путь. Так что неудивительно, что его постоянным спутником во всех поездках был шикарный кожаный футляр с двумя колодами игральных карт и наборами для игры в кости и chemin defer (игры в рулетку).

Борис Пастернак вспоминал о Маяковском, что тот «в отличие от игры в разное разом играл во всё», а их знакомство состоялось в районе Никитской улицы в Москве – Владимир Владимирович сидел на бульварной лавке с Ходасевичем и играл в орёл и решку. Ходасевич проиграл.

Как всякий рисковый человек, Владимир Владимирович, выбирая между свиданием с любимой девушкой и игрой, естественно, выбирает игру. В период романтических отношений с Верой Шехтель своё отсутствие на свидании с ней он объяснил в записке, написанной карандашом на папиросной коробке «Ява»: «Милая Веранька! Не надо на меня ругаться (верно!). Я маленький слабовольный человек, меня увлекли коварные и злые люди. Шлю Вам извинениями мою визитную карточку. (Не сердитесь, не надо.) Ваш гнусный мрачный кретин В. Маяк». [1. 161] Вера Фёдоровна всю жизнь хранила эту картонку как талисман.

Эльза Триоле (Каган) – сестра Лили Брик, подруга, постоянный переводчик[44]44
  В марте 1929 года на встрече Маяковского в одном из рабочих районов Парижа его переводчиком была Марина Цветаева.


[Закрыть] и помощник Владимира Владимировича во время его визитов во Францию – рассказывала ещё об одном довольно характерном эпизоде, когда во время пребывания в Париже тот, возвращаясь с Монмартра, на одном из домов увидел вывеску в виде золотого венка: «Володя метко бросает трость через отверстие в венке, кто-то берёт трость и тоже пытается бросить её сквозь венок… Володя всех обыгрывает: у него меткий глаз и рука, да и венок почти на уровне его плеча…» [1.295]

Эльза вспоминала и о том, что поэт предпочитал вместо установления деловых отношений с серьёзными людьми играть с ними: «прежде всего в карты, потом – на биллиарде, потом во что угодно, в тут же изобретённые игры. Преимущественно – на деньги, но также – ради всевозможных фантастических выдумок» [1.5].

И ещё об одном «состязании», придуманном Маяковским в Париже, которое было, конечно, верхом цинизма. Перед первой возможной поездкой в Америку, которая постоянно откладывалась, Владимир Владимирович ждал американскую визу. Предварительно полученные им гонорары в сумме 25 000 французских франков (около 1000 американских долларов; сумма по тем временам была значительная: автомобиль «Форд» чёрного цвета стоил 300 $. – Авт.) поэт хранил в гостиничном номере, который вроде бы как обворовали. Из патовой ситуации удалось выбраться, получив давно ожидаемый аванс 2000 рублей (21 000 франков) за издание четырёхтомного собрания стихотворений в Москве – помог А.В. Луначарский. Но этих денег для американского турне всё равно было недостаточно. Маяковский решил собрать недостающие средства для продолжения поездки на месте. Вместе с Эльзой Юрьевной, обнаруживая какого-либо русского посетителя в парижском бистро и оценив его материальные возможности «на глаз», он обращался к нему с просьбой дать взаймы некоторое количество денег, «по собственному усмотрению». Предварительно Маяковский бился с Триоле об заклад, сколько в итоге дадут. Если нечаянный спонсор давал сумму, близкую к предложению Эльзы, то разница доставалась ей, «если более точную цифру называл Маяковский, деньги были его…» [1. 5]

В квартире поэта на Гендриковом переулке столичный бомонд вместе с чекистами после бурных культурологических дискуссий ночами напропалую не менее азартно играл в карты, в основном в покер, винт, «железку», она же баккара, «тётку» и т. д.

Ещё одной популярной в московских салонах игрой был китайский маджонг или мацсян. Варвара Степанова, супруга и постоянный соавтор Александра Родченко, записала в своём дневнике: «Играют все. Разделяются на игроков азартных – Володя, Коля, Лиля – и классических – Витя, Ося, я, Лёва. Родченко особый игрок – индивидуальный. Играют ночами до 6–7 утра. Иногда по 17 часов подряд».

Подруга Маяковского Наталья Брюхоненко тоже оказалась вовлечена в это экзотическое увлечение: «В это лето в Пушкино было увлечение игрой в маджонг. Это азартная китайская игра в особые кости, и научил меня играть в неё там, на даче, режиссёр Виталий Жемчужный, знакомый Маяковского и Бриков.

Помню, что как-то играли всю ночь в две партии на верхней и на нижней террасах, изредка справляясь друг у друга о результатах игры. До этого я никогда не играла ни во что на деньги, и в первый раз, когда выиграла в маджонг, я отказалась взять выигрыш. Но Маяковский заставил меня взять деньги у Осипа Максимовича и сказал, что карточный долг – это долг чести» [1. 36].

Поэт Николай Асеев вспоминал: «С Маяковским страшно было играть в карты… Дело в том, что он не представлял себе возможности проигрыша как естественного, равного возможности выигрыша, результата игры. Нет, проигрыш он воспринимал как личную обиду, как нечто непоправимое. Это было действительно похоже на бескулачный бокс, где отдельные схватки были лишь подготовкой к главному удару» [1. 5].

К 1921 году экономическая ситуация в стране, особенно в связи с голодом в Поволжье, была критичной. В целях получения дополнительных доходов советским правительством было принято решение о разрешении благотворительным организациям проведения лотерей, часть доходов от которых шла бы на помощь голодающим, местные советы получили право выдавать разрешения на открытие казино, вновь была разрешена продажа игральных карт. В мае 1922 года в Петрограде открылось первое казино «Сплендид-Палас», которое только за два первых летних месяца посетили 20 000 человек.