Автор книги: Вадим Солод
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Разгром полицейского архива архива в Петербурге в период Февральской революции, 1917 г.
Как сообщил следствию бывший министр внутренних дел А.А. Макаров, секретные сотрудники были или у начальников губернских жандармских управлений, или главным образом у начальников охранных отделений. «У начальников губернских жандармских управлений они были главным образом в тех губерниях, в которых охранных отделений не было, – пояснял он. – Но главное сосредоточение секретных сотрудников было у начальников охранных отделений: они пользовались секретной агентурой в гораздо большей степени». Поэтому, по существовавшим правилам, руководство МВД не располагало информацией о конкретных агентах и, в частности, о деятельности Е. Азефа до момента его разоблачения. По понятным причинам полковник Герасимов скрывал информацию о столь значимом источнике. Для охранки это был достаточно «дорогой» сотрудник, получавший из спецфонда ежемесячно от 500 до 1000 рублей, так как он «…был близок к боевому делу, и, если бы надо было, ему не только тысячу, на и пять тысяч заплатили бы», – писал один из полицейских начальников. Благодаря совместным усилиям Евно Азефа и секретной полиции попытки Боевой организации эсеров организовать покушение на Петра Столыпина были неудачными, поэтому в октябре 1906 году боевое подразделение вообще было распущено.
Провокатор сдал место расположения штаб-квартиры Центрального боевого отряда СР, что позволило арестовать, а затем повесить Льва Зильберберга и Василия Сулятицкого – организаторов побега Бориса Савинкова из Севастопольской тюрьмы и покушения на петербургского градоначальника В. фон Лаунца.
Последовавшие позднее разоблачение Е. Азефа, убийство А.А. Петровым 19 декабря 1909 года начальника Петербургского охранного отделения полковника С.Г Карпова и П.А. Столыпина, совершённое агентом Киевского охранного отделения М.Е Богровым, привели руководителей Министерства внутренних дел в какой-то мистический ужас перед тайными сотрудниками и системой тотальной провокации, в какой-то момент ставшей неуправляемой.
После резонансного теракта в Киевском оперном театре ситуация в Департаменте полиции кардинальным образом изменилась. Теперь организаторы политического сыска уже не видели в используемой ими тайной агентуре эффективное средство борьбы с революционной пандемией. Проводником новых, радикальных тенденций стал назначенный в 1913 году товарищем министра внутренних дел В.Ф. Джунковский. Он резко отрицательно отзывался об Охранном отделении: «Все эти районные и самостоятельные охранные отделения были только рассадником провокации; та небольшая польза, которую, быть может, они могли бы принести, совершенно затушёвывалась тем. колоссальным вредом, который они сеяли в течение этих последних лет». Если с 1902 по 1908 год число охранных отделений выросло с 3 до 31, то циркуляром министра внутренних дел от 15 мая 1913 года восемь из них были ликвидированы, а уже осенью этого же года такая судьба постигла и все остальные структуры, за исключением столичных – Московского, Петербургского и Варшавского. При этом было резко сокращено число тайных сотрудников. Ярким свидетельством нового отношения к ним стала история лучшего агента Департамента полиции в рядах социал-демократов – председателя думской фракции большевиков в III Думе Р. В. Малиновского, которого Джунковский заставил сложить депутатские полномочия, так как не мог допустить, чтобы «членом Думы было лицо, состоящее на службе в ДП». Таким образом, исключительно благодаря политическим интригам и бюрократии Февральскую революцию российская полиция встретила не только без сети секретных осведомителей, которая создавалась годами, но и фактически без необходимых полномочий.
В этот раз Владимиру Маяковскому просто повезло – он был отпущен следствием под надзор Московского охранного отделения по месту постоянного жительства (4-я Тверская-Ямская, дом Безобразова, квартира № 52), то есть под подписку о невыезде. Почему-то система полицейского учёта дала сбой, и материалы, которые уже имелись в оперативном деле подпольщика, не были приняты во внимание или вообще были неизвестны следователю по совершенно непонятной причине.
Следователь Р.Р. Вольтановский посчитал собранные доказательства достаточными для обвинения, а само дело о тайной типографии практически завершённым, поэтому передал следственные материалы в порядке подчинённости своему коллеге – следователю по особо важным делам действительному статскому советнику Тихону Дмитриевичу Рудневу. [1.250]
Однако в уголовном деле возникли новые обстоятельства: по результатам длительного наблюдения за некой бандой грабителей, которая, по имевшимся агентурным сведениям, готовила крупное ограбление одного из банков, московская полиция устанавливает причастность Маяковского, а также его сообщников к подготовке нового преступления, после чего его арестовали во второй раз. По докладам филёров, в ОПГ входили Иван Герулайтис, Григорий и Александр Петровы, Василий Долгов – все они уже содержались в СИЗО.
При проведении очередного обыска в квартире Маяковских был обнаружен пистолет «Браунинг» № 330044 со снаряженной обоймой к нему. Формально закон не запрещал хранение огнестрельного оружия такого типа обычными гражданами. Как писал в 1897 году в «Очерке науки полицейского права» профессор Императорского Московского университета И.Т. Тарасов, «невзирая на несомненную опасность от неосторожного, неумелого и злоумышленного пользования оружием, запрещение иметь оружие никоим образом не может быть общим правилом, а лишь исключением, имеющим место тогда, когда
1) волнения, возмущение или восстание дают основательный повод опасаться, что оружием воспользуются для опасных или преступных целей;
2) особое положение или состояние тех или других лиц, например малолетних и несовершеннолетних, сумасшедших, враждебных или враждующих племён и т. п., дают повод к такому же опасению;
3) прошлые факты неосторожного или злонамеренного пользования оружием, констатированные судом или иным способом, указали на целесообразность отобрания оружия у данных лиц».
Таким образом, в государстве Российском право на оружие в принципе являлось неотъемлемым и охраняемым правом каждого законопослушного и психически здорового гражданина. Оно, естественно, подвергалось некоторым временным и местным ограничениям. Так, Сводом Законов Российской империи генерал-губернаторам, губернаторам и градоначальникам при наличии чрезвычайных обстоятельств, угрожающих общественному порядку и спокойствию, разрешалось вводить особый порядок продажи и хранения огнестрельного оружия (кроме охотничьих образцов) и боеприпасов к нему, налагая в случае нарушения административные взыскания – от штрафа на сумму до пятисот рублей и до трёхмесячного ареста. Понятно, что находящийся под полицейским надзором несовершеннолетний В. В. Маяковский такого разрешения на хранение и ношение гражданского оружия получить никак не мог. Формулировка действовавшего закона гласила: «Запрещается всем и каждому носить оружие, кроме тех, кому закон то дозволяет или предписывает». Такое право предоставлялось только строго определённым категориям лиц, а именно «у которых оружие входит в состав обмундирования (к примеру, полицейские и жандармские чины); которым оно необходимо в целях самообороны в связи, когда их жизни и здоровью грозит непосредственная опасность; которым ношение оружия обязательно в силу обычая, законом не запрещённого; в целях охоты либо для занятий спортом». Впрочем, и разрешение на охоту по российскому законодательству тоже предоставлялось далеко не всем.
К примеру, его были лишены священнослужители, а также лица, состоящие под надзором полиции, и лица, наказанные за повреждение чужих лесов или за нарушение правил об охоте, что было вполне объяснимо. Да и сам порядок ношения и применения оружия гражданами был довольно жёстким, при этом они имели законную возможность перевозить огнестрельное оружие, направляясь, допустим, на охоту либо в дальнюю дорогу. Без особой же надобности «ходить с каким-либо оружием, а тем более с заряженным огнестрельным» было запрещено под угрозой уголовного наказания по ст. 118 «Устава о Наказаниях, налагаемых Мировыми Судьями» (1885).
По просьбе Александры Алексеевны Маяковской ответственность за незаконное хранение огнестрельного оружия берёт на себя старый друг семьи – Сергей Алексеевич Махмут-Беков. Владимир Константинович Маяковский был крёстным отцом его дочери, они дружили долгие годы. Махмут-Беков долгое время служил помощником начальника знаменитой на всю Россию Петербургской пересыльной тюрьмы «Кресты» и, по воспоминаниям сослуживцев, был строг, порой даже жесток к арестантам. Уголовники не раз приговаривали принципиального тюремщика к смерти, организовали на него покушения, к счастью для него – неудачные. Начальство Сергея Алексеевича приняло решение в целях его же безопасности перевести чиновника из столицы в Москву, в почтовое ведомство. Судя по всему, он был сотрудником т. н. «чёрного кабинета» – специального отдела по контролю за почтово-телеграфной корреспонденцией. Учитывая специфику своей предыдущей работы, Махмут-Беков имел официальное разрешение на хранение и ношение пистолета.
В заявлении московскому полицмейстеру бывший тюремщик объявил «Браунинг», обнаруженный при обыске, своим и будет ходатайствовать об освобождении Владимира:
«Его превосходительству московскому градоначальнику.
Бывшего помощника начальника С.-Петербургских мест заключения “Крестов” ныне чиновника 1 разряда Московского почтамта Сергея Алексеевича Махмут-Бекова.
Прошение
10 января я переехал из г. С.-Петербурга в г. Москву и остановился на Долгоруковской улице, доме № 47, кв. № 38, у вдовы бывшего лесничего Маяковского, Александры Алексеевны (с покойным мужем её я служил на Кавказе, который крестил мою старшую дочь), до приискания себе временной квартиры до получения казённой. С очень маленькими детьми я не решился останавливаться в гостинице. Наняв себе маленькую квартиру на Доброй слободке, в доме Дурновой 25, переехал туда, причём оставив у Маяковской свой револьвер системы “Браунинг”, свои бумаги и некоторые хозяйственные вещи. В день перехода на квартиру я не решился взять оружие, боясь за детей ввиду крохотной и неустроенной временной квартиры.
На ношение этого револьвера, № которого я не помню (так как их у меня было не один), я имел право по должности до 15 января, а по переводе моём в Почтовое ведомство я просил тотчас же ходатайства московского почт-директора перед вашим превосходительством о разрешении мне ношения оружия ввиду угрожающей мне опасности со стороны революционеров (так как на меня были неоднократные покушения) и неудовольствия арестантов.
18 или 19 января – я твёрдо не помню – поехал по поручению жены за оставшимися вещами и, кстати, за своим револьвером к упомянутой выше Маяковской, причём наткнулся на засаду, устроенную в том же доме полицией Сущёвской части. Здесь я был подвергнут обыску и, по моей же просьбе, был отправлен в Сущёвскую часть, где, по удостоверении моей личности, я был немедленно отпущен.
Несмотря на мою просьбу, до сих пор я револьвера своего не получил, хотя об этом я тогда же просил г. дежурного офицера. Ввиду вышеназванного я решил беспокоить ваше превосходительство с покорнейшей просьбой приказать, кому следует, возвратить мне мой револьвер по моему адресу: Добрая Слободка, д (ом) № 25 Дурновой, кв. 5. Махмут-Беков». [1. 195]
В соответствии со справкой Московского охранного отделения от 17 февраля 1909 года, которую запросил помощник градоначальника В.Ф. Модль, «Маяковский Владимир Владимирович арестован с 18 января ввиду сношения с анархистами-грабителями, содержится в Сущёвском полицейском доме; всех задержанных по данному делу 6 человек, и содержатся они под стражей до выяснения обстоятельств дела, вызвавших их задержание».
Он содержался в одной камере вместе с двумя другими арестантами, откуда сумел отправить записку старшей сестре Людмиле, в которой просил передать ему книги, необходимые для продолжения обучения в гимназии: «Алгебру и геометрию Давидова, Цезаря, грамматику лат[инскую] Никифорова, немецкую грамматику Кейзера, немецкий словарь, маленькую книжицу на немецком языке Ибсена…, физику Краевича, историю русской литературы Саводника и программу для готовящихся на аттестат зрелости. Из книг для чтения следующие: психологию Черпанова, логику Минто, историю новейшей русской литературы, “Введение в философию” Кюльпе, “Диалектические этюды” Уитермана и “Сущность головной работы“ Дицгена…». Маяковский просит также найти для него первый том «Капитала» Карла Маркса, сочинения Толстого, Достоевского и Фейербаха. Надзиратель разрешит принести «Капитал», определив по названию, что «книга полезная» (!).
Николай Хлёстов – студент вокального факультета Московского театрального училища, – который был сокамерником Владимира, позднее вспоминал: «В то время среди сидевших политзаключённых были люди намного старше Маяковского, сидевшие много раз в тюрьме, бывшие в ссылке. Тем не менее они выбрали его старостой, и он очень хорошо выполнял эти обязанности: был настойчив, требователен, когда нужно, гремел своим басом на весь тюремный коридор. Однажды нам принесли испорченную пищу. Он настоял, чтобы её переменили. Маяковский сумел объединить заключённых: все наши решения принимались единодушно. Благодаря его настойчивости нам продлили время прогулок. Он ухитрился собирать политических в одну камеру, где я развлекал товарищей пением… Когда я спросил одного из надзирателей: “Почему вы его так слушаетесь?”, надзиратель усмехнулся: “Парень уж больно занятный, а голосина-то какой – ему бы начальником быть или командиром”». [1.250]
(В это же самое время земляк Маяковского, бывший семинарист Иосиф Джугашвили был единогласно избран старшим заключёнными Кутаисской тюрьмы, после чего «поднял зону на бунт» из-за плохих условий содержания арестантов, от имени «общества» вёл переговоры с тюремной администрацией и добился существенного смягчения режима тюремного содержания).
Благодаря усилиям друзей семьи 27 февраля пятнадцатилетнему Маяковскому неожиданно изменили меру пресечения и освободили из-под стражи «без всяких для него последствий», но 28 апреля его вновь вызвали в полицейскую часть и вручили копию обвинительного заключения, в котором он обвинялся ни много ни мало – в «…насильственном посягательстве на изменение в России… установленного законами основного образа правления путём вооруженного восстания», а это был уже гарантированный срок.
Дело о тайной типографии Московского комитета РСДРП слушалось на заседании Московской судебной палаты 9 сентября 1908 года. У подсудимых Маяковского, Жигитова и Иванова один защитник – помощник присяжного поверенного Пётр Петрович Лидов, тесно связанный с революционным движением, не столько идейно, сколько коммерчески. Л. В. Маяковская вспоминала: «Я обратилась к Лидову. Он принял меня сердечно, внимательно выслушал и сказал: “Ничего, не беспокойтесь, выцарапаем по малолетству”». [1. 195]
Но в итоге все трое были признаны виновными – доказательства, собранные следствием, были очевидными. Трифонов приговорён к каторжным работам сроком на шесть лет, а несовершеннолетние Иванов (ему 16 лет) и Маяковский – «к отдаче родителям на исправление». Принимая во внимание, что Владимир Маяковский – рецидивист, постановленный в отношении него приговор незаконен, так как не соответствовал фактическим обстоятельствам дела. Об этом судьям Московской судебной палате сообщил прокурор.
В зал суда, помимо официальных должностных лиц, допущены только два брата Иванова и сестра Маяковского Людмила, так как заседание проходило при закрытых дверях. Владимир настоял на том, чтобы его мать не присутствовала в суде.
Летом 1908 года, находясь под полицейским надзором, Маяковский решил временно не возобновлять деятельности в Лефортовском районе, так как любая неосторожность на встречах с партийными товарищами грозила для них провалом, тем более что расследование уголовного дела, связанного с большевистской типографией, которое ведёт следователь Руднев, официально не завершено.
Однако уже в конце июня охранка арестовала значительную часть членов Московского комитета РСДРП. Маяковский знал об этом. Наблюдение за ним стало постоянным сразу же после того, как была зафиксирована его встреча с находившимся под полицейским надзором С.С. Трофимовым. В дневниках наружного наблюдения также была отмечена активность Маяковского (он проходил там как Кленовый, затем – Высокий), которая подтверждала его стремление установить нелегальные контакты для продолжения подпольной деятельности. О связях семьи Маяковских с революционерами догадывались даже хозяева дачи на Новом шоссе, часть которой они арендовали. Семейство Битрих явно недолюбливало семью Маяковских, за глаза называли их «революционной бандой» и в конечном итоге донесли на них в жандармское отделение. В результате полицейский отряд, в надежде «накрыть» тайное собрание революционеров, оцепил дачный дом, поле чего была произведена проверка документов всех в нём живущих. Как мы понимаем – безрезультатно. Хотя слежка за Высоким велась достаточно тщательно, юноша, соблюдая конспирацию, довольно умело заметал следы и, несмотря на сложности, продолжал нелегальную работу.
Филёры донесли, что в числе контактов Маяковского появились члены боевой ячейки экспроприаторов – грабителей, отвечавших за пополнение партийной кассы. 18 января 1909 года в 11 часов утра, на выходе из дома, он был снова арестован. В протоколе околоточного надзирателя говорилось о задержании «неизвестного мужчины, назвавшегося Владимиром Владимировичем Маяковским, 15 лет, но на вид ему около 21 года». При обыске найдены «две записных книжки, одно письмо, одна фотографическая карточка, билет за № 51, два куска старой газеты, перочинный нож, резинка для стирания карандаша».
По совпадению, в тот же день в Петербурге завершился резонансный процесс по делу бывшего директора департамента полиции А.А. Лопухина, выступавшего последовательным оппонентом «зубатовской» системы провокаций. В 1904 году составленное Алексеем Александровичем «Временное положение об охранных отделениях» запрещало его начальникам использовать секретных агентов для организации государственных преступлений (!). Наивный либерал, он был искренне убеждён, что с революцией надо бороться с помощью законодательных реформ, а не только мерами полицейского принуждения. Свои доводы чиновник изложил в аналитической записке, которую подал на Высочайшее имя. Но 28 июля 1904 года в центре столицы, в районе Варшавского вокзала эсером-бомбистом Егором Сазоновым взорвана карета министра внутренних дел В.К. Плеве (тот направлялся на доклад в Зимний дворец и был убит), а 9 января 1905 года в столице произошли известные события: гвардейские части применили оружие против манифестантов, 4 февраля в своей карете взорван московский генерал-губернатор Великий князь Сергей Александрович – непримиримый и последовательный враг революционеров. В роли бомбиста выступал эсер Иван Каляев.
Боевой совет партии СР приговорил Великого князя Сергея Александровича и Санкт-Петербургского генерал-губернатора Д.Ф. Трепова к смерти, считая их виновными в «Кровавом воскресенье»; о смертном приговоре высокопоставленным чиновникам революционеры заблаговременно сообщили в своих прокламациях.
Несмотря на имеющуюся агентурную информацию, все эти государственные преступления полиция предотвратить не смогла (или не захотела), поэтому А.А. Лопухин был обвинён в непринятии должных мер по наведению порядка и снят со своего поста. Однако вскоре он был назначен губернатором Эстляндии (нынешней Эстонии) – ничто в этом чиновничьем мире не меняется… Проведя собственное расследование секретной деятельности департамента полиции, Лопухин довольно скоро убедился в том, что многие антиправительственные акции, в том числе резонансные террористические акты, совершены с ведома, а порой и при непосредственном участии сотрудников полиции, о чём лично доложил императору. Поддерживая контакты с известным левым публицистом В.Л. Бурцевым – издателем исторического журнала «Былое», – в неформальной беседе с ним он сообщил ему совершенно секретные сведения о том, что руководитель боевой организации эсеров Е.Ф. Азеф является платным полицейским агентом по кличке Раскин. Эту информацию также подтвердил журналисту бывший сотрудник полиции Л.П. Меныциков, эмигрировавший во Францию. Бурцев срочно проинформировал об этом руководство ПСР. Немного позднее А.М. Горький попытался понять, почему и, главное, ради чего такой значительный человек (Азеф был прототипом героя его рассказа «Карамора») согласился на постыдную работу предателя, – и не нашёл ответа…
4 мая Маяковский уведомил 3-й уголовный департамент Московской судебной палаты о том, что его защитником в суде будет присяжный поверенный П.П. Лидов, известный в Москве тем, что защищал революционеров pro bono.
По своим политическим взглядам, если можно было так назвать некий бессистемный набор из фрагментов различных радикальных теорий, юный Владимир Маяковский был очевидно более близок к социалистам-революционерам и анархистам, если быть более точным – к представителям движения анархо-коммунистов («безначальников»), которое возглавляли Степан Романов («Бидбей») и Николай Дивногорский («Пётр Толстой»), чем к большевикам. «Безначальники» из всех видов политического сопротивления предпочитавшие исключительно террор, выступали за вооружённые грабежи как лучший способ пополнения партийной казны, а также за экспроприацию промышленных товаров и продовольствия у частных продавцов для поддержания бастующих рабочих во время стачек. Абсолютно отрицая любые нравственные устои общества, они словно олицетворяли собой тот самый «грозный образ Закона Мстителя», о котором писал Леонид Андреев. [1.6.]
В соответствии с сегодняшними критериями анархисты, с учётом используемых ими методов борьбы за справедливость являлись обычными террористами, убеждёнными, что массовые террористические акты должны совершаться только по инициативе народных масс и только их представителями. Так, большой общественный резонанс вызвали показательные акции, осуществленные в Варшаве бомбистом И. Блюменфельдом из группы «Интернационал». Анархист взорвал одну бомбу в банковской конторе Иосифа Шерешевского – владельца крупной табачной фабрики в Гродно, а две другие – в шикарном отеле «Бристоль», располагавшемся в Краковском предместье столицы царства Польского. Несмотря на то что жертвой двойной террористической атаки был только один буржуа, получивший легкую контузию, генерал-губернатор Варшавы генерал от кавалерии Георгий Антонович Скалой приказывает разгромить, в буквальном смысле, выявленную анархистскую организацию. Герой Русско-турецкой войны и кавалер девяти боевых орденов, как известно, являлся сторонником самых решительных способов разрешения политических проблем. По его личному приказу 16 активных членов террористической ячейки, заключённых в Варшавскую тюрьму, были вскоре расстреляны во внутреннем тюремном дворе, без соблюдения обязательной в таких случаях судебной процедуры.
Судьба отомстит генералу. В 1918 году, после взятия Киева частями Первой Минской революционной армии под командованием комиссара большевика Я.К. Берзина и бывшего полковника царской армии беспартийного И.И. Вацетиса, был арестован его сын – штаб-ротмистр Кавалергардского полка Георгий Георгиевич Скалой – и по приговору коллегии Всеукраинской Чрезвычайной комиссии был расстрелян.
Мартын Лацис – главный украинский чекист, который любил пообщаться с представителями прессы, – в передовице еженедельной газеты «Красный меч», вышедшей в августе 1919 года в Киеве буквально за несколько дней до оставления города красными войсками, писал: «Для нас нет и не может быть старых устоев морали и “гуманности”, выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации “низших классов”.
Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнёта и насилия. Нам всё разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнёта и рабства всех…Жертвы, которых мы требуем, – жертвы спасительные, жертвы, устилающие путь к Светлому Царству Труда, Свободы и Правды. Кровь. Пусть кровь, если только ею можно выкрасить в алый цвет серо-бело-чёрный штандарт старого разбойного мира. Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов, тех шакалов, с которыми мы кончаем, кончаем, миндальничаем и никак не можем кончить раз и навсегда…» (Красный меч. Орган Политотдела Особого Корпуса войск В.У.Ч.К. № 1, 18 августа 1919 года).
Всё это произойдёт существенно позже, а пока в общую камеру полицейского дома («одиночек» там не было) надзиратели вводят высокого, широкоплечего молодого человека. Для Владимира это был уже третий арест, и в соответствии с уголовным законом он – рецидивист. Теперь вместо Сущёвского ему определён Басманный, а затем, из-за его постоянных нарушений режима содержания, – более строгий Мясницкий полицейский дом. После поступления секретного рапорта тюремного смотрителя Серова о том, что «содержащийся под стражею при вверенном мне полицейском доме, по постановлению Охранного отделения от 26 июля с. с., переведённый ко мне из Басманного полицейского дома 14 того же июля Владимир Владимирович Маяковский своим поведением возмущает политических арестованных к неповиновению чинам полицейского дома, настойчиво требует от часовых служителей свободного входа во все камеры, называя себя старостой арестованных; при выпуске его из камеры в клозет или умываться к крану не входит более получаса в камеру, прохаживается по коридору. На все мои просьбы относительно порядка Маяковский более усилил свои неосновательные требования и неподчинения. 16 сего августа в 7 часов вечера был выпущен из камеры в клозет, он стал прохаживаться по коридору, подходя к другим камерам и требуя от часового таковые отворить; на просьбы часового войти в камеру – отказался, почему часовой, дабы дать возможность выпустить других поодиночке в клозет, стал убедительно просить его войти в камеру. Маяковский, обозвав часового “холуём”, стал кричать по коридору, дабы слышали все арестованные, выражаясь: “Товарищи, старосту холуй гонит в камеру”, чем возмутил всех арестованных, кои, в свою очередь, стали шуметь. По явке мною с дежурным помощником порядок водворен. Сообщая о сем Охранному отделению, покорно прошу не отказать сделать распоряжение о переводе Маяковского в другое место заключения; при этом присовокупляю, что он и был ко мне переведён из Басманного полицейского дома за возмущение. Смотритель Серов».
Владимира Маяковского решено сопроводить для одиночного содержания в Центральной Бутырской пересыльной тюрьме с более строгим режимом, где ему досталась одиночная камера № 103, на четвёртом этаже.
(В. Маяковский из поэмы «Люблю»)
Здание «Бутырки» спроектировано знаменитым московским архитектором Матвеем Казаковым, оно имеет четыре башни – «Южную» (Пугачёвскую), «Полицейскую», «Северную», «Часовую», – в центре построен Покровский храм. Отличительной особенностью тюремной церкви было специальное устройство на втором этаже вместительных балконов, соединённых коридорами четырёх тюремных корпусов, на них выводили арестантов из камер, чтобы они могли присутствовать при богослужении. Тюрьма является настоящей крепостью. Когда во время московского декабрьского восстания 1905 года дружинники, которыми в основном были рабочие Миусского трамвайного парка и савёловские железнодорожники, попытались захватить острог, сделать они этого не смогли. В результате ожесточённых боёв, длившихся до середины декабря, конвойной команде, прекрасно ориентировавшейся в тюремных казематах, удалось отбиться от нападавших.
Мужчины содержались в Часовой, женщины – в Пугачёвской башне.
Бутырский казённый дом был тюрьмой пересыльной, поэтому политические сидели здесь подолгу: во всяком случае до тех пор, пока их не собиралось достаточное количество для отправки по этапу на сибирскую каторгу. Срок пересылки мог затянуться до полугода и дольше.
Бутырский казённый дом
Общая камера представляла из себя большое круглое помещение на втором этаже башни, с круглым же столом посредине. Кровати располагались радиусами. Двери камеры днём не закрывались, так что арестанты имели возможность самостоятельно выходить в маленький дворик при башне, отгороженный высоким железным забором от остального тюремного двора. «Политические» довольно быстро обустроились в тюремных условиях, продажные надзиратели за мзду доставляли с воли провизию, одежду, книги (старая тюремная традиция сохраняется по сей день); тем не менее режим содержания здесь считался строгим: камера – шесть шагов по диагонали. «Параша», табуретка, откидной столик и койка. В двери – «волчок» для передачи пищи. Как подследственный, Маяковский был лишён общей прогулки. На двадцать минут ежедневно его выводили под наблюдением надзирателя во внутренний двор, одного. Любая попытка выяснения отношений с контролёрами неизбежно заканчивалась карцером. Содержание арестованных, ранее имевших судимости, должно было осуществляться отдельно, но это правило в большинстве случаев не выполнялось. А вот посещение тюремной церкви для православных арестантов было строго обязательным, кроме богослужений надлежало участвовать в беседах духовно-нравственного характера («Петербургская газета», 18 сентября 1903 года).
По вековой тюремной традиции, единственным развлечением была баня – два раза в месяц. Туда приводили сразу по 10–20 человек, поэтому у арестантов была возможность короткого общения друг с другом. К удивлению Владимира Маяковского, здесь он встретил своего подельника Трифонова. Боевой товарищ сделал ему выговор за то, что Владимир, выпущенный после первого ареста под надзор, спрятался на даче, не сообщив полиции адреса, и пока полицейские разыскивали его, дело о типографии откладывалось, поэтому Трифонов всё это время должен был находиться под стражей.
По воспоминаниям Григория Зива, который содержался в Бутырском тюремном замке вместе с Лейбой Бронштейном перед отправкой на каторгу, будущий вождь Октябрьской революции вообще планировал организовать в камере типографию, он писал об этом книге воспоминаний «Троцкий. Характеристика (по личным воспоминаниям)». [1.88.] Такой опыт у политических уже имелся. В частности, в Севастопольской гарнизонной тюрьме, после подавления восстания экипажей крейсера «Очаков» и броненосца «Князь Потёмкин-Таврический», полной журналистов, поэтов, карикатуристов и печатников, издавался при помощи гектографа сатирический журнал «Бомба», переименованный после его закрытия тюремной администрацией в «Осколки бомбы».
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
