Текст книги "Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. Том 1. Перманентная революция и футуризм. Eritis sicut deus! Том 2. Советское авторское право в 1917–1930-х годах. «Честный» плагиат. Прецеденты"

Немецкие пароходные гиганты, обнаружив в обстановке ажиотажа новые возможности для дополнительного заработка, быстро включили в число предоставляемых клиентам услуг оказание помощи в нелегальном покидании родины. Компании активно рассылали своих представителей по западным губерниям России для продажи билетов на трансатлантические рейсы. За дополнительную плату, составлявшую обычно 50 процентов от номинальной стоимости билета, агенты гарантировали безопасную переправку эмигрантов из России в Германию и брали на себя всю организацию – от найма местного крестьянина-проводника до подкупа пограничной стражи. Сразу же по пересечении границы будущих эмигрантов направляли на соответствующие медицинские пункты, вроде того, что располагался в Эйдткунене, где их регистрировали и осматривали, а затем отправляли по железной дороге в один из немецких портов на Балтике.

Мобилизация 1914 года

Только в одном районе Вержболово Сувалкской губернии ежедневно государственную границу переходило от 100 до 300 нелегалов. Причина такой впечатляющей активности заключалась прежде всего в беспредельной продажности и поголовной коррумпированности местных российских чиновников. Жандармское отделение в своих донесениях называло организаторами преступной схемы братьев Браунштейнов из Кибарты, которые были агентами компании по распространению пароходных билетов, принадлежащей некому господину Гринману. В общем, «полиция и нижние чины пограничной стражи, не имея силы воли противиться постоянным искушениям, в конце концов поддаются соблазну, берут взятки и потворствуют эмиграционному движению», говорилось в жандармском рапорте. Одним словом, непосредственные организаторы схемы вели себя так, будто государственной границы и в помине не было.

Обращает на себя внимание, что материалы СМИ, которые описывали кризис с мигрантами на белорусско-польской границе, случившийся в 2022 году, как будто написаны под копирку с газетных текстов столетней давности.

Апофеозом борьбы российских властей с сионистским подпольем стал прогремевший на всю страну благодаря известному публицисту и общественному деятелю В.Г. Короленко судебный процесс по делу «О мариампольской измене».

В сентябре 1914 года, после того как германские войска заняли город Мариамполь Сувалковской губернии (совр. Литва), оккупационное командование обязало жителей города избрать бургомистра и его помощника. Главой городской администрации стал Я. Гершанович, его помощником был назначен поляк Бартлинг. Когда через две недели территория была возвращена под контроль русских войск, к их командующему обратился местный имам Байрашевский с заявлением о том, что в период временной оккупации местное население вело себя изменнически: «Еврейское население встретило щедрым угощением немцев, указывало им для грабежа русские дома, устроило несколько притонов, куда стекались еврейские солдаты, несшие сюда винтовки. Еврейские студенты с немецкими повязками на руках развешивали на улицах возмутительные прокламации. Бартлинг встретил немцев с белым флагом. Всеми же действиями по оказанию услуг немецким войскам руководил Гершанович, который силой отбирал у жителей скот, припасы и передавал немцам. Деятельным помощником его был поляк Бартлинг».

Гершанович с помощником были преданы военному суду по обвинению в государственной измене, которая по ст. 108 Уголовного уложения 1903 года за существенное содействие неприятелю каралась бессрочной каторгой; срочной каторгой (до 15 лет) – за простое содействие; смертной казнью – за шпионство. При этом смертный приговор мог выноситься не только подданным России, но и заподозренным в шпионаже иностранным гражданам.

По общему правилу такие дела разрешались корпусными военными судами с участием защитников, а обвиняемым, как правило, выносились оправдательные приговоры по причине полного отсутствия серьезных улик.

Дело бургомистра Гершановича относилось к досадным исключениям.

В качестве защитника в процессе участвовал известный адвокат О.О. Грузенберг, имевший большую контору в Вильно.

Суд вызвал только двух свидетелей – самого Байрашевского и некого Пенчило. Последний ничего существенного показать не смог, Байрашевский в очередной раз повторил свои показания о том, что всё еврейское население Мариамполя встретило немцев с хлебом и солью и что назначенный немцами бургомистром Гершанович настойчиво требовал, чтобы жители снабжали оккупантов продуктами и лошадьми, и даже приказал расклеить об этом объявления по городу.

20 октября 1914 года экс-бургомистр был признан Корпусным судом виновным в содействии неприятелю и осуждён на 8 лет каторги, его помощника Бартлинга оправдали.

«Приговор вступил в законную силу. Почти два года “изменник”-еврей нёс каторжный режим в псковской тюрьме, а вместе с этим “измена” всего еврейского населения целого города стала фактом, закреплённым судебным приговором. С Гершановича обвинение распространилось на весь город. Из Мариамполя оно, как зараза, разлилось на другие города и местечки, захватило все еврейское население…» – писал В.Г. Короленко.

Председатель «Общества распространения правильных сведений о еврействе», в том самом в котором трудился отец Лили Брик – Урий Конен, московский раввин Я.И. Мазе предложил В.Г. Короленко издать его статью «О мариампольской измене» для распространения в земских и уездных библиотеках. А.М. Горький поддержал инициативу, статья вместе с защитной речью адвоката Оскара Грузенберга[56]56
  Присяжный поверенный Оскар Осипович Грузенберг – один из самых известных адвокатов, которые специализировались на «еврейских делах». В 1913 году он был одним из защитников на процессах Бейлиса, по обвинению евреев Орши в нападении на христианское население из побуждений религиозной вражды, Пинхуса Дашевского и пр.


[Закрыть] вышла отдельной брошюрой с заявленным тиражом 100 000 экземпляров для бесплатной раздачи «местам и лицам».

Уже через несколько недель после осуждения Я. Гершановича было установлено, что имам Байрашевский находился на службе у немецкой военной администрации, за что впоследствии был предан суду, признал себя виновным и получил тюремный срок.

Принимая во внимание вновь открывшиеся обстоятельства по данному делу, а также общественный резонанс, вызванный очевидно несправедливым приговором, Я. Гершановича судили повторно, он был оправдан и отпущен из-под стражи в Псковской каторжной тюрьме. В ходе повторных слушаний Корпусной суд установил не только невиновность обвиняемого, но и опроверг сам факт того, что население Мариамполя снабжало немцев продуктами и лошадьми.

Владимир Маяковский, русский по рождению, выросший на многонациональной грузинской улице, был абсолютно далёк от любых проявлений бытового антисемитизма – соответственно, в каких-либо других проявлениях великодержавного шовинизма тоже замечен не был.

Период военной службы для ратника 2-го разряда[57]57
  Звание «ратник 2-го разряда» («белобилетника») было присвоено В. Маяковскому в соответствии с законом как единственному дееспособному сыну при матери-вдове.


[Закрыть]был на удивление плодотворным: им были написаны поэмы «Флейта-позвоночник», «Война и мир», «Человек», опубликованные благодаря усилиям и деньгам Осипа Брика, который всё больше и больше брал на себя обязанности литературного агента молодого поэта. «Один Брик радует. Покупает все мои стихи по 50 копеек строку» [1, с. 134].

Владимир Владимирович писал: «Как русскому, мне свято каждое усилие солдата вырвать кусок вражьей земли, но как человек искусства, я должен думать, что, может быть, вся война выдумана только для того, чтоб кто-нибудь написал одно хорошее стихотворение».

В. Маяковский – ратник 2-го разряда. ГММ

Им наконец завершена, уже в окончательном варианте, поэма «Облако в штанах»:

 
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду – красивый,
двадцатидвухлетний.
 

«Красивый, двадцатидвухлетний» поэт более полугода, с первой половины 1914-го по начало 1915 года, работал над пронзительным лирическим произведением, первоначально названным «Тринадцатый апостол»:

 
И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошенное,
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.
 

Эти строки были посвящены их автором молодой художнице Марии Денисовой, с которой Владимир познакомился в январе 1914 года на футуристическом вечере в Одесском Русском театре и практически сразу сделал ей предложение. По этой причине он всё время будет тянуть с переездом из Одессы в следующий пункт турне – Кишинёв. Впрочем, развязка в их отношениях наступит достаточно быстро:

 
Двери вдруг заляскали,
будто в гостинице
не попадёт зуб на зуб.
Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите – спокоен как!
Как пульс
покойника.
 

(Маяковский В.В. Облако в штанах. Поэма)

Несмотря на полученный отказ, Владимир Маяковский дружил с Марией всю жизнь, они сумели сохранить очень добрые чувства друг к другу. М. Денисова часто писала ему (эти письма из архива поэта будут уничтожены Л. Брик после его гибели). Вскоре она стала женой инженера В.Л. Строева, уехала в Швейцарию, но неожиданно вернулась уже в революционную Россию с дочерью Алисой, затем второй раз вышла замуж за одного из организаторов 1-й Конной армии, члена Реввоенсовета Ефима Щаденко, будущего генерал-полковника и заместителя наркома обороны СССР, вместе с которым участвовала в боях под Царицыном, на Украинском фронте, возглавляла художественно-агитационный отдел армии, была ранена, впоследствии стала известным скульптором-монументалистом. 10 декабря 1944 года после тяжёлой болезни Мария Денисова покончила с собой, выбросившись из окна своей квартиры [1, 92].

Судя по прессе, гастроль футуристов была действительно феерически скандальной и организованной исключительно по причине возможного отчисления её участников из Художественного училища им. Строганова за постоянные прогулы занятий и хулиганские выходки. Правда, избежать окончательного расставания с «alma mater» так и не удалось.

В июне 1899 года под председательством министра просвещения П.С. Ванновского была создана комиссия, подготовившая «Временные правила отбывания воинской повинности воспитанникам высших учебных заведений, удаляемых из сих заведений за учинение скопом беспорядков». Отныне студенты, принимающие участие в массовых уличных выступлениях, а также подстрекавшие остальных к подобным акциям, могли быть отданы в солдаты (нет, это не совпадение – Авт.)

Владимир Маяковский, Давид Бурлюк, Василий Каменский, Григорий Городецкий во время прогулки по Тифлису, 1914. ГИМ

В военном 1914 году правила продолжали действовать. 21 февраля совет Училища живописи, ваяния и зодчества постановил исключить Владимира Маяковского и Давида Бурлюка из числа слушателей из-за нарушения запрета принимать участие в публичных мероприятиях.

Турне организовала Софья (Сонка) Шамардина – знаменитая в литературных кругах Петербурга «первая артистка-футуристка». «Сестра Сонечка» участвует в футуристических поэзо-концертах в образе Эсклармонды Орлеанской, на выступления приходит с ручным волком на цепи. Игорь Северянин (Лотарёв) даже сделал её героиней своего автобиографического романа «Колокола собора чувств»:

 
…Но прежде, чем иконным ликом
Отпечатлеться на стене,
Живущая встречала криком
Любви меня и шла ко мне
Доверчиво, порывно, прямо,
Всё отдавая, ничего
Взамен не требуя.
Для храма Она отныне – божество. [1, с. 225]
 

«Король поэтов» тоже участвовал, только в другом очень футуристическом турне по западу и югу России, которое организовал Фёдор Сологуб. Северянин во время «чёса» ухитрился дать 87 сольных поэзо-вечеров, во время которых появлялся перед публикой в длинном сюртуке «радикального чёрного цвета» с лицом вытянутым, «как ликёрная рюмка» (по меткому определению Владимира Маяковского). Мертвенным голосом, слегка завывая и раскачиваясь, Северянин постепенно завораживал зал. «Заунывно-пьянящая мелодия получтения-полураспева властно и гипнотизирующе захватывала слушателей. Она баюкала их внимание на ритмических волнах всё время модулирующего голоса» [1.219].

При этом эгофутурист очень торопился выехать в тур раньше конкурента Маяковского со товарищи – те запросто могли «перехватить кассу».

Конкуренцией объяснялись и его открытые призывы «осторожно презреть» псевдоноваторов и отправить «бурлюков – на Сахалин»:

 
Позор стране, поднявшей шумы
Вкруг шарлатанов и шутов!
Ослы на лбах, «пьеро»-костюмы
И стихотомы… без стихов!
Позор стране, дрожащей смехом
Над вырожденьем! Дайте слёз
Тому, кто приравнял к утехам
Призывы в смерть! в свинью! в навоз!
Позор стране, встречавшей «ржаньем»
Глумленье надо всем святым,
Былым своим очарованьем
И над величием своим!
Я предлагаю: неотложно
Опомниться! И твёрдо впредь
Псевдоноваторов – острожно
Иль игнорирно – но презреть!
Для ободрения ж народа,
Который впал в угрозный сплин,
Не Лермонтова – «с парохода»,
 

А бурлюков – на Сахалин!

(Северянин И. Поэза истребления)

Маяковский, пылко влюбленный в Софью, в буквальном смысле слова «отбил» её у Корнея Чуковского и тоже посвятил ей, пожалуй, своё лучшее лирическое стихотворение «Послушайте, ведь если звёзды зажигают…»:

 
Послушайте!
Ведь, если звёзды зажигают —
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
Значит – кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянётся —
не перенесёт эту беззвёздную муку!..
 

Чувства взаимны, отношения продлятся чуть больше года – влюблённые расстались из-за клеветы Чуковского, который рассказывал девушке гадости о распущенности Маяковского, так и не простив товарищу нанесённой обиды.

В.В. Маяковский во время футуристического турне в Казани, 1914

Гастроли «известных московских футуристов» в Казани оказываются довольно доходными – публика просто рвалась на скандальное шоу. Ещё бы – во время своих перфомансов поэты с размалёванными лицами ставили на сцене стол, на котором кипел самовар, пили чай, прихлёбывая из блюдец, переговаривались со зрителями, читали странные стихи. Потом в театральных костюмах гуляли по улицам, из карманов их пиджаков торчали пучки красной редиски или морковка, при этом артисты что-то громко кричали. Так футуристы «делали кассу».

Наконец-то у Маяковского впервые появляется приличная одежда: дорогое английское пальто с бархатным воротником, розовый атласный смокинг, в котором он, извините, был похож на сутенёра, трость.

Для литературных новаторов наступает время «бури и натиска».

«Будто вчера только родились по-настоящему и вот сегодня начали жить и познавать мудрость новорождения. Весь мир представлялся юным, новым, начинающим, взбудораженным. Мы, футуристы, росли младенцами современности и не знали никаких берегов в океане возможностей. Спайка стальной дружбы крепла. Восторженные встречи Колумбов и дела открывателей невиданной страны, неслыханной страны – футуризма сияли», – с восторгом писал Василий Каменский в своей книге «Юность Маяковского, [желторотого верзилы]» [1, 33].

Поэт вполне заслуженно становится чрезвычайно популярным, и не только в связи с участием в многочисленных скандальных акциях. Помимо всего прочего, он выступает как организатор и активный участник диспутов о новом искусстве. Много печатался в быстро набравшей тираж «Газете футуристов», которую сам же издавал вместе с «подельниками» Каменским и Бурлюком. В ней впервые были опубликованы Декрет № 1 Летучей Федерации Футуристов «Да здравствует третья Революция, Революция Духа!» и открытое письмо к рабочим. На петроградских улицах распространялся декрет-прокламация «О заборной литературе – о росписи улиц – о балконах с музыкой – о карнавалах Искусств»:

 
А ну-ка, ребята-таланты,
Поэты-художники-музыканты,
Засучивайте кумачовые рукава.
Вчера учили нас Толстые да
Канты,
Сегодня – звенит Своя Голова.
Давайте все пустые заборы —
Крыши-фасады-тротуары
Распишем во славу Вольности,
Как мировые соборы
Творились под гениальные удары
Чудес от искусства – Молодости.
Расцветайте была-не-была
Во все весенние колокола…
Требуется устроить жизнь —
Раздольницу
Солневейную-ветрокудрую…
 

Листовка была подписана Василием Кандинским, за текстом следовала резолюция атамана живописцев Давида Бурлюка: «Площадную живопись утверждаю».

В июле 1913 года на даче Михаила Матюшина в Уусиккирко (сейчас это п. Поляны Выборгского района) состоялся «Первый Всероссийский съезд Баячей Будущего». Участников съезда трое: хозяин дачи М.В. Матюшин – председатель, а также секретари А.Е. Кручёных и К.С. Малевич. Ожидался приезд Велимира Хлебникова, но он так и не добрался до Финляндии в связи с возникшими денежными затруднениями.

Из протокола заседания 18 и 19 июля 1913 года в Усикирко (Финляндия):

«Отмечается и намечается образима действий на будущий год, рассматривается деятельность истекшего года, заслушиваются доклады: Д. Бурлюка, Хлебникова, “О новой музыке” и др.

В общем планы и мнения выражаются в следующем постановлении:

Мы собрались, чтобы вооружить против себя мир!

Пора пощёчин прошла:

Треск взорвилей и резьба пугалей всколыхнет предстоящий год искусства!

Мы хотим, чтобы наши противники храбро запрещали [защищали?] свои рассыпающиеся пожитки. Пусть не виляют хвостами и не сумеют укрыться за ними.

Мы приказывали тысячным толпам на собраниях и в театрах и со страниц наших чётких книг, а теперь заявим о правах баячей и художников, раздирая уши прозябающих под пнём трусости и недвижности:

1) Уничтожить “чистый, ясный, честный, звучный Русский язык”, оскоплённый и сглаженный языками человеком от “критики и литературы”.

Он не достоин великого “Русского народа!”

2) Уничтожить устаревшее движение мысли по закону причинности, беззубый здравый смысл, “симметричную логику”, блуждание в голубых тенях символизма, и дать личное творческое прозрение подлинного мира новых людей.

3) Уничтожить изящество, легкомыслие и красоту дешёвых публичных художников и писателей, беспрерывно выпуская всё новые и новые произведения в словах, в книгах, на холсте и бумаге.

4) С этой целью к первому Августа сего года взлетают в свет новые книги “Трое”. Хлебников, Кручёных и Е. Гуро. Рис. К. Малевича; “Небесные верблюжата” Е. Гуро; “Дохлая луна”– «Сотрудники Гилея» – «Печать и Мы» и др.

5) Устремиться на оплот художественной чахлости – на Русский театр – и решительно преобразовать его.

Художественным, Коршевским, Александринским, Большим и Малым нет места в сегодня! – с этой целью учреждается новый театр «Будетлянин».

6) И в нём будет устроено несколько представлений (Москва и Петроградъ). Будут поставлены Дейма: Кручёных “Победа над Солнцем” (опера), Маяковского “Железная дорога”, Хлебникова “Рождественская сказка” и др.

Постановкой руководят сами речетворцы, художники: К. Малевич, Д. Бурлюк и музыкант М. Матюшин.

Скорее вымести старые развалины и возвести небоскрёб, цепкий как пуля!

С подлинным верно. Председатель:

Секретари А. Кручёных, К. Малевич.

Усикирко. 20 июля 1913 г.» [3.12]

Из заявленных в манифесте проектов были осуществлены только два: опера Кручёных – Матюшина «Победа над солнцем» (текст А. Кручёных, пролог В. Хлебникова, музыка М. Матюшина, оформление К. Малевича) и трагедия Маяковского «Железная дорога» (в заглавной роли автор, оформление П. Н. Филонова, И. С. Школьника). Спектакль В. Хлебникова «Рождественская сказка» («Снежимочка») поставлен не был [1, с. 123].

О либретто футуристической оперы мы можем судить по стихотворению Алексея Кручёных «При гробовщике»:

 
рат та тат
чёрных кружев
молоток
смех тревожит
чёрный край
пахнет гробом
чёрный креп
раз два
три шьют
молодые шьют
чёрный дом
чёрный сор
мерку кит снимает
первый сорт
вышли моды
человек
вот ушёл
вот пришёл
гвоздь для матушки.
 

(Кручёных А.

При гробовщике. 1912)

Декорации Казимира Малевича, освещённые мощными софитами, состояли из больших плоскостей – треугольников, кругов, частей машин. Действующие лица играли в масках, напоминавших современные противогазы. «Ликари» (актёры) напоминали движущиеся машины – их костюмы, созданные из картона и проволоки, были, естественно, кубистическими. По задумке автора они должны были изменить анатомию человека – «артисты двигались, скреплённые и направляемые ритмом художника и режиссёра» [1,105.].

Афиша первых в мире 4-х постановок футуристов в театре

Что же касается музыки, то об оперной партитуре мы можем создать некоторое представление, обратившись к творчеству художника и основоположника русской авангардной музыки Н.И. Кульбина, который одним из первых в России предложил теоретическое обоснование четвертитоновой музыки. Считая «музыку природы» главным параметром свободной музыки, он создаёт нетемперированную музыку. В своей теоретической статье «Свободная музыка. Применение новой теории художественного творчества к музыке» им впервые была сформулирована идея «омузыкаливания среды». По его мнению, «музыка природы: свет, гром, шум ветра, плеск воды, пение птиц – свободна в выборе звуков», художник, творящий в стиле свободной музыки, не может быть «ограничен тонами и полутонами». «Он пользуется и четвертями тонов, и осьмыми, и музыкой со свободным выбором звуков» (Кульбин К.И. Свободная музыка. Применение новой теории художественного творчества к музыке. СПб.: Военная типография, 1909. 7 с.)

Футуристы считали, что свободная музыка должна основываться на таких же законах, как и «музыка природы», то есть быть «насыщена свободой вдохновения, выражающейся в достоверном изображении композитором субъективных переживаний и эмоций».

Опираясь на теорию четвертитоники, М. Матюшин и написал музыку к футуристической опере. «В пьесе особенно поразили слушателей песни Испуганного (на лёгких звуках) и Авиатора (из одних согласных) – пели опытные актёры. Публика требовала повторения, но актёры сробели и не вышли. Хор похоронщиков, построенный на неожиданных срывах и диссонансах, шёл под сплошной, могучий рёв публики. Это был момент наибольшего “скандала” на наших спектаклях!» Когда после премьеры оперы публика стала вызывать на авансцену автора, главный администратор действия Фокин, сидевший в ложе, воспользовавшись возникшей суматохой, крикнул зрителям: «Его увезли в сумасшедший дом!» [1, 105] Это мы нисколько не умничаем… просто иначе становится совершенно непонятно, что же происходило на сцене.

Вскоре Маяковский представил публике свою трагедию, которую так и назвал: «Владимир Маяковский», где выступил в роли постановщика и сам сыграл заглавную роль, в остальных были задействованы актёры-любители. Премьера состоялась в театре «Летний фарс» на Офицерской улице, 39 в Петрограде. «Плата поспектакльная 50 (пятьдесят) рублей за каждый вечер» [1, 134]. Представленные на суд зрителей трагедия и опера, по замыслу их создателей, олицетворяли собой рождение нового театра. Для спектакля начинающего драматурга художник Павел Филонов из художественного объединения «Союз молодёжи» нарисовал два огромных задника: виды морского порта с многочисленными рыбацкими лодками и людьми на берегу и городской перспективы с сотнями тщательно выписанных художником домов. «Работал Филонов так (…) засел, как в крепость, в специальную декоративную мастерскую, не выходил оттуда двое суток, не спал, ничего не ел, а только курил трубку» [1, 105]. Сценографом постановки был Иосиф Школьник.

Рабочие, монтировавшие декорации, судя по всему, глумясь над создателями эксцентричного шоу, накатали краской над сценой большие буквы «Ф У Д У Р И С Т Ы», организаторы решили надпись оставить. Поэт создал на сцене образ молодого, страдающего от собственных комплексов человека, остальные персонажи – «старик с чёрными сухими кошками, человек без глаза и ноги, человек без головы, человек с двумя поцелуями и обыкновенный молодой человек» – были безымянными, укрывались за картонными силуэтами, которые носили перед собой. Одним из актёров, участвовавших в постановке, был Александр Мгебров[58]58
  Читатели могут увидеть А.А. Мгеброва в роли архиепископа Новгородского в фильме С. Эйзенштейна «Иван Грозный».


[Закрыть]. Некоторое время он, скрывался от приговора Окружного суда Петербурга о помещении его в буйное отделение психиатрической лечебницы за участие в политической деятельности, руководил театром в финском Териоки (его художественным руководителем был Всеволод Мейерхольд). После возвращения в столицу снова стал актёрствовать. Спектакль прошёл всего два раза – 2 и 4 декабря 1913 года (3-го и 5-го представляли оперу). На первом представлении присутствовали Александр Блок, Всеволод Мейерхольд и Велимир Хлебников.

Рецензии ожидаемо вышли просто издевательские. Одна из них, написанная театральным журналистом Н.А. Россовским (его больше знали как «Кобзаря» из «Петербургского листка»), была озаглавлена «Спектакль душевнобольных»: «публика неистово свистала, шумела, кричала; слышались реплики: «Маяковский дурак, идиот, сумасшедший».

В результате постановки пришлось закрыть, но не по идейным, а исключительно по финансовым соображениям.

13 октября того же 1913 года в большом зале «Общества любителей художеств» на Большой Дмитровке в Москве был организован «Первый в России вечер речетворцев» с участием Давида и Николая Бурлюков, Алексея Кручёных, Бенедикта Лившица, Владимира Маяковского и Виктора (Велимира) Хлебникова. Их имена были напечатаны аршинными буквами на огромных цветных афишах, благодаря чему билеты продали в буквальном смысле за час. Б. Лившиц писал в статье «Маяковский в 1913 году»: «Аншлаги, конные городовые, свалка у входа, толчея в зрительном зале. Программа этого вечера была составлена широкове-щательней, чем обычно: три доклада: Маяковского – “Перчатка”, Давида Бурлюка – “Доители изнурённых жаб” и Кручёных – “Слово” – обещали развернуть перед москвичами тройной свиток ошеломительных истин. Особенно хороши были тезисы Владимира Маяковского, походившие на список названий цирковых аттракционов:

1. Ходячий вкус и рычаги речи.

2. Лики городов в зрачках речетворцев.

3. Berceuse оркестром водосточных труб.

4. Египтяне и греки, гладящие чёрных сухих кошек.

5. Складки жира в креслах.

6. Пёстрые лохмотья наших душ».

«Публика уже не разбирала, где кончается заумь и начинается безумие» [1,126].

Одной из важных составляющих эпатирующих экспериментов были футуристический грим и костюм, родоначальником которых считался Давид Бурлюк. Николай Асеев вспоминал: «…Странная одежда, состоящая из грубошерстного пальто, распахнутого вопреки времени года, такого же сюртука и необъятных брюк – всё из одной и той же материи, несмотря на мешковатость, – была как-то по-своему элегантна… Небрежно повязанный галстук и пёстрый жилет, расцветкой схожий с дешёвыми обоями, и летняя соломенная шляпа…» Задачей такого скандального имиджа было прежде всего привлечение внимания зрителей к неоднозначному действу. Для Маяковского, который по понятным финансовым причинам не мог позволить себе даже некоторое разнообразие в одежде, таким визуальным образом стала экстравагантная жёлтая блуза: «Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы – гнуснейшего вида. Испытанный способ – украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок жёлтой ленты. Обвязался, Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке – галстук. Очевидно, увеличишь галстук – увеличится и фурор. А так как размеры галстуков ограничены, я пошёл на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук».

Обычно Маяковский был одет в эту свою «кофту-фату» (была ещё одна, в чёрно-жёлтую полоску), на самом деле – блузу, пошитую его матерью Александрой Алексеевной, широкие бархатные штаны с бахромой и цилиндр, взятый напрокат; на выступления он иногда брал с собой хлыст. Каменский заворачивался в бархатный плащ чёрного цвета с серебряным позументом, у себя на лбу рисовал аэроплан – по всей видимости, в память о членстве в Петербургском клубе воздухоплавателей; одноглазый Бурлюк, наряженный в малиновый сюртук, с болтающейся в ухе длинной серьгой из бисера, сильно подкрашивал глаза и тоже рисовал на щеке, только не аэроплан, а писающую собачку (тут мотив до конца не понятен; сам он утверждал, что это знак чутья), при этом постоянно разглядывал публику через лорнет.

О собственном имидже Владимир Маяковский писал в стихотворении «Кофта-фата»:

 
Я сошью себе чёрные штаны
из бархата голоса моего.
Жёлтую кофту из трёх аршин заката.
По Невскому мира, по лощёным полосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.
 

Образ молодого футуриста показался московской полиции настолько скандальным, что ему было запрещено появляться в таком виде на улице. Друзьям поэта приходилось тайком проносить кофту на его выступления, и он снова и снова эпатировал публику, вызывая у зрителей бурю эмоций. При этом качество стихотворений особой роли не играло – балаган он и есть балаган:

 
«Я люблю смотреть,
Как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
За тоски хоботом?..
 

В. Маяковский[59]59
  Чтобы предупредить обвинения в поверхностном отношении к поэтическим образам Маяковского, оговорюсь, что, по мнению некоторых исследователей его творчества, это стихотворение наполнено глубоким философским смыслом. В качестве примера приведу цитату из предисловия Л. Ю. Брик к книге В. О. Перцова «Маяковский. Жизнь и творчество»: «Смысл этого стихотворения: жизнь полна страданий, и тоски, и ощущения одиночества. Чем раньше кончится такая жизнь, тем лучше для человека. Чем раньше человек умрёт, тем лучше для него. Поэтому и – “Я люблю смотреть, как умирают дети…”»


[Закрыть]

 
«Я хочу один —
один плясать
танго с коровами
и перекидывать мосты
от слёз
бычачьей ревности
до слёз
Пунцовой девушки…»
 

 
«В разлетинности летайно
Над Грустинией летан
Я летайность совершаю
В залетайный стан…»
 

В. Каменский

 
«Загасите все огни
Ясным радостям сродни
Потрошите неба своды
Озверевшие народы…»
 

Д. Бурлюк

Бред, конечно, но сегодня это назвали бы агрессивным PR-продвижением. Интеллигентные родители восторженных курсисток – основных поклонниц Маяковского (а он действительно был самым заметным) – его иначе как «этот сукин сын» не называют.

Вот он, огромный и мрачный, выходит на эстраду: взлохмаченные волосы, папироса в уголке тонких губ, руки засунуты в карманы мятых штанов. Ревёт страшным голосом, срываясь на крик или, наоборот, бормоча себе под нос очередной сумасшедший текст. Неожиданно закончив, обращается к зрителям: «Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь». С живописцами ситуация была ничуть не проще: на одной из художественных выставок молодой живописец экспонировал обляпанный краской холст, к которому была приклеена деревянная ложка, внизу полотна была загадочная надпись: «Парикмахер ушёл в баню».

На злобу дня написаны первые театральные пародии. В миниатюре В. Валеско и М. Бугракуди «Футуристы. Гляделище в 1 действии с завывами и скакалками» появлялся футурист, сбежавший из сумасшедшего дома, а известнейший столичный куплетист А. Сурин-Арсиков с неизменным успехом исполнял сцену «Я и футуристы»:

«Полицейский: Дайте занавес, я должен отправить их в сумасшедший дом, это чёрт знает что такое (…) Вы или дурака валяете, или сумасшедшие…

Драматург: Да, я дурака валяю, а вам что угодно? (…) В моём же издевательстве есть одно “но”. Это “но” – публика хочет этого издевательства».

Открыто возмущались таким форменным безобразием совсем немногие. Одним из таких, например, был Иван Бунин, даром что нобелевский лауреат: «Если бы подобная картина была вывешена на базаре в каком-нибудь захолустном русском городишке, любой прохожий мещанин, взглянув на неё, только покачал бы головой и пошёл дальше, думая, что выкинул эту штуку какой-нибудь дурак набитый или помешанный. Если бы на какой-нибудь ярмарке балаганный шут крикнул толпе становиться в очередь, чтобы получать по морде, его немедля выволокли бы из балагана и самого измордовали бы до бесчувствия. Ну а столичная интеллигенция вполне соглашалась с тем, что эти выходки называются футуризмом».