Текст книги "Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. Том 1. Перманентная революция и футуризм. Eritis sicut deus! Том 2. Советское авторское право в 1917–1930-х годах. «Честный» плагиат. Прецеденты"

Женщины-революционерки, отбывавшие срок в Мальцевской тюрьме на Нерчинской каторге, создавшие в остроге что-то вроде коммуны, жизнь которой практически не пересекалась с тюремной администрацией, вспоминали: «В смысле режима, установленного для каторжан, мы имели целый ряд поблажек и незаконных вольностей. Установилось это само собой, без особой договоренности. Держали мы себя с начальством гордо и независимо, но никакой тюремной борьбы не вели, поскольку наше начальство не давало для этого поводов. Так, к нам ни разу не была применена унизительная команда “встать”, никто никогда не обращался к нам на “ты”, ни разу не были применены репрессии, карцера, нас не заставляли петь молитвы, – рассказывали авторы мемуаров. – Новенькие, приезжавшие из России, где обычно в тюрьмах шла суровая борьба с администрацией, недоумевали, попав в мирную тихую обстановку, без всякой борьбы. Многим вначале казалось, что они попали в золочёную клетку, где убивают мысль о борьбе».

Несмотря на довольно «демократичные» условия содержания – а такими они стали благодаря тюремной реформе, начатой с приятием закона от 11.12.1879 «Об основных положениях, имеющих быть руководством при преобразовании тюремной части и при пересмотре Уложения о наказаниях», – осуждённые по политическим статьям потребовали размещения в одиночных камерах. Начальник тюрьмы им отказал на том основании, что содержание в одиночной камере назначается пересыльным только в качестве наказания, «а они пока ни в чём не провинились». На самом деле, в соответствии со ст. 21 Отделения III «О наказаниях» Уголовного уложения от 1903 года такое право у заключённых было: «Приговорённые содержатся в устроенных для ареста помещениях, в общем заключении, по их просьбе, при наличности свободных камер, помещаются в одиночное заключение».

По закону от 15 июля 1887 года одиночное заключение не должно было превышать полутора лет. Там же в ст. 18 определялся порядок отбытия такого наказания: «заключение в исправительный дом назначается на срок от одного года и шести месяцев до шести лет. Приговорённые содержатся сначала в одиночном заключении от трёх до шести месяцев, а затем переходят в общее заключение», далее в ст. 20: «заключение в тюрьме назначается от двух недель до одного года. Приговорённые содержатся в одиночном заключении. При неимении или при недостатке в тюрьме одиночных камер приговорённые содержатся совместно с другими заключенными, и в сем случае четыре дня общего заключения считаются равными трём дням одиночного заключения».

Одиночные камеры тоже радиусами располагались в соседней башне и выходили в один общий коридор и в дневное время не запирались. Так что политические арестанты могли не только содержаться в относительно комфортных условиях отдельно от других заключённых, но и продолжать общаться со своими товарищами. Социалисты-революционеры на тюремной робе рядом с арестантским тузом краской пишут на спине лозунг «Да здравствует революция!» – надзиратели делали вид, что не замечали дерзких нарушений.

Такое «особое» отношение тюремной администрации к отбывающим «за политику» сохранялось вплоть до начала 1923 года. К моменту создания Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОН) сотрудники ГПУ научатся активно использовать социально близкий уголовный элемент для «перевоспитания контры».

После первого ареста сына Александра Алексеевна Маяковская обратилась в тюремный департамент с ходатайством о передаче несовершеннолетнего преступника ей на поруки, что и было исполнено полицейскими властями из-за незначительности проступка и недоказанности вины молодого дворянина в совершении более серьёзных правонарушений.

Карточка В.В. Маяковского из архива охранного отделения. ГММ

На состоявшемся 19 сентября 1909 года судебном заседании Маяковский как малолетний отделывается постановлением с формулировкой «отдать на попечение родителей». Данное послабление было предусмотрено ст. 41 Отделения четвёртого Уложения «Об условиях вменения и преступности деяний»: «Не вменяется в вину преступное деяние, учинённое несовершеннолетним от десяти до семнадцати лет, который не мог понимать свойства и значение им совершаемого или руководить своими поступками. Несовершеннолетние сии могут быть отданы под ответственный надзор родителям, или лицам, на попечении коих они состоят, или другим благонадёжным лицам, изъявившим на то своё согласие».

На этом была построена и позиция защитника П.П. Лидова[34]34
  Пётр Петрович Лидов был арестован 14 марта 1938 года и приговорён Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР 9 мая 1938 года ст. ст. 58-8 и 58–11 УК РСФСР по обвинению в «активном участии в контрреволюционной террористической организации» к высшей мере наказания – расстрелу – с конфискацией лично ему принадлежащего имущества (Архивное дело № П-32918).


[Закрыть], настаивавшего на «юношеской» неосведомлённости своего подзащитного о возможных последствиях своих проступков. В свою очередь охранное отделение настаивало на высылке Маяковского под гласный надзор полиции в Нарымский край Томской губернии сроком на три года.

23 сентября Московский окружной суд, начавший рассмотрение дела о подпольной типографии РСДРП, в отношении Маяковского вынесет новое постановление: «…дворянина Владимира Владимировича Маяковского, 14 лет, обвиняемого в преступлении, предусмотренном 1 ч. 10 ст. Уголовного уложения, признать действовавшим при совершении этого преступления с разумением», то есть суд к доводам адвоката не прислушался, чем существенно осложнил положение подсудимого.

Правда, каторга ему всё-таки не грозила. В соответствии со ст. 55 Отделения VI «О смягчении и замене наказания» Уголовного уложения для несовершеннолетних в возрасте от 14 до 17 лет предусматривается «вместо смертной казни и каторги без срока – заключение в тюрьму на срок от восьми до двенадцати лет, а вместо срочной каторги – заключение в тюрьму на срок от трёх до восьми лет».

Особую краску в и без того насыщенную жизнь молодого Маяковского, который теперь известен в революционном подполье как «товарищ Константин»[35]35
  Это обстоятельство было использовано английскими властями как основание для отказа Маяковскому в визе для поездки в Великобританию.


[Закрыть] (эта партийная кличка была взята им в память о брате) вносил старший товарищ И.И. Морчадзе – один из бойцов так называемой «Кавказской дружины», который стал хорошо известен в революционной среде как участник самого резонансного вооружённого нападения на Московское «Общество взаимного кредита» и имел странную кличку «Взрослый ребёнок». В эту террористическую ячейку кроме выходцев с Кавказа входили представители различных национальностей, а также два матроса-черноморца, находившиеся в розыске за участие в вооружённом восстании в Одессе. В дни рабочих волнений в Москве дружинники обеспечивали порядок на митингах, нейтрализовали провокаторов и филёров, вступали в боестолкновения с полицией, жандармами и регулярными воинскими подразделениями, охраняли как лидеров движения, так и места их проживания, в том числе квартиру А.М. Горького на Воздвиженке в Москве, где находился склад с оружием.

Портрет И.И. Морчадзе. Авт. В.В. Маяковский. 1908.

Бумага, карандаш. 32,5 × 23. ГММ

«Володя, – писал Морчадзе, – затаив дыхание слушал мой рассказ, не проронив ни одного слова. Внимательно, радостно, взволнованно глядел на меня своими умными большими глазами. Когда я кончил свой рассказ, он снова забросал меня вопросами: “Каков в личной жизни Максим Горький? Кто был начальником Кавказской боевой дружины?” Я бы ему рассказал…» [1.183.]

В 1906 году боевик был арестован и сослан в Туруханский край, откуда бежал, что было тогда относительно несложно. По возвращении в Москву он снова поселился в квартире у Маяковских, где вместе с приютившей его семьёй начал подготовку нового, чрезвычайно опасного и авантюрного мероприятия – побега группы социалистов-революционеров из двух московских тюрем.

В соответствии со статистикой Главного Тюремного управления, побеги с каторги были достаточно частым явлением, особенно с этапа. Здесь для «рывка» существовало больше возможностей. Надо было только последовать опыту уголовных, многие годы практиковавших так называемую сменку. Именно так, к примеру, осуществил свой побег член «киевской коммуны», народник В.К. Дебогорий-Мокриевич»: на этапе он за определённое вознаграждение обменялся документами с уголовником и в ноябре 1879 года под его именем был поселён в селе Тельминском, откуда через два дня уехал в Иркутск, жил там нелегально, а в 1880 году уже с «настоящими» документами, вполне свободно, обосновался в европейской части империи. Такой пример был далеко не единичным, поэтому 16 марта 1882 года за подписью председателя комиссии по тюремной реформе Государственного Совета К.К. Грота было разослано инструктивное письмо, предписывавшее сибирским губернаторам в целях исключения самой возможности побега «никоим образом не разрешать ссыльным по суду следовать по этапу в собственном платье». Такие арестанты должны «высылаться не иначе, как в казенной форменной одежде».

Учитывая масштабы бедствия, новая инструкция от 7 февраля 1885 года была целиком посвящена необходимым мерам по предотвращению «этапных побегов». Тюремные чиновники констатировали, что обмен именами между преступниками на этапах происходит «весьма нередко», в особенности в пределах Сибири. Причина «такого рода злоупотреблений» заключается в том, что проверка «самоличности ссыльного» производится исключительно на основании статейного списка, а описание же «в оном примет делается в таких общих выражениях», что отличить одного от другого становится «вне всякой возможности», ну и так далее…

В преступной среде побег – знак высшей доблести арестанта, который «автоматически» поднимает его авторитет на недосягаемую высоту. Для политических это был больше показатель состояния организационной работы и сплочённости. Поэтому у блатных организация «винта» – сплошной креатив и театральность одиночек, для идейных – изнурительный труд целого коллектива сидельцев. Легендарная М. Спиридонова в своих мемуарах «Из жизни на Нерчинской каторге» писала о том, как побег готовился целой камерой. Замаскировав лаз в подкоп кирпичной печкой, политические день и ночь в течение нескольких зимних месяцев рыли многометровый туннель за тюремный периметр, вытаскивая целые подводы породы. Чтобы хоть как-то размягчить промёрзлую сибирскую землю, к ней периодически прикладывали, чередуя, раскалённые гири, только затем колупали грунт подручным инструментом: куском кочерги, долотом и щупом. Подкоп сумели благополучно вывести за стену тюрьмы, где он и провалился под ногами «вертухая» – грандиозная работа в нечеловеческих условиях пошла насмарку (Гернет М.Н. В тюрьме. Очерки тюремной психологии. Второе изд. Юридическое издательство Украины, 1930).

Полномасштабную боевую операцию напоминала подготовка политзаключённых к массовому побегу из Александровской центральной тюрьмы в Иркутской губернии. Целью участников акции было «показать тюремщикам силу революционера, поставившего жизнь на карту» (Минаев П. Как мы бежали из Александровского централа. Каторга и ссылка. № 6. 1922).

Организаторы планировали перебить надзирателей, завладеть их оружием, напасть на караул и оружейный склад, после чего «с революционными песнями и заготовленными заранее красными знамёнами уйти в тайгу». «Каждый участник побега обязывался честным словом революционера и отвечал жизнью за тайну побега». Образовалось пять групп – каждая со своей боевой задачей: 1). По обезоруживанию и убийству надзирателей; 2). Для разоружения конвоя; 3). Для налёта на контору, убийства начальника тюрьмы и его помощника и для завладения кассой тюрьмы; 4). Отряд бомбистов и знаменосец; 5). Хозяйственный отряд для захвата продовольственной лавки, одежды, обуви и посуды. Число участников уже достигало 60 человек, были заготовлены элементы СВУ, ножи, компас и карты. Удивительно, как при таком большом количестве осведомлённых о подготовке к побегу этот факт удавалось сохранять в тайне. Несмотря на то что администрации удалось обнаружить схроны беглецов, мероприятие, изначально обречённое на провал, решили всё-таки проводить. При этом часть политических з/к категорически противились акции. В итоге за тюремную ограду вырвалось всего 16 человек, четверо были убиты, некоторые не имели тёплой одежды и даже обуви, не говоря уже об оружии и провианте. За исключением одного пропавшего без вести, все участники были схвачены охраной и военными патрулями и были приговорены к смертной казни, которая была заменена вечной каторгой. Не зная о монаршей милости, осуждённые революционеры, не дожидаясь исполнения приговора, приняли яд, переданный с воли. В результате массового суицида 12 заключённым всё-таки удалось выжить.

Дерзкая идея организовать побег товарищей из находившихся в центре Москвы Таганской (мужской), а затем Новинской (женской) тюрьмы – это, как мы понимаем, совсем другое по своей сложности дело. Принадлежала она не самому И. Морчадзе, а Центральному комитету ПСР. Для руководства секретной операцией в Москву из Германии приезжает один из членов ЦК, которого Исидор называл «генералом». Побег из «Таганки» не состоялся по техническим причинам: о намерениях узников через своего осведомителя узнала администрация тюрьмы, и подготовленный с большим трудом подкоп, который вели через внутренний двор в тюремную баню, пришлось засыпать.

Московская (Новинская) женская каторжная тюрьма находилась сравнительно недалеко – на углу Новинского и Кривовведенского переулков (сейчас это район Нового Арбата). В остроге содержалось более 400 человек: около 200 «срочных», то есть отбывающих небольшие (до 4 лет) сроки тюремного заключения, до 100 – следственных, примерно 60 осуждённых по хозяйственной части и 60 каторжанок, к которым относились и 17 политических. Обстановка здесь складывалась довольно напряжённая: арестантки сообщали на волю, что голодают и подвергаются издевательствам, даже решили в знак протеста совершить массовое самоубийство. Надо сказать, что краски в «маляве» были несколько сгущены, – в тюрьме был обычный «уставной» распорядок: в 6 часов утра поверка, потом кипяток, уборка, занятия, полчаса прогулки (уголовные это время проводили в прачечной, куда политические не допускались), в 11:30 обед, потом на 2 часа опускались койки для дневного отдыха, в 5 часов кипяток и каша на ужин, в 6 – поверка. Однако политические арестантки, по сложившейся традиции, отказывались вставать при входе в камеру начальства, поэтому эта борьба, хоть и закончилась их временной победой, но приводила для них к целому ряду ограничений и наказаний. По признанию самих сидевших, начальники вообще опасались заходить в 8-ю мятежную камеру, в отличие от надзирательницы Александры Тарасовой, которая была довольно лояльна к женщинам-заключённым.

Послание от Елизаветы Матье, принадлежавшей к эсерам-максималистам, передаёт Исидору Морчадзе его соратник Василий Калашников.

Вместе они сумели убедить арестанток в необходимости подготовки к побегу, разработали его детальный план и вместе с Маяковскими начали его реализацию.

В 8-й камере, располагавшейся в тупиковом коридоре на втором этаже, содержались четыре социал-демократ – ки: три по делам военной организации и одна за типографию; 9 эсерок: две по военной и семеро по боевым организациям; две анархистки и две беспартийные. Кроме того, в эту разношёрстную компанию каким-то образом затесались две уголовницы со своими малолетними дочками трёх и четырёх лет: Мусей и Марфушей. Большинство осуждённых были в возрасте 23–25 лет, по социальному составу самую многочисленную группу составляли девушки из интеллигентных семей, рабочая часть была представлена в основном портнихами и швеями. Кроме них в камере находилась практически не говорившая по-русски еврейка Ханна Дзюм, осуждённая за то, что в её доме двое жильцов, оказавшихся анархистами, организовали склад с динамитом. При этом три женщины были больны туберкулёзом, шесть находились на грани истощения и ещё две имели все признаки шизофренического расстройства – такой вот типичный тюремный набор.

Двухэтажное здание тюрьмы охранялось плохо, вдобавок ко всему летом разрослась акация, заросли которой практически полностью перекрыли обзор для стражников у единственного поста охраны.

Тюремную администрацию возглавляла потомственная тюремщица – княжна Елизавета Вадбольская, которая считалась образцовой начальницей, за что и была представлена к золотой медали «За усердие» на владимирской ленте.

К ходатайству о поощрении прилагалась обязательная характеристика:

«Елизавета Вадбольская из российских князей. Окончила полный курс наук в Александро-Марфинском институте. Состоит на службе с 1892 сентября 1, наград не получала. Княжна Вадбольская в 1892 году поступила на службу в женское отделение московской исправительной тюрьмы, где под руководством своего отца, бывшего тогда начальником названной тюрьмы, основательно изучила тяжёлую службу в местах заключения. С тех пор она беспрерывно состоит в тюремном ведомстве и за всё это время обращала на себя внимание образцовым исполнением возложенных на неё обязанностей. Прекрасно зная дело, отличаясь безукоризненными нравственными качествами и обладая энергию и умением обращаться с арестантками, она приобрела полный авторитет в глазах последних и вместе с тем снискала себе искреннее уважение своих сослуживцев и подчинённых. Благодаря таким выдающимся достоинствам княжны Вадбольской вверенная ей тюрьма, несмотря на тяжёлое переживаемое тюремным ведомством время, содержится в отличном порядке».

Губернский инспектор Штраух посчитал неудобным награждать медалью даму и попросил по возможности заменить её на особое награждение подарком от императора. Неудобство это было вызвано отсутствием прецедентов – ещё ни одна тюремщица к высокой государственной награде не представлялась. Решение о поощрении чиновницы золотыми часами с изображением государственного герба и императорской короны для ношения на груди с бриллиантовой брошью стоимостью 300 рублей было принято в качестве исключения. По существовавшему тогда порядку, награждённая заранее внесла в казну стоимость подарка и обязательный сбор с этой суммы в 30 рублей в пользу инвалидов.

Осужденная Наталья Климова.

Фото из розыскного дела департамента полиции

Вскоре на работу в тюрьму младшей надзирательницей устраивается некая А.В. Тарасова. Она относительно опытная сотрудница, однако в силу возраста – ей 22 года – находилась на особом контроле из-за своего «легкомысленного поведения». Тюремщица переживала личную драму – её бросил возлюбленный, поэтому «брошенка», которая активно стремилась к неформальному общению с арестантками, просила их «по дружбе» достать сильный яд, для того чтобы она смогла покончить с собой. Этим обстоятельством и воспользовались политические заключённые. Н.С. Климова предлагает ей вместо бессмысленного суицида послужить делу революции – и та становится их сообщницей, даже вступила в партию СР. Такую важную связь с тюремщицей осуществляет сам Евно Азеф. По его поручению Тарасова переправила в общую камеру № 8 изготовленные заранее дубликаты ключей от коридорных дверей и от тюремной конторы. По странному стечению обстоятельств замки во всей тюрьме были однотипные, а изготовить дубликаты должен был слесарь Яков, состоявший на связи с местным охранным отделением. Организаторами побега для остальных надзирательниц был сделан кремовый торт с морфием. Единственного мужчину – младшего надзирателя Ивана Фёдорова – в течение некоторого времени приучили, что было совсем несложно, к бесплатным угощениям в соседней пивной. Так как он ночевал в здании тюрьмы, в день побега (30 июня) Василий Калашников и Усов организовали с ним очередную попойку, при этом использовали водку с сильным снотворным хлоралгидратом. Дата для побега тоже была выбрана не случайно: 27 июня Россия праздновала 200-летие Полтавской битвы, поэтому 30-го московская полиция отдыхала после трёх дней усиления.

Семья Маяковского активно вовлечена в процесс подготовки побега: его мать и сёстры перешивали коричневые гимназические платья, готовили специальные колпаки для земляных работ, в комнате Владимира смолили простыни, по которым должны были спускаться со второго этажа беглянки, собирались деньги – 600 рублей привезли из Рязани, – готовили конспиративные квартиры. Всё необходимое для побега отправляется в тюрьму «частями на теле» надзирательницы.

Такая тщательная и, самое главное, продуманная подготовка позволила в ночь с 30 июня на 1 июля организовать побег 13 женщин-арестанток во главе с 24-летней Натальей Климовой, который стал самым массовым в истории «сидящей» России. В назначенный час Тарасова открыла дверь камеры, вывела четырёх самых сильных заключённых, которые напали на отдыхавших в отдельной комнате надзирательниц, затем все вышли в коридор, выломали решётку и на простынях спустились со второго этажа. Во время акции находящийся под подпиской о невыезде и ожидавший нового суда Владимир Маяковский должен был обеспечивать наружное наблюдение с колокольни церкви Девяти мучеников Кизических[36]36
  В 1929 году здесь будет находиться городская тюрьма, затем здание передадут в ведение ОГПУ, где будут проводиться расстрелы, за что москвичи назовут церковь «расстрельным храмом».


[Закрыть]. Однако, принимая во внимание его более чем приметную внешность, старшие товарищи от его личного участия в последний момент отказались.

В своё время Н. Климова, которая неоднократно высказывала своё желание погибнуть за революцию, вместе с бомбистами Соломоном Рысом (Мортимером)[37]37
  С. Рыс был завербован охранкой во время своего ареста в Киеве, погиб в ходе неудачного нападения на банк в Юзовке.


[Закрыть]и Добржинским организовали террористическую группу для подготовки покушения на министра внутренних дел П.А. Столыпина, которое должно было состояться на Аптекарском острове в Петербурге 12 августа 1906 года. За что она и была арестована и приговорена Окружным судом к смертной казни. Позднее Климова стала широко известна среди либеральной общественности как автор знаменитого «Письма перед казнью», написанного в «Шпалерке» (Петербургском ДПЗ). Эсерка содержалась в полицейском изоляторе на Мойке-12 (сейчас здесь располагается музей-квартира А.С. Пушкина), затем в «Крестах», где за систематическое нарушение требований внутреннего распорядка и призывы к бунту содержалась в карцере и в кандалах, поэтому пользовалась большим уважением среди сидельцев и администрации как благородная и стойкая заключенная «с понятиями». Готовясь к неминуемой казни, Наталья Климова писала в своём быстро ставшим знаменитом в революционной среде «Письме»: «Новые, странные, и удивительно хорошие ощущения, мысли и настроения переживаю я здесь, в этой большой пустой и полутёмной камере. Доминирующее ощущение – это всепоглощающее чувство какой-то внутренней особенной свободы. Эх… это страшно трудно объяснить. И чувство это так сильно, так постоянно и так радостно, что, внимая ему, ликует каждый атом моего тела, и я испытываю огромное счастье жизни… Что это? Откуда? Я не знаю… сознание ли это, молодое, не боящееся страдания воли, свободно и смело подчиняющееся лишь велениям моего “я”?.. Не радость ли это раба, у которого, наконец, расковали цепи, и он может громко на весь мир крикнуть то, что он считает истиной?… Или то гордость человека, взглянувшего в лицо самой смерти и спокойно и просто сказавшего ей: “Я не боюсь тебя”? Не знаю, должно быть – последнее. Да, наверное, так.

Над человеком, над его волей, над его правдой вечно тяготеет суровая, таинственная, ужасная смерть: она леденит сердце, сковывает желания, вяжет волю, и только тот, кому удалось сбросить её со своих плеч, может радостно воскликнуть: “О, да, теперь я свободен, ибо нет в мире силы, перед которой склонилось бы моё желание”. И мне удалось, и я свободна. Не мелькнёт ли у вас мысли, что всё это пустые фразы, фальшивые звуки, звучащие лишь на слишком натянутых струнах-нервах? У меня самой являлась эта мысль, и поэтому-то я так долго не решалась заговорить об этом» (Просвещение, 1908).

Помощником главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, генералом от инфантерии М.А. Газенкампфом, в чьи полномочия входило рассмотрение прошений о пересмотре приговоров Санкт-Петербургского военного окружного суда, смертная казнь революционерки была заменена на бессрочную каторгу в Нерчинске – генерал искренне считал себя либералом. Да и казнь женщины в императорской России, даже за особо тяжкое государственное преступление, была делом из ряда вон выходящим и практически не применялась. Возможно поэтому женщины-эсерки являются наиболее активными членами летучих отрядов «Боевой организации». Именно они осуществляют самые резонансные террористические атаки: Анастасия Биценко застрелила министра внутренних дел генерала В.В. Сахарова в Саратове, где тот руководил подавлением крестьянских волнений, Александра Измайлович покушалась на минского губернатора П.Г. Курлова и полицмейстера Д.Д. Норова. Сокамерница Климовой Ирина Каховская в 1918 году будет приговорена к смерти за покушение на гетмана П.П. Скоропадского и убийство командующего германскими войсками на Украине генерал-фельдмаршала Германа фон Эйхгорна. От казни её спасёт ноябрьская революция в Германии, а когда расстрелять революционерку решили уже в ВЧК – вмешается В.И. Ленин.

Несмотря на то что на поиск бежавших были брошены все силы и объявлена награда в 5000 рублей за каждую пойманную беглянку, «новинский» побег оказался более чем удачным. Десять его участниц, включая саму Климову, смогли через Кавказ покинуть пределы империи и добраться до Франции. Наталья Сергеевна впоследствии стала верной соратницей Бориса Савинкова («Жоржа»), членом зарубежной боевой организации партии социалистов-революционеров. Год спустя, в день Святого Воскресения Христова, она прислала из Парижа пасхальную открытку в тюремную инспекцию. Расследование, проведённое специальной комиссией в Новинской каторжной тюрьме, стоило карьеры княжне Е. Вадбольской – её перевели с понижением на должность помощницы начальника этой же тюрьмы.

Младший надзиратель Фёдоров был привлечён к делу в качестве обвиняемого в пособничестве к побегу и заключён под стражу, арестованы были и «стоявшие на своих постах по пути следования бежавших» младшие надзирательницы Федотова и Веселова, «но последняя ввиду выяснившейся непричастности ея к делу вскоре была освобождена». Младшая надзирательница Тарасова[38]38
  Анна Тарасова «ушла в побег» вместе со своими подельницами, поэтому если и была привлечена к ответственности, то только заочно.


[Закрыть] и младший надзиратель Фёдоров были уволены от службы и привлечены к судебной ответственности. Первая – за неисполнение имевшего важное значение распоряжения начальницы тюрьмы, а остальные двое – за пособничество побегу каторжанок. Старшая надзирательница Бельская, старший надзиратель Куликов и младшие надзирательницы Федотова, Скворцова и Веселова уволены от службы за небрежное отношение к своим обязанностям. Старшая надзирательница Сныткина к ответственности не привлекалась, так как «находилась в тяжёлом психологическом состоянии, вызванном смертью её отца».

Проверка, произведённая уже после происшествия, выявила многочисленные нарушения, и не только в организации содержания арестантов. В частности, проверяющие установили, что «надзиратели и надзирательницы и помещения тюрьмы не подвергались надлежащим обыскам, вследствие чего оказалось возможным заблаговременно пронести в тюрьму и хранить там 13 комплектов мужского и женского платья для бежавших (…) в коридоре самого важного каторжного отделения тюрьмы неоднократно дежурила надзирательница Тарасова, поступившая на службу лишь в январе 1909 года по своему возрасту (22-й год) и легкомысленному характеру не соответствовавшая требованиям такого ответственного дежурства» и т. д.

В отношении княжны Вадбольской было произведено специальное расследование, в ходе которого было установлено:

1) «Она дозволяла хранение в камерах арестанток лишних вещей и недостаточно часто и тщательно производила обыски… а также разрешала не обыскивать чинов надзора…»

2) «Она вопреки установленным правилам не отдала приказа о распределении постовой службы в тюрьме на следующую за 25 июня неделю, благодаря чему назначение постовых было сделано старшей надзирательницею Вельскою, которая поставила на ночное дежурство в коридоре каторжного отделения надзирательницу Тарасову, хотя последняя ею же Вельскою считалась неблагонадёжною».

3) «Что она, признав Тарасову, недостаточно подготовленную для несения служебных обязанностей при каторжанках и отдав старшей надзирательнице приказание не наряжать Тарасову на дежурство в каторжное отделение, не удостоверилась в том, действительно ли это распоряжение исполняется».

4) «Что она вообще не имела достаточного наблюдения за исправным несением службы чинами надзора и их поведением как в служебное, так и в неслужебное время, ввиду чего чины надзора не всегда исполняли ея распоряжения на дежурствах, позволяли себе спать и даже покидая свой пост, уходить для беседы к стоящим в других коридорах постовым.

А она, княжна Вадбольская, не была надлежаще осведомлена ни о стремлении некоторых надзирательниц, в том числе и Тарасовой, к сближению с политическими арестантками, ни о времяпрепровождении надзирательниц в их квартирах в административном корпусе тюрьмы, ни о посещающих их посторонних лицах».

5) «Что она недостаточно осмотрительна в выборе кандидаток в надзирательницы, допуская и оставляя на этих должностях слишком молодых и неопытных девушек, неспособных к строгому отношению к службе и отличающихся легкомысленным характером».

Здесь надо особо сказать, что сведения, имеющиеся в документах Главного тюремного управления при министерстве юстиции из Государственного архива РФ, из дела о награждении начальника московской тюрьмы Вадболь-ской (ГАРФ фонд № 122. Оп. 1, дело № 5730), и факты, изложенные в мемуарах и воспоминаниях самих сбежавших и непосредственных организаторов дерзкого побега, существенно отличались. То есть тюремное и полицейское начальство как могло пыталось представить происшествие как совокупность случайностей и обстоятельств, связанных с «тяжёлым переживаемым тюремным ведомством временем».

Из сбежавших пойманы были только трое – Иванова, Шишкарёва и Карташёва. Иванова и Шикарёва, которых сопровождал на конспиративную квартиру студент сельскохозяйственного института Яковлев, оказались недалеко от фабрики, на которой рабочими проводилась забастовка, и были задержаны полицией «как похожие на агитаторов». На жёстком допросе (в полиции пытали и мужчин, и женщин) они назвали непосредственным организатором побега И.И. Морчадзе и студента юридического факультета Московского университета, члена РСДРП с 1904 года В.И. Вегера (Поволжец, Ильин, Борис). Третья – Карташёва – была арестована агентами охранки в трамвае при переезде на новую квартиру, те опознали её по фото.

Уже на следующий день по адресу проживания жены Морчадзе художницы Елены Тихомировой по поручению Охранного отделения была устроена полицейская засада во главе с помощником пристава 3-го участка Мещанской части поручиком Якубовским. После его вежливых слов: «Пожалуйте, мы вас ждём!» последовал арест самого Исидора (он представился как Коридзе), а затем и самого Владимира Маяковского, появившегося на квартире. При задержании Владимир выдвинул версию «насчёт рисования»: пришёл, мол, к Тихомировой получить какую-либо работу по художественной части – «рисовать тарелочки». Держался независимо и даже не отказал себе в удовольствии «потроллить» пристава, снимавшего (проводившего) допрос: «Полиция приглашает Володю к столу. Начинается допрос. Вдруг он быстро встаёт, вытягивается во весь рост и издевательски шутливым тоном говорит приставу, который пишет протокол дознания: “Пишите, пишите, пожалуйста: я – Владимир Владимирович Маяковский, пришёл сюда по рисовальной части (при этом он кладёт на стол все рисовальные принадлежности, как-то: краски, кисти и т. д.), а я, пристав Мещанской части, решил, что виноват Маяковский отчасти, а поэтому надо разорвать его на части”. Этот каламбур, сказанный экспромтом Маяковским, вызывает у всех присутствующих взрыв хохота» (Морчадзе И.И. Владимир Владимирович Маяковский // Маяковский в воспоминаниях современников ⁄ Вступит. Ст. З.С. Паперного, сост. и примеч. Н.В. Реформаторской. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963).