Текст книги "Финита ля трагедия"

На собрании он выступил первым. Кратко изложив суть вопроса, ни словом не заикнувшись о маршруте, после чего в категорической форме предложил сегодня же начать сборы в путь.

Присутствующие онемели.

Встал Пржевальский. Он откашлялся и, не стесняясь в выражениях, принялся клевать папку Карло во все самые болезненные места и буквально в считанные минуты склевал его до скелета. Все облегченно вздохнули. Дункель молча улыбался, Арсентия сменил Сема Харонский и при активной поддержке Шпартюка, защищавшего, как всегда, интересы рабочего класса, выразил единое мнение, не допускающее и мысли о готовности к гастролям раньше конца июня.

От имени актерского большинства по очереди выступили Черносвинский и Зюня Ротвейлер. Игорь начал темпераментно и не совсем внятно.

Сначала он многословно напирал на ответственность актера перед зрителем, а потом как-то незаметно сбился на кружок самодеятельности, который он вел в районном Дворце пионеров, и на Люлины консультации в институте красоты. Стало ясно, что они с женой категорически против.

Дункель по-прежнему загадочно улыбался.

Зюня же, прежде чем начать, долго сморкался в большой платок с видом смертельно больного человека. Затем заявил, что, как другие – он не знает, в конце концов, он отвечает только за самого себя, но лично он, Зюня Ротвейлер, никуда из Москвы ни при каких обстоятельствах не тронется. Он человек больной, у него диабет, астма и остеохондроз; и что в случае гастролей он моментально ложится в клинику.

Дункель заулыбался еще невозмутимей и загадочней.

Иван Борисович осторожно молчал, выжидая. Директор улыбнулся и ему. Все гневные речи он выслушал с полным спокойствием, как будто к нему они не имели никакого отношения. Его спокойствие и загадочность, надо отметить, крайне нервировали выступавших. Они перехватывали его взгляды, которые он изредка бросал на сидящих в разных углах Ларису себе Наумовну и Девочку, стараясь угадать значение этих взглядов. Тем более и его команда вела себя не менее загадочно: Лариса изредка подхихикивала, как всхлипывала, а Девочка радостно потирал потные ладони.

Они были в курсе и предвкушали.

Но папка Карло не спешил выложить на стол свои козыри.

– Я что-то не вижу Натальи Игнатьевны… – вдруг, не переставая улыбаться, перебил он очередного оратора. – Как такой важный вопрос решать в отсутствие завлита?

– А, собственно говоря, какое отношение… – начал было Арсентий и осекся, вспомнив тяжелый характер Натальи Игнатьевны. Пожалуй, тут папка Карло был прав: решение, принятое без ее ведома, она бы никогда Пржевальскому не простила.

Дункель неторопливо оглядел всех и, не дождавшись ни от кого возражений, предложил: «По-моему, следует немедленно разыскать и пригласить товарища Врубель сюда! Кто за?» – и он первым поднял руку.

Вслед за ним, что выглядело крайне глупо, по инерции подняли руки и остальные.

– Единогласно! – удовлетворенно подвел итоги голосования папка Карло и нажал кнопку на селекторе. – Антонина Прокофьевна, зайдите ко мне! – потребовал он в микрофон.

Дверь в тот же миг отворилась, и дородная секретарша директора вплыла в кабинет. В глазах у нее застыло оголтелое любопытство.

– Разыщите нам немедленно Наталью Игнатьевну! – отдал распоряжение Дункель.

Антонина Прокофьевна понимающе кивнула и семенящей деловой походкой вышла из кабинета в приемную. Там она быстренько перепоручила поиски завлита Леночке Медниковой, а сама вновь прильнула ухом к директорской двери. Но ровным счетом больше ничего она не услышала, так как после ее ухода в кабинете застыла тишина, густая, как кисель.

А Леночка тем временем была занята поисками. И, надо признаться, долго не могла найти Наталью Игнатьевну. Произошло это потому, что искала она где угодно, только не в закутке с надписью «Литературная часть» на двери. Наталья Игнатьевна, что было хорошо известно каждому работнику театра, терпеть не могла сидеть на одном месте и предпочитала беспрерывно циркулировать из помещения в помещение.

Но сегодня ее броуновское движение пресек Кузьма Егорович Прошкин, полковник в отставке и, на беду Натальи Игнатьевны, автор. Он-то и загнал ее в литературный угол. Кузьма Егорович, бывший танкист, настырный, как клоп, вел себя с завлитами, как некогда в танковых атаках. То есть пер напролом, стреляя из всех орудий, давил все на своем пути, причем пленных не брал. И что было самое ужасное: пьесы он писал исключительно из жизни американских миллиардеров.

Когда Леночка в конце концов догадалась сунуться в закуток Натальи Игнатьевны, он как раз, перекрыв хозяйке литчасти все пути к отступлению, прочитывал сцену из новой пьесы. В ней описывался визит одного подлеца-миллиардера к другому, не менее миллиардеру и подлецу. Читал Прошкин из толстой конторской книги.

– Рокфеллер: – бодрым командирским голосом вещал Кузьма Егорович. – (Гнусно улыбаясь, приглашает). Заходите, заходите, мистер Ротшильд. Хотите свежее кофе? – отставной полковник перевернул страницу и продолжил. – Ротшильд: (Улыбаясь еще гнуснее). Спасибо, мистер Рокфеллер, я уже сегодня с утра напился чаю… – он многозначительно поднял брови. – Рокфеллер: (Обиженно). Зря, зря, мистер Ротшильд, у меня кофе настоящее!

Пребывающая в полуобморочном состоянии Наталья Игнатьевна обрадовалась появлению Леночки, как первый иудей при виде Земли Обетованной.

– Я на минуточку, – пролепетала она и ринулась напролом к выходу, подхватив по дороге Леночку чуть ли не на руки.

– А стихи? Я же вам, Наталья Игнатьевна, своих стихов не декламировал… – несся им вслед танковый раскат Прошкина. – Вот к примеру: «Рано капиталистическая пташечка запела, как бы ее социалистическая кошечка не съела…»

– Скорее, скорее! – молила Леночку Наталья Игнатьевна. – Бежим отсюда! – Пробежав три коридора и две лестницы, она чуть притормозила и принялась благодарить свою спасительницу. – Ну, мать, – тяжело дыша, говорила она, – удружила! Если бы не ты, я бы через минуту удушила его собственными руками!

Леночка глянула на мощные запястья Натальи Игнатьевны и подумала, что действительно спасла настырного полковника.

– На суде бы меня оправдали! – продолжала Наталья Игнатьевна. – Стоило бы им прочесть страничку из его пьесы. Хотя, – она вдруг загрустила, – там, в суде заседают такие же отставники. Ходил ко мне один судья, пьесы носил из судебной практики…

– Наталья Игнатьевна, – перебила ее горькие воспоминания Леночка, – вас ждут на собрании у директора. Просили немедленно прийти… Антон Карлович…

Наталья Игнатьевна со времени спиритического сеанса с папкой Карло не разговаривала и в другой бы раз не подумала спешить на его зов, но сейчас была готова простить ему все что угодно, лишь бы избавиться от Прошкина.

– А хоть к черту на рога! – обрадовалась она. – Только бы подальше от этого танкового монстра! – и завлит тяжело затрусила к директорскому кабинету.

Как снаряд пересекла она вестибюль и пустой зрительный зал, влетела в приемную, спугнув все еще безрезультатно подслушивающую Антонину Прокофьевну, ворвалась в кабинет и там взорвалась. Взятая в плен удалым полковником, она чуть ли не на два часа выпала из общественной жизни театра. И даже приход троицы, круто изменивший судьбу всех присутствующих, не попал в поле ее зрения. Теперь она кинулась наверстывать упущенное.

– Ради всего святого, – скороговоркой выпалила она, – что у нас тут происходит?!

Обрадовавшись свежему человеку, участники дискуссии принялись вводить ее в курс событий. Каждый со своей колокольни. И только папка Карло и его команда хранили в безалаберном базарном хоре все то же загадочное молчание. Когда же все мало-помалу выдохлись и один за другим замолчали, а Наталья Игнатьевна высказалась категорически против каких-либо гастролей, директор наконец предъявил всем невзрачный листок с маршрутом.

Что было по ознакомлении с ним, я описывать не берусь. И не потому, что мое перо не в состоянии изобразить произошедшую сцену, а просто из боязни прослыть графоманом, так как ее уже один раз описал Николай Васильевич в своей бессмертной комедии.

Глава 8. Отдать концы

С утра в доме был праздник. Вернулись из отпуска воспитанники военного училища, подданные одной из дружественных нам ближневосточных стран, и наряду с разнообразнейшим ширпотребом привезли сухой шампунь.

– Мыться не надо! – взахлеб объяснила Светка пришедшим с утра пораньше подругам: Ленке по прозвищу «Пистимея» и Марине, которая, впрочем, охотно отзывалась и на кличку «Чувырла». – Мишаня уже на себе пробовал!

– Ну и как? – поинтересовалась Чувырла.

– Класс!

– По этому поводу нужно выпить! – обрадовалась Пистимея и поспешно достала из сумки бутылку водки. На ее взгляд, не было такого события в жизни, которое не могло бы послужить поводом для выпивки. В чем она, сама того не подозревая, была полной единомышленницей, хорошо уже известного вам, Фелочки Ченча не глядя.

Да разве только его одного, спрашивается?

– Ой! – томно отозвалась на ее предложение Светка. – У меня еще после вчерашнего головка бо-бо. Сегодня, представляете себе, в зеркале себя не узнала.

– А я, можно подумать, узнала! – Пистимея никак не могла справиться с пробкой в своей бутылке. – Руки трясутся!

Пистимея попыталась подцепить злополучную пробка зубом и порезала губу.

– Зараза! – громко выругалась она.

– Давай я попробую! – нетерпеливо предложила Светка. – Вот делать стали, гады, – сплевывая кровь в пепельницу, ворчала Пистимея, – без мужика бутылку водки не откроешь. Тут головонька бо-бо ой-е-ей, а она, падла, ни в какую…

– Ну, давай я! – Светка потянулась к бутылке.

– Все, открылась! – Пистимея облегченно вздохнула и стала отыскивать на столе, заваленном мусором после вчерашней гулянки, стопочки. Но их почему-то на столе не оказалось, и она стала разливать водку в большие пузатые бокалы.

Чувырла между тем пооткрывала настежь шкафы и дорвалась до ширпотреба. Вывалив его прямо на затоптанный ковер, она начала примерять все подряд.

– Мне вечером еще обещали поднести! – сообщила Светка, очищая угол стола от грязной посуды.

– А что? – заволновалась Чувырла, с трудом протискиваясь в ярко-фиолетовое платье.

– А что тебе нужно?

– Все! – категорично заявила Чувырла.

– И мне тоже все! – поддержала подругу Пистимея. – Не в Париже! Хватай, пока есть!

– Ну, как? – втиснувшись наконец в платье, спросила Чувырла.

– Класс! – Светка выставила вперед большой палец. – Это твой цвет!

– Думаешь? – с сомнением начала Чувырла, выворачиваясь перед зеркалом, сколько возможно, чтобы увидеть себя со спины. – Не морщит? – соображала она, разглядывая свои жирные бока в ярком фиолете.

– Я тебе говорю, твой цвет! – настаивала Светка. – Правда, – раздумчиво начала она, – я его уже по телефону пообещала Алене…

– Алене?! – сразу заволновалась Чувырла. – Я его беру! Сколько, Светик?!

– Как тебе – триста пятьдесят! Мне его, честное слово, так принесли, я на нем и пятерки навару не имею! – и Светка «честными» глазами уставилась на Чувырлу.

– Беру! – решительно махнула рукой та. – Только деньги, Светик, солнышко, на следующей неделе! Мой Джафар вот-вот подъедет… – Чувырла умоляюще посмотрела на Светку.

Она жила с самым зачуханным слушателем все того же военного училища, на которого никто из остальных девушек более не польстился. Все знали, что Чувырла его колотит и отбирает стипендию до последнего цента. (Стипендия иностранным слушателям выплачивалась в твердой американской валюте).

– Ладно! – после некоторого раздумья согласилась Светка и как бы между прочим поинтересовалась. – Ты почем доллары сдавать хочешь? Учти, по три рубля у меня есть покупатель. Возьмет сразу все…

– Договорились! – нехотя согласилась Чувырла, отлично понимая, что на этой операции теряет минимум рублей пятьсот. Но портить со Светкой отношений все же не решилась. На то были, поверьте, серьезные мотивы: во-первых, если не у Светки, то где доставать тряпки? А во-вторых, Мишаня. Тут уже был мотив посерьезней: в том учреждении, с которым он внештатно сотрудничал, с любой из девушек могли разобраться в два счета.

Да что и говорить, Светка с Мишаней составляли настолько прочный симбиоз, где он играл роль кнута, а она – пряника, что портить отношения с ними ни по каким статьям не следовало. Чувырла уже в который раз про себя лишь горько вздохнула и выдавила из себя благодарную улыбку. В ответ Светка лишь благосклонно кивнула.

А тут как раз, жизнерадостно похохатывая, вышел из ванной сам хозяин.

– Посыпаешь им голову… – с порога объявил Мишаня, нюхая красивую банку, которую вынес с собою из ванной. – А-а, запах балдежный! Понюхайте!

Чувырла и Пистимея принялись добросовестно нюхать с видом дегустаторов от мадам Шанель.

– Умеют же люди делать, – захлебнулась в восторге Пистимея, – а у нас… Пробку сделать не могут! Одно расстройство!

– Подержишь пять минут, – подлил масла в огонь Мишаня, – и, пожалуйста, грязь с головы можно прямо руками струсить и безо всякой воды!

– Класс! – вставила Светка.

– И с тела то же самое! – радовался Мишаня. – И ни капли воды! – последнее обстоятельство приводило его в особенный восторг. Создавалось впечатление, что всю предыдущую жизнь он прожил в самом центре пустыни Сахары и воду ценил на вес золота. – Понюхайте, понюхайте, как от меня теперь пахнет! – потребовал он.

Все принялись обнюхивать Мишаню. Иностранный запах из банки, надо отдать ему должное, перебивал все. Правда, к нему уже успели примешаться и некоторые отечественные, по духу и крепости не уступающие лучшим мировыми образцам.

Одним словом, букет.

Пистимея почувствовала, что если сию секунду не выпьет, добром это обнюхивание не кончится.

– Водка греется! – взмолилась она.

Ее мольбе вняли, и наконец все выпили. Первую бутылку закончили быстро, с двух заходов.

– Даже не распробовал! – неодобрительно сказал Мишаня. Пистимея тут же предложила сбегать на угол за следующей бутылкой. Но Светка, опохмелившись, подобрела и вытащила из-под кровати заныканную со вчера бутылку шампанского. Но и ее хватило ненадолго.

Компания уже было совсем снарядила гонца в лице Пистимеи на угол, когда зазвонил звонок у двери. Мишаня открыл. На пороге стояла Алена. В большой сумке, свободно болтавшейся у нее на плече, сладостно позвякивало и булькало. Все с вожделением уставились на ее вместительное чрево.

И заветная сумочка не обманула надежд жаждущих.

Ловким движением Алена добыла из нее две бутылки шампанского, но на сей раз не ординарного, а крымского мускатного; а вслед за ними бутылку экспортной «Столичной», ту, что с завинчивающейся пробкой, а также бутылку виски «Белая лошадь», что вообще было по-гусарски.

Девушки в восторге завизжали. Мишаня, не промедлив ни мгновения, как голову петуху, скрутил у «Столичной» винтовую пробку.

– Да, с такой пробкой не обрежешься! – заметил Пистимея. – И наши могут, когда для заграницы!

Алена кивнула, мол, а как же. Девушки пожелал принять мускатного, и Пистимея, быстренько запусти пробку в потолок, разлила по бокалам, не пролив ни одной капли. Сама Алена от шампанского отказалась, а потребовала себе штрафную и действительно залпом выпила полный бокал водки. Не поморщившись. Все поглядели на нее с завистью. Так пить не мог даже Мишаня.

Если бы девушкам пришла в голову блажь – ходить, например, строем, то Алена, вне сомнения, оказалась бы у них правофланговой. И дело тут не в росте, были среди девушек и подлиннее ее. На Алену равнялись. Она был, гордостью «зондеркоманды», как чаще всего в Одессе называли девушек подобного сорта. Некоторые еще острили, что они ведут нетяжелый образ жизни. Что было явным поклепом. Их жизнь можно было назвать какой угодно, только не легкой.

Но Алена шла по ней, хохоча во все горло.

Она и сейчас тоже хохотала, рассказывая, как вчера одна из девушек, по прозвищу Соси Лорэн, заставила своего нового ухажера, не то грека, не то француза, говорить исключительно по-русски. Она его обучила кое-чему на скорую руку, причем вся прелесть обучения заключалась в том, что вместо обиходных слов и выражений стерва Соси Лорэн выучила его ординарному мату. Алена, захлебываясь смехом, пыталась передать с нюансами, какую похабщину он нес, говоря, как ему казалось, о самых обыденных вещах.

Все хохотали вместе с Аленой, а Чувырла про себя решила, что обязательно точно такую штуку сотворит со своим зачуханным обожателем, пусть только вернется из отпуска.

В разгар веселья вновь зазвенел звонок. Открывать пошла Светка, и в комнату вернулась с клиенткой. Присутствующие знали ее не настолько хорошо, чтобы продолжать веселье в ее присутствии, а посему слегка поутихли. О клиентке было доподлинно известно, что она замужем за старшим помощником капитана большого сухогруза. То есть, как называли в Одессе всех подряд жен моряков, – «морячка».

Остальное о ней – слухи.

Говорили, к примеру, что муж ее, будучи в отпуске, уже за пятнадцать дней до ухода в плаванье прекращал с нею всякие интимные отношения. Объяснял он свои, мягко говоря, странные действия следующим образом: дескать, мол, пускай она привыкает к разлуке у него на глазах. Кстати, подобный способ обращения с женами он настоятельно рекомендовал всей порученной его идеологическим заботам команде.

Впрочем, последовал ли кто-то его советам, известно не было. А о его жене знали точно.

Скрипя зубами, она как-то перебивалась эти пятнадцать суток со строгой изоляцией, но как только сухогруз, ведомый буксирами, выходил на внешний рейд, наверстывала упущенное с таким коэффициентом полезного действия, что муж-старпом у себя на судне должен был бы рогами сшибать все подряд. Но, как шепталась у него за спиной вся команда, через его голову даже рога не росли, что как нельзя кстати было для занимаемой им должности.

Надо сказать, поведение его жены ничуть не сказалось на его служебной карьере. И в этом не было ничего удивительного, так как если бы принимался во внимание образ действия прекрасных половин плавсостава, то, пожалуй, чего доброго, пришлось бы упразднить Черноморское морское пароходство. Так что, во избежание крайностей, на интимно-семейную сторону жизни советских моряков начальство благоразумно закрывало глаза.

У старпома в личном деле покоилась характеристика, где черным по белому было написано: «В быту морально устойчив, пользуется заслуженным уважением всего коллектива». Из чего посвященным сразу становилось ясным, что спит он с буфетчицей сухогруза не реже чем два раза в неделю.

И пока старпом в течение восьми-десяти месяцев пользовался заслуженным уважением всего коллектива, жена его тот же срок пользовалась полной свободой. Для чего условия у нее были просто идеальные. Огромная их квартира располагалась в глубине тенистого двора, на третьем этаже старинного, но чрезвычайно прочного дома, стоящего на площади в самом центре города. От площади влево шел небольшой мост, который приводил к красивому двухэтажному особняку, где размещался «Дом ученых».

В нем-то жена старпома раздобыла себе службу. За тридцать шесть рублей в месяц она там обучала каких-то недоумков игре на рояле. Но дело было, естественно, не в деньгах. Она порой в день больше тратила на такси. Дело было в знаменитостях, которые, как бы ни было кратко их пребывание в городе, никак не могли миновать гостеприимных стен «Дома ученых».

Каким образом так получалось?

Ответ прост: плата за выступление там была значительно выше, чем в любом другом месте в городе. Директор какими-то, лишь ему одному известными путями исхитрялся платить каждой знаменитости через общество «Знание» за одно лишь выступление, как за цикл лекций, да еще и по академической ставке…

Зритель же допускался на эти творческие встречи самый что ни на есть избранный. То есть в ученых кругах, можно сказать, первонеобходимый: заведующие различными базами, директора магазинов, мясники, парикмахерши и тому подобная интеллектуальная публика. Правда, более благодарной и пожелать невозможно. Недаром же их в народе ласково прозвали «нужники».

А при таком контингенте зрителя и любой банкет для заезжей знаменитости соорудить на скорую руку – раз плюнуть. По окончании же банкета, что за труд – перейти мост и подняться на третий этаж? Нет вопросов. Ежели знаменитость даже переберет малость на банкете в свою честь, с кем не бывает, все мы люди, а тут и вовсе ведь на халяву, его под руки доведут и по лестнице уважительно поднимут. А там уже тоже накрыто, но пороскошнее: и коньяк французский, и пиво чешское, и балык первой свежести – одним словом, совсем уж для избранных.

И гулянка до утра, как водится, с последующим выездом на дачу, где после морских купаний – летом и сауны – зимой красное вино под шашлычок и белое под свежевыловленную рыбку.

Кто же от такого, граждане, откажется?

Только нравственный урод. Вот старпомова жена на нашей общей халявной слабости, слабости, впрочем, извинительной, играла. И надо заметить, гораздо много лучше, чем на рояле. А так как знаменитости, особенно в пляжно-курортный сезон, в Одессу слетались, как мухи на повидло, банкетики на третьем этаже случались чуть ли не ежедневно. А на них выглядеть следовало соответственно. Там ведь, кроме приезжих, и свой постоянный контингент стекался регулярно, так что два раза один и тот же наряд не наденешь.

Следовательно, посещала она Светку регулярно.

Но, несмотря на длительность и явную выгоду их знакомства, Светка ее терпеть не могла, так как торговалась та прескандально и за каждый рубль готова была, казалось, удавиться. Однако же Светка ее терпела, поскольку вслед за нею потянулись ее подруги и вытянулись, нужно признаться, в довольно-таки длинную очередь, Жена старпома в своем кругу занимала приблизительно то же место, что и Алена среди девушек.

Они друг о друге, что естественно, слышали чрезвычайно много, но так получалось, что до сих пор случай не свел их лицом к лицу. Сейчас же они мгновенно вычислили одна другую. Обе замерли, как охотничьи суки, делающие стойку на дичь. Был произведен тщательнейший взаимный осмотр, и только присутствие посторонних помешало им обнюхаться. Впрочем, пахло от них одинаково сильно: французскими «Мажи Ноар».

Осмотром обе остались довольны, каждая, не колеблясь, отдала предпочтение себе. И так как захмелевший Мишаня, даже при сильном желании, не смог бы исполнить роль Париса, этот безмолвный конкурс красоты остался без победительницы.

Покончив с осмотром Алены, жена старпома приступила к делу, за которым, собственно, и пришла.

– Светик, – интимным шепотом проворковала она, – у меня для тебя есть клиентка – закачаешься…

– Кто? – встрепенулась Светка.

– Ты не поверишь! – жена старпома сделала загадочное лицо.

Компания насторожилась, и все обратились в слух. Жена старпома умело выдержала паузу.

– Люлечка Черносвинская! – торжествующе выпалила она наконец.

Ожидаемого эффекта не произошло. Светка поджала губы и в недоумении захлопала глазами.

– Это еще кто такая? – холодно поинтересовалась она.

Остальные присутствующие в полной мере разделили ее недоумение.

– Ну, знаете ли!.. – возмутилась жена старпома. – Этого не знать, я прямо не знаю… – она презрительно пожала плечами. – Люлечка Черносвинская – ведущая актриса «Театра на Стремянке»!

Мишаня, как, впрочем, и остальные, театральные спектакли видел только по телевизору и ни одного до конца не досмотрел, так как засыпал в лучшем случае на середине. Поэтому не только о Люлечке Черносвинской, но и о «Театре на Стремянке» имел весьма смутное представление. Жена старпома, столкнувшись со столь вопиющим невежеством, поначалу даже слегка опешила. Но она недаром прожила в Одессе всю свою жизнь, уж что-что, а как обращаться со Светкой и ей подобными, знала преотлично.

– Вчера у нее с мужем был концерт в Политехническом институте, – абсолютно безразличным голосом начала она, – билеты, между прочим, спекулянты толкали по полтиннику, и достать ни одного было невозможно…

Расчет оказался верным. Услыхав о билетах по пятидесяти рублей за штуку, компания сразу заинтересовалась. Их уважение к возможной клиентке стало расти, как на дрожжах.

– Какие могут быть разговоры, – первой отреагировала Светка, – конечно же приводи. Ты же знаешь, тебе я всегда готова помочь. У меня товара как раз навалом, а к вечеру еще поднесут…

– Условия, как всегда? – глядя на Светку в упор, спросила жена старпома.

За каждую новую клиентку жадная стерва-старпомша требовала комиссионные. Светке ее нахальство (ведь брала она комиссионные в основном вещами и старалась уцепить, что подороже) стояло колом в горле, однако приходилось терпеть и улыбаться. Вот и теперь Светка произвела над собой геркулесово усилие и сладко улыбнулась:

– Мы же свои люди, Наташенька… Какие могут быть разговоры…

Чувырла наблюдала разворачивающуюся у нее перед глазами сцену с величайшим наслаждением. Она была отомщена, и будущая потеря пятисот рублей уже не так ее огорчала.

– Тогда мы придем в четыре! – удовлетворенно кивнула жена старпома и пошла к выходу.

– Наташа, погоди… – окликнул ее Мишаня. – А они больше нигде не будут выступать? Ну, вот эта клиентка с мужем…

Жена старпома как бы нехотя приостановилась и сказала: «Вообще-то они сегодня дают концерт у нас в «Доме ученых», но вы же знаете, как у нас строго…»

– Ну, как мне… – робко заикнулась Светка. – Ты же, Наташенька, все можешь…

– Ну, разве что как тебе… – продолжала набивать себе цену стерва Наташа. – Это же мне надо к директору идти просить… Ладно! Тебе сколько, два?

Светка взглядом окинула компанию и сразу же вычеркнула из числа претендентов Чувырлу и Пистимею. На Алене ее взгляд споткнулся, и она попросила три билета.

– Хорошо… – Наташа тяжело вздохнула, и по ее вздоху Светка поняла, что билеты ей обойдутся очень недешево. – Я постараюсь… – и на лице у жены старпома появилось такое кислое выражение, как будто ей только что насильно вырвали здоровый зуб.

Не меняя его, она высокомерно кивнула всем и отбыла.

– Зараза! – не успела она скрыться за дверью, выругалась Светка. – Прошмандовка базарная.

И все с нею немедленно согласились.

– Зла не хватает! – сказала Пистимея, сильно расстроенная тем, что ей билет на концерт явно не светит. И хотя в концерте за всю свою жизнь она была всего один раз, в розовом детстве, когда в ее родную Кинешму неведомо какими судьбами занесло ансамбль поющих лилипутов, но цена билетов на вчерашний концерт произвела на нее неизгладимое впечатление. Остальные испытывали, хотя и по разным причинам, аналогичные чувства.

Короче, расстроились все.

Но, к счастью, народное средство от тоски не совсем еще иссякло. Некоторый запас имелся в наличии. Мишаня поспешил налить, и все выпили залпом до дна. Сразу резко полегчало. И веселье постепенно вернулось в наезженную колею.

А жена старпома, выйдя от Светки, поспешила к себе в «Дом ученых», где ее должен был ждать Фелочка Ченч не глядя. Но пока она мчится туда на такси, у меня есть время, чтобы рассказать, что же произошло с момента достопамятного совещания в кабинете Дункеля. И начну, пожалуй, с той минуты, когда Антон Карлович остался наедине с Девочкой и Ларисой себе Наумовной.

– Так-с! – значительно произнес папка Карло.

Команда преданно ждала указаний. Собственно говоря долго разговаривать им было не о чем. За годы совместной работы они научились понимать друг друга с полушепота. Что и подтвердил Девочка, сказав после паузы:

– Значит, я выезжаю первым!..

– Поедем вместе! – отрезала безапелляционно Лариса себе Наумовна.

– А тут кто будет все отправлять? – попытало возразить ей Девочка.

– Питирим сам управится! – тут же решила проблему Лариса. – Там важнее! Упустим – не наверстаем!

– Правильно! – поддержал ее папка Карло. – Лора я на тебя надеюсь; там у нас всего пять дней… Можем наесться, можем и нахлебаться…

– Знаю, не девочка… – хихикнув, ответила Лариса.

Девочка молча проглотил камешек в свой огород и только чуть слышно вздохнул.

– Кого? – коротко спросила Лариса.

– Ивана Борисовича, конечно, и Лизочку – это с руками оторвут… – размышлял вслух директор. – По три в день…

– Зюню я беру на себя! – поспешил вставить Девочка. – У меня в Одессе два железных борзовика, они его по санаториям распихают под завязку! Он со своей «клубничкой» пройдет на «ура»!

– В челнок! – предложила Лариса. – Пристегнем к нему Медникова с Тарзановым и будем крестить. По пять, а то и по шесть в день отработаем…

– Умница! – послал ей воздушный поцелуй папка Карло. – Молодняк с «капустником» запустим по институтам. Свой навар они нам там сделают…

– Пятнадцать – ручаюсь! – пообещал Девочка, что-то записывая в маленькую затрепанную книжечку.

– Кнуппер-Горькая? – с сомнением спросила Лариса. – Она едет?

– Как же без нее… – усмехнулся папка Карло. – Старый конь борозды не испортит…

– Но глубоко и не вспашет! – закончила его мысль Лариса себе Наумовна.

– Плохо ты ее знаешь! – возразил Девочка и, оборотясь к Дункелю. – Десять творческих?

– Не взбрыкнет?! – вновь засомневалась Лариса. – Потом билеты назад принимать – кровью нахаркаешься.

– Заратустра не подведет! Я с нею работал – железная старуха. Могу взять, полностью на себя! – отчеканил Девочка.

– Ну, раз ты такой шустрый… – начала было Лариса.

– Пусть делает! – остановил ее Дункель.

– Значит, десять! – Девочка сделал еще одну пометку в книжице.

– Все! – Лариса направилась к двери. – Я сажусь на телефоны. Выезжаем в субботу…

Девочка захлопнул книжечку и собрался идти вслед за нею.

– Минуточку! – задержал их папка Карло. – Что будем делать с Черносвинским?

– Как всегда – в «капустник»! – не задумываясь, ответила Лариса себе Наумовна.

Но Девочка был ухом почутче жены и уловил в тоне Дункеля нечто такое, что заставило его насторожиться.

– Считаешь, что может выгореть дело? – осторожно поинтересовался он.

– Запустим, ребятки, пробный шар… – папка Карло подмигнул и хитро улыбнулся.

– Будет скандал! – поставила диагноз Лариса себе Наумовна. – Я себе не враг!

– Будет! – согласился папка Карло и улыбнулся еще хитрее. – Скандал обязательно будет…

– А где ты видала большие деньги без скандала? – задал риторически-философский вопрос Девочка. Он хорошо знал, что с бухты-барахты Дункель на скандал не пойдет. – Так я созваниваюсь с Одессой. У заведующего клубом политехнического института тысяча мест… Годится? Человек он прикормленный…

– Годится! – одобрил папка Карло.

– Будут неприятности! – гнула свое Лариса себе Наумовна. – И громадные! – она пальцем многозначительно потыкала в потолок.

Папка Карло рукой сделал жест, мол, не боись, все будет нормально. И закатив глаза туда же, куда тыкала пальцем Лариса, тихо сказал: «Я с ними договорился. Дали добро на пять концертов…» – его жест означал, что своих друзей из здания на площади с памятником «железному» основателю он получил карт-бланш.