Текст книги "Политология"

Третья стадия применения научного метода заключается в проверке фактов, которые выводятся из гипотезы. Эта стадия называется верификацией: она призвана окончательно установить правильность гипотезы. То, что получено в результате верификации, не гипотеза, а логическое следствие из нее.

Иногда третий шаг осуществляется в виде своеобразной «фальсификации», когда мы пытаемся отвергнуть гипотезу, прибегая к рассуждению от противного. Такой шаг нередко необходим, поскольку мы, как правило, никогда не можем проверить правильность гипотезы полностью в силу ее временной и пространственной ограниченности. Мы не можем также проверить все возможные следствия, возникающие из отношений внутри определенной группы фактов, поскольку все наши измерения и наблюдения носят лишь приблизительный характер.

Вот один из примеров научного политического анализа. Мы установили: один из наших знакомых, который полагает, что его мнение не может ничего изменить, редко участвует в выборах. Другой, наоборот, убежден в своей влиятельности, поэтому постоянно приходит голосовать. На основе этих фактов мы выдвигаем следующую гипотезу: индивиды, считающие свое политическое положение прочным, более склонны участвовать в выборах, нежели те, кто не верит в возможность воздействовать на политику посредством своего голоса. Отсюда вытекает логическое следствие: занимающие активную позицию будут принимать участие в выборах, и наоборот.

С помощью интервьюирования определенного количества избирателей после выборов можно измерить степень их эффективности, обнаруживая, какие именно индивиды участвовали в голосовании. И уже потом на основании проведенных наблюдений принимать или отвергать нашу гипотезу.

Из проведенного исследования можно сделать вывод о том, что, несмотря на определенную тенденцию, когда ощущающие себя политически состоятельными индивиды более активно принимают участие в голосовании, не существует абсолютной зависимости между уровнем политической активности и результатами выборов. Вследствие этого мы должны видоизменить нашу гипотезу путем учета возникающих расхождений. Для этого добавим такие привходящие факторы (переменные), как степень заинтересованности индивида в исходе выборов, его уверенность в том, что конкретный их результат принесет ему пользу, сила его приверженности к какой-либо партии, внимание к предвыборной кампании и самому ходу выборов, реакция на кандидатов и т. д. Видоизмененная гипотеза вновь должна подвергнуться проверке.

Итак, концепции играют ключевую роль в построении политических гипотез. Различные варианты таких концепций выражены в понятиях «авторитет», «власть», «класс», «влияние», «общество», «конфликт», «легитимность», «политическая система» и «политическая эффективность». Чтобы быть полезными в политическом исследовании, концепции должны отвечать двум главным требованиям. Первое из них заключается в том, что концепции должны соотноситься с эмпирической реальностью и поддаваться опытной проверке.

Другое предъявляемое к концепциям требование – их пригодность для создания теории. Одним из необходимых условий развития науки является наличие определенного количества концепций, формулировки которых принимаются большинством ученых. Однако в политической науке (как и в общественных науках в целом) соблюдать данное условие удается далеко не всегда.

Новые концепции возникают, как правило, непосредственно для целей исследования. Нередко они появляются в результате использования традиционных терминов в новом значении. С учетом этого обстоятельства концепции часто заимствуются из мира повседневной политики. Их значение постепенно уясняется в ходе постоянного общения и затем становится достоянием научного сообщества.

Вместе с тем при повседневном употреблении известных политических терминов могут возникнуть некоторые трудности. Например, термин «группа давления» в либеральных демократиях приобрел негативное значение. Понятие «давление» многими рассматривается как неподходящий для демократического общества термин, поскольку предполагается, что законодатели и политики принимают решения не подвергаясь при этом принуждению. В качестве своеобразного компенсирующего эквивалента нередко используют термин «группа интересов», или «заинтересованная группа», хотя и он воспринимается с некоторым подозрением: ведь «интерес» для многих означает «корыстный интерес».

Другим примером возникающих терминологических трудностей является попытка заимствования концепций из родственных наук, в частности из психологии. Так, понятия «невроз», «невротический» встречают сопротивление со стороны политических аналитиков и потенциальных избирателей вследствие пренебрежительного оттенка, который они приобретают по отношению к некоторым политикам, придавая их деятельности несколько «сомнительный» характер в глазах политических партнеров и потенциальных избирателей.

Иногда концепции, вполне пригодные для других дисциплин или возникшие в одной какой-либо стране, целиком принимаются мировой политической наукой. Многие западноевропейские термины, например «элита» и «масса», «правые» и «левые», разработанные соответственно медиевистами и историками французской революции, рассматриваются большинством политологов как универсальные. Из последней пары терминов в процессе идеологизации политики образовались термины «либеральный» и «консервативный».

Объем и особенности научных политических теорий также имеют различные источники происхождения. Под влиянием грандиозных построений классиков философско-политической мысли возникла и окрепла уверенность в том, что чем более общей и всеохватывающей является теория, чем большее количество предметов она включает, чем больше выводов и предсказаний можно из нее сделать, тем она лучше.

Тем не менее многие ориентирующиеся на изучение эмпирических фактов ученые руководствуются иными критериями. Главным из них является не объем, а наибольшая пригодность определенной системы аргументов для анализа выбранной группы явлений (фактов). Вследствие такой научной установки стали спонтанно создаваться «микротеории», теории «среднего уровня», которые сосуществуют с «макротеориями», оказывая на них существенное воздействие, поскольку они нередко используются для проверки последних.

Кроме того, характер и объем теоретических построений иногда определяется факторами случайного свойства, например степенью доступности эмпирического материала. Многие западные политологи, проявляющие интерес к проблемам развивающихся стран, склонны создавать теории общего характера, в рамках которых специфические особенности отдельных стран и политических институтов оказываются стертыми. Это можно сказать и об общей теории «тоталитаризма»: она постоянно применялась в западной политической науке в послевоенный период для анализа СССР, государств Центральной и Восточной Европы, Китая и других азиатских стран, ориентировавшихся на советскую или китайскую модель развития. В силу самой логики общих построений характер частных выводов, как правило, во многом зависел от ценностных (мировоззренческих) установок ученых.

Значение ценностей в изучении политики.

Обсуждение этой проблемы ценностей – одна из важнейших составных частей характеристики эвристических возможностей научных теорий. Политологов нередко упрекают в излишнем ригоризме, связанном с установкой на рассмотрение всех явлений в мире политики как равнозначных. Такой упрек предполагает, в частности, представление о «равноценности», например, фашистской и либерально-демократической политических систем. Однако данное суждение необоснованно. Принято считать, что ни одна из ценностей не может быть признана высшей с помощью научного метода. Подобное мнение в наши дни оспаривается сторонниками постмодернистского направления, вообще отрицающими концептуальную значимость ценностно-нейтрального подхода к миру политики.

В целом следует признать правильным утверждение о том, что политической науки, свободной от каких-либо ценностей, не существует. Можно использовать научный метод для анализа отношений между средствами и целями, когда цель определяется на основе критериев, выходящих за пределы науки. Можно руководствоваться научными критериями для оценки альтернативных средств, пригодных для достижения данной цели. Но «ценностно нагруженная» наука не означает «ценностно-предубежденную», ангажированную дисциплину. Если предубеждение приводит к ложному восприятию реальности и к неверным обобщениям, то наличие ценностных суждений означает только утверждение о желательности и позитивном характере тех или иных явлений.

Необходимо проводить принципиальное различие между ценностью и фактом. Ученые, обосновывая эти различия, обычно утверждают, что суждение, основанное на фактах, является научным, в то время как ценностно-ориентированное суждение таковым быть не может. Поэтому наука должна быть свободна от каких-либо ценностей. Философы могут вдохновляться ценностями, но ученые обязаны от них дистанцироваться до тех пор, пока они не обратятся к проблеме ценностей как разновидностей фактов.

Тем не менее рассмотрение ценностей в качестве фактов отнюдь не означает, что не существует никаких различий между утверждениями о фактах и суждениями, в основе которых лежат предпочтения. Утверждения, направленные на описание того, что действительно происходит, не всегда бывают правильными, но они поддаются эмпирической проверке. Наоборот, нормативные суждения проверить невозможно. Самое большее из того, что можно в данном случае сделать, – это установить, принадлежит ли такое суждение одному-единственному индивиду или же его точка зрения разделяется большим или меньшим числом представителей определенных социальных и политических групп.

В рамках научного подхода надо уметь проводить различие между описательными утверждениями и утверждениями, основанными на предпочтениях. Поскольку в реальном процессе политического общения люди часто рассматривают желательное для них как действительно существующее и поступают в соответствии с нормативным принципом «так должно быть».

В этом смысле нормативные суждения в политическом дискурсе легко узнаваемы благодаря словам «должно», «необходимо», «следует» и т. п. Однако не всегда этим словам можно приписывать нормативный характер. Они являются эмпирическими по своему содержанию, когда люди используют их из «тактических» соображений, диктующих то или иное предписание. Так, утверждения типа «если демократия должна выжить, народ должен принимать участие во всех выборах» или «если люди желают, чтобы должностные лица были ответственными за свою деятельность, они должны знать программы кандидатов, которых они поддерживают» поддаются проверке. Оба утверждения сформулированы так, что они предполагают ценностные суждения: «демократия должна выжить», «люди должны заставить чиновников быть ответственными». Но они одновременно содержат в себе ту идею, что высказываются именно для того, чтобы компетентные лица (в данном случае ученые) имели возможность указать, как достичь целей, которые изложены в виде данных категорических пожеланий.

Выступая в роли эксперта, ученый не имеет дела непосредственно с целями и ценностями (не участвует в их воспроизводстве), а исследует только те технические средства, с помощью которых эти предписания могут быть реализованы. Признавая полностью, что определенный тип культуры обладает ценностными и нормативными основаниями, ученый делает выбор: должен ли он участвовать в их укреплении или, наоборот, – в расшатывании и уничтожении. Таким образом, сама по себе демонстрация возможностей достижения той или иной цели всегда подразумевает элемент ценностной ориентации.

Еще один пример специфической ценностной ориентации – сам процесс смены научных парадигм в любой системе знания. Чтобы заменить старую теорию новой, требуется перестройка всего предшествующего знания. Теоретические достижения, которые выглядят беспрецедентными, способными привлечь новых приверженцев тем, что они открывают новые исследовательские перспективы, называют парадигмами. Цель «нормальной» науки – описание фактов, их включение в структуру теории для ее последующего развития. Новая парадигма, ориентированная на принципиально новые теоретические построения, встречает обычно сопротивление со стороны приверженцев старых парадигм. Но по мере того как в рамках новой парадигмы проявляются неизвестные ранее науке эвристические возможности, то, что выглядело недавно аномальным, начинает казаться возможным, а затем воспринимается как привычное. Новая концептуальная структура заменяет старую, становясь основой для создания новых теорий.

Политическое знание впервые пережило революционную трансформацию во второй половине XIX в., когда наряду с философскими концепциями и нормативными политическими теориями начала развиваться политическая наука со свойственным только ей способом теоретических построений. XX век будет по праву рассматриваться как эпоха великого синтеза всех предшествующих политических традиций. Этот синтез был подготовлен сменой теоретических парадигм внутри самой науки и глубокой трансформацией теоретических представлений о политике вообще. Его результаты будут воздействовать на осмысление тех глобальных проблем, которые в новом тысячелетии неизбежно встанут перед всеми государствами и нациями.

Политология считается одновременно и старой, и новой дисциплиной. Историческими корнями она уходит в античную традицию политического знания, сконцентрированную прежде всего в трудах Платона и Аристотеля. Однако с точки зрения истории политология, как и другие социальные науки, является сравнительно молодой, начавшей движение к своему нынешнему статусу только в эпоху промышленной революции в Европе.

До сих пор некоторые специалисты склонны разделять подход Аристотеля, который отстаивал приоритет политики перед всеми другими формами знания. Отождествляя в начале «Никомаховой этики» высшее благо с конечной целью всех человеческих стремлений, он относил его к ведению науки о государстве, или политике, определяющей при помощи законов, «какие поступки следует совершать и от каких воздерживаться», и пользующейся всеми остальными науками по своему усмотрению.

Следуя за Аристотелем, часть ученых рассматривают политическую науку в соответствии с принципом primus inter pares на том основании, что ни одно из обществ не может существовать без цели, а политика выполняет в структуре социума «целедостигающую функцию». Этот подход отразился на терминологии. Например, в немецкой литературе, посвященной методологическим проблемам политики, в качестве синонимов политологии нередко используются термины «политическая теория», «история политических идей» и, наконец, «политическая философия». В частности, профессор Майнцкого университета М. Моле в статье, опубликованной в тематическом словаре «Государство и политика», писал: «Наука о политике (политология, научная политика, политическая наука, political sciense, sciense politique и т. д.) представляет собой восходящее к Платону и, прежде всего, к Аристотелю изучение смысла и институционально-организационных форм человеческой жизни с точки зрения политики».

В послевоенный период на долгие десятилетия восторжествовало представление о синкретическом единстве социальных наук, находящихся в процессе постоянного взаимодействия и взаимообогащения. «Политическая наука, – отмечал в 1966 г. американский политолог Р. Янг, – является теперь менее самовлюбленной, чем до войны, но именно это стремление к объединению с другими дисциплинами слишком явно продемонстрировало тот факт, что различие между социальными науками является минимальным, за исключением разве того, что на них накладывают отпечаток их собственная интеллектуальная история, закрепленные законом имущественные права факультетов, книгоиздателей и бюджеты академических деканов».

Описанная выше тенденция к синкретизму также имеет исторический отпечаток. Политическое знание в различные эпохи, не теряя своей специфичности, развивалось в рамках смены разнообразных парадигм, характерных для истории мировой общественной мысли. Так, на протяжении столетий изучение политики осуществлялось внутри различных философских систем. Это позволяет понять, почему до сих пор политологи по-прежнему могут найти для себя так много ценного и в античных, и в средневековых философских текстах, и в философских системах Нового времени. Именно в Новое время политическая философия приобретает вполне самостоятельный статус, вследствие того что увеличивается количество сочинений, авторы которых демонстрируют интерес к проблемам политики (Н. Макиавелли, Дж. Локк, Т. Гоббс, Ш.-Л. Монтескье, Ж.-Ж. Руссо, Э. Берк, Дж. Ст. Милль, социалисты-утописты и др.). В результате сложилась определенная иерархия внутри самой политической мысли, когда вместе с философией политики, т. е. рассуждениями на политические темы, органически включенными в различные претендующие на универсальность философские системы (например, системы Канта, Фихте и Гегеля), возникают многочисленные направления политической философии, теснейшим образом связанные с не менее многообразными нормативными политическими теориями.

Ко времени возникновения политической науки уже существовало достаточное количество вполне прагматических направлений политической философии и политической теории (например, утилитаризм Дж. Бентама и классический либерализм) для того, чтобы предопределить тенденцию не только к постепенному отделению «научной политики» от классической традиции, но и к появлению как научных политических теорий среднего уровня, так и различных спекулятивных вариантов научной политической философии (аналитическое направление и др.).

В наши дни широко распространен подход, согласно которому единой науки о политике вообще несуществует. Это совокупность большого количества политических дисциплин, имеющих в различных странах неодинаковый статус, признание в обществе и влияние на общественное сознание. Неслучайно у специалистов-политологов находит широкую поддержку мнение, в соответствии с которым политическая философия должна выступать в качестве общей политической теории, вбирающей в себя достижения как собственно философской мысли, так и различных эмпирических политических наук.

Наряду с философией на право называться универсальной формой социального знания на протяжении длительного периода не без успеха претендовала и юриспруденция. В европейской традиции теснейшее соприкосновение политической и правовой проблематики было запрограммировано самим характером античной общественной мысли и закреплено в имперских кодексах римского права, формировавшихся под воздействием традиции стоической этики и политической философии. Поэтому неудивительно, что политические идеи, развивавшиеся в течение столетий на основе различных систем философии права, до сих пор продолжают оказывать влияние практически на все направления политической теории.

Говоря об организационных аспектах формирования политической науки, следует отметить, что к тому моменту, когда философия и юриспруденция стали утрачивать контроль над политическим знанием, ее эволюция уже во многом определялась особенностями университетской традиции в различных странах и регионах. Например, в Европе на рубеже XIX–XX вв. анализ общественно-научных дисциплин на юридических факультетах охватывал некоторые теоретико-политические проблемы прежде всего в рамках теории международного права, хотя в нем исключалось большинство элементов, свойственных современной политической науке, в ведение которой постепенно стало переходить преподавание административного и конституционного права. В США, напротив, чисто технический характер подготовки юристов вместе с повсеместным закреплением в институциональном плане преподавания политических наук с самого начала создавали для развития последних чрезвычайно благоприятные условия, порождая стремление к развитию междисциплинарных исследований.

Как уже отмечалось, различные аспекты политики изучаются такими дисциплинами, как история, география, психология, антропология, социология и экономика. В американской научной традиции по мере распространения бихевиоралистской методологии последние четыре дисциплины стали относить, наряду с политологией, к категории фундаментальных наук о человеческом поведении. В связи с чем неизбежно возникал вопрос: в рамках какой из наук должна разрабатываться общая поведенческая теория? Одни ученые отдавали предпочтение экономическим теориям на том основании, что они дальше других наук продвинулись в указанном направлении. Другие отстаивали первенство социологии вследствие ее всеохватывающего характера, затрагивающего в том числе экономику и политику, религию и право.

Теоретики социологии оценивали роль политической науки и других дисциплин в зависимости от того, насколько они продвинулись вперед в разработке общей концепции человеческого поведения. Так, американский социолог Т. Парсонс, один из создателей всеобщей теории действия, исходил из того, что политическая наука в отличие от экономической использует максимальное количество элементов этой теории. Другой американский социолог – Д. Труман, рассматривая соотношение «науки о поведении» и политической науки, подчеркивал, что оно может быть установлено в соответствии с принципом взаимодействия между «базовыми» и «прикладными исследованиями».

Впрочем, споры социологов с представителями других дисциплин относительно приоритетов начались еще задолго до распространения бихевиоралистской методологии анализа общества. Например, еще во второй половине XIX в. Г. Тард – один из основателей психологического направления в социологии – в работе «Социальная логика» опровергал претензии политэкономии на право называться базовой общественной дисциплиной: «Последовательные захваты политической экономии, – отмечал он, – очевидны. Припомните ее главные подразделения: производство, распределение, потребление богатств, и исследуйте каждое в отдельности. Вы увидите, что в сущности все три являются узурпациями: первое в области политической науки, второе в области юридической науки и третье в области морали. По отношению к производству я знаю, что экономисты либеральной школы восхваляют невмешательство государства, но советовать государству ретироваться, когда его присутствие является нескромностью и вредит его собственным целям, значит тем не менее говорить с авторитетом государственного человека и указывать правила разумной политики. Если бы политика, это высшее искусство, возымела претензию сделаться в свою очередь наукой подобно педагогии, этому скромному искусству, которое вдруг вздумало раздуться до размеров верховной науки, то она должна была бы формулировать причины, производящие национальное могущество, и элементы, входящие в его состав. Но в такое время, когда могущество кажется заключающемся в богатстве, как вид заключается в роде, лучшим средством достигнуть максимума власти будет, по-видимому, стремление к максимуму общего богатства».

Если отвлечься от характерного для американской научной традиции стремления выстраивать иерархию общественных наук в зависимости от их близости или, наоборот, удаленности от общей теории человеческого поведения, можно также постулировать тезис о теснейшем взаимодействии политологии с многообразными эмпирическими направлениями политического знания. В структуре эмпирических дисциплин, постепенно отделившихся от политологии, следует выделить:

• политическую социологию, изучающую политические институты и процессы в их социальном контексте;

• политическую психологию, которая занимается исследованием политико-психологических феноменов и факторов, влияющих на политическую деятельность и поведение людей;

• политическую экономию– изучение системы отношений между людьми в процессе производства, распределения, обмена и потребления материальных благ;

• теорию и историю государства и права – исследование закономерностей и особенностей возникновения и развития государственных и правовых институтов;

• политическую историю – изучение и систематизацию политических фактов и событий, происходящих в человеческой истории.

К политическим наукам можно отнести также теорию и историю международных отношений, международное право, политическую географию, политическую журналистику, политическую этику, политическую риторику и др.

Границы между политологией и другими родственными дисциплинами, по отношению к которым она нередко выступает в качестве научной теории среднего уровня, далеко не всегда являются четкими и определенными. Это связано не столько с исходными принципами и методологией, характеризующими специфику различных дисциплин, сколько с ориентациями самих ученых. В настоящее время увеличилось число специалистов, сознательно стремящихся изучать политические проблемы на междисциплинарном уровне. Такое стремление особенно свойственно тем из них, научные пристрастия которых связаны с разработкой общетеоретических проблем политики. Иногда интерес к смежным дисциплинам диктуется не только научными, но и прагматическими, а также идеологическими соображениями. Например, восходящие к социальным теориям Ж. Бодена и Ш.-Л. Монтескье идеи о влиянии местоположения стран и климатических зон на государственные формы и политические процессы в XX в. трансформировались в квазинаучные геополитические конструкции (теория контроля над «хартлендом» X. Макиндера и др.).

В настоящее время сторонники геополитического подхода к анализу проблем мировой политики стремятся – особенно в России – представить такую квазинаучную дисциплину, как геополитика, в качестве фундаментальной теории, призванной заменить традиционные теории мировой политики и международных отношений. Но в целом большинство заимствований осуществляется прежде всего из различных направлений современной социологии, антропологии и психологии.

Взаимосвязь между политологией и политической социологией настолько очевидна, что некоторые ученые (например, французские политологи М. Дюверже, Р. Шварценберг и др.) даже не считают, что речь идет о различных науках. По их мнению, термин «политическая социология» является наиболее адекватным для характеристики современной политической науки, особенно если учитывать всеобщее распространение социологических концепций и количественных методов анализа.

«Более рационально… – отмечает российский политолог А.А. Дегтярев, – разводят политологию с социологией политики некоторые американские ученые – С. Липсет, Р. Бендикс и другие, относя к предмету политологии прежде всего изучение политических институтов и способы их прямого воздействия на социальные группы и граждан, тогда как социология политики изучает группу обратных связей и механизмов влияния гражданского общества на государственные институты. В качестве рабочей дефиниции можно было бы использовать следующее определение предмета социологии политики: социология политики (политическая социология) изучает социальные механизмы власти и влияния в обществе, закономерности воздействия социальных общностей на политические институты и взаимодействия граждан и их групп с государством по поводу властных основ социального порядка. При этом в политической социологии уже выделилась такая особая дисциплина, изучающая мировую политику, как социология международных отношений».

Интерес к психологической мотивации человеческого поведения, обусловленной «природой человека», был характерен уже для античной традиции политической философии («Государство» Платона и др.). Но само использование психологических методов в политическом анализе стало возможным только в XX в., после того как политология и психология приобрели самостоятельный научный статус. Взаимовлиянию психологии и политологии способствовало и то обстоятельство, что как основатель психоанализа 3. Фрейд, так и его последователи (К. Юнг, Э. Фромм и др.) при разработке своих теорий проявляли самое непосредственное внимание к политическим вопросам.

Распространение в США бихевиорализма также сделало возможным формирование нового синкретического направления – политической психологии, одним из основателей которой стал Г. Лассуэлл, выпустивший в 1930 г. книгу «Психопатология и политика». «Может показаться странной, – писал он, – мысль о применении психоанализа к исследованию политики. Психоанализ возник как отрасль психиатрии и был первоначально ориентирован на терапию душевнобольных. Специалисты в области политической науки только изредка интересовались психопатологией политических лидеров. Они всегда разделяли равнодушие историков к наличию или отсутствию психических болезней или дефектов у власть имущих». Тем не менее методология этого направления в конечном итоге привилась, причем не только в американской политической науке. Политологи усвоили и применяют до сих пор психологические концепции Лассуэла, выраженные в понятиях «личность», «позиция» (attitude), «восприятие» (perception) и др., например, для анализа общественного мнения. Изучение политической социализации, с особым акцентом на роль семьи при передаче политических ценностей, приблизило политическую науку не только к методологии психологического анализа, но и к методам, употребляемым антропологами, поскольку именно в рамках антропологии исследование семейных традиций и связей – от первобытных племен до ранних форм политической организации – имеет первостепенное значение.

Политическая антропология возникла в результате синтеза идей, развиваемых в русле философской и социальной антропологии, с одной стороны, и новых устремлений политической науки – с другой.

Проблему проекции природы человека и его потребностей на общественно-политическую сферу изучают многие гуманитарные науки. Но только в трех из них – философской, социальной и политической антропологии – человек является исходной категорией для анализа. Между данными дисциплинами не существует четких границ. Это означает, что, обладая собственным предметом, понятийным аппаратом и методологией, они не только постоянно взаимодействуют, обогащая друг друга, но и выявляют многообразные пограничные темы. Последние группируются вокруг таких кардинальных проблем человеческого существования, как свобода, разум, истина, любовь, самореализация человеческого «Я» и т. п. Например, в работах одного из основоположников современного психоанализа, немецкого ученого Э. Фромма «Иметь или быть», «Бегство от свободы» и др. сформулирована концепция сущности человека и его потребностей на основе синтеза философских, социологических, политологических и психологических теорий. «Человек, – отмечал психолог, – стоит перед страшной опасностью превращения в узника природы, оставаясь одновременно свободным внутри своего сознания; ему предопределено быть частью природы и все же единовременно быть выделенным из нее, быть ни там, ни здесь. Человеческое самосознание сделало человека странником в этом мире, он отделен, уединен, объят страхом».