Текст книги "Политология"

На протяжении своей исследовательской и пропагандистской деятельности Бухарин несколько раз менял позиции: в 1918–1920 гг. он оправдывал политику «военного коммунизма», а позднее защищал новую экономическую политику; выступал в обличье «левого коммуниста», критикуя Брестский мир, а затем в роли идеолога «правой оппозиции» в спорах с Троцким и т. д. И вместе с тем в целом ряде кардинальных вопросов относительно классовой природы государства и права, функций и формы буржуазной государственности, сущности и предназначения диктатуры пролетариата и советского государства его взгляды оставались стабильными, соответствующими текстам трудов Маркса, Энгельса и Ленина.

Будучи правоверным большевиком-ленинцем, Бухарин превозносил значение насилия в политике, полагая, что ни теоретически, ни практически невозможно государство, не являющееся диктатурой. Учение о диктатуре пролетариата, ее роли и значении он считал «самым гениальным теоретическим построением Владимира Ильича… Учение о диктатуре пролетариата и Советской власти – евангелие современного пролетарского движения…». Сам Бухарин, ацентируя внимание на роли насилия в условиях пролетарской диктатуры, утверждал, что государственное принуждение во всех его формах есть «метод строительства коммунистического общества», «метод выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». В то же время диктатура пролетариата объявлялась «внутриклассовой демократией», некой демократией «для своих», что достигалось, по его мнению, посредством поднятия жизненного и культурного уровней трудящихся.

Бухарин отмечал, что пролетарская революция, осуществляя обобществление средств производства, передает их в руки общества. Но в качестве хозяйствующего субъекта в экономике переходного периода должно выступать не все общество, а пролетарское государство: «При пролетарской диктатуре государство все более сливается с хозяйством». Оно «всасывало» в свой аппарат управление всем народным хозяйством, «крайне обогащая и разнообразя свои задачи все более планового социалистического хозяйства». Тем самым государство приобретало колоссальную политическую и материальную силу, и в политическом идеале Бухарина в специфическом виде уже проявились черты тоталитарного государства, возникшего в нашей стране в начале 1930-х гг.

Во внутрипартийных спорах о модели строительства социализма, т. е. о путях постреволюционного развития советского общества, Бухарин занимал более «мягкую» позицию. Он выступал против «первоначального социалистического накопления» за счет ограбления села и других практически неоправданных насильственных мер, полагая, что постепенный прогресс социализма создаст условия для индустриализации. Поощрение социалистических форм хозяйствования в городе и на селе, сотрудничество с кулаками и частниками, включение середняков в кооперацию должны были способствовать социализации частного сектора и получению средств, необходимых для индустриализации в условиях существования многоукладной, смешанной экономики. «Через борьбу на рынке, через рыночные отношения, через конкуренцию государственные предприятия и кооперация будут вытеснять своего конкурента, т. е. частный капитал» (Н.И. Бухарин). В целом бухаринская социалистическая альтернатива была симбиозом государственно-централизованной и рыночной экономики, предусматривая эволюционное «врастание» своими путями всех видов собственности в социализм при сохранении пролетариатом абсолютной политической власти.

Бухарин был известен и как идеолог, и как лидер международного коммунистического движения – член исполкома Коминтерна с 1919 по 1929 г. Как идеолог он предложил отказаться от наиболее радикальных моментов доктрины мировой революции и разработал гибкую формулу, синтезирующую создание политико-экономических предпосылок социализма в отдельно взятой стране и активное распространение коммунистической идеологии в другие страны, координацию в рамках Коминтерна действий, способствующих возникновению революционной ситуации и окончательной победе коммунизма во всемирном масштабе.

Победа «мирового большевизма» в грядущем требовала, по мнению Бухарина, сохранения пролетарской диктатуры до той поры, пока рабочий класс не раздавит всех своих врагов и не «переделает мир по своему образцу». Но сам автор этих строк был объявлен врагом революции и пал жертвой репрессий. Таким образом «революция пожирала своих детей» (Н.И. Бердяев).

С середины 20-х гг. XX в. почти на три десятилетия роль главного истолкователя ленинских идей и главного теоретика большевизма присвоил себе И.В. Сталин (1879–1953), генеральный секретарь ЦК ВКП(б). В его работах «Марксизм и национальный вопрос» (1913), «Об основах ленинизма» (1924), «Национальный вопрос и ленинизм» (1929), «Марксизм и вопросы языкознания» (1950), «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952) и во многих других схоластически излагались идеологемы и постулаты той системы «сталинократии», которая была «монархическим перерождением республики» (Г.П. Федотов).

Феномен сталинизма возник из борьбы за власть в 1920-е гг. различных течений большевизма и явился закономерным итогом разложения большевистского мировоззрения, деутопизации ленинизма. Консервативное начало сталинизма, выраженное в реставрации принципов бюрократического авторитаризма в управлении государством, воссоздании аристократической структуры общества – нового класса партийных чиновников, а также сакрализация власти и использование дореволюционной символики дали повод Г.П. Федотову заметить, что «Сталин и есть „красный царь“, каким не был Ленин, и его отношение к народу напоминает самодержавного вождя».

Политическая концепция Сталина включала некоторые принципиальные положения, заимствованные у Ленина, Троцкого и Бухарина и переработанные для непосредственных политических целей. Как никто другой из большевиков, Сталин преуспел в развитии взглядов Ленина на статус и функции коммунистической партии в эпоху диктатуры пролетариата. Большевистская партия мыслилась им в качестве своего рода «ордена меченосцев», члены которого спаяны железной дисциплиной и подчинены одной воле. Партия должна быть монолитна: в ней нет места фракционности и внутренней оппозиции. В его изображении партия – «орудие диктатуры пролетариата», «боевой штаб рабочего класса», «ядро власти». Отстаивая ленинский тезис о том, что большевистской партии уготовлено монопольно обладать всей полнотой захваченной власти, Сталин писал: «Руководителем в системе диктатуры пролетариата является одна партия, партия коммунистов, которая не делит и не может делить руководства с другими партиями». При этом он представлял государство по аналогии с машиной, где в роли «рычагов», «приводов» выступали массовые организации: советы, профсоюзы, кооперации, комсомол и партия как «основная и направляющая сила в системе диктатуры пролетариата».

В свою очередь доктрину мировой революции Сталин трактовал как поэтапное «отпадение» новых социалистических стран от империалистической системы и связывал ее с теорией Бухарина о строительстве социализма в отдельно взятой стране. Поэтому укрепление социализма в СССР оказывалось, по мнению Сталина, важнейшей предпосылкой грядущей мировой революции.

Подобное видение перспектив социалистической революции предопределило и формулировку Сталиным задач, стоящих перед партией и государством. С одной стороны, исходя из наличия противоречий между СССР и капиталистическими странами, он провозгласил концепцию обострения классовой борьбы по мере строительства социализма, превратившуюся в идеологию насилия и террора в новом государстве. С другой стороны, логика неминуемой и близкой войны со всем капиталистическим окружением диктовала настоятельную необходимость, не прибегая к помощи Запада, модернизировать страну. Методами ускоренного проведения этого процесса стали политика сплошной насильственной коллективизации, при которой сельское хозяйство попадало в полную зависимость от государства, и специфическая форма индустриализации, осуществляемая полицейско-феодальными средствами. Таким образом, экономическая политика сталинизма базировалась на планово-централизованной экономике и внеэкономической эксплуатации дешевой рабочей силы.

Принято считать, что Сталин завершил создание в рамках ленинизма идеологии тоталитарной политической системы, которая начала полновесно реализовываться в практике советского государства с 1930-х гг. В конечном итоге эта идеология явилась закономерным результатом эволюции большевистской политической мысли.

Революционные события 1917 г. и последовавшие за ними трагические события русской истории прервали многие традиции отечественной политической мысли. С утверждением коммунистического режима Советская Россия, отгородившись от остального мира «железным занавесом», начинает существовать в условиях монопольного господства идеологии большевизма: все несовпадающие с точкой зрения правящей партии воззрения оказываются под запретом, а их носители подвергаются преследованиям. Старая дореволюционная интеллигенция либо эмигрировала в годы гражданской войны, либо была насильственно выслана за рубеж после ее окончания, либо пала жертвой последующих политических репрессий.

Тем не менее многие отечественные мыслители как в условиях эмиграции, так и условиях советской тоталитарной системы продолжали свои научные исследования, ставя и решая вопросы большого социально-политического и нравственно-духовного значения. Между русской эмиграцией и советским диссидентством существовали, несмотря на «железный занавес», прочные духовные связи; по существу, это была единая оппозиция против большевизма и «сталинократии». К основным направлениям русской политической мысли послеоктябрьского периода, сложившимся как в зарубежье, так и в СССР, принято относить поствеховские теории социального иерархизма (Н.А. Бердяев), а также различные варианты евразийства (Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский, Л.П. Карсавин), неомонархизма (И.А. Ильин, П.А. Флоренский), христианского социализма (С.Н. Булгаков, Г.П. Федотов). Представителей перечисленных течений социально-философской и политической мысли объединяли решительное неприятие «октябрьского переворота» и вера в посткоммунистическое возрождение России. А господствующим умонастроением в этой идейной среде стал антикоммунизм, фундамент которого составила идеология веховства.

Политико-философское обоснование антикоммунизма особенно ярко выразилось в раннеэмигрантском творчестве Н.А. Бердяева (1874–1948) и С.Л. Франка (1877–1950), последователей поствеховской теории социального иерархизма.

«Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии» (1925) – одна из первых эмигрантских публикаций Бердяева, в которой автор пытался обосновать тезис о том, «что равенство есть метафизически пустая идея и что социальная правда должна быть основана на достоинстве каждой личности, а не на равенстве». Близко к ней по тематике примыкал трактат Франка «Духовные основы общества. Введение в социальную философию» (1928). Оба мыслителя выдвигали своей целью создание новой социальной философии, опровергающей марксизм как «применение абстрактных социологических принципов к конкретной исторической действительности», относя к таковым идеи всеобщего равенства и земного благополучия.

Беря за основу принцип иерархизма, Бердяев и Франк детерминировали общественные отношения не экономическими и политическими факторами, а высшей духовной целью. Духовное выступает в форме «онтологического всеединства» «я» и «ты», т. е. соборности, в которой претворяется богоустановленный миропорядок, выстроенный на началах иерархии и послушания. В этом смысле общество есть «аристократия… господство лучших», а неравенство – естественный факт социальной жизни, оправданный религиозно. Поэтому любые попытки освободить человека от неравенства и социальных страданий представляют собой одну из форм атеизма, неверие в Бога.

Именно с иерархизмом связывали Бердяев и Франк формирование личности. По их убеждению, для марксизма, отвергавшего социальное неравенство и ориентировавшегося исключительно на пролетариат, у которого «нет ничего оригинального, все у него заимствованное», не существует действительного, конкретного человека. Марксизм знает человека лишь в «социальных оболочках», в совокупности его общественных качеств. Если будущее окажется за пролетариатом, то исчезнет общественная иерархия, а вместе с ней понизятся уровень культуры и «психический тип человека».

Согласно воззрениям Бердяева и Франка, поскольку общественная жизнь по своей сути не материальна, а духовна, то и права и свободы человека имеют «священную основу» и не зависят от «притязаний мира», будучи безмерно глубже, чем, к примеру, всеобщее избирательное право и парламентский строй. На этом основании Бердяев, отвергая принцип самоопределения наций, наделял их разными и при том неравными правами, отказывая им в одинаковых политических стремлениях: «Вопрос о правах на самоопределение национальностей не есть вопрос абстрактно-юридический, это прежде всего вопрос биологический, в конце концов мистико-биологический вопрос. Он упирается в иррациональную жизненную основу, которая не подлежит никакой юридической и моральной рационализации».

В свою очередь Франк не только исходил из принципа «разнородных», т. е. неравных прав, но и объявлял носителем гражданских и политических прав не отдельную личность, а совокупность всех поколений, весь род как некое «сверхвременное единство, преемственно, по наследству представляемое отдельными лицами и поколениями». Отсюда следовало, что устранение начала наследственности подрывает духовные и правовые основы общественной жизни, вносит дисгармонию в отношения собственности, которая выступает неизменным условием свободы личности. Все революции приводят лишь к нарастанию деспотизма, к выдвижению новой аристократии, а вовсе не к уничтожению олигократии, власти меньшинства. А раз олигократия неустранима, лучше придать ей родовой, наследственный характер и тем самым окончательно решить вопрос о праве собственности, постоянно вызывающий напряжение в обществе. Тем самым Франк доходил до последних пределов социального иерархизма, ставшего краеугольным камнем антибольшевистской идеологии русского зарубежья.

Помимо теории социального иерархизма основу этой идеологии составила характеристика русского коммунизма и большевистской революции, предложенная Бердяевым в серии работ, прежде всего в «Истоках и смысле русского коммунизма». По Бердяеву, русский коммунизм явился извращением русской мессианской идеи, поскольку утверждал свет с Востока, который должен просветить буржуазную тьму Запада. В нем есть своя правда и своя ложь: правда – социальная, раскрытие возможности братства людей и народов; ложь – в духовных основах, приводящих к отрицанию ценности всякого человека и сужению человеческого сознания. Кошмар русского марксизма заключается в том, что он несет смерть человеческой свободе. Коммунизм есть отрицание не только Бога, но и человека, и оба эти отрицания взаимосвязаны. Но, несмотря на марксистскую идеологию, коммунизм, по мнению мыслителя, был чисто русским явлением. «Коммунизм есть русская судьба, момент внутренней судьбы русского народа. И изжит он должен быть силами русского народа. Коммунизм должен быть преодолен, а не уничтожен. В высшую стадию, которая наступит после коммунизма, должна войти и правда коммунизма, освобожденная от лжи» (Н.А. Бердяев).

В 1920-е гг. в русском зарубежье сложилось еще одно идейное движение – евразийство, сохраняющее свое влияние и в настоящее время (например, в концепциях этногенеза и пассионарности Л.Н. Гумилева). В разработке этого направления принимали участие многие видные ученые – философы, историки, правоведы, богословы, лингвисты, этнографы, объединенные глубокой антипатией к Западу, европеизму. Евразийцы сотворили новый миф, близкий к славянофильскому мессианизму, но стержнем его был не славянский, а азиатский элемент русской истории. Кроме того, евразийцы – убежденные государственники в отличие от теоретиков славянофильства, отстаивающих общинно-земские начала. Поэтому предтечей евразийства можно считать К.Н. Леонтьева.

Признанным «отцом» евразийства был Н.С. Трубецкой (1890–1938), известный лингвист, сын философа С.Н. Трубецкого. В книге «Европа и человечество», вышедшей в Софии, он выступил против европеизации, т. е. романо-германизации России, считая ее «не благом, а злом». Европеизированный народ, полагал Трубецкой, отбрасывает свое прошлое, свое самобытное и национальное: он не испытывает больше психологического комфорта в своей культуре. Россия многократно подтверждала это собственным примером.

Кроме того, европейская культура находится в состоянии «исторически последовательных изменений» и приобщение к ней разных поколений порождает конфликт «отцов и детей». Получая результаты европейского культурного творчества готовыми, не связанными между собой духовным родством, европеизированное общество вынуждено развиваться скачкообразно. Каждый «скачок» предопределяется новым заимствованием, а застой приходится на период согласования заимствованного с остальными элементами национальной культуры. «Исторические прыжки, нарушая единство и непрерывную постепенность исторического развития, разрушают и традицию, и без того уже слабо развитую у европеизированного народа. А между тем непрерывная традиция есть одно из непременных условий нормальной эволюции», – утверждал Трубецкой, характеризуя отрицательные последствия европеизации.

Интересы евразийства не замыкались в пределах чистого антизападничества, а касались в первую очередь проблем отечественной истории, прошлого, настоящего и будущего России. С точки зрения представителей этого направления, взгляд на Россию с Востока мог бы открыть действительный путь к познанию русской истории и государственности. Самым важным для них было найти ответ на вопросы: кто мы, как возникла Россия? Так, Н.С. Трубецкой в работе «Наследие Чингисхана» (1925), утверждал, что империя Чингисхана оказалась первым евразийским образованием, откуда вышло и русское государство. После распада монгольской державы Москва продолжила ее евразийскую политику, найдя в византийских государственных идеях и традициях «материал для оправославления и обрусения государственности монгольской». Она переняла общеевразийскую государственность и явилась «новой объединительницей евразийского мира».

Подобно всем евразийцам отрицательно оценивая деятельность Петра I, Трубецкой считал, что с него начался в русской истории период «антинациональной монархии» и насильственного насаждения иноземной цивилизации. В Россию через прорубленное им в Европу окно хлынула «новая идеология… чистого империализма и правительственного культуртрегерства», придавшая ложное направление российской внутренней и внешней политике. Европеизация породила национальный вопрос, не существовавший до того в России – Евразии, и привела к политике насильственной «русификации», ставшей изменой историческим традициям, поскольку «русское племя» создавалось прежде «путем братания русских с инородцами».

Такая антинациональная политика, проводившаяся при Петре I и его преемниках, нанесла громадный вред делу евразийской консолидации славянских и азиатских народов. Во внешней политике Россия была вынуждена принимать участие в бесчисленных войнах, борясь, как правило, не за свои, а за чужие интересы. «Воевала Россия при Александре I и Николае I за укрепление в Европе принципа легитимизма и феодальной монархии, потом – за освобождение и самоопределение малых народов и за создание маленьких „самостоятельных“ государств, а в последней войне – „за свержение милитаризма и империализма“», – писал философ.

Поэтому революция 1917 г., согласно Н.С. Трубецкому, стала расплатой за «двухвековой режим антинациональной монархии», результатом «саморазложения императорской России» и падения всемирного европеизма, знаменуя собой начало евразийского возрождения России.

Помимо Н.С. Трубецкого к числу наиболее активных деятелей евразийства относятся географ и экономист П.Н. Савицкий (1895–1968), искусствовед П.П. Сувчинский (1892–1985), философ Л.П.Карсавин (1882–1952). Во многом благодаря их усилиям появились основные программные документы движения: «Евразийство: Опыт систематического изложения» (1926), «Евразийство: формулировка» (1927), «Евразийство: Декларация, формулировка, тезисы» (1932), в которых на первом плане стояли проблемы государства и будущего устройства России.

Эти мыслители были убеждены, что большевистская идеология вследствие ее атеизма и классовой направленности не привьется в России и встретит отпор со стороны масс. «Надрывно обличать революцию бесполезно», – заявляли евразийцы, призывая выждать время для создания «новых форм государственности и для нормального развития самой России – Евразии». Помимо воли ее руководителей, революция, «изолировав большевистский континент и выведя Россию из всех международных отношений», приближает возвращение русской государственности в лоно евразийства.

Возрожденная Россия – Евразия представлялась им «надклассовым государством», которое не зависело бы от поддержки того или иного общественного класса, а держалось всецело благодаря деятельности особой социальной группировки – «правящего слоя», стоящего «вне классов». Принадлежность к этой группе определялась исключительно «исповеданием евразийской идеи», подчинением ей, «подданством». Таким образом, отбор властной элиты в евразийском государстве производился по идеократическому принципу, и потому само государство называлось «идеократией». Его сущность обусловливалась осуществлением «положительной миссии» как в сфере экономики, так и в сфере культуры. «Проводя план положительного строительства, – говорилось в „Формулировке“, – евразийское государство накладывает на всех своих членов ряд необходимых обязанностей, несоблюдение которых предполагает принудительную санкцию. Евразийцы признают необходимость властного применения в жизнь основных целей и заданий и применения силы там, где исчерпаны все другие средства».

Таким образом, евразийцы, как и большевики, верили в примат власти над правом, насилия над равенством. Впрочем многие из них не скрывали своих симпатий к большевистской партии, надеясь на ее евразийское перерождение.

В среде русской довоенной эмиграции было немало сторонников монархической идеи (по подсчетам П.Б. Струве, примерно 85 %). Главную роль среди них играли представители старшего поколения монархистов – «крайне правые». Параллельно заявило о себе новое поколение монархистов, не желавших больше «старой лжи и старых ошибок» и ратовавших за «идейное творчество» в вопросах монархии и государственности.

Одним из виднейших идеологов неомонархизма выступил И.А. Ильин (1883–1954), известный философ и правовед, бывший профессор Московского университета. Среди его работ по политической тематике выделяется трактат «О сопротивлении злу силой» (1925), в котором автор попытался «перевернуть навсегда „толстовскую“ страницу русской нигилистической морали и восстановить древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе». Близко к нему примыкает сочинение «О сущности правосознания», написанное Ильиным еще в 1919 г., но изданное только в 1956 г. Его политологические взгляды наиболее полно представлены в двухтомном сборнике статей «Наши задачи» (1956), а посмертно изданная книга «О монархии и республике» (1975) как бы подытожила его исследования о монархическом идеале.

Неомонархизм Ильина строился на принципе правового обоснования сильной власти. По его мнению, право как «необходимая форма духовного бытия человека» должно покоиться не только на «внушительном воздействии приказа и угрозы», но прежде всего на духовной правоте. Существование права должно обусловливаться наличием правосознания, основанного на «истинном патриотизме» и «чувстве государственности». Истинное правосознание соответствует «государственному образу мыслей», т. е. демонстрирует принадлежность человека к определенному государству. Государство же «по своей основной идее» – это «духовный союз людей», обладающих «зрелым правосознанием», что и делает возможным осуществление права.

Согласно воззрениям Ильина, верховное значение права объяснялось «аристократической» природой государства: право упрочивало незыблемость «ранга», иерархии. Здесь он солидарен с социальным иерархизмом Бердяева и Франка. В правовом государстве нельзя, на его взгляд, мириться «со всяким восхождением к власти», ибо «власть фактически не может и не должна осуществляться всем народом сообща или в одинаковой степени». Борьба за власть оправданна только при условии, что она сохраняет свою «политическую природу», т. е. способствует укреплению иерархии, а не разрушает ее. Властвование похоже на художественно складывающийся процесс общения более могущественной воли с более слабой: «Властвующий должен не только хотеть и решать, но и других систематически приводить к согласному хотению и решению».

Такое восприятие природы и общего назначения власти конкретизируется Ильиным через посредство идеальных требований к надлежащей организации власти в государстве, которые он именует аксиомами. Согласно этим аксиомам, государственная власть должна принадлежать и применяться только на основе правового полномочия. Она должна быть единой в пределах каждого политического союза и осуществляться лучшими людьми, удовлетворяющими этическому и политическому цензу. Политические программы могут содержать только такие меры, которые преследуют общий интерес (они должны быть построены внеклассово, даже сверхклассово, но избегать частного, личного интереса). Программа власти может включать только осуществимые меры и формы (иначе это будет утопической идеей). Государственная деятельность должна характеризоваться преимущественно «распределяющей справедливостью», от которой она имеет право и обязанность отступить тогда и только тогда, когда «этого требует поддержание национально-духовного и государственного бытия народа». В реальном воплощении эти аксиомы сильной власти приводили к монархии, с ней Ильин и связывал судьбу посткоммунистической России.

Ильин не скрывал отрицательного отношения к идее введения демократии в России, полагая, что по своим «предварительным условиям» (громадные размеры территории и населения, резкие бытовые, языковые и климатические различия, отсутствие «исторического навыка» и «культуры правосознания») она может возродиться только как «сильная, эмансипированная от заговорщических партий, сверх-сословная и сверхклассовая власть». Власть же слабая, т. е. демократическая, эгалитарная «не поведет Россию, а развалит и погубит ее», ввергнет в смуту и гражданскую войну. При этом Ильин принципиально отличал «сильную власть» от власти тоталитарной, подобной той, которая утвердилась под видом коммунизма в большевистской России. Сильная власть, или монархия, самодержавна, но не деспотична: она не сводится к жесткой централизации, а совместима с общественным самоуправлением, если между ними не будет парламентско-демократических ограждений. В «новой монархии» должен быть «сильный центр, децентрализующий все, что возможно децентрализовать без опасности для единства России».

Если правовое государство основывается всецело на признании человеческой личности – духовной, свободной, управляющей собой в душе и теле, то тоталитарный режим, напротив, покоится на террористическом внушении. Сама сущность тоталитаризма состоит не столько в особой форме государственного устройства (демократической или авторитарной), сколько в объеме управления: он становится всеохватывающим. Режим держится не законами, а указами, распоряжениями, инструкциями. Государственные органы представляют собой показную оболочку партийной диктатуры. Тоталитарный режим не есть ни правовой, ни государственный: это рабовладельческая диктатура невиданного размера и всепроникающего охвата, в которой «граждане» – только субъекты обязанностей и объекты распоряжений. «Если „аристос“ значит по-гречески наилучший, а „какистос“ – наихудший, то этот строй, – заключал свой анализ тоталитаризма Ильин, – может быть по справедливости обозначен как правление наихудших, или „какистократия“».

П.А. Флоренский (1882–1937), видный богослов и философ, трагически погибший в лагерях ГУЛАГа, создал нечто вроде харизматического варианта неомонархизма. Парадоксально, что этот мыслитель, никогда не интересовавшийся вопросами политики и идеологии, написал в 1933 г. трактат «Предполагаемое государственное устройство в будущем», посвященный проблемам преобразования СССР в единое «самозамкнутое» государство.

Флоренский, отличавшийся всегда политическим консерватизмом, «повиновением властям», исходил в своих построениях из принципа принятия данности и в личной судьбе, и в судьбе страны. Его идеал – средневековый тип миросозерцания и соответствующий ему тип власти, т. е. монархия. Задача государства, по Флоренскому, заключается в том, чтобы определить каждому сферу его «полезной деятельности», которая никоим образом не должна касаться политики. Политика – дело избранных, и прежде всего одного лица, монарха, имевшего для Флоренского сакральное значение. Монарх действует на основании «интуиции», он занят не выяснением того, «что уже есть», а «прозрением» в то, «чего еще нет»: он лицо «пророческого склада», осознающее собственное право творить новый строй. Особенно роль монархической власти возрастает в переломные моменты истории, о чем свидетельствует трансформация большинства политических систем современности в сторону единоличного правления (например, режимы Гитлера и Муссолини).

Государственный строй СССР представлялся Флоренскому сугубо авторитарным: «Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели». Политика отделялась от всех других областей жизни и строилась на основе предельной централизации, все же остальное должно быть «децентрализуемо, но опять на начале систематически проведенного единоначалия, а не в духе демократическом». В целях укрепления политической централизации получал реализацию «принципиальный запрет каких бы то ни было партий и организаций политического характера». Зато всячески поощрялись организации религиозные, научные, бытовые, культурно-просветительские, на которые возлагалась задача разнообразить общественную жизнь и усилить воспитательное значение культуры. Однако и здесь требовался «политический надзор», чтобы не нарушалась «демаркационная линия», отделяющая политику от культуры.