Текст книги "Поднимите мне веки"

– Думаешь, я настолько глуп, что поверю во все это? – усмехнулся Дмитрий. – Да и видел я такое как-то раз еще в Речи Посполитой. Там даже лучше, чем у тебя, – лях их еще и сызнова превращал в те, какими они были вначале.

Вот это прокол так прокол. И что, все прахом? Нет уж, доиграем до конца.

– Мое дело сказать правду, а не заставлять верить в нее, – заметил я как можно равнодушнее. – К тому же тебе очень легко поймать меня на лжи. Достаточно взять и казнить меня.

– Возможно, я так и сделаю, – кивнул он.

– Сделай, – согласился я. – И тогда тебе останется подождать две седмицы и радостно заявить, что я наказан тобой поделом, ибо был обманщик каких мало. Или… умереть, поняв, что сказанное мною было истиной от первого слова до последнего.

– И ты явился только для того, чтобы показать мне умение ярмарочного скомороха?

– Скоморох, говоришь… – обиженно протянул я, прикидывая, что пора и закругляться. – Что ж, пусть будет скоморох, вот только я бы на твоем месте не торопился ставить на мне тавро обманщика и лгуна, тем более что прямо сейчас я могу доказать тебе, что говорю истинную правду.

– Вот как? – равнодушно откликнулся он. – Опять веревочки или что-то новое?

– Новое в смеси со старым, – туманно пояснил я. – Правда, я прихватил его для иных целей, но, коль ты так равнодушен и даже не поблагодарил меня за то, что я изрядно продлил твою жизнь, может, это тебя образумит. – И, взяв со стола шкатулку, открыл ее, демонстрируя Дмитрию лежащее внутри изделие, старательно вылепленное Куколем.

Тот с любопытством заглянул в ларец и нахмурился.

– Так это ж… – неуверенно протянул он.

– Ну да, – подтвердил я. – Оно самое, что произрастает у любого мужчины.

– А зачем ты его сюда? – брезгливо поморщился он.

– Говорю же, чтоб доказать, – повторил я и принялся обматывать его веревочками, приговаривая. – Жаль лишь, что теперь наши жизни неразрывно связаны и, причиняя вред тебе, я причиняю его одновременно царевичу и себе, но тут уж ничего не попишешь.

Аккуратно обмотав, я вытащил из-под братины поднос, но при этом действовал столь неосторожно, что опрокинул посудину, и остатки кваса разлились по полу.

Извинившись, я поднес свисающий вниз свободный веревочный хвостик к свече и, дождавшись, пока он разгорится, положил немедленно начавшее оплавляться изделие на поднос.

Горели веревки быстро, пожалуй, даже чересчур быстро. Времени хватило едва-едва, чтобы успеть рассказать Дмитрию главное:

– Смотри, как он оплавился и сморщился. Теперь точно так же произойдет и у всех троих, да что там – считай, что уже произошло. Оттого что князь Мак-Альпин не сможет произвести на свет потомство, особой беды не случится, спору нет. То, что престолоблюститель лишился детишек, – тоже не страшно. Но поверь, государь, что и тебе их теперь не видать.

В ответ Дмитрий лишь насмешливо хмыкнул, спросив:

– Это все или у тебя за пазухой есть что-то еще?

– Считаешь, что этого мало? – удивился я. – Что ж, пусть будет по-твоему. И за пазухой у меня сегодня больше ничего нет – искусство магии слишком тонкое, чтобы можно было одновременно показать многое. Все-таки я не бог Мом, а лишь его потомок. Но для начала я бы посоветовал тебе провериться, а уж потом чинить насмешки.

– Непременно, – кивнул он и откровенно добавил: – Но тебе того не дождаться. Разве что явишь еще одно чудо и перелетишь через стены с башнями, иначе быть тебе схваченным рано поутру.

«Ну и наглость!» – невольно восхитился я.

Вообще-то я еще преспокойно могу тебя убить, дорогуша, чтоб ты мне не сулил подобные страсти-мордасти, да еще столь самоуверенным тоном.

Оставалось только посетовать на… себя. Не научился я пока что говорить одновременно и вежливо, и держа в страхе. Вот с тем же Голицыным, Рубцом-Масальским и прочими получалось как нельзя лучше, а тут…

Хотя да. Там-то у меня было доброе слово в совокупности с крепким кулаком, а это, что бы там ни говорил Христос, куда эффективнее действует на человека, нежели просто доброе слово.

Ладно, учтем на будущее.

Дмитрий меж тем заявил и кое-что еще о моих далеко не радужных перспективах, исходя из чего я сделал вывод, что парень вообще обнаглел сверх меры и надо бы вспомнить про крепкий кулак.

В смысле, хотя бы как-то намекнуть про него, а то еще, чего доброго, перейдет от слов к делу, поднимет крик на все палаты, да еще сам попытается задержать страшного злодея, умышлявшего на священную царскую персону, а уж тогда без легкого мордобития никак.

Однако, прикидывая, какой должна быть превентивная мера, я вдруг вспомнил про побочное действие зелья Петровны, о котором травница меня предупредила заранее.

Дело в том, что ее настой помимо слабости между ног еще и расслаблял… язык, действуя как слабый концентрат «сыворотки правды».

Вон почему Дмитрий так разговорился.

Что ж, это меняет дело.

Тогда и мне спешить некуда – подожду, государь, пока ты еще что-нибудь мне споешь. Информация, она совсем бесполезной никогда не бывает, а уж тайная – тем паче.

К тому же в отличие от основного эффекта этот побочный заканчивался довольно-таки быстро – в течение нескольких часов, а потому единственная возможность услышать от государя что-то интересное у меня имелась только сейчас.

И я предложил Дмитрию, ссылаясь на духоту, проводить меня вниз, к крыльцу, а заодно самолично убедиться, что с его иноземцами-телохранителями ничего страшного не произошло.

Своих гвардейцев я уже отправил обратно, так что шли мы с ним вдвоем.

Блуждая по маленьким коридорам и крутым лестницам, он всякий раз презрительно кривился, натыкаясь на очередного часового, если так можно назвать связанного человека с кляпом во рту.

Так мы и дошли с ним до самого крыльца, где он попросил меня:

– А вот за показ дыры, сквозь которую ты и твои холопы сюда пробрались, я, так и быть, прощу тебе твое ночное появление.

– Не было никакой дыры, – возразил я. – Мы перебрались поверху.

Он оценивающе посмотрел на стену и, повернувшись ко мне, прокомментировал:

– Ловко. Неужто прямиком через весь Кремль с лестницами так и шли?

– Спят же все, – пожал плечами я. – Да и не столь уж она высока. Можно и так одолеть, что мы и сделали.

– Не столь? Да в ней, почитай, чуть ли не три сажени. Ты, конечно, чуток повыше, чем я, – самокритично признал этот маломерок, – но и не богатырь Святогор, чтоб…

– Увидеть хочешь? – догадался я и попрекнул: – Да что ж ты сегодня мне ни в чем не веришь, государь? Ладно уж, покажу и это.

Вообще-то Дмитрий был и прав и неправ одновременно, поскольку лестницу мои люди действительно с собой прихватили.

Можно было бы залезть и так – я их этому учил, тем более эта стена хоть и высокая, но бревенчатая, и бревнышки эти крепились между опорами-столбами, располагаясь горизонтально земле. Но потом я, подумав, решил отказаться от этого.

Шум.

Как ни старайся, а без него при таком способе никуда.

Вместо этого я велел раздобыть у кузнецов железные кошки – эдакие миниатюрные якорьки с тремя острыми крюками на конце. С ними, если что, особенно в случае если поднимется тревога, куда сподручнее, но, учитывая опять-таки шум при забросе, мы не стали пользоваться и кошками – если что, сгодятся на обратном пути.

Да и нужна была лестница. Неизвестно, как оно все обернется, а бросать раненых – последнее дело, так что мы ее с собой все-таки взяли и использовали по назначению.

Но вот сознаваться в этом Дмитрию…

Фи.

– И когда покажешь? – спросил он.

– Да хоть сейчас, – пожал плечами я. – Чего откладывать-то? Вот только вначале хотелось бы договориться о новой встрече, когда ты… поймешь кое-что, в том числе и то, что я тебе не солгал.

Он саркастически хмыкнул. Красноречивый ответ, что и говорить. Ну что ж, если гора не желает идти к Магомеду, то Магомед не гордый, он сам…

– Давай так. Ровно через три дня ты выедешь в свое сельцо Тонинское якобы поблагодарить людей, которые первыми поверили в твое царственное происхождение и вместе с твоими посланцами и казаками Корелы явились в Москву.

– А ты не боишься, что я вместо беседы повелю тебя забить в колодки и упрятать в темницу, а там… – И, не договорив, даже мечтательно зажмурился.

– Очень хочется? – спросил я.

Дмитрий чуть помедлил с ответом, как бы между прочим поводил глазками туда-сюда, после чего, отчаянно тряхнув головой, признался:

– Ажно персты зудят. Уж больно изобидел ты меня… с царевной. – И совсем откровенно: – Негоже столь лакомый кус с моего стола забирать, да еще непочатый. Сказал бы, что она тебе по ндраву, неужто я б ее тебе не отдал… опосля.

Как я сдержался, чтобы не въехать ему в морду, – сам не пойму. А ведь хотелось жутко. В точности как Дмитрию, аж до зуда в перстах.

Но за откровенность спасибо, царь-батюшка. Это, кстати, и мне сигнал, чтобы тщательно контролировал себя, поскольку начал действовать побочный эффект зелья ключницы, когда хочется поболтать, пооткровенничать, вывалить все, что накопилось на душе, и так далее.

Я, конечно, выпил куда меньше квасу, так что у меня все впереди, а Дмитрий вылакал целый кубок, вот и пробило парня на душевный стриптиз.

Что ж, время есть. Ночь хоть и не балует свежестью, но после душной опочивальни очень даже ничего, да и нет никого вокруг, так чего ж не поговорить… как мужик с мужиком.

– Уж прости, государь, но я твоих планов на царевну не понял, – повинился я. – Кабы знал бы наверняка, что она тебе так приглянулась, иначе бы себя повел. Думалось-то, что у тебя невеста в Речи Посполитой, а ты, оказывается, решил ее сменить на Ксению Борисовну.

– Вот еще, – фыркнул он. – Чай, я не жениться на ней сбирался! Да и негоже императору в супружницы девку из подданных брать. Не личит оно ему. А холопки пущай будут довольны тем, что я и им чуток своей ласки уделил.

Ой как персты-то раззуделись! Хоть и жалко, но придется заканчивать общение, иначе, ей-ей, не сдержусь.

Или свернуть на безопасную для… зубов Дмитрия тему, причем немедленно, пока его челюсть еще пребывает в полном здравии.

Но тот упорно не хотел с нее слезать – понесло парня – и принялся выкладывать мне, что не далее как ныне, еще раз все обмыслив, он пришел к выводу, что должен быть мне… благодарен.

Уж больно ему отвратно было бы улещать дочь своего кровного врага, на первых порах демонстрируя и вежливость, и тактичность и изображая влюбленность.

Зато теперь с нею можно обойтись куда грубее и не деликатничать с ухаживанием, а коль станет жеманиться, так и сказать в лоб. Мол, ты теперь для люда московского честь свою вместе с невинностью в струге среди ратников утратила, потому неча тут рожу воротить, а лучше-ка задирай подол сарафана, да поживее, пока твой государь добрый, и порадей ему, чтоб…

Хрясь!

Я все-таки ударил…

Глава 22
По доброй… дури

Влепил со всей дури, хоть чуть-чуть отведя душу, и Дмитрий, не договорив, изумленно уставился на… сломанный резной столбик, поддерживающий крышу над крыльцом.

Хорошо, что их тут по четыре штуки с каждого боку, иначе свалилась бы нам на голову, а так ничего, уцелела и даже не покосилась.

– Ты… чего, князь? – Он испуганно вытаращил глаза.

– Это предупреждение тебе, государь, – вырвалось у меня.

– Предупреждение? – не понял он. – О чем?

Я перевел дыхание.

Так, спокойно, Федя. Не иначе как это зелье и тебе шарахнуло в голову. Лучше вспомни-ка своего любимого Филатова и его мысли по этому поводу.

Не вспоминалось.

Не приходило и из Высоцкого – мешала злость, изрядно туманившая голову. Вместо цитат хотелось по-простому, по-расейски – с размаху и от души.

Я украдкой покосился на соседний столбик и пришел к выводу: если вышибать их через один, то на сегодняшнюю ночь хватит, но…

Нежелательно мне их крушить – слишком много треску. Если сейчас повезет и никто не выйдет, то это не значит, что удача не отвернется после второго удара – непременно найдется любопытный, чтоб поглядеть на идиота, занявшегося рубкой дров в три часа ночи.

– Так ты о чем? – построжел голос Дмитрия – не иначе как стал догадываться.

– А я эту ночь только и делаю, что предупреждаю тебя, – пояснил я и даже улыбнулся, в смысле, выдавил из себя улыбку. – Вначале о страже – уж больно она у тебя никуда не годна, не ровен час, не случилось бы с тобой чего, а теперь вот о них – чересчур гнилые столбы. Того и гляди – выйдешь на крыльцо, а оно возьмет и рухнет. Как же тогда Русь без тебя жить-то станет? – И вновь поймал себя на том, что опять норовлю хоть как-то поддеть его, вместо того чтобы заняться куда более важным, то есть выпытыванием полезной для себя информации.

– Велю, чтоб починили, – кивнул он, так и не поняв издевки, скользнувшей в моей последней фразе, и угрожающе пообещал: – И со стражей тож… разберусь.

Вот так. Кажется, моими неусыпными стараниями завтра среди гастарбайтеров на Руси начнется безработица. Что ж, зато теперь я в полной мере расплатился с ними за «героическую» защиту семьи Годуновых.

«Мария Григорьевна была бы очень довольна, узнав об этом», – подумалось мне, и я невольно усмехнулся.

Сразу немного полегчало.

Дмитрий продолжал говорить что-то еще про свою стражу и горе-часовых, а я украдкой покосился на сломанный столбик и запоздало удивился – на такое полено, пожалуй, не рискнул бы поднять руку и прапорщик Твердый.

Во всяком случае, не помню, чтобы он, демонстрируя свое мастерство и то, к чему должна стремиться салажня, показывал нам класс на таких толстеньких, не меньше трех вершков в обхвате.

«Ну пускай двух с половиной, – самокритично поправил я себя. – Все равно десять сантиметров в диаметре не шутка, а я его хрястнул и даже руки не зашиб – пока, во всяком случае, не чувствуется».

Видел бы прапорщик – непременно дал бы увольнение вне очереди, и встрепенулся. Кстати, насчет увольнения – а не пора ли мне того? Или все-таки уточнить кое-что напоследок? Так, ради интереса. Оно, конечно, и без того понятно, но пусть лучше скажет сам.

Но тут вдали послышались голоса, и я, слегка подосадовав, что свидание придется свернуть, заторопился с убытием.

Впрочем, может, это и к лучшему, столбики целее будут, а то вон какие красивые, с узорчатой резьбой, травяным орнаментом и, между прочим, вовсе не гнилые.

– Пора мне, государь. А что до встречи нашей, то от Тонинского до лагеря, в котором жили и учились, как ты написал в одной из грамоток, ратные холопы Федора Борисовича Годунова, рукой подать, так что любой покажет, куда ехать. Только приезжай один, без свиты, и с собой бери не больше десятка ратников, а то свидания не будет.

Дмитрий открыл было рот, судя по недовольному выражению лица, явно намереваясь сделать какое-то замечание, но я, не давая ему произнести хоть слово – голоса-то все слышнее, а акустика такая, что неясно, с какой они стороны, – ткнул пальцем в стену.

– Помнится, ты совсем недавно хотел, чтобы я показал тебе, как настоящие воины одолевают такие препятствия. Что же, гляди. – И устремился вниз с крыльца.

Для вящего ускорения еще и оттолкнулся от последней ступеньки, беря нужный темп, и пошел на штурм стены.

Думаю, у Дмитрия рот открылся, когда он увидел, с какой легкостью я бегал по ней ногами, словно по половицам. Немного, конечно, всего два шага, но все равно смотрелось со стороны, наверное, эффектно, после чего пошел толчок, поднимающий меня наверх.

«В нем-то все и дело, – учил нас прапорщик. – Ты, Рокоссовский, должен воспарить вверх, аки ангел небесный, а ты, шо лягва, опять вбок отталкиваешься, потому у тебя и не выходит».

Но это тогда, а сейчас вышло все как надо, правда, еле-еле – уж больно гладкая подошва у сапог в отличие от ребристой у берцев, так что, если бы не неровные бревнышки, не знаю, не знаю, удалось бы мне «воспарить».

Конечно, был бы на моем месте профессиональный гимнаст, вышло бы куда красивее, но и у меня тоже получилось неплохо. Во всяком случае, того, кто ни разу в жизни не видел подобных трюков, это обязательно должно впечатлить.

Вот Семен Никитич Годунов на месте государя особо не удивился бы, вспомнив про мои виражи «под куполом» Константино-Еленинской башни, а Дмитрий…

Но оглядываться, находясь наверху стены, я себе запретил, да и навряд ли что увидел бы – все-таки до крыльца метров тридцать, а у меня глаза не кошачьи.

В кустах, куда я угодил – ох уж мне эта патриархальность, заросло все, как возле деревенского забора, – оказалось полно крапивы, и я невольно зашипел, изрядно обстрекав руки.

– Княже, – тут же раздался знакомый голос неподалеку, и одновременно показался темный силуэт человека.

Так и есть – Дубец.

– Ты чего тут? Я же сказал – вместе со всеми на подворье и оттуда бегом в соседний терем к Бельскому.

– А тебя одного оставить?! – огрызнулся он.

Ну как нянька, честное слово!

Вообще-то надо бы отругать за невыполнение приказа, но уж ладно, замнем. Тем более что неподалеку по дорожке как раз в нашу сторону мирно шествует ночная стрелецкая стража – не до препирательств.

Бурьян хоть и высок, а одежда на нас с Дубцом темная, но у стрельцов в руках факелы, так что лучше распластаться в крапивных зарослях и не двигаться, дожидаясь, пока они…

Что за черт! Остановились, причем по закону подлости почти напротив нас. Не иначе как бродить надоело.

Ага, вон в чем причина – приспичило одному. И хорошо, что он двинулся в противоположную от нас сторону.

– Федор Борисыч так-то иноземным людом себя не окружал. – Это один из них, самый высокий, очевидно продолжая начатый ранее разговор.

– И я о том же толкую. Окромя двух воевод своего полка, он в палаты вовсе никого не допускал, да и те не чета нынешним, что с государем приехали, – подхватил второй.

– Не чета, – хмыкнул первый. – Ентот князь, как его, словом, Федор Константиныч, егда в темницу угодил вместях со своим ратником, коему руки на дыбе повыдергивали, так он его самолично с ложки кормил, вона как.

– Можа, брешут? – усомнился возвращающийся третий, на ходу возясь с завязками штанов.

– А ты у Снегиря поспрошай, – ехидно посоветовал второй. – Слыхал про таковского? Он у головы Ратмана Дурова служит, в сотне у Андрея Подлесова.

– А он откель ведает…

– Оттель, что ентот ратник – родной сын Снегиря. Вот ты и усомнись, было али как, ежели… зубов не жалко.

– А чего зубов-то?

– А того, что он за такие сумнения живо их тебе сочтет.

– Да я и так верю. Я хошь и третий день на Москве, но самолично того князя в Серпухове видывал – баский, да и с вежеством, хошь и иноземец.

– Да какой он иноземец – православный давно, – перебил его высокий и поторопил: – Скорее ты со штанами, а то эвон шум какой-то. Надо бы глянуть, не случилось ли чего.

– Былины уж о тебе ходют, княже, – шепнул под ухом Дубец.

– Цыц, – буркнул я смущенно.

Подумаешь, с ложки кормил. Невелик подвиг, хотя и правда, именно о нем, как утверждал Игнашка, которому нет резона врать, больше и чаще всего говорили на Москве. Все-таки людская молва загадочна – нет чтобы описать, как я…

Стоп!

Кажется, уходят.

А чего это они говорили про шум, который и впрямь теперь отчетливо слышен? И как раз оттуда, куда мы собирались направиться…

«Что за дьявольщина?!» – чуть не ахнул я, когда мы с Дубцом крадучись пробрались поближе к источнику.

– Да нет тут никого, окромя холопов да князя Дугласа, все там, – доложил какой-то стрелец, выходивший из ворот нашего подворья.

– Ну там так там – еще лучшее. Теперь им уж точно не выбраться, – отозвался голос… Басманова.

Наблюдательный пункт, с которого отчетливо было видно все, что творится у соседей, мы заняли через десять минут. Можно было бы куда быстрее, но приходилось прятаться от собственной дворни, потому и просачивались во флигелек близ моего главного терема так долго.

Обзор-то был прекрасный, вот только глаза бы не глядели на происходящее – так неприятно было наблюдать разворачивающиеся события.

Как я сразу оценил обстановку, окружение было мастерским. С тылу не видать, но и без того понятно, что боярин не оставил без внимания все стороны.

Количество тоже впечатляло. Две сотни как минимум, и это только со стороны моего подворья. Как я позже узнал, там были и люди Петра Федоровича, и боярина Голицына, а также ратные холопы Мстиславского, Сицкого и Шереметева.

Кроме того, со стороны царских палат один за другим бежали телохранители. Сам Дмитрий давно уже был здесь.

Идти на немедленный штурм боярин пока не решался, то и дело показывая своему государю на небо – очевидно, убеждал, что куда сподручнее дождаться рассвета, чтоб ни одна душа не смогла выскользнуть.

Дмитрий мрачно выслушивал и вновь принимался нервно расхаживать туда-сюда, а Басманов меж тем переговаривался с моими людьми, убалтывая их выдать князя Мак-Альпина, а в обмен обещал даровать жизнь.

Что отвечали Петру Федоровичу запершиеся на подворье мои гвардейцы, я не расслышал, кроме отдельных фраз, но уже по ним было ясно, что настроены они решительно, а что до своего воеводы, то, прежде чем боярин доберется до него, вначале им придется убить всех остальных.

– На прорыв им надо идти! – подосадовал я. – Пока стрельцы из слобод не подошли, самое время! – И в сердцах стукнул по балке крыши.

– Я так мыслю, что они тебе время для ухода дают, – хладнокровно заметил Дубец. – Покамест все близ того подворья топчутся, у тебя, княже, путь открыт. Ежели сейчас царский двор обогнешь и чрез Боровицкие ворота, то… – и осекся, глядя на меня.

– Я похож на воеводу, который может оставить своих людей?! Дубец, ты что, и впрямь так обо мне думаешь?! – вытаращился я на своего гвардейца.

– Да не думаю я, – буркнул он. – А токмо… иного пути у тебя нетути. Сам помысли, княже: коль не уйдешь, еще хуже выйдет. Все одно ты им уже ничем не подсобишь. А так им еще обиднее будет. Получится, что и они зазря сгинули. А иное не придумать – не ратиться же нам супротив сотен?!

Я вздохнул. И впрямь глупо получалось. Ну что ж, тогда приемлемый для меня вариант только один – все остальные вовсе никуда не годятся.

– Ратиться не будем – это ты верно сказал, – согласился я. – Но и цена за мое спасение уж больно велика.

– Ты еще больше стоишь, княже, – встрепенулся Дубец. – Ей-ей, за тебя любой хошь на дыбу, хошь на плаху – токмо знак дай! Уж ты мне поверь!

– Верю, – кивнул я. – Потому и… отказываюсь. А теперь слушай меня, гвардеец. Сейчас ты незаметно выберешься с подворья, осторожно обогнешь его вон оттуда и вынырнешь пред Басмановым…

– Ты что, княже?! – изумленно уставился на меня Дубец после того, как узнал, что ему предстоит сделать. – Это ж… А ты… Они ж тебя…

– Не посмеют, – хлопнул я его по плечу. – Это гвардейцы, если их сейчас схватят, до вечера не дотянут, а я все-таки князь. Понял?

– А я… Как же мне опосля в глаза ребятам… Да ведь плевать в лицо учнут…

– За выполнение моего приказа? – удивился я и тут же спохватился: – Ах да, заодно передай им и еще один наказ, чтоб они в ближайшие три дня к Константино-Еленинской башне даже близко не подходили, а если вздумают ее штурмовать, то тех, кто останется в живых, лично своей рукой вычеркну из списков спецназа.

Угроза была нешуточная, поэтому должна подействовать.

– Так они и послухались, – хмыкнул Дубец.

– Знак им условный покажешь. О нем все ведают, так что должны послушаться. – И я стянул с пальца подарок Бориса Федоровича Годунова – перстень с ярко-красным рубином и вырезанным в камне двуглавым орлом.

Сейчас он был траурно-черным – ночь, и я, на миг пожалев, что не смогу напоследок полюбоваться и подмигнуть искоркам, загадочно вспыхивающим в глубине камня, протянул перстень ратнику.

– Заодно и сохранишь. А сам пересиди в Никитском монастыре. Он хоть и женский, но и крепких мужских рук требует – будь здоров, посему работенка для тебя найдется, особенно с учетом затеянных матерью Аполлинарией переделок новой полученной жилплощади. И наказ мой ей передашь, чтоб не прекращала ходатайствовать за сестру Виринею.

– И сколь ждать – всю жизнь? – с горькой усмешкой спросил Дубец.

– Ишь какой хитрый! – усмехнулся я. – У нас столько великих дел впереди, а ты собрался в кустах отсидеться? Даже и не мечтай. Едва выйду, сразу заеду за тобой, а уж потом за остальными.

– Мыслишь, помилуют тебя опосля таковского, что мы учинили? – И робкая надежда вспыхнула в глазах Дубца.

– Уверен, – твердо сказал я. – Да и не учинили мы ничего особого. Государь поймет, он… добрый. В любом случае суд будет, который ты потребуешь, а это уже кое-что. Да и я сложа руки сидеть не стану – чего-нибудь да придумаю. Так что… скоро свидимся.

– А… ты не обманешь? – усомнился он, чутко уловив фальшь в моем голосе.

– Когда это я вас обманывал?! – возмутился я. – Как на духу! – И для убедительности перекрестился.

Вообще-то, честно говоря, я не стал бы биться об заклад даже о том, что доживу до вечера, – слишком велик риск проигрыша.

Да что там до вечера – до полудня. Уж больно горяч наш «добрый» государь, а когда он в гневе, то его поведение и вовсе непредсказуемо. При виде меня он запросто может вытащить саблю и незамедлительно использовать ее в деле.

Мало того что я увел у него самую красивую девушку на Руси, причем из-под самого носа, так еще и изрядно напугал, вломившись среди ночи в опочивальню. Сразу одна за другой две хамские пощечины по его самолюбию – это что-то с чем-то.

Такого тщеславный мальчишка мне нипочем не простит.

Одна надежда – на зелье моей травницы.

Пока мой гвардеец побрел в обход, я успел приметить еще одно действующее лицо, чье появление мне совсем не понравилось.

Шотландец это был, собственной персоной.

Нет, его никто не собирался арестовывать. О чем он говорил с Петром Федоровичем и Дмитрием, слышно было плохо, но, судя по всему, именно он на правах моего друга, которого никто из оставшихся в тереме ребят не контролировал, то ли сам выскользнул со двора, то ли послал кого-то предупредить Басманова.

Вот, оказывается, откуда Петру Федоровичу стало известно обо мне и моих людях.

Ай да Дуглас!

Дубец же сделал все как надо, заявив от моего имени, что если государь беспрепятственно выпустит всех моих ратников из Москвы, то князь Мак-Альпин сам не позже как через два часа после того, как последний воин пересечет ворота Скородома, выйдет из своего укрытия и явится на подворье Басманова.

Правда, сделает он это только при условии, что Дмитрий Иоаннович пообещает ему от своего имени отсутствие пыток и справедливый суд, где судьбу гуся не станут вершить судьи-лисы, и в том поцелует крест.

Это напоминание о Путивле окончательно убедило Дмитрия, что тут нет никаких военных хитростей и Дубец действительно послан мною. И еще одно он понял – раз ратник появился совсем с иной стороны, то на подворье у Бельского князя Мак-Альпина действительно нет.

– Не обманет ли? – усомнился Басманов.

– Слово нашего воеводы князя Мак-Альпина крепче булата и дороже злата, – отчеканил мой гвардеец. – Уж коли он что обещал, то сполнит беспременно.

– А не сполнит, стало быть, струсил, – тряхнул головой государь и зло улыбнулся, глядя на покрасневшего от возмущения, но вынужденного помалкивать ратника.

Думаю, что «добрый» государь был бы не прочь уложить на плаху и всех моих людей, особенно тех, кто был со мной в опочивальне, включая и самого Дубца, однако жажда поквитаться именно со мной была куда сильнее, и он дал согласие, спросив лишь одно:

– А почему князь пообещался сдаться боярину, а не мне?

– Не по чину ему такое, – нашелся мой гвардеец.

– Да мы его и так сыщем, – попытался переубедить Дмитрия Басманов. – Не мог же он из Кремля убечь, так что…

– Он все может, – хмуро поправил его тот, очевидно припомнив мой недавний успешный штурм стены. – Он при нужде и с дьяволом сможет в прятки сыграть, и еще неведомо, кто кого при этом объегорит. – И распорядился: – Вели открыть Знаменские ворота и уводи людей, а сам… ступай к себе на подворье да жди.

Я сдержал обещание.

Едва Дубец проводил всех гвардейцев до ворот Скородома и, выждав там час, чтоб не вздумали схитрить, пустив за ними погоню, вернулся, показавшись в поле моей видимости, как я сразу отправился сдаваться.

Надо сказать, что Петр Федорович немало этому удивился, будучи куда более высокого мнения о моих умственных способностях.

Во всяком случае, это было первое, чем он со мной поделился, причем с присущей ему солдатской прямотой и откровенностью. Ну то есть не стесняясь в выражениях.

А в финале последовало лаконичное, но емкое:

– Дурак ты, князь!

Кажется, я совсем недавно это от него уже слышал…

– Повторяешься, боярин, – упрекнул я его.

– То я по первости еще сомневался, – пояснил он. – А теперь, опосля всего, точно убедился. – И повторил: – Как есть дурак.

– Слово дал, – напомнил я, но особо спорить не стал – со стороны, как известно, виднее.

Может, и впрямь…

А вот выспаться мне бы не помешало, сказывалась бессонная ночь, и я по-хозяйски распорядился:

– Ты проверь, чтоб мне в темнице солому поменяли, да чтоб не поскупились на лишнюю охапку, – и сладко зевнул.

Басманов подозрительно покосился на меня, хотел было что-то сказать, но лишь сокрушенно махнул рукой, так и не произнеся ни слова.

Ну и правильно, слышал я уже все. Тем более бог любит троицу, так что чего повторять в четвертый раз…

Отчаиваться я не собирался – говорю же, нельзя мне умирать, но о суде над собой и соблюдении даденного обещания я спросил Дмитрия при первой же встрече.

– Я к мудрым советам завсегда прислушиваюсь, – кивнул он, – потому судить тебя станут по справедливости и те, пред кем ты провиниться не успел. Токмо ежели ты мыслишь, что это тебе подсобит… – И, не договорив, вышел.

Допрашивали меня тоже деликатно – государь и тут держал свое слово: никуда не привязывали, кнутом не стегали, и все мои приготовления к большой драке, поскольку без боя я бы не сдался, не пригодились, чему я сильно порадовался.

Да и зачем пытать человека, который вины своей касаемо расхищения государственной казны вовсе не скрывает и запираться не пытается?

Удивительно, но что до всего прочего, то есть вывоза Ксении Борисовны из монастыря, то вопросов практически не задавали. То есть спросили разок, в самом начале, без уточнения деталей, и все.

Да и суд как таковой меня тоже несколько удивил своим составом.

Оказывается, сумел Басманов успеть организовать тайный совет при государе, молниеносно использовав мою идею. Да и включил туда именно тех, кого я ему и подсказал, – Яна Бучинского и князя Ивана Хворостинина.

Кто еще вошел в этот совет – не знаю, не интересовался, да и не до того мне было, но в качестве судей присутствовали именно они, которые вместе с Петром Федоровичем и, разумеется, под председательством самого Дмитрия должны были решить мою судьбу.

– Что, гусь? Эти на лис не похожи? – язвительно осведомился Дмитрий, когда меня ввели в хорошо знакомую по предыдущему посещению пыточную, и широким жестом гостеприимного хозяина обвел сидящую за столом четверку.