Текст книги "Поднимите мне веки"

Глава 33
Бои без правил

Огоньчик вернулся сконфуженный донельзя. В глаза он мне смотреть избегал. Не отворачивался, нет, но глядел куда-то на мое правое ухо.

– Я хотел предложить тебе отсрочку до тех пор, когда ты совсем не… – Он указал на мою левую руку. – Еще семеро со мной согласились, но остальные… – И опустил голову, натужно выдавив: – Пока думают.

– Понятно, – кивнул я и покосился на Любаву.

Получается, угадала она. Что ж, все равно в остатке получается семеро, а это куда меньше, чем пятнадцать. Можно сказать, и половины нет.

– Я прошу тебя, князь Федор, – взмолился Михай, но тут же осекся и поправился, вновь перейдя на официальный тон: – Надеюсь, ясновельможный князь обождет еще немного?

– Легко, – пообещал я и двинулся к приготовленному рингу размерами эдак метров пять на пять – не разгонишься.

Вообще-то местечко было не совсем удобным. Луг он и есть луг. Кочек виднелась масса. Хорошо хоть, что траву скосили не так давно, а новая вырасти не успела – от силы сантиметров на пять-десять, не больше.

Оставалось порадоваться тому, что перед дорогой не стал менять сапоги, оставив те, в которых был на поединке с Готардом. Пусть они у меня из-за толстой подошвы несколько тяжелее, но я посчитал, что ноги не станут выскальзывать из стремян, вот и оставил их.

Учитывая траву, получалось какое-никакое, а преимущество. Маленькое, правда, но мне сейчас любое сгодится.

Впрочем, чего это я разнылся? Ни один из поляков и слыхом не слыхивал про десант, так что преимущество у меня на самом деле о-го-го, лишь бы руки не подвели.

Я еще раз прошелся по импровизированному рингу, пиная ногами кочки и прикидывая, в какой угол лучше всего оттягивать противника.

– Я б поболе сотворил, да веревки не хватало – и без того всю извел, даже гашники[88]88
  Г а ш н и к – шнурок или веревка, поддерживающие штаны.


[Закрыть] у стрельцов с портов поснимал, – повинился Дубец, заметив мое недовольство.

– Ничего, – успокоил я его. – Тут и без того раздолье.

Врал, конечно. Места было мало, а с учетом того, что мне никак нельзя сходиться в ближнем бою, крайне мало. Но за неимением горничной придется спать с кухаркой, как поступает один мой всеядный знакомый.

Огоньчик вернулся опечаленный, хотя вести он принес вполне приемлемые – отказались еще двое. Получается, я и пальцем не пошевелил, а количество противников уменьшилось на две трети.

Что до судьи, то поляки выбрали Юрия Вербицкого. Что ж, тоже хорошо, особенно учитывая, что среди поединщиков его не было изначально.

Настроение у меня поднялось, пятеро – это вам не пятнадцать. Опять же Михая среди этой пятерки нет, а потому можно не стесняться в выборе приемов, хотя тоже с умом, а то снова загалдят, что я где-то там нарушил рыцарские обычаи.

Теперь главное – действовать побыстрее, чтоб не затянуть.

И вновь не удержался, чтоб не съязвить:

– Остались, как я понимаю, истинные рыцари, готовые сражаться невзирая ни на что и ничуть не устрашившись увиденного. Одного не пойму – как это тебя, ясновельможный пан Огоньчик, напугали мои руки?

Он открыл было рот, но ничего не сказал, лишь досадливо махнул рукой и потерянно побрел обратно к своим.

И понеслось…

Ожидая от мира-кота любого подвоха, я страховался как только мог, атакуя лишь наверняка и стараясь использовать любую неровность почвы, не говоря уж про кочки, в свою пользу.

С первым получилось совсем удачно и быстро, что тоже немаловажно. Правда, прием был слишком резким – перестраховался – поэтому в левой руке ощутимо загорелось.

Стрельцы весело загомонили, да и поляки, во всяком случае, некоторые из них, облегченно улыбались.

Зато второй, самый большой и могучий, шел на меня как танк, завалить который мне стоило немалых трудов. Управился, но, когда Юрий Вербицкий торопливо заявил: «Поражение», – я, встав со своего противника, невольно поморщился от боли, а взглянув на левую руку, обнаружил, что началось.

Рана вскрылась, и кровь, пропитав повязку, расползлась по ней большим алым пятном.

Получалось, теперь все решает скорость, потому что предстояло одолеть еще троих.

Следующим оказался не особо поворотливый, но чертовски устойчивый на ногах шляхтич. Кулаки все чаще мелькали в опасной близости от моего лица, и мне невольно приходилось несколько раз подставлять под удар многострадальную левую.

В плечо при этом всякий раз ударяла новая волна боли. Пока еще терпимо, если бы впереди не маячили два поединка, а чтобы выиграть в них, предстояло поскорее закончить с этим ванькой-встанькой.

Пришлось пойти на риск и еще раз прибегнуть к «мельнице», где самое главное не сила рук – они только держат противника, а сила ног и резкость, чтобы хватило инерции для полета.

Мне удалось, но когда Вербицкий громко объявил о признании поражения паном Стравинским и я поднялся на ноги, то увидел, что повязка на левой руке окрашена в алый цвет сверху донизу, причем кровь настолько сильно выступила, что даже синий жупан на шляхтиче оказался изрядно вымазан.

Остальные тоже это заметили, поскольку радостные крики как-то быстро и резко стихли, сменившись испуганной тишиной.

Насколько меня хватит, я не прикидывал. Определенный оптимизм внушала правая. Та была еще в порядке, хотя и относительном, поскольку на ней тоже проступило пятно, но по сравнению с левой так, мелочи.

И боль…

Это само собой – куда ж без нее, родимой.

Тут тоже контраст. В правой я вообще ее не ощущал – если и была, то ее напрочь забила левая, которая теперь не горела, а дергала, словно клещами, намекая, что пора заканчивать.

– Еще чуть-чуть, – строго сказал я ей и застыл от удивления, потому что четвертый шляхтич вышел лишь для того, чтобы отрицательно помотать головой и… отвесить мне уважительный поклон, после чего вновь удалился за веревки, а судья громко крикнул: «Поражение!»

Кстати, остальные ляхи встречали шляхтича, отказавшегося от боя, радостно, тут же кинувшись обнимать и хлопать по плечу, словно победителя, да и сам он держался горделиво, будто и впрямь одолел меня. Воистину, иногда нужно проиграть, чтобы… выиграть.

Это было уже совсем здорово, потому что я ощущал, что меня ведет и на двоих сил ни за что не хватит – тут с одним бы управиться.

Пятый же – тот самый здоровенный Кшиштоф – уже обнаженный по моему примеру по пояс, на ристалище выходить не торопился, но не потому, что колебался. Ему попросту не давали этого сделать.

Целых пять человек, включая Анджея и Михая, стояли перед ним, не давая пройти, а Огоньчик что-то торопливо втолковывал этому бугаю, часто тыча пальцем то в небо, то в мою сторону. До меня доносились лишь обрывки фраз, но и по ним стало ясно, о чем речь:

– Не отказаться, но отложить… Если ты считаешь себя рыцарем… Ты только посмотри…

Разумеется, при указании на небо упоминались и Езус Мария, и Матка Боска Ченстоховска, и еще какие-то святые, но шляхтич, упрямо замотав головой, все-таки вырвался из объятий товарищей и решительно потопал в мою сторону.

– Сразу после него со мной! – вдогон ему отчаянно крикнул Огоньчик. – Подумай, Кшиштоф! И от меня ты пощады не дождешься, клянусь тебе в этом всеми святыми!

Шляхтич его не слушал. Перевалив через веревку, он вырос передо мной и с ненавистью уставился мне в глаза.

– Ну все, князь! – хрипло выдавил он. – Теперь тебе уже никто не поможет. Будешь знать в следующий раз, на кого ноги ставить.

Вот оно в чем дело. Не иначе как Готард его родич, а может, даже родной брат. Получается, и тут потерька чести. Как с ума посходили из-за нее.

– А теперь все! – продолжал он. – Теперь твоя Любава, коя… – и далее сочный польско-русский мат, – в следующий раз заменит повязки покойнику.

– Как ты ее назвал, повтори? – недобро прищурился я.

Зря я так сказал. Он не испугался, а повторил, причем на сей раз выразившись еще громче, а также более красочно и емко, а для верности даже ткнул пальцем в стоящую за веревками девушку, чтобы уж совсем ясно было, о ком идет речь.

Я покосился на бывшую послушницу, которая, закрыв лицо руками, тотчас же побежала к своему возку, и заметил Кшиштофу:

– А теперь, навозная свинья, я буду тебя убивать и, боюсь, никакого пана Вербицкого при этом не услышу. Но вначале ты попросишь прощения у нее.

Он радостно осклабился, посчитав, что вывел меня из себя, и украдкой глянул на мою левую руку. Ну да, я и сам знаю, что там вообще завал. Кровь уже стекала мне в ладонь.

О намерениях Кшиштофа я догадался через минуту. Он не атаковал и лишь стремился всячески отклониться от моих ударов, собираясь любой ценой выждать еще несколько минут, чтобы осталось подпихнуть, и я сам бы послушно лег на траву.

– И твоим тоже не поспеть, – злорадно заметил он на исходе второй минуты, кивая мне за спину.

Я оглянулся.

Так и есть. К Вербицкому стремительно не бежали – летели сразу трое. Впереди всех Дубец, следом сносил не успевших посторониться Чекан, и за ним, как за ледоколом, вприпрыжку семенил Андрей Подлесов.

И я догадывался зачем, вот только дудки – сил у меня еще немерено. Ну убывают, конечно, и быстрее, чем хотелось бы, норовя просочиться вместе с кровью наружу, но…

– Назад! – что есть мочи крикнул я. – Назад, Дубец! Чекан, ты тоже стой где стоишь! – И, заметив нерешительную попытку сотника после остановки вновь двинуться к судье, яростно зарычал: – Не сметь!

Кажется, помогло, но тут – я даже не успел повернуться к этому самому Кшиштофу, совсем забыв про него, – меня настигла оглушительная плюха. Он-то про меня забывать не собирался и дожидаться, пока я разберусь со своими, тоже.

«С пламенным приветом от Тома», – почему-то мелькнуло в голове в последний момент.

Дальнейшее не помню.

Нет, я не потерял сознание, но… лишился его. Говорю же, бывает у меня такое, когда глаза напрочь закрывает мутная пленка ярости, злости и гнева. Эдакий своеобразный коктейль, вызывающий бешенство, при котором соображаловка отключается напрочь, так что озвучу лишь пересказ своих гвардейцев, которые взахлеб наперебой излагали мне дальнейшие события.

Хотя вначале, скорее всего, я и впрямь потерял сознание, поскольку болтался как тряпичная кукла, когда Кшиштоф, радостно скалясь, ухватил меня за пояс штанов и поднял с земли.

Однако мне удалось вовремя очнуться – точнее, очнулись эмоции, соображаловка продолжала отдыхать, – и в тот момент, когда правая рука торжествующего шляхтича уже пошла в замахе назад, мой лоб врезался в его толстые губищи.

Он взвыл, отскочив и схватившись за окровавленный рот, а я в подскоке отвесил ему три звонких оплеухи. Ему вполне хватило, чтобы взбеситься и с ревом устремиться на меня.

И напрасно Вербицкий, которого осенило, как закончить поединок, до хрипоты кричал: «Поражение! Поражение!». Мы его уже не слышали.

Впрочем, все закончилось довольно-таки быстро. Пока он летел на меня, я успел хладнокровно посмотреть на свою левую и резко махнуть ею в сторону своего противника, да так удачно, что…

Есть выражение: «Кровь ударила ему в голову». Чуть перефразирую к своему случаю: чужая кровь… и ударила она в глаза Кшиштофу.

Одновременно с этим я в самый последний момент успел проворно отскочить в сторону, а когда тот истошно взвыл и, пролетев мимо, упал на траву, закрыв лицо обеими ладонями – странно, кровь ведь, а не кислота, так чего он? – подскочил и уселся сверху, задирая ему подбородок и заорав, чтоб привели Любаву.

Все замерли, словно я неясно выражал свое требование, но потом очнулись, полетели за девушкой и чуть ли не на руках притащили недоумевающую деваху, поставив ее перед нами.

Правда, прощение Кшиштоф просил очень невнятно, так, хрип какой-то, но всем было понятно.

Говорят, я и после этого не сразу угомонился. Его счастье, что, несмотря на кипучую ярость, что бушевала во мне, сил оставалось слишком мало, а потому для сворачивания шеи этому борову их немного не хватило, хотя я очень старался.

Меня отнесли на руках, а вот чтобы помочь шляхтичу встать, никто руки не подал.

Но его поединок с Огоньчиком так и не состоялся.

Михай поначалу вышел было, как и обещал, с обнаженным клинком и даже бросил лежащему его саблю, но потом, когда тот поднялся, Огоньчик пригляделся к его штанам, сморщился, презрительно сплюнул и… убрал свой клинок в ножны, а в ответ на недоуменный взгляд Анджея Сонецкого пояснил:

– Я с зассанцами не дерусь.

И все.

Вообще-то он, наверное, сказал это по-польски, но меня уверяли, что было очень схоже и ошибиться они никак не могли, тем более что Кшиштоф действительно обмочился.

Уехали недавние телохранители Дмитрия Иоанновича довольно-таки быстро, но Огоньчик, Вербицкий и Сонецкий остались, терпеливо снося все колкие замечания стрельцов в свой адрес.

Поначалу отыскались и некоторые ретивцы, ставшие задирать их всерьез, но тут вмешался Чекан, веско заявивший, что после драки кулаками махать неча, и вообще, все это – дело самого князя. Вот он придет в себя и сам пусть скажет им, как и что, а уж опосля…

Тут же подоспели второй сотник, а следом и десятники, так что угомонили их быстро. Самому прыткому Дубец вообще едва не начистил рожу, заявив, что, пока веревки от столбов еще не отвязаны, он может запросто доказать, что их воевода не только великий воин, равных которому свет не видывал, но и отменный учитель.

Первое, что я почувствовал, придя в себя, так это… дождик, капли которого падали мне на щеки и на губы. Я облизнулся и с удивлением обнаружил, что эти капли… соленые, а открыв глаза, понял, что это ревела Любава, низко склонившись над моим лицом.

– Он что, гад, так и не извинился перед тобой? – смущенно спросил я, чувствуя свою вину, что не успел заставить этого козла попросить прощение.

– Повинился, повинился, – радостно закивала она, заулыбавшись.

– Это хорошо, – одобрил я и с подозрением прислушался к левой руке, жар в которой сменился на освежающую прохладу, да и боль если чувствовалась, то ровная, тихая. По сравнению с недавней так, отголосок, слабое эхо.

Я покосился на повязки. Что-то уж больно толстые. Не иначе как все-таки намазюкали меня этой, с ртутью, которую, наверное, запасливый Дубец не выкинул, а прихватил с собой…

Но оказалось, что вначале для остановки крови хватило познаний Любавы, которые на этом все и закончились, в чем она, плача навзрыд, и призналась моим гневным гвардейцам. А потом примчался из ближайшей деревни Снегирь, привезя какую-то бабку.

Словом, никакой химии.

Только тогда я, окончательно успокоенный, попытался вспомнить подробности последней схватки и горестно охнул, решив, что раз я потерял сознание в самой середине ее, то, наверное, проиграл, упав, после чего ее попросту остановили.

Однако стоило мне спросить об этом, как сразу все мои гвардейцы с Дубцом во главе наперебой принялись уверять меня в обратном. Если бы не масса подробностей, ни за что бы не поверил, а так…

«Вот теперь можно и передохнуть», – подумал я успокоенно – отчего-то неудержимо потянуло в сон.

Но тут я заметил смущенно заглядывавшую поверх склоненных надо мной ратников голову Огоньчика.

«Надо бы что-то сказать человеку, чтоб не сильно переживал, – решил я. – И вообще, не так уж много у меня друзей, чтоб раскидываться ими, так что пора учиться прощать. Хватит тебе и одного Квентина».

Однако на ум ничего не приходило, и чуть погодя я задремал, так и не сказав ни слова.

Всерьез, то есть окончательно и бесповоротно, я пришел в себя то ли вечером, то ли ночью. Оставалась лишь слабость во всем теле и еще жуткое чувство голода. Встрепенувшаяся Любава, когда я ей сказал об этом, мгновенно упорхнула за едой, а под навес шагнул Огоньчик…

Смущенный Михай прямо с порога заметил, что он ненадолго, ибо понимает, что мне надо лежать, не переживать и ни о чем не думать, после чего перешел к сути.

Запинаясь чуть ли не через каждое слово, он выдавил, что если я буду в Кракове, то там всякий подскажет, как найти его усадьбу, которая всего в двадцати верстах, и он будет несказанно рад, если я, если мы, если…

– Ты что, хочешь продолжить поединок? – безмятежно зевая, поинтересовался я.

Понимаю, сыпал соль на раны, но отказать себе в удовольствии маленькой мести не мог.

– Очень хочу! – неожиданно заявил он, уточнив: – Только чтоб, как сегодня, на кулаках.

– Если я буду здоров, то тебе мало не покажется, – предупредил я.

– Так это ж здорово, – часто-часто, радостно-радостно закивал он. – Я и хочу, чтоб ты набил мне мою глупую рожу, а потом еще и настучал по моей пустой голове. – И с надеждой осведомился: – Как? Сделаешь? Не откажешься?

– Мысль хорошая, – снисходительно согласился я, решив больше не мучить человека, хватит с него. – Но лучше ты угостишь меня своей хваленой вудкой, которая старка, а то ты ее столько хвалил, будучи еще в Путивле, а попробовать…

– Это потом, – торопливо заверил меня Огоньчик. – И вудка потом, и пир потом, но начнем непременно с рожи. Так надо, понимаешь?! Иначе я просто не знаю, – развел руками он.

В это время под навес заскочила Любава с миской чего-то дымящегося и благоухающего непередаваемо вкуснющим ароматом.

– И жбанчик медовухи с двумя чарками, да еще одну ложку, – застенчиво попросил я ее.

Она настороженно уставилась на меня, но, послушно кивнув, вновь упорхнула.

– Ладно, набью, – ответил я, усаживаясь поудобнее, – но вначале тебе придется отведать нашенской, чтоб прощание не казалось горьким. Ты один остался или…

– Или, – быстро ответил он.

– Ну тогда зови остальных, да пусть захватят закуску и чарки, чтоб не гонять девку по сто раз…

Наутро шляхтичей я уже не застал, проспав их отъезд, ибо проснулся очень поздно – солнце стояло почти в зените. Михай вместе с двумя товарищами укатил на рассвете, хотя Дубец и предлагал ему не торопиться и позавтракать на дорожку.

– Будь моя воля, я б их чем иным, поострее, угостил, но коль ты обещался приехать к нему в гости, опять же мировую распил, то вроде как и мне на него ни к чему сердцем злобиться, – пояснил он и вскользь обмолвился, что шляхтичи хоть и уезжали с пустыми животами, но улыбались так, будто их тут накормили до отвала.

«Не иначе как от моего обещания набить ему рожу, – подумалось мне. – Вот мазохист попался…»

В этот день мы никуда так и не поехали, разве только по моему настоянию перебрались чуть ближе к реке, текущей поблизости.

Там и место поукромнее, так что еще один кредитор, жаждущий от меня немедленного возврата какого-нибудь старого долга, не вот найдет.

Да и кот Том пусть помучается с розыском, пока мышонок не совсем в форме.

А в то, что этот мир не просто не оставит меня в покое, но, наоборот, попытается добить, пока я не пришел в себя, я был уверен на девяносто девять процентов, оставляя один больше на чудо.

Однако, как ни удивительно, сбылся именно он, тот самый единственный. Получалось, что Джерри не только подустал с Томом, но и успел порядком измотать его, если коту в очередной раз потребовался тайм-аут.

А вот надолго ли?

И на следующий день мы на рассвете уже выступили в путь, хотя уговаривать меня чуток обождать после неудачи Дубца и остальных гвардейцев пришли Чекан с Подлесовым.

Под конец они, как последнее средство, науськали на меня Любаву. Думали, разнежусь.

Но не тут-то было. Я оставался непреклонным, норовя выжать из предоставленной мне паузы максимум возможного.

Так и не совладав с моей упертостью – правильно говорил дядя Костя, что упрямство наша фамильная черта, – народ послушно двинулся дальше на север.

Шли мы, соблюдая все меры предосторожности, то есть с выставлением передовых дозоров, плюс по десятку в стороны, а сзади еще один десяток – я вновь пытался подстраховаться насколько это возможно, опасаясь очередного внезапного прыжка Тома.

Но один монотонный день неспешно сменял другой, а мир, в точности уподобясь старому опытному коту, не торопился с новой атакой, по всей видимости выбирая момент поудобнее.

Кстати, вообще-то мой очередной прогноз сбылся полностью. Помнится, я говорил о том, что в следующий раз нападающих на меня изрядно прибавится, и все так и случилось. Полторы сотни шляхтичей – это сила. Получалось, действуя в прежней геометрической прогрессии, теперь предстояла драка с полутысячей, не меньше, вот только когда?

К тому времени, когда мы добрались до Волги, я уже весь извелся, не понимая, почему так сильно затянулась пауза. Ей-богу, на душе было бы куда легче, налети на нас какая-нибудь разбойничья ватага. Впрочем, полтысячи разбойников в одной шайке – это навряд ли. Тогда кто и… откуда?

Добравшись до реки, я объявил, что дальше поеду один.

Чекан начал было возмущаться, не соглашаясь и ссылаясь на распоряжение государя, но я заявил, что плохо себя чувствую, а останавливаться не собираюсь, потому далее поплыву рекой. Струг же, который к этому времени пригнали оставленные в Москве гвардейцы и бродячие спецназовцы, такого количества стрельцов нипочем не вместит, ибо и без того получается изрядный перебор, и я не знаю, как мы все в нем поместимся.

А коль Чекан упрямо хочет выполнить наказ Дмитрия Иоанновича, то нет проблем – пусть прикупает где-нибудь еще несколько стругов и катит следом, только ждать его я не могу, ибо тороплюсь.

Дебаты шли весь вечер. Обе стороны настаивали каждая на своем и уступать не собирались, зато, когда настало утро, я сразу понял, что расставаться со стрельцами мне рановато – накаркал на свою шею.

На сей раз по реке, как я определил, плыл в нашу сторону уж точно не купеческий караван. Стругов было всего пять штук, но все здоровые, вмещающие аж по сорок человек – по десятку весел с каждой стороны и у каждого сидели сменные гребцы, фигурки которых я разглядел в подзорную трубу.

А еще хуже было то, что шли они неспешно, будто высматривая кого-то, причем именно на нашем берегу. А кого можно разыскивать, да еще целыми двумя сотнями? Правильно, бедного мышонка Джерри.

Гадать, кого неутомимый Том на сей раз прислал по мою душу, было некогда – предстояло занять оборону. Лучше всего было бы вообще замаскироваться, чтоб те проплыли мимо, но увы – наш струг стоял на берегу, и едва плывущие его заметили, как тут же ускорили ход, направляясь к нему.