Текст книги "Поднимите мне веки"

Глава 25
Блеф

– А ты сам ведаешь, пред кем тут расселся, жалкая букашка?! – хрипло выдохнул я ему в лицо.

– Неужто и впрямь предо мною потомок еллинского бога? – иронично заметил он, силясь растянуть губы в фальшивой улыбке.

А ведь ты уже напуган. Держишься пока, но если поднажать, то…

И я поднажал.

– Ты хочешь знать, кто я на самом деле? Что ж, попытаюсь тебе пояснить. Сомневаюсь, что поймешь, ничтожный человечек, кто стоит перед тобой. – Выдавать приходилось экспромтом, а потому импровизировал на ходу: – Аз есмь душа Ра, вышедшая из Слова. Душа бога, что создал Шу, и потому ненавижу зло, ибо верю в Маат и живу ею…

Судя по изумленному выражению его лица, он вообще не понимал ничего из моих коротких, обрывистых фраз. Впрочем, я тоже не очень-то постигал их смысл – просто всплыл в памяти подходящий кусок, вот я и цитировал его, по ходу меняя слова, чтоб звучало до предела загадочно и мистически:

– Я Кху, который не может умереть. Сквозь Слово я проник сюда из моего собственного существования и с ним уйду в небытие, когда мне заблагорассудится. И ты, мальчишка, смеешь мне чем-то грозить?! Щенок! Жалкий земной червь!

Кстати, чем больше я осыпал его оскорблениями, тем больше он мне верил.

Очевидно, у парня не могло уложиться в голове, что какой-то холоп, пускай и княжеского рода, но раз на Руси, то все равно холоп, может так нагло унижать самого государя, нещадно втаптывая его в грязь.

Так разговаривать с царем могут позволить себе лишь боги или их потомки.

Признаться, кого именно в данный момент представляю, я и сам не знал, хотя больше склонялся к первому – так оно посолиднее. Да и неважно это. Главное, что доходило, причем не до разума, а до сердца, ибо Дмитрий хотя ничегошеньки не понимал, зато проникался – это куда надежнее.

А в конце своего страстного монолога я даже усилил соответствующие акценты, вовремя вспомнив про Мефистофеля, которого ненадолго выпустил из виду.

– Я старший из древних. Моя душа – это душа богов. Имя же ей – вечность. И мои проявления тоже извечны, потому что я властелин лет и хозяин непостоянства. Тому же, кто попадает в мой котел, уже никогда из него не выбраться. Разве только я не захочу этого сам…

А теперь переход, иначе потом у Дмитрия непременно возникнут вопросы к моей новой ипостаси. Вопросы, на которые, боюсь, мне не отыскать ответа. Не зря же я постарался изменить голос, даже охрип как по заказу.

– И запомни, мне плевать на это человеческое тело. – И я, выставив перед собой руку, посмотрел на нее с легким удивлением. – Я собирался побыть в нем еще лет двадцать, но могу уйти из него хоть завтра. Поэтому мне все равно, оставит ли человечек, в котором я сижу, хоть какое-то потомство после себя.

Финал желательно было сделать оглушающим. Эдакое крещендо и форте фортиссимо, поэтому я, отпустив его плечо, выпрямился и смачно плюнул на пол, после чего резко отвернулся от него и горделиво скрестил руки на груди.

Сзади царило гробовое молчание.

Я украдкой скосил взгляд на Дмитрия. Оказывается, ступор продолжался – государь ошалело взирал на мой плевок.

Ай да Федя, ай да… Короче, молодец!

Вообще-то имелись варианты еще эффектнее – например, плюнуть на его нарядный кафтан, но была опасность переборщить – уж очень горяч парень.

Вот если бы от моего плевка у него начала бы обугливаться ткань одежды, тогда да, но у меня во рту слюна, а не серная кислота, поэтому лучше ограничиться полом.

Но молчание становилось неприлично долгим, поэтому я счел нужным поторопить Дмитрия, а заодно и еще больше запутать ситуацию:

– И помни, что я не желаю, дабы людишки ведали обо мне неположенное им раньше времени, кое еще не пришло, а посему предупреждаю: достаточно тебе произнести вслух хоть слово о том, кто сидит в этом теле, и тогда…

Блин, погорячился!

Кара должна быть немедленной и ужасной, а что я могу? Да и выражение «тот, кто сидит в этом теле» тоже звучало как-то несерьезно. Почему-то в голове всплыл Крошка Енот и «тот, который сидит в пруду».

Хорошо хоть, что Дмитрий не видел этого детского мультика.

Но слово – не воробей, поэтому поправляться я не стал, зато касаемо наказания отыскался относительно приемлемый выход:

– Ты тут поначалу спутал мою кару, решив, что я лишил тебя возможности стать отцом. Что ж, если оно так тебя пугает, то пусть и станет твоим следующим наказанием, только в отличие от этого, кое наложено сейчас, уже навсегда.

Вот так. Это проверить он сможет минимум через девять месяцев. Заодно и намекнул, что теперешняя ситуация поправима, и Дмитрий этот намек тут же понял, иначе бы не встрепенулся.

Очень хорошо. Во взгляде надежда, а в глазах даже не просьба – щенячья мольба. И тихий голос робко осведомился:

– Стало быть, ныне…

– Это мною еще не решено, – с величественным видом отрезал я. – Вообще-то звезды, что помогают творить, не твои послушные холопы, и мне не хотелось бы лишний раз обременять их просьбой выстроиться на ночном небосводе так, как должно. Да и тебя надлежит наказать на упрямство и тупость.

– Я осознал, – послышалось в ответ.

– Ты должен был осознать давным-давно, – сердито отрубил я. – Ведь тебе и до того уже несколько раз намекали, но ты так ничего и не понял. Умный человек проникся бы уже тогда, когда я восстановил твою грамоту, составленную для Федора Годунова, хотя она и впрямь сгорела на твоих глазах. Да и потом тоже было изрядно такого, что тяжелее не догадаться, но ты, государь, как мне видится, – я иронично усмехнулся, – не ищешь легких путей…

– Теперь я все понял, – смиренно ответил Дмитрий.

– Ложь! – безапелляционно заявил я. – Если ты и понял, то разве лишь сотую часть сказанного, не более. – И повелительно приказал: – Ну-ка, повтори, кто тот, что находится в этом человеческом теле? – И стукнул себя кулаком в грудь.

– Бог… Мом, – поколебавшись, неуверенно ляпнул он.

– Глупец! – вынес вердикт я и устало махнул рукой. – Впрочем, что с тебя взять, ведь…

– Неужто… – медленно начал было он, но я остановил его:

– Довольно! Это тоже неверный ответ, но он ближе к истине, которая хоть и проста, но тебе не по зубам…

Я говорил и лихорадочно прикидывал, как покрасивее закончить игру, но в то же время так, чтобы изменения в поведении Дмитрия по отношению ко мне не бросались в глаза окружающим, а то решат, чего доброго, что я его околдовал со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Они-то не знают, что я то ли бог, то ли дьявол, потому сразу потащат на костер.

Но и тут мне удалось отыскать лазейку.

– Далее веди себя с ним, – я вновь презрительно посмотрел на себя, – так, как вел прежде. Однако накрепко запомни, что между покорством и желанием узнать, до чего может дойти твоя наглость, если тебе во всем потакать, огромная разница. Один раз ты уже переполнил чашу моего терпения, но в другой раз не советую уповать на мою доброту, поскольку помимо детородных сил могу отнять у тебя и прочие.

– Прочие?

– Наслать на тебя телесную немочь, – пояснил я. – А вдобавок лишить тебя и умственных сил. – Но тут же поправился: – Хотя нет. Их отнимать ни к чему, иначе ты не осознаешь всей глубины постигшей тебя беды. Куда тяжелее, когда человечишка…

И принялся со смаком расписывать, с чего начинается паралич, как станут постепенно отмирать его конечности и так далее. Подробное описание положения полностью неподвижного человека, которому оставлены только слух и зрение, он не дослушал даже до середины, заорав как недорезанный, чтобы я перестал.

Я недоуменно изогнул правую бровь, уставившись на Дмитрия, словно говоря: «Как?! Ты опять за свое?!», и тот незамедлительно стушевался. Более того, он даже… попросил прощения за чрезмерную горячность.

Не впрямую, конечно, а пробормотав нечто невразумительное и добавив:

– Ни к чему эдак-то. Вона каких страстей мне тут нагнал.

Правда, почти сразу начал намекать на то, как бы ему побыстрее восстановить мужскую силу.

Я снисходительно заявил, что если он исправит свое поведение, то, может быть, эдак седмицы через две, когда доберусь до нужного места, то верну все сполна, но уточнил:

– Запомни, что это мое последнее предупреждение. Если ты и далее станешь творить пакости, возврата не будет. А о Ксении Борисовне забудь напрочь и не смей ее принуждать к чему– либо. Коли дал свободный выбор, стало быть, все! И нечего тут на попятную! А сейчас я вновь ухожу в глубь него, ибо более не желаю с тобой разговаривать, ничтожный навозный червяк…

Отшатнувшись от Дмитрия, я со стоном ухватился за голову обеими руками и упал, изображая корчи от боли и старательно откашливаясь – теперь мне хрипота ни к чему.

Лежал недолго. И пол холодный, и вообще перебор столь же нехорош, как и недобор, так что спустя минуту я сел и ошалело уставился на «красное солнышко».

– Прости, государь, – морщась и потирая виски, произнес я. – Морок какой-то нашел. Никогда такого со мной раньше не было, чтоб сознание терять, а тут… Что-то черное нашло, задавило и куда-то унесло…

Дмитрий молчал. Вот свинья! Хоть бы спросил, что со мной.

Впрочем, оно и к лучшему, поскольку, куда меня унесло и зачем, еще не придумалось, потому пришлось скомкать подробности, сразу перейдя к итогу:

– Ох, как голова трещит. – И с подозрением: – Ты что, ударил меня?

Он покачал головой, по-прежнему не говоря ни слова.

Да что ж ты молчишь-то, окаянный?! Понимаю, я не великий артист, но выдай хоть что-то, дабы я мог примерно сообразить, насколько эффективной оказалась моя игра.

Не переставая постанывать, я медленно поднялся на ноги, не переставая ощупывать голову.

– Странно, вроде бы и впрямь не ударил, – недоуменно произнес я. – Тогда с чего у меня такое, а? – И примирительно заметил с виноватой улыбкой на лице: – Ты уж не серчай, что я так вот про похоть сказал да сравнил тебя с… Сорвался, не выдержал, вот и… Но согласись, что и ты был неправ, оставляя Ксению Борисовну в Москве.

Дмитрий продолжал недоверчиво взирать на меня.

Да что у него, язык отсох?! Или я и впрямь столь хорошо сыграл, что он до сих пор не может прийти в себя?

– Оба мы погорячились, – наконец-то раскрыл рот он. – Но и ты в разум возьми… князь. – Последнее слово было произнесено после секундной задержки и сопровождалось опасливым взглядом – сойдет ли.

Кажется, я и правда нормально сработал – тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Лишь убедившись по моему виду, что все в порядке, Дмитрий уже более спокойно продолжил:

– Царевна-то на выданье, в соку. Ежели она ныне выйдет замуж за кого-либо из бояр, особливо за Мстиславского али Шуйского, сам ведаешь, об чем они могут помыслить.

– Не выйдет она за них! – твердо произнес я.

– Ну за кого-нибудь другого, – не унимался он.

Я открыл было рот, чтобы выставить свою кандидатуру в качестве кандидата в женихи, толком не понимая, как это будет согласоваться с тем, что я тут успел ему только что наговорить, но Дмитрий поучительно заметил, что у него и о Дугласе была кое-какая опаска.

Дескать, хоть и иноземец, да все одно – княжеского роду.

Одно хорошо – простодушен он, да и живет на Руси всего ничего, потому за него никто и не встанет, а что до прочих – тут и вовсе. Иной, может, и не помышляет пока о шапке Мономаха, а стоит обвенчаться с дочкой царя, как непременно появится мыслишка о троне, ибо раз женат на царевне, значит, и сам…

Пришлось рот закрыть.

– Вот ежели бы ты ныне дал свое слово, что царевна без моего дозволения вовсе ни с кем под венец не пойдет, коли расхочет за Дугласа, тогда…

– Даю слово, – быстро выпалил я, не успев отдать отчета в том, что говорю, и торопясь быстрее покончить с этим.

Дошло лишь через несколько секунд, но было уже поздно. Что с возу упало – у того и пропало, как говаривал шведско-углицкий принц Густав Эрикович.

Ладно, со свадьбой придется немного погодить.

Дмитрий меж тем, замявшись, неловко уточнил:

– Ты свое слово даешь?

Ах, тебе надо, чтоб и Мефистофель его подтвердил?! Нет уж, милый, перебьешься. Концерт окончен и возвращаться к сыгранному не станем, так что тебе придется обойтись простым человеческим обещанием. И вообще, тебе что, мало слова потомка шкоцких королей?!

Я невинно осведомился, сделав вид, что не понял:

– Желаешь, чтобы я дал такое слово от имени престолоблюстителя?

– Да нет, хватит и твоего, княжеского, – несколько разочарованно ответил Дмитрий.

Кажется, парень понял, что кина не будет. Вот и славно. К тому же теперь у меня появляется возможность поправиться, пусть и не взяв назад опрометчивое обещание, но кое-что в нем… подработав.

Я посмотрел на удовлетворенно склонившего голову Дмитрия и торжественно произнес:

– Даю тебе крепкое слово, государь, что царевна Ксения Борисовна Годунова обвенчается в церкви только с тем, кому ты сам разрешишь на ней жениться. В том клянусь тебе ныне. – И, повернувшись к закоптелой иконе, сиротливо висящей в углу, медленно перекрестился три раза, степенно добавив: – Пусть господь будет свидетелем моей нерушимой клятвы.

Вот так-то куда лучше. Теперь и волки сыты – вон как довольно улыбается, и овцы будут творить чего хотят, потому что теперь мне никто не помешает посвататься, обручиться и так далее.

Что же до церкви, то ее можно и оттянуть по времени, тем более что особо и оттягивать нечего, ведь между этими процедурами существуют определенные сроки, которые требуется соблюдать.

Учитывая же, что у Ксении траур по отцу годовой, то есть раньше середины апреля следующего года не может быть даже сватовства, получается, что свадьба даже без оттяжек состоится не ранее конца мая, а то и в июне. Правда, последние три месяца какой-то странный полутраур, но все равно в любом случае раньше середины января никаких мероприятий затевать нельзя.

– Теперь все, – твердо сказал Дмитрий. – И я тебе свое даю, что боле ей ни в чем препон чиниться не будет. Пущай живет где возжелает.

Так, с этим, кажется, разобрались. Осталось лишь на всякий случай еще раз напомнить про царевича и про… веревочки.

– Но помни, государь, что изменить связь наших жизней даже я теперь не в силах. – Попрекнув: – Нет чтоб поблагодарить за подарок, а ты меня в темницу.

– Благодарствую… княже, – нехотя проворчал он, но, не удержавшись, добавил: – Хошь и не ведаю за что.

– А веревочки уравнял?! – искренне возмутился я, и было с чего.

Я, можно сказать, кучу времени вбухал на репетицию фокуса, трижды порезав палец об острую грань перстня, проделал все без сучка и задоринки – Кио с Акопяном поаплодировали бы, а ему все не слава богу.

И чего тебе еще надо, хороняка?!

Или ты вновь ничего не понял?

Пришлось еще раз втолковать, что его прежней жизни оставался от силы год, не больше, зато теперь, пока не скончается вот это человеческое тело, Дмитрию жить и жить.

– А ежели я сам на себя петлю накину? – недоверчиво усмехнулся он.

– Если я в это время буду жив, то либо веревка порвется, либо сук сломается, либо дерево рухнет, – пожал плечами я. – Да мало ли чего. Словом, не выйдет у тебя ничего. Да и остальное тоже. Стреляться станешь, пищаль осечку даст, топиться будешь…

– А с колокольни спрыгну? – перебил Дмитрий. – Вон, с Ивана Великого. Эва какая вышина. Неужто уцелею?

– Жизнь уцелеет, а руки-ноги переломаешь, – предупредил я. – Так что не советую.

– Вот, – нашел он к чему придраться. – Так и все прочие твои подарки непременно с подвохом. Взять хошь богомаза, коего ты мне оставил…

Поначалу я даже не понял, о ком он говорит. Лишь чуть погодя, когда Дмитрий, чудовищно исказив фамилию и обозвав Микеланджело Молоканой, до меня дошло, что речь идет о привезенном Алехой итальянском художнике.

Вообще-то я не собирался оставлять Караваджо в Москве, но при отправке народа в Кострому строптивый итальянец заупрямился не на шутку, заявив о своем нежелании ехать в какую-то глушь, ибо предварительный уговор был о том, что он работает в столице Руси.

Приведенные мною доводы в пользу этой поездки не помогли, и я решил, что нет худа без добра. Сделаю-ка я нашему «красному солнышку» подарок, сосватав ему этого художника.

Однако у Микеланджело оказался на редкость строптивый и обидчивый характер. К примеру, он еще кое-как мирился с тем, что король именует его иначе, все-таки его величество. Но когда и прочие с легкой руки Дмитрия стали нещадно уродовать оба его имени, напрочь игнорируя фамилию, так что Микеле Караваджо очень быстро превратился в Миколу Каравая, тот взбесился не на шутку, и уже трижды это приводило к хорошим дракам.

Хорошо, что в силу специфики своей профессии ему не довелось общаться с начальными боярами и прочими советниками государя, но парочке прислуживавших в царевых палатах холопов физиономию он начистил изрядно.

Нет, мне, конечно, куда легче было с ним общаться, чем всем прочим, ибо изрядно помогала… музыкальная школа, которую я некогда окончил. Дело в том, что пусть не все, но подавляющее большинство музыкальных терминов взяты из итальянского языка, и те два десятка слов, что я использовал в разговорах с Караваджо, всякий раз неизменно приводили художника в неописуемый восторг.

Приятно, черт побери, хоть изредка услышать в чужой стране малюсенький кусочек родной речи, потому он и любил со мной общаться, но даже если бы я не знал их, то уж во всяком случае с его именами и фамилией все равно бы ничего не напутал.

Словом, в ответ я резонно посоветовал Дмитрию не называть парня как попало. Небось ему самому тоже было бы обидно, если б кто-нибудь стал его величать Митяем, а то и какой-нибудь Мотей.

А уж коль у его холопов язык упрямо не желает правильно выговаривать имя итальянца, пусть называют нейтрально – господин художник или синьор живописец, как я с самого начала повелел своей дворне.

– Сказывал уже, – вздохнул Дмитрий. – А взять монаха Никодима… – И сурово уставился на меня.

Я сразу сделал удивленные глаза и поинтересовался, при чем тут князь Мак-Альпин, тем более что видеть мне его после того письма довелось однажды, да и то мельком, в чем я хоть сейчас могу поклясться на иконе.

– Где?! – азартно выпалил он, сверкая глазами, как гончая собака, которой вот-вот дадут понюхать след.

– Там же, возле Чудова монастыря, – равнодушно ответил я.

– А… потом?

– Ты же знаешь, что мне нет резону захаживать в такие обители без особой нужды, – напомнил я. – Коли надо, так сам и сходи, или…

– Или, – кивнул Дмитрий. – Нет его там. Как в воду канул. Спугнул ты его, князь, с этим письмецом.

Да знаю я.

И еще как спугнул.

Это ж какой страх должен быть у человека, чтобы он пешим ходом, лишь изредка используя попутки, то бишь телеги и струги, отмотал чуть ли не пятьсот верст, причем всего за десять дней, добравшись аж до Кирилло-Белозерского монастыря, и не факт, что осел там надолго.

Думается, стоит только дойти слуху, будто государь собирается прокатиться туда на богомолье, как отец Никодим вновь рванет в бега и на сей раз финиширует не ближе чем в Соловках.

Но монах – это мой козырь в рукаве. Вот когда мне понадобится разрешение на брак с царевной, тогда его местонахождение будет извлечено на свет божий. Раньше не имеет смысла. А пока…

– Басманову прикажи, он мигом найдет, – посоветовал я.

– И все узнает, – подхватил Дмитрий. – Нет уж. Из-за твоего письмеца все так вышло, вот ты его и сыщи.

– Каким образом? – удивился я. – Для меня вроде уже и клетка приготовлена, и топор наточен. Как я обугленный и без головы стану его искать?

Дмитрий хитро прищурился и неожиданно напомнил:

– Неужто запамятовал? Я ж тебе еще до суда сказывал, что, коль голоса разделятся, свой за твою невиновность отдам. А у меня слово крепкое, и раз обещался, так с пути уже не сверну.

 
Ну, острослов! Ну, комик! Ну, задира!
Я сам большим сатириком слыву,
Но у тебя куда острей сатира…
Не в бровь, а в глаз! Я не переживу![78]78
  Леонид Филатов. «Возмутители спокойствия».


[Закрыть]
 

Я весело рассмеялся, не в силах сдержаться – уж очень забавно звучали последняя фраза. Хоть бы мне постеснялся такое говорить.

Он насупился, обиженно глядя на меня, но затем и сам расхохотался, причем еще громче, чем я. Когда Басманов осторожно приоткрыл дверь, заглядывая к нам, то рот его приоткрылся от удивления.

Еще бы, приговоренный или почти приговоренный к смертной казни, только непонятно какой, веселится вместе со своим главным судьей, который вообще закатывается от гомерического хохота, держась руками за живот.

– Чего это вы там оба? – не утерпев, поинтересовался он у меня потом.

– Да вспомнилось кое-что из… охоты в Путивле, – недолго думая ответил я.

– Счастлив твой бог, князь, – вздохнул боярин. – А я, признаться, уж и не чаял, что государь повелит тебя отпустить, да еще и эвон – на свое венчание на царство пригласит остаться.

– Для того и рассмешил, – пояснил я. – Веселый человек – добрый человек. Мотай на ус, Петр Федорович. Когда будешь сидеть в темнице, на всякий случай развесели судью. Глядишь, и помилуют.

Боярин только крякнул, выразительно посмотрев на меня.

«Типун тебе на язык!» – отчетливо читалось в укоризненном взгляде, но вслух он ничего не ответил.

Признаться, оставаться на это венчание мне совсем не хотелось, так что если Басманов решил, будто это для меня привилегия, то он ошибался. Скорее уж досадная, хоть и короткая, всего на четыре дня, если считать сегодняшний, задержка.

Но куда тут деваться, когда Дмитрий… попросил.

Сам-то он – тут я больше чем уверен – рассчитывал меня этим еще больше задобрить, чтобы я снял заклятие. Ну и чтоб худого не было, как обтекаемо выразился он.

Под худым подразумевались в первую очередь некие происшествия с самим государем, которые, стоит меня отпустить, непременно случаются.

Впрочем, тут как раз все вышло с точностью до наоборот.