Текст книги "Рукопись из Тибета"

Глава 12
Есть только миг…

В мае 2000 года состоялась инаугурация нового президента. Кто им стал, известно. А вот икры нам с Кайманом Ельцин так и не прислал, возможно, забыл, или ее разворовали по дороге.

Но на душе все равно было светло и благостно. Судьба России оказалась в надежных руках. И новый гарант стал трудиться словно раб на галерах. По такому случаю, согласовав вопрос с кем положено, мы взяли себе длительный отпуск.

Панчен-Лама Кайман, по примеру Папы Римского, задумал учинить религиозный вояж в Бутан, Индию, а потом Венесуэлу, куда и отправился в марте с пышной свитой, я же вплотную занялся альпинизмом. Желая покорить священный Кайлас. Из склонности к разного рода авантюрам и в назидание потомкам. Тем более что бывал в океанских пучинах и земных недрах. Для полноты ощущений осталось влезть на гору. На которой никто не бывал, как пел в свое время всенародно любимый бард Высоцкий.

Дело упрощалось тем, что один из наших монахов-охранников из Шаолиня, шерп по национальности, был кроме всего прочего отличный скалолаз. Совершивший пару лет назад восхождение на Джомолунгму. Звали его Хо, парень не боялся внеземных сил и был не прочь прославиться. К концу апреля под его чутким руководством я неплохо усвоил высотную науку, и, закрепив ее на практике, мы поднялись на несколько вершин в окрестностях Лхасы. Когда же на самой высокой, озирая сверху этот чудесный мир, я сообщил связчику о своем намерении, тот без колебаний заявил: «Я пойду с тобой, Учитель».

Накануне 9-го Мая (хотелось приурочить мероприятие к славной дате) со внутреннего двора Поталы в небо поднялся вертолет, в котором находился экипаж: мы с Хо и три молодых послушника. Прострекотав над Крышей Мира, стальная птица взяла курс на запад к озеру Манасаровар, откуда планировалось восхождение.

За иллюминаторами дымились Гималаи, над которыми плыли облака, внизу синели артерии рек, темнели скальные плато и зеленели долины. На закате Ми-8 приземлился на уже знакомом берегу, винты, совершив последний оборот, застыли, и мы сошли в почти осязаемую тишину, вдыхая легкими запахи прозрачных вод и полыни. Пока остальные выгружали снаряжение с припасами и устанавливали палатки, мы с Хо отошли на дальнюю косу, за которой разгорались дальние зарницы, где вознесли молитвы богам, прося их милости перед рискованным предприятием. Затем вернулись на стоянку, где уже пылал огонь, унося в фиолетовое небо искры, поужинали вместе со всеми, прихлебывая обжигающий чай и глядя на Кайлас, таинственно поблескивающий вдали вершиной. Далее проверили снаряжение и загрузили рюкзаки, приторочив к каждому по спальному мешку с ледорубом.

В путь двинулись, едва в небе поблекли звезды и заалел восток, бормоча под нос священные сутры. Одеты мы были как тибетские монахи во время странствий: оранжевые широкие штаны с куртками, а поверх шерстяные накидки, и лишь на ногах скрипели по мшистым камням альпийские шипованные ботинки.

Для начала, двинувшись по пути коры, я решил снова навестить древний монастырь с его настоятелем, подробно расспросив его о маршруте восхождения на Кайлас немецкой экспедиции, о чем сообщил Хо. Он полностью его одобрил.

– Изначально выбрать правильное направление, большое дело, – сказал размеренно шагая шерп. – Придется меньше петлять и тратить сил. Они пригодятся на других этапах.

Как и в прошлый раз, к монастырю, напоминающему ласточкино гнездо над обрывом, вышли к исходу дня, когда в ущельях заклубился туман и стало холоднее.

В его холодном зале с почерневшем от времени Буддой Шакьямуни на пьедестале грелись у горящего очага два преклонных лет монаха.

– Здравствуйте, уважаемые кущо-ла, – сказал я, и мы с Хо поклонились.

– Привет тебе, гуру Уваата, – приложил руку к груди старший. – Вот ты и снова здесь. Мы рады тебя видеть.

– А где праведный Хушахе? – поинтересовался я, когда мы сняли рюкзаки и устроились у огня, протянув к нему руки. – Отдыхает?

– Нет, – ответил второй. – Он ушел в высший мир, чтобы возродиться в новом качестве и теле.

– Доброго ему пути, – возвели мы с Хо кверху глаза. – И очередной светлой жизни.

– А вот это Учитель просил передать тебе, – достав из-за пазухи знакомый пенал, протянул мне его старший. – Разверни пергамент. Там для тебя слова вновь родившегося.

Я снял резную крышку, вынул реликвию и развернул. На оборотной стороне чернели несколько иероглифов, исполненных тушью. «Поспеши. Тебя ждут», – гласили они. А чуть ниже был оттиск перстня со знаком огня. Его я видел на пальце старца.

«Многозначительные слова», – подумал я, а вслух спросил у отшельников, читали ли они эту фразу.

– Да, – кивнули те. – Читали.

– Что она значит?

– Желание Священной горы, – сказал старший. – Она желает тебя видеть.

– Почему?

– Это знают только высшие силы.

Все это время Хо сидел молча, переводя глаза со старцев на меня. Его заинтриговала беседа.

– А не можете ли вы указать мне направление, по которому на Священную гору пытались подняться чужеземцы, о которых поведал мудрый лама хе? – спросил гуру у отшельников.

– Я в то время был послушником у Учителя, – прикрыл веки старший. – И вместе с ним наблюдал то восхождение. С новым солнцем я укажу вам путь, по которому шли чужеземцы.

Затем мы поужинали, передав монахам захваченные с собой подарки: плиточный чай, спички и теплые накидки. При этом я сообщил, что завтра в течение дня мои люди доставят для них топливо и продукты (соответствующее распоряжение было отдано накануне).

– Ты добрый человек, – ответили они. – А теперь отдыхай со своим спутником. Мы же вознесем за вас молитвы.

Утром, попив чаю с овечьим сыром и прихватив груз, мы вчетвером тронулись в сторону Кайласа. Монахи с посохами шли впереди, а мы с Хо, навьюченные снаряжением, сзади. Отшельники вели нас по горной, известной только им тропе над бездной. Далеко внизу шумел горный поток, изредка на скале возникал снежный баран, вверху, раскинув крылья, парил ястреб.

За очередным поворотом тропа оборвалась, ее заменили несколько покрытых мхом длинных жердей, переброшенных над провалом, по которым мы перебрались на другую сторону ущелья. Оттуда по гранитной осыпи спустились вниз, к прыгающей по камням в радуге брызг речке и по ее берегу вышли на скальное плато, поросшее редким кустарником, в сотне метрах от подножия Кайласа.

– Здесь была стоянка чужеземцев перед восхождением, – указал старший монах посохом на обломок скалы с выбитой на нем рунами «СС». В виде двух молний.

– А поднимались они по продольному лучу знака огня, – вытянул руку вперед и вверх его спутник.

Я извлек из рюкзака цейсовский бинокль, приложил к глазам, и сильная оптика приблизила вертикаль знака, оказавшейся уходящей вверх расщелиной.

– На второй день, достигнув середины, воины двигались по поперечному лучу, вправо, – продолжил монах, – а потом сверху опустилось облако, и они исчезли.

– Так было, – оперся на посох его спутник. – Мы с Учителем видели все с верхней галереи храма. Которую потом разрушило землетрясение.

Я перевел окуляры чуть в сторону, там тоже змеилась трещина, возможная для прохода.

– Ну что же, уважаемые кущо-ла, – я опустил бинокль, – можете возвращаться, а мы будем готовиться к восхождению.

– Да сопутствует вам удача, – поклонились монахи, вслед за чем пошагали назад. К своей обители.

Мы же сняли с плеч рюкзаки, поставили их на мох и стали извлекать снаряжение. Помимо ледорубов у нас были прочные страховочные веревки, кошки, шлямбуры и карабины.

– Как думаешь, Хо, сколько времени может понадобиться, чтобы туда забраться? – приложив козырьком руку к глазам, задрал я голову к далекой снежной вершине.

– На Джомолунгму мы поднимались пять дней, при ее высоте 8840 метров. Кайлас ниже – 6890. При благоприятной погоде на это уйдет три-четыре дня. Возможно, чуть больше.

Спустя полчаса, экипировавшись и вознеся молитвы, мы начали восхождение. По пока не особо крутой и довольно широкой у подошвы трещине. Шли цугом или «связкой», как говорят профи. Впереди опытный Хо, за ним я. Размеренно и неторопливо.

Через сотню метров расщелина стала резче забирать вверх, сужаясь, и мы пристегнулись друг к другу страховочным концом, защелкнув на широких поясах металлические карабины. Еще через сто мой связчик стал вгонять в гранит анкеры, поочередно ставя на них ноги, я карабкался за ним, стараясь не сбить дыхания.

Первую остановку мы сделали в небольшой впадине на пути, где отдохнув минут десять, стали взбираться дальше. Теперь ледоруб Хо стал звенеть чаще. К полудню, тяжело дыша (сказывалась разреженность воздуха), мы вползли на довольно широкий карниз, в обе стороны от которого ответвлялась еще трещины, видимые издалека как поперечные лучи свастики. Здесь, привалившись к скале, подкрепились галетами с копченой колбасой и двумя плитками шоколада, запили все водой из фляг, после чего примерно час отдыхали. Далее двинулись по кромке трещины вправо, по маршруту альпийских стрелков, и вскоре вышли на небольшой плоский ледник. И остолбенели от увиденного.

В разных его концах из-под зеленоватого льда белели несколько лиц и просматривались тела в защитном камуфляже.

– Их убили боги? – шепотом спросил Хо, громко сглотнув слюну и настороженно озираясь.

– Думаю, нет, – чувствуя, как по телу пробежали мурашки, хрипло ответил я. – Скорее всего, это была снежная лавина. Которая потом частью растаяла.

– Воины словно живые, – шагнул тибетец к ближайшему лицу, четко просматривавшемуся рядом с нами. – И вроде как глядят.

Из-подо льда действительно пучились глаза. А на смертной маске застыл ужас. На вороте куртки трупа серебрились петлицы штурмбанфюрера, а на муаровой ленте чернел рыцарский крест. Венчая его могилу.

– Это их начальник, – кивнул я на остальных. После чего мы осмотрели все зеркало льда. Под ним застыли еще девять тел. Рослых молодых парней. У некоторых на головах были кепи с цветком эдельвейса и у всех личное оружие.

Рядом с последним, на четверть вытаяв из массива, торчал ржавый наконечник знамени в футляре. Его, как видно, планировали водрузить на вершине. К которой истинные арийцы так и не дошли. Вмерзнув в лед и превратившись в консервы.

Долго оставаться в этом дьявольском месте не хотелось, и мы двинулись вперед, теперь по непроторенному пути. Где еще не ступала нога человека.

К вечеру трещина закончилась вывалом в скале, образовавшем подобие пещеры, где мы решили заночевать. Ночью подниматься дальше было невозможно. Сняв рюкзаки, мы отстегнули притороченные сверху спальники, развернули их под нависшим козырьком, извлекли спиртовку, на огне которой сварили чай, вскрыли две банки тушенки, пачку галет и поужинали. Вслед за чем забрались в спальные мешки, и мой спутник вскоре захрапел. Демонстрируя отличные нервы.

Мне же, несмотря на усталость, не спалось. В голову лезла всякая чертовщина. Например, откуда старый Хушахе мог знать, что я вернусь и что имел в виду, написав свою загадочную фразу; отчего именно погибли альпийские стрелки – гипотеза с лавиной была маловероятной.

Между тем на далекую землю внизу опустились сумерки, здесь же на высоте еще был свет, призрачный и неверный, словно из другого мира. Затем померк и он, на небе крупно заблестели звезды. Таинственно мерцала Большая медведица, куда-то вел Млечный путь, исчезало и появлялось вновь созвездие Ориона. Под их небесный круговорот я вскоре уснул. Крепко и без сновидений.

Весь следующий день, с короткими перерывами на отдых мы поднимались почти по вертикальной стене базальта, вбивая в расколы крепеж и подтягивая друг друга. При одной из таких операций я едва не сорвался и повис над пропастью, но Хо вовремя пришел на помощь.

Когда на окружавший нас ландшафт легли вечерние тени, взмокшие и изнемогающие от усталости, мы наконец осилили вертикаль, завершившуюся фирновой площадкой, за ней открылась ослепительно сияющая вершина Кайласа. Забравшись на площадку, мы тут же повалились на снег, загнанно дыша и раскинув руки, слушая, как в висках стучит кровь и частит сердце.

– Остался последний рывок, – прохрипел я, повернув голову в сторону вершины.

– Да, Учитель. Мы почти у цели, – смахнул со лба пот Хо, после чего снял с пояса флягу с водой, и мы прополоскали горло.

Метрах в двадцати впереди, у снежной кромки в скале темнела широкая расщелина, которую можно было использовать для ночевки. Когда мы вошли под ее гулкие своды, откуда размерено капало, Хо поджег вынутый из рюкзака файер, и брызнувшие струи холодного огня осветили фантастическую картину.

Сверху, подобно органным трубам, отсвечивали сталактиты, под ними в каменной чаше блестела вода, а в глубине просматривались контуры громадного животного.

– М-мамонт, – опупел я, а Хо едва не выронил файер.

Доисторический зверь вмерз в массив льда, опустив вниз поросшую шерстью голову и пригнув колени.

– Как он здесь мог оказаться, кущо-ла? – прошептал монах, когда мы подошли ближе, пораженные увиденным.

– Скорее всего, в результате природного катаклизма, – тоже шепотом ответил я, коснувшись ладонью холодной поверхности.

После этого мы зажгли второй огонь и, осторожно ступая, осмотрели все пространство. На северной боковой стене, уходя вверх изломами, поблескивала желтизной неширокая прослойка.

– Золото, – ковырнув ледорубом, сказал Хо, передавая мне пористый кусок.

– Похоже, – взвесил я его на руке и отложил в сторону. «Вот уж точно, мистическая гора, – промелькнуло в голове. – Сплошные тайны».

Ночевку мы устроили рядом с входом, там было суше и теплее, раскатали спальные мешки, а потом разожгли спиртовку. Вскоре на ней закипел чай из ледниковой воды, а потом зашипели консервы. Для успокоения нервов и поднятия тонуса после стольких впечатлений мы хлебнули из медицинской аптечки немного спирта и подкрепились, после чего тибетец влез в спальник и уснул.

Я же вынул из рюкзака дневник (прихватил его, чтобы делать записи «по горячим следам»), подживил огонь дополнительной таблеткой и щелкнул шариковой ручкой.

Примерно через час, все прилежно записав, спрятал дневник в рюкзак и забрался в мешок. С чувством выполненного долга. Ночью мне снились мы с Хо, в шкурах и с дубинами улепетывающие от мамонта, который настигал нас, победно трубя в хобот. Проснулся я от пронизывающего холода и далекого гула в горах. Там что-то обрушилось. Тибетец уже разжег спиртовку, на которой варился чай, и сейчас проверял снаряжение.

Когда над Гималаями разгорелся день, покрывший все кругом дрожащим маревом, мы в связке, надев солнцезащитные очки, шли по склону к куполу горы. Который становился все ближе. Под ботинками скрипел и визжал плотный снег, колкий ветер холодил щеки, но мы упорно продвигались к цели.

Ровно в полдень мы ступили на плоскую вершину Кайласа, застыв в немом восхищении. С головокружительной высоты лежащий под нами мир выглядел словно картина великого художника. И вся она играла непередаваемой палитрой красок, теней, от плывущих ниже вершины облаков и дрожащим в воздухе светом.

– А-а-а! – сорвав шапки и размахивая ими над головами, завопили мы в гибельном восторге.

Над необъятными просторами покатилось раскатистое эхо. Но оно почему-то не затихло, а, все усиливаясь, вернулось назад, превратившись во вселенский рев, который заполнил все вокруг без остатка. Солнечный свет на глазах померк, на вершину опустился клубящийся туман, из которого, материализовавшись, на меня апокалиптически уставились Глаза. Те, что я уже знал и видел.

Рев тут же стих, воцарилась мертвая тишина, а Они придвинулись вплотную. Внутренняя трепеща в священном ужасе, я было приготовился услышать Его, но ничего такого не последовало. Гору тряхнуло, и я полетел вниз, вопя и завинчиваясь в штопор. Полет показался необычно долгим, как во сне, а затем гуру потряс удар, и сознание померкло. Когда оно включилось вновь, все было как в первый раз. В той, прошлой жизни. Мое тело, внешне целое (даже не оторвался рюкзак), лежало на спине раскинув руки у трещины с мамонтом и незряче пялилось вверх. Душа же трепетала над ним, внутри что-то хлюпало и подвывало.

– Молчать! – пробубнил я. Там всхлипнуло и замолчало.

Потом, осваиваясь, я чуть полетал вокруг, а затем воспарил вверх. На вершину. Ее снежная шапка с противоположной от моего падения стороны исчезла, а на обнажившейся скальной площадке сидел и торжественно молился живой Хо. Посылая мне привет в новой жизни.

Кругом снова стояла вселенская тишина, небо было голубым и безоблачным. Возвращаться к своим бренным останкам не хотелось, и я завис рядом с монахом. Как-никак живой человек. Все веселее.

Шерп между тем отбил завершающие поклоны, встал, вскинул на плечи рюкзак и стал спускаться вниз по уже проторенной тропе, часть из которой сохранилась. Я по воздуху грустно поплыл за ним, что было естественно много легче.

Ближе к вечеру Хо, бормоча мантры, добрался до нашей последней стоянки, осмотрелся и, увидев мое тело на снегу, издал возглас удивления. Затем бросился к нему, надеясь отыскать искру жизни. Та, естественно, отсутствовала. Несколько минут он посидел рядом в глубоком раздумье, далее взял тело на руки и внес в пещеру. Положил его перед древним животным и укрепил в трещинах два зажженных файера. Далее, освободив труп от рюкзака и сняв свой, отодвинул оба в сторону, взял ледоруб, попробовал ногтем перо и в течение часа выдолбил во льду рядом с мамонтом что-то вроде саркофага. Потом, связав платком руки на груди, осторожно поместил туда останки (сверху на лицо Увааты упала первая капля) и погрузился в нирвану, что-то бормоча и вздыхая.

– Добрая душа, – незримо прослезился я, повиснув рядом.

Спустя некоторое время монах вышел из пещеры и (живому – живое) занялся хозяйственными делами. У входа зашипела спиртовка с банкой концентратов на ней, а Хо, усевшись на камень, стал разбирать мой рюкзак с вещами. Весь шоколад он переложил в свой, а потом наткнулся на дневник в кожаном переплете и начал его листать. С первого листа до конца записей.

– Ты описывал наше восхождение учитель, – оглянулся назад. – На непонятном языке. Я дополню твой последний день в этом мире на тибетском. – И вынул из петельки ручку.

Вскоре под моей конечной записью возникли столбики иероглифов. Под ними Хо поставил время и дату: полдень пятого месяца, год Металлического дракона. После чего вернул ручку на место, закрыл дневник и сунул в карман своего рюкзака.

Отужинав, монах уселся в кармической позе на пороге пещеры, над которой в небе висела желтая луна, и погрузился в медитацию.

Я попытался тоже это сделать, но не сумел. Не иначе, для сеанса требовалось тело. Потом мою бедную душу сморил сон (сказалось нервное потрясение), а когда снаружи забрезжил рассвет и она, вся заиндевев, проснулась, Хо в пещере не было.

– Бр-р-р, – встряхнулся я на своем вещмешке, а потом услышал со стороны обрыва звон железа. Тибетец приступил к спуску.

Я с трудом взлетел вверх (душа отсырела) и поплыл к своей могиле. За ночь тело покрылось оболочкой льда и напоминало мумию.

– Ну что же, прощай, лама Уваата, – беззвучно сказали губы. – Ты навсегда остаешься здесь. А я вскоре отправлюсь к Творцу. Не иначе, на страшный суд. Он что-то здорово рассердился.

Далее, заклубившись в воздухе, душа выплыла на свет и спланировала по вертикали к висящему на стропе Хо, защелкивающему карабин на нисходящей опоре. Спускался он в два раза быстрее, чем мы карабкались вверх. Изящно и красиво. Каждые пятнадцать минут отдыхал на выступах, а затем продолжал снова.

К полудню вторых суток мы были у подошвы. Там тибетец вознес благодарность Богам, подарившим ему возвращение на землю, после чего устало зашагал в сторону древней обители. Когда он сообщил отшельникам о случившемся, те восприняли известие как должное.

– Гуру Уваата удостоен великой милости, – торжественно изрек старший. – Скоро он предстанет перед Создателем, и тот воздаст ему по заслугам.

«А потом догонит и еще воздаст», – подумал я с долей иронии.

– Ваши люди здесь были два солнца назад, – продолжил второй. – Доставив нам все необходимое.

– Святой был человек лама Уваата – вздохнул последний. – Помолимся за него. И все трое вознесли небу молитвы.

На следующее утро Хо добрался к стоянке вертолета, где сообщил ту же весть. И я снова услышал о себе добрые слова. Что было приятно.

Далее мы все прилетели в Лхасу, и из дворца Панчен-Ламе была отправлена соответствующая телеграмма. Весть о моей кончине тут же облетела Тибет и вскоре достигла Пекина, но что было потом, я не увидел. Поскольку плыл в просторах Космоса, готовясь встретиться с Ним. Однако на середине пути что-то изменилось.

Душа почувствовала притяжение Земли, полет замедлился, и она застыла в невесомости. Это длилось один миг, а затем со скоростью метеора я понесся вниз. Звездою прочертил небосвод и исчез. Блеснув вспышкой.

…В уши лилось пение птиц, какие-то крики, я чихнул и размежил веки. Застилавший глаза туман исчез, передо мной открылась песчаная коса, а за ней до боли знакомая река с перевитыми лианами деревьями на другом берегу, в кронах которых прыгали и резвились обезьяны.

– Что за черт?! – вскочил я, озираясь по сторонам, и вдруг увидел непостижимое.

Вместо ног у меня были волосатые лапы с четырьмя пальцами, выше них мощная, покрытая черной шерстью грудь, а при повороте головы взгляд выхватил позади роскошный хвост с белой подпалиной, нос же учуял горький запах полыни.

– Ау-у-у!!! – оглушительно взвыл я и, подбежав к кромке воды, в страхе в нее уставился.

Оттуда на меня смотрела морда тибетского мастифа. Я тут же отпрыгнул назад и жалобно заскулил. От безысходности и отчаяния. По каким-то своим соображениям, Творец релаксировал меня в собаку.

От обиды навернулись слезы на глазах – где в мире правда? После чего я опустился на песок и положил голову на вытянутые лапы. Да, я не стал праведником в той, второй своей жизни, но старался делать добро по мере сил и возможностей. За что же вот так со мной? Лучше бы стер в пыль.

Затем внутри что-то шевельнулось – я прислушался. То были составляющие.

– Ну, и чего ты скулишь? – первым высказался моряк. Всегда бывший оптимистом. – Ведь мог превратить в осла или барана. Опять же, собака – друг человека и существо высшего порядка.

Другие тоже привели ряд доводов в ее, собачью, пользу, и настроение несколько улучшилось.

– Ну и пусть собака, – встав на лапы, содрогнул я мощный торс, отряхивая с него песок. – Как говорят, что Бог не даст, все к лучшему.

Кстати, тибетский мастиф собака будь здоров. Медвежьей силы, недюжинного ума и настоящий друг человека.

Внезапно мой чуткий нос учуял в воздухе незнакомый запах, я тихо зарычал и принюхался. Спустя пару минут на косу из леса вышел смуглый, лет пятнадцати мальчик с луком и стрелами в руках, направился в мою сторону. Чем ближе он подходил, тем больше кого-то напоминал, и я заволновался.

Увидев перед собой необычного зверя, мальчик застыл, издав удивленный возглас. В ответ мой хвост дружелюбно вильнул – не бойся. Мальчик сделал вперед еще несколько медленных шагов, и я увидел на его груди блестящий алмаз на золотой цепочке.

Это был мой с Лисаной сын, в чем я не сомневался – Приветствую тебя, о зверь, – сказал, остановившись передо мной мальчик. – Я Уваата, – приложил к груди ладонь. – Будем друзьями.

– Гаф-ф! – басовито ответил я, протягивая ему лапу.

А затем мы пошли по косе, в ту сторону, где была деревня. Тихая речная волна замывала наши следы на песке, а в моих ушах торжественно и всепобеждающе звучала песня

 
Ветер ли старое имя развеял,
Нет мне дороги в мой брошенный край,
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня, не разглядишь меня,
Друг мой прощай…