Текст книги "Рукопись из Тибета"

– Так они что, полные дебилы? – теперь уже с сожалением взглянул я на индейцев.

– Э-э, не скажи, – рассмеялся земляк. – Вот тут-то начинается самое интересное. Зная, что такое деньги и какие замечательные вещи можно выменять на эти бумажки, пираха отлично управляются со своими финансами. Не умея считать и не понимая номинала купюр, они точно знают, какой высоты должна быть горка бутылок горькой воды – сы, которую за эту штучку дадут бледнолицые. То же относится и к ряду других товаров, необходимых в сельве. «Здравствуйте», «как дела», «спасибо», «до свидания», «извините», «пожалуйста» – массу слов люди большого мира используют, чтобы показать, как хорошо они друг к другу относятся и как заботятся о комфорте себе подобных. Ничего из вышеперечисленного пираха не говорят. Никаких приветствий, прощаний и извинений. Они и без всего этого друг друга любят и не сомневаются, что и все окружающие априори счастливы их видеть. Вежливость – это побочное дитя взаимного недоверия, чувства, которого пираха, лишены полностью. Живущие в сердцевине бушующей красками сельвы, в окружении самых пестрых на свете птиц, цветов и насекомых, они как-то не удосужились научиться различать цвета. Слов, обозначающих краски этого мира, у детей природы всего два: «темное» и «светлое». И при том, что они явно не дальтоники. А еще пираха не понимают, что такое стыд, вина или обида. Если Хааиохааа уронил рыбу в воду, это плохо. Рыбы нет, обеда нет. Но при чем тут Хааиохааа? Он ведь просто уронил рыбу в воду. Если маленький Киихиоа толкнул Окиохкиаа, то это плохо, потому что аа сломал ногу и нужно ее лечить. Но это случилось потому, что это случилось, вот и все. А если Кохои застрелил из лука белого человека, так это потому, что тот хотел украсть у него горькую пьяную воду, но теперь все хорошо. Если семья белого человека сердится, она может попробовать убить Кохои. Удивительное согласие, царящее между этими людьми, напоминает мне о рае, – поднял вверх палец вождь.

В это время гребцы изменили курс лодки и она, выполнив поворот, вошла в один из многочисленных рукавов Ориноко, который был вдвое уже. Изумрудная стена зарослей придвинулась ближе, какофония лесных звуков стала мелодичней.

– Так. Надо дать парням передохнуть, – обозрев местность, сказал Кайман, после чего издал серию мягких звуков.

Индейцы молча кивнули, челн замедлил ход и ткнулся в низкий берег. Пока Кокои и Ораха, ополоснувшись в прозрачной воде, с удовольствием нежились на травке, Кайман извлек из-под банки мачете и пригласил гостя прогуляться по саду. Так он называл джунгли.

– Ты когда-нибудь пробовал дуриан? – поинтересовался у меня, углубляясь в заросли и раздвигая лианы.

– Что-то о нем слышал, а вот пробовать не доводилось, – отмахиваясь от налетевших бабочек, ответил я, чувствуя, как покрываюсь испариной.

– Вот он, перед тобой, – показал на одно из многочисленных деревьев спутник и прорубился к нему ближе.

На раскидистых, причудливо переплетенных ветвях висело множество здоровенных колючих шишек. Срезав длинный прут, Кайман сбил десяток. Они были золотисто-коричневого цвета, в диаметре сантиметров пятнадцать и весом килограмма три-четыре. Перевязав добычу лианами, главарь сунул мне половину, после чего мы вернулись на берег. Там Кайман ловко расколол четыре плода (пахли они не ахти) и вручил каждому. Похожая на пирожное сердцевина напоминала заварной крем, была такой же сладкой и отличалась нежным вкусом. Я быстро расправился с деликатесом, вождь протянул мне свою половину: «На, возьми, обрыдло. Мне бы хлебца». Совсем, как в известном фильме.

Затем мы продолжили путешествие, и я попросил вождя продолжить сагу о необычном племени.

– Пираха живут в моногамных браках, но ровно до тех пор, пока это устраивает обоих, – прищурился он на солнце. – Если муж плохо охотится и не может прокормить семью, жена ищет себе другого мужчину. Когда же жена не ловит рыбу, не выращивает в огородике овощи и не ходит с собаками в лес добывать мелкую дичь, то муж, с точки зрения пираха, имеет полное право ее бросить. Особенно если та перестала быть молоденькой и сексапильной. Каждый имеет право делать то, что ему хочется, причем никакие стыд и вина не нависают над головами детей природы. Даже маленьких детей тут не ругают и не стыдят. Им могут сообщить, что хватать угли из костра глупо, играющего на берегу ребенка придержат, чтобы тот не упал в реку, но бранить и воспитывать пираха не умеют. Иногда это уважение к чужим правам принимает пугающие европейца формы. Если грудной младенец не берет материнскую грудь – значит, никто не будет кормить его насильно: ребенку виднее, почему не ест. Если женщина, ушедшая к реке рожать, не может разрешиться и третьи сутки оглашает воплями лес – значит, она не хочет этого делать, а желает умереть. Незачем соваться туда и отговаривать ее от этого. Разве что муж может пойти поговорить с ней – вдруг у него найдутся веские аргументы. Пираха знают, что они, как и все живое – дети леса. Вот есть обезьяны, есть ягуары, а есть пираха. Лес полон тайн… даже нет, лес – это вселенная, лишенная законов, логики и упорядоченности. И большую часть того, что там, в лесу, происходит, они не могут увидеть, как крокодил, сидя в реке, не может видеть, что булькает в котелке, поставленном на огонь перед хижиной, лишь запах донесется до его ноздрей. Не больше.

В лесу, по верованию племени, обитает множество духов. Например, туда уходят все мертвые и ведут там загадочный образ жизни, который и не стоит пытаться понять. Лично меня поражает, насколько пираха, жители сельвы, опасаются ее. Однажды там потерялся пожилой охотник, и племя нашло его на третий день буквально ополоумевшим от ужаса. «Понятно, – говорили пираха, – лес посмеялся над охотником как следует». Но страх пираха – это не страх европейца. Когда мы боимся, нам плохо. Они же считают страх просто очень сильным чувством, не лишенным определенного очарования. Можно сказать, что они любят бояться. «Пойду в лес, немного побоюсь и добуду еды», – с улыбкой говорит охотник, вешая на плечо свой длинный лук. Однажды, проснувшись утром, я увидел, что вся деревня столпилась на берегу. Оказалось, туда пришел какой-то знакомый дух, желавший о чем-то предупредить раха, вот они и вышли с ним поболтать. Выйдя на пляж, я обнаружил, что толпа, стояла вокруг пустого места и испуганно, но оживленно с этим самым местом беседовала. На слова «Но там же ничего нет, я там ничего не вижу!» мне ответили, что бледнолицему и не положено видеть, так как дух пришел именно к пираха. А если лесу нужен будет Кайман, вот тогда к нему будет прислан персональный дух в виде мини-самолета или моторной лодки – по их убеждению, с белыми обычно бывает именно так. И вообще, чего это я так беспокоюсь о духах? Ведь белый человек сам пришел сюда из призрачного мира – неужели все забыл о своей прошлой жизни?

Наверное, тебе, Этьен, уже понятно, что все вышеперечисленное делают моих соплеменников почти невозможным объектом для просветительской работы. Идея единого бога, например, буксует среди них по той причине, что с понятием «один» пираха, как я уже говорил, не дружат, а слова «бог» в их словаре нет. Сообщения о том, что их кто-то создал, тоже воспринимаются пираха недоуменно. Надо же, такой большой и неглупый вроде мужчина, а не знает, как делаются люди. Создать человека, по их убеждению, очень легко: нужно засунуть свою хаху в женскую дырочку, и он появится оттуда в свое время. Так как слова «образ», «концепция», «программа» и «идея» отнюдь не значатся в лексиконе моих подданных, я пытался выкручиваться как мог. «А кто поместил его в хаху?» Пираха переглядываются и высказываются в том духе, что сегодня слишком жарко и Кайману, похоже, напекло голову.

«Вы знаете, что будет, когда вы умрете?»

– Знаем, – отвечают мудрецы. – Вот мы не очень знаем, что происходит с нами до того, а с мертвыми все в порядке. Тусуются себе в лесу, да в ус не дуют!

История Иисуса Христа в переводе на их язык тоже выглядит не слишком убедительно. Понятия «век», «время» и «история» для пираха пустой звук. Слушая про очень доброго человека, которого люди злые прибили к дереву гвоздями, пираха спрашивают меня, видел ли я это сам. Нет? Видел ли Кайман человека, который видел этого Христа? Тоже нет? Тогда как он может знать, что там было?

Короче, друг француз, пять лет жизни с этими ребятами не прошли для меня даром: теперь я убежденный атеист. Живя среди этих маленьких, полуголодных, никогда не спящих, никуда не спешащих, постоянно смеющихся и не знающих ни греха, ни веры людей, я пришел к выводу, что человек куда более сложное существо, чем учит Библия, а религия не делает нас ни лучше, ни счастливее. Пираха – самый счастливый народ на Земле. Лишь спустя годы я понял, что это нам, якобы людям цивилизации, нужно учиться у них, а не наоборот.

На этом Кайман закончил свой рассказ, после чего мы долго молчали. Слушая, как под лодкой журчит вода и наблюдая мироздание.

Когда солнце коснулось вершин леса на дальних плато и жара немного спала, за очередным поворотом реки на берегу возникла обширная деревня на сваях.

– Ну, вот мы и дома, – сказал вождь, как только лодка подошла к причалу. – Ребята, суши весла!

Глава 5
Среди детей природы

Наше появление в деревне было воспринято с воодушевлением. Из домов тут же высыпала целая толпа аборигенов в сопровождении собак, с интересом взирающих на белого человека. Когда мы сошли на землю, Кайман поднял руку, приветствуя соплеменников, а затем толкнул речь. Поочередно указывая на небо, меня и реку. Вслед за чем похлопал меня по плечу и ткнул пальцем в лодку. Кокои с Ораха тут же извлекли оттуда оставшуюся часть черепахи (мяса было еще довольно много), плоды дуриана и эмбрионов, что вызвало у присутствующих крики восторга.

После этого в окружении подданных Каймана, под тявканье собак мы двинулись в деревню. Ее дома, как я уже отмечал, стояли на сваях, были деревянными и крыты перистыми листьями пальм, что выглядело довольно экзотично. Хижина вождя находилась в центре, отличалась несколько большими размерами, у нее нас встретили две молодые девицы.

– Знакомься, мои жены Елиау и Тайяна, – представил их Кайман. Те игриво захихикали.

Пошлее чего мы вошли в прохладу дома, состоящего из крытой террасы и двух комнат. На террасе лежали искусно плетеные циновки и стоял вырубленный из дерева, ярко раскрашенный истукан, в первой комнате был каменный очаг и различная утварь на полках; во второй виднелись три гамака, а на стене висела двустволка с патронташем.

– Плоды цивилизации? – кивнул я на оружие.

– Ну да, – заявил Кайман. – Проникает понемногу.

Затем мы расположились на свежем воздухе, усевшись друг против друга на циновки, и одна из жен принесла две половинки кокосового ореха с каким-то золотистым напитком.

– Сок купуасу, рекомендую, – хозяин взял в руки свою половинку ореха.

Напиток был прохладным, кисло-сладким на вкус, и я с удовольствием выпил.

– Сегодня в твою честь устроим пир, – сказал Кайман, тоже высосав напиток.

– А может того, не надо? – сказал я, будучи по натуре скромным.

– Надо, Этьен, надо – наклонился он ко мне. – Я сказал пираха, что ты упал с неба, типа наш гость, и все желают веселиться.

– И они поверили?

– Они всегда верят, если хотят, – рассмеялся вождь. – К тому же это правда.

Когда на деревню опустилась ночь, а в небе замерцали звезды, все жители собрались на хорошо утоптанной площадке меж хижин, под высоким раскидистым деревом, напоминающим гигантский фикус. Ярко горел костер, где на вертеле жарилась свинья, а в рубиновых углях, завернутое в банановые листья, доспевало мясо черепахи. Здесь же стояли несколько выдолбленных из дерева бочонков, от источающих запах браги, а рядом с ними – кокосовая посуда для пития и связки бананов.

Кайман прошел к почетному месту у костра, где уселся на длинный обрубок ствола, покрытый шкурой ягуара, мне на плечи молодые индианки водрузили венок из цветущих орхидей, а два пожилых охотника под доброжелательные возгласы соплеменников усадили рядом с вождем.

После этого вождь сделав значительное лицо, поднялся с «трона» (наступила тишина) и торжественным голосом объявил о начале пира.

– Я-а-ай-я! – огласился берег радостным криком, и веселье началось.

Жарившие мясо охотники оделяли им участников, а женщины разносили напитки. Когда же первый голод был утолен, несколько молодых парней забили в принесенные с собой барабаны, образовался круг и начались танцы. С каждым часом градус веселья повышался, танцы сменялись песнями с бодрым речитативом и наоборот.

– Хорошо сидим, – смакуя очередную чашу с пьянящим напитком, сказал я Кайману.

– Хорошо, – с довольным видом мотнул он головой. – Слышь, а давай споем нашу?

– Давай, – икнул я, после чего мы не сговариваясь, затянули:

 
По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По До-ону, гуляет казак молодой!
 

При первых словах (орали мы будь здоров), индейцы прекратили очередной танец и стали с интересом внимать, а несколько собак – подтягивать. В унисон и удивительно мелодично.

 
А дева там плачет, а дева там плачет!
А дева там плачет над быстрой рекой!..
 

Воодушевило нас сопровождение, и песня полетела над бескрайними просторами Ориноко. Такой со времен Колумба река точно никогда не слышала…

Проснулся я от щебета птиц за стеной, в гамаке с юной индианкой. Та сразу же выскользнула из него и исчезла, а я принялся вспоминать, чем закончилось веселье. Не получилось.

Голова была ясной, в теле приятная истома, я вылез из скрипнувшей сетки и прошлепал пятками на террасу. Там в ярких красках утра сидел, скрестив ноги по-татарски, Кайман, пил из плошки душистый кофе и затягивался сигарой.

– Бонжур, месье, – хитро улыбаясь, сказал он. – Как почивали?

– Ничего, – смутился я. – А что со мной была за девица?

– Это сестра Тайяны, – ответил вождь. – Ты ей понравился, и она ответила взаимностью. Кофе хочешь?

– Откуда он здесь? – потянул я ноздрями дразнящий запах.

– В этих чудных местах есть все, – прихлебнул из плошки Кайман. – Сложнее сказать, чего нету.

Потом я сходил к реке, где совершил утренний моцион, а когда вернулся, жены вождя накормили нас завтраком. Он состоял из жареного угря, бататов и кофе. Когда женщины, убрав «со стола» отправились в лес за дичью, хозяин угостил меня сигарой, оказавшейся весьма недурной, и поинтересовался дальнейшими планами.

– Хочу добраться до Каракаса, а оттуда в Бутан, – ответил я. – Сделать свою работу.

– В настоящее время это нереально, – подумав, сказал Кайман. – Туда от нашей деревни больше четырех сотен километров, а сейчас сезон дождей и подниматься вверх по реке опасно. Нужно ждать осени. А тогда мы сможем доставить тебя до Матурина. Это такой город на половине пути. Оттуда на Каракас летают самолеты. Да и чего тебе спешить? – дружески толкнул меня в бок. – Поживи на природе, отдохни. А работа не Алитет. В горы не уйдет, – он скорчил уморительную рожу.

Так я остался до времени у индейцев пираха.

Они занимались охотой, рыбалкой и сбором лесных даров, а еще выращивали тыквы, маис и некоторые другие овощи на разбитых за деревней огородах. Дни полетели своей чередой, принося массу ярких впечатлений. Я, шутя, освоил язык индейцев и даже стал задумываться, а не остаться ли здесь навсегда. В этом земном Эдеме. Время в сельве текло по своим особым законам, размеренно и неторопливо, мелочная суета отсутствовала, каждый день был наполнен новым и необычным. Но, как и должно быть у каждого человека, уже отравленного цивилизацией, не хватало ее прогресса и сопутствующим ему амбиций… Вскоре они проявились.

Как-то после одной охоты мы возвращались с Кайманом и его бессменными спутниками Кокои с Орахой, добыв только небольшого тапира. При этом вождь заявил, что неплохо бы навестить одну из торговых факторий на реке, где прикупить патронов к его дробовику. Когда же он сказал то же самое индейцам – оба радостно зачирикали, изобразив на лицах восторг и умиление.

– Хотят кашасы. Ром из сахарного тростника – крепкий и губительный для пираха. Эту гадость я им пить запрещаю. Но все равно, как услышат или увидят, просят. Дурное влияние бледнолицых.

– Это да, – согласился я, вспомнив историю американских индейцев. Как северных, так и южных. – А у тебя есть, чем платить торговцам? – поинтересовался у вождя.

– Раньше пираха вели с ними натуральный обмен. Дары сельвы на необходимые товары. Сейчас мы чаще берем деньги, и я покупаю товары сам. Так меньше обмана.

– В таком случае хочу помочь племени, – заявил я. – У меня для этого есть средства.

Такое решение возникло не спонтанно. Волобуев уже три месяца провел с индейцами, пользуясь их гостеприимством, при том что пираха жили небогато; умением в охоте и рыбалке не отличался, являясь фактически нахлебником, и мне как бывшему гражданину страны Советов, а также коммунисту, было стыдно.

– А вот это зря, – сказал Кайман. – Ты наш гость, а пираха бескорыстные ребята.

– В таком случае хочу сделать им подарок, – продолжал настаивать я.

– Тогда другое дело, – согласился вождь. Что-что, а подарки дети природы уважают.

На факторию мы отправились спустя два дня, в том же составе. В качестве даров леса, предлагаемых на обмен, Кайман захватил шкуру анаконды, которая высоко ценилась, а также корзину бразильских орехов. Известные со времен Колумба и названные испанцами «миндаль», они считались средством сохранения молодости и долголетия.

Я по такому случаю прихватил свой европейский костюм с рубашкой и штиблетами, которые бережно хранил, ограничиваясь тем, что носили индейцы. Еще прихватил пятьсот франков, а также алмаз из своей заначки. Заодно соскоблил щетину на лице, воспользовавшись бритвой вождя, оставшейся в числе других его вещей из прошлой жизни.

Ранним утром, погрузившись в лодку, мы выгребли на еще туманную Ориноко и направились по ней вниз. В сторону разветвленной дельты. С каждым километром река становилась все шире, туман исчез, и по берегам открылись многочисленные протоки, а на вторые сутки стала чувствоваться близость океана. Вода стала мутной, потеряв прозрачность, и солоноватой.

– Так вот она какая, дельта, – восхищенно оглядывал я бескрайнюю гладь с синеющими вдали лесами.

Затем невозмутимо работавшие веслами индейцы приблизились к правому берегу, от которого вверх поднималось скальное плато. Наш челн прошел рядом с низвергавшимся оттуда величественным водопадом, пираха, к которым присоединился Кайман, удвоили усилия, и челн вошел в довольно обширную лагуну с пологими берегами. На одном из них раскинулся живописный городок с разнокалиберными, крытыми красной черепицей и гофрированным железом домами, несколькими причалами, у которых стояли катера с лодками и католической церковью на пригорке.

– Да тут целый город, – поцокал я языком, взглянув на Каймана.

– Местные племена называют его факторией, – ответил тот. – По старой привычке.

После этого мы пришвартовались у самого дальнего безлюдного причала, где я переоделся, оставили индейцев охранять лодку и вместе с Кайманом, прихватив корзину, отправились на берег. На нем, по случаю визита, были армейского образца панама, шорты с такой же рубахой и легкие сандалии.

В городке было немноголюдно, все занимались своими делами, по улицам лениво трусили сонные от жары собаки. Для начала, по предложению вождя, мы зашли в небольшой прохладный бар, где у потолка месил воздух допотопный вентилятор, а у стойки скучал черный хозяин с зажатой в зубах сигарой.

– О-о! Кайман! – выпучил он белки глаз. – Давненько тебя не было! – сказал на испанском. Этот язык я уже знал (научил вождь), что после китайского было совсем не сложно.

– Привет, Боб, – ответил Кайман, и мы опустили корзину на пол. – Вот, заехал с приятелем кое-что прикупить. Как у вас тут сейчас с товарами?

– Все о’кей, – зачмокал тот сигарой. – В лавках и магазинах всего полно. Чего желаете выпить?

– Пиво у тебя холодное?

– Как всегда.

– Налей две кружки.

Пока мы тянули ледяное пиво, хозяин пожелал купить орехи.

– Мои клиенты их очень уважают, – подмигнул мне. – Хорошее средство для любви и поднятия настроения.

Далее состоялся торг: пачка ярких боливаров перекочевала в руку вождя, а вызванный из подсобки курчавый мальчишка утащил туда корзину.

– Так, – вернул Кайман одну купюру африканцу. – Пусть твой бой доставит кока-колы с мороженым моим ребятам. Они в лодке у последнего причала.

– Будет сделано, – расплылся тот в улыбке. – Можешь не беспокоиться.

Потом мы распрощались с Бобом и двинулись дальше по тенистой части мощеной булыжником улице. Изредка по ней медленно проезжал автомобиль или громыхала тележка, везомая ослом. Вскоре Кайман остановился у приземистого здания, на котором красовалась исполненная на английском вывеска «Колониальные изделия», и мы вошли внутрь.

Это было нечто вроде склада с самыми различными товарами: промышленного, сельскохозяйственного, бытового и прочего назначения. Для начала направились к целой выставке охотничьего оружия. За прилавком тут же возник служитель, предложив свои услуги.

– Мне нужны патроны, для дробовика «Симсон» двенадцатого калибра, приятель, – сказал Кайман. – Полторы сотни штук.

– Один момент, сеньор, – ответил тот, сняв с витрины три картонные коробки.

Кайман расплатился, а я поинтересовался у торгаша, принимают ли они иностранную валюту.

– Безусловно, – ответил он. – По наличному курсу.

– В таком случае обменяйте мне пятьсот франков, – вынув из кармана, протянул я ему зеленую купюру.

– Пожалуйста, сеньор, – пощелкав калькулятором, продавец отсчитал мне нужное количество боливаров.

– А теперь покажите вон ту модель, – указал я на карабин знакомого образца. Советский СКС последней модификации.

– О! Это отличное оружие из России, – изрек бизнесмен, подавая мне карабин. – Рекомендую.

Я осмотрел товар, он был в отличном состоянии.

– Сколько стоит?

Цена оказалась невысокой, и я прикупил еще изрядное количество патронов.

– Это подарок племени от меня, – вручил карабин Кайману. – Пригодится на охоте. Кстати, а как тут с правом ношения оружия? – кивнул я на дверь. – Нас не загребут в участок?

– Насколько знаю, участка здесь нет, – рассмеялся Кайман.

– Точно, сеньор, – добавил продавец. – Был один полицейский, да и тот спился.

После склада мы зашли на почту, откуда вождь кому-то позвонил насчет шкуры анаконды.

– Хорошо, сеньор Мигель, – выслушав ответ, сказал он в трубку. – Завтра в восемь мы к вам зайдем. Будьте, пожалуйста, на месте.

– Наш постоянный покупатель и хороший человек, – объяснил мне Кайман. – Сейчас ненадолго отъехал. Так что придется немного задержаться.

Поскольку приближалось время сиесты, мы купили в ближайшем ресторанчике горячих лепешек, жареных кур с зеленью, а также круг сыра, после чего отправились на пристань. Подкрепиться и отдохнуть от полуденного зноя.

Кокои с Ораха мирно дремали в тени настила, рядом, в картонном ящике поблескивали бутылки. Их обрадовал новый карабин (пираха знали, что такое оружие бледнолицых), а еще больше горячая еда. Парни здорово проголодались.

Когда светило стало клониться к закату, вождь с индейцами отправился в местный кинотеатр (те очень любили искусство), а я остался на берегу – созерцать лагуну с парящими над ней чайками и уплывающий вдаль парусник. Словно из картины великого Куинджи.

На следующий день мы посетили сеньора Мигеля. Тот проживал в нехилой фазенде на берегу и, со слов Каймана, был контрабандистом. Один из его людей проводил нас на обширную, окружавшую дом террасу, где гостей встретил сам хозяин – старый седой португалец. Во всем белом и с классическим профилем конкистадора.

Для начала пригласив присесть, сеньор Мигель угостил нас оранжем со льдом, и они побеседовали с вождем о сельве, вслед за чем Кайман продемонстрировал хозяину товар, который тому весьма понравился. И было отчего. Семиметровая шкура анаконды отливала бирюзой с золотом, поражала великолепием узоров и, насколько я знал, высоко ценилась в Европе. Фазендейро без торга выложил названную вождем сумму, отметив высокое качество товара, и обе стороны остались весьма довольными сделкой. Она тут же была закреплена виски со льдом, после чего латинос предложил купить у него катер.

– Совсем новый, – протянул нам коробку с сигарами. – На нем можно поймать много анаконд. Уступлю недорого.

– У нас нет таких денег, – понюхав сигару, откусил щипчиками конец вождь.

– Могу дать в долг, под будущую добычу, – щелкнул перед ним серебряной зажигалкой фазендейро.

– Нет, не пойдет, – прикурив, решительно покачал головой Кайман. – Долг, сеньор Мигель, это кабала. А мы свободные люди.

В это время, не иначе, возбудившись от спиртного, у меня внутри завозились составляющие.

– Купи им судно, – прошипел моряк. – На кой черт тебе столько алмазов?

– Точно, купи, – подпрягся шахтер. – А то сожрет крокодил или та же анаконда. И пиши пропало. – Типун тебе на язык, – обеспокоились оба силовика, а потом завякали: – Давай, соглашайся. Не то хрен отстанут.

Поскольку консенсус внутри был достигнут, Этьен Готье во вне принял решение.

– Сеньор Мигель, я бы хотел взглянуть на катер.

Кайман покосился на меня, но ничего не сказал. Поскольку обладал выдержкой индейца.

– Ну вот, слова не юноши, но мужа, – значительно изрек контрабандист. – Прошу, уважаемые, следовать за мною.

Мы встали, спустились по каменным ступеням вниз и проследовали через окружавший фазенду сад, в котором орали разноцветные попугаи, в сторону лагуны. У причала стояла моторная яхта, на котором два смуглых, похожих на пиратов моряка драили палубу, а рядом – катер с рубкой и стремительными обводами.

– Вот, прошу. «Пилот-девятьсот», – сказал кабальеро. – Длина девять метров, ширина три, мелкая осадка. Мотор двести двадцать лошадиных сил, грузоподъемность семь человек или полторы тонны груза.

– Да, – отличное судно для реки, – заявил Кайман, после того как мы осмотрели катер внутри и снаружи.

– И сколько вы за него хотите? – повертел я красного дерева штурвал. – Если в американских долларах?

– Семнадцать тысяч меня вполне устроят, – заявил старый контрабандист. – А в придачу даю две бочки горючего.

Я выдержал паузу (вождь безразлично смотрел вдаль), вслед за чем извлек из потайного кармашка алмаз, ярко сверкнувший на солнце.

– Вот, – протянул его Мигелю.

– Гм – со знанием дела обозрел камень тот. – Здесь не менее полутора каратов.

– Точно, – улыбнулся я, растопырив два пальца. – Ну, так как? Это вас устроит?

– Вполне, но я хочу пригласить ювелира, – вернул мне бриллиант старик. – Надеюсь, у вас не будет возражений?

– Нисколько.

Спустя полчаса приехал солидный ювелир (как везде, сын Моисея), который после тщательного осмотра подтвердил, что камень чистой воды, мерой в два карата и стоит двадцать тысяч «зеленых».

– Получается, я вам должен три, – спрятал алмаз в замшевый кисет хозяин и направился к несгораемому сейфу, стоявшему в углу его рабочего кабинета.

Когда расчет был завершен, ювелир приподняв шляпу, убыл, а мы снова отправились на причал, где состоялась приемка катера. Потом моряки загрузили в трюм две емкости бензина, Кайман встал к штурвалу и завел двигатель, я принял с причала конец, и мы отвалили.

– Адеуш! – помахал нам вслед рукой честный португалец.

Для начала, увеличив ход и ловко управляясь рулем, бывший моряк пронесся вдоль лагуны (за кормой вспучился пенистый бурун), а потом, заложив широкую циркуляцию, сбросил скорость, и катер плавно подошел к тому месту, где стояла наша лодка. Кокои с Ораха встретили нас с открытыми ртами, а когда мы пришвартовали судно и Кайман сообщил индейцем, что оно наше – разразились криками ликования.

– Теперь давай еще раз сходим в город и загрузим нашу пирогу подарками, – сказал я вождю, похлопав по карману с боливарами.

– А может, не стоит? – отвел тот глаза от катера. – Ты и так здорово потратился.

– Ничего, на мой век денег хватит, – рассмеялся я. – Будь уверен.

После этого мы снова посетили известный читателю склад, купив там дюжину отличных сетей, сотню шерстяных одеял и столько же новеньких мачете. А к ним в придачу несколько коробок лекарств, а также шприцы с хирургическими инструментами. Служа в свое время на флоте, я постоянно общался с корабельными врачами и кое-что знал из их профессии. Все это было погружено на нанятый грузовик, а по пути я попросил водителя остановиться у газетного киоска.

– Мне свежие газеты и журналы, какие у вас есть, – протянул в окошко хрустящую купюру.

Продавец набрал целую пачку и вместе со сдачей вручил мне:

– Престо.

– Зачем тебе столько? – удивился Кайман, когда я влез в кабину.

– Интересно, что нового в мире.

– Там суета сует, – улыбнулся он. – Давай, го, трогай…