Электронная библиотека » Валерий Лялин » » онлайн чтение - страница 14

Текст книги "Нечаянная радость"


  • Текст добавлен: 20 августа 2019, 09:00


Автор книги: Валерий Лялин


Жанр: Религия: прочее, Религия


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Шрифт:
- 100% +
 
О жизнь! Ты миг, но миг прекрасный,
Миг невозвратный, дорогой;
 
 
Равно счастливый и несчастный
Расстаться не хотят с тобой.
 
 
Ты миг, но данный нам от Бога
Не для того, чтобы роптать,
 
 
Но свой удел, свою дорогу
И дар бесценный проклинать.
 
 
Но чтобы жизнью наслаждаться,
Но чтобы ею дорожить,
 
 
Перед судьбой не преклоняться,
Молиться, веровать, любить.
 

А дети в санатории буквально таяли на глазах. У некоторых от истощения возник туберкулезный менингит, и они, выгнувшись и скорчив ноги, быстро умирали.

Итак, началось большое умертвив детей. Вначале Малевич возил трупы на кладбище, потом, когда их стало много, обернув в простыню, закапывал на краю двора, где была обрывистая свалка. Ходячие дети кое-как перебивались, нищенствуя в поселке, но поселок сам жил впроголодь и подавали плохо. Только у карачаев можно было выменять кусок кукурузной лепешки на краденное из санатория одеяло или простыни. Однажды немцы, не побоявшись туберкулеза, подогнали к корпусу несколько грузовых машин и вывезли всех детей в старое двухэтажное здание барачного типа, которое называлось «Санаторий Джамагат», заняв прежнее здание под свою казарму.

Зима 1942-1943-го годов была морозная, здание не отапливалось, и дошколята, лежащие на своих железных кроватях, вымирали целыми палатами. Они лежали молча в оцепенении от холода и голодных мук в томительном ожидании, когда им принесут миску соевой баланды. Они набрасывались на этот жалкий суп и маленькими глотками выпивали эту горячую горьковато-соленую жижу, оставшиеся соевые бобы вынимали из миски и выкладывали на подушке рядом со своим лицом. Тоненькими прозрачными пальцами они брали по одному бобу и долго держали его во рту, пока он не растворялся, потом брали другой…

Малевич замучился с этим потоком маленьких мертвецов. Он уже их не хоронил, а вывозил на кроватях на открытую веранду, складывая их в штабеля. Мороз и ветер их костенил, метель припорашивала снегом, простыни с них сваливались, открывая умопомрачительную картину истощенных до крайности мертвых детей, лежащих в самых нелепых позах. Особенно страшно было живым, когда на улице трещал мороз и трупы холодным светом освещала луна. Их похоронили во дворе в общей могиле только весной.

Как-то утром ко входу дома подъехала большая немецкая машина зеленого цвета в виде фургона без окон с двумя створками дверей сзади. Из кабины вышли четверо немцев в черной эсэсовской форме. Они прошли в кабинет к главврачу. Затем с главврачом и двумя полицаями начали обход палат, где по списку отбирали еврейских детей, полицаи вынимали их из кроватей и относили в машину. Внутри машина была оцинкована, а на полу лежали деревянные решетки. На них укладывали детей. Были здесь и ходячие подростки, как, например, Роза Рабинович из Белоруссии. Малевич подошел к одному эсэсовцу и сказал:

– Зачем вы их забираете? Они и так скоро умрут от голода.

Услышав безукоризненную немецкую речь, эсэсовец спросил:

– А вы кто такой?

– Я ротмистр Его Императорского Величества гвардейского Семеновского полка, а ныне завхоз этого санатория.

– Я бы лично их не брал, господин ротмистр, но мы выполняем приказ.

Может быть, с этого самого утра и начался «дебют» душегубок – этого страшного изобретения германского фашизма.

Ваню, по просьбе Малевича, все-таки опять приняли в санаторий. Он очень отощал и страдал кровавым поносом. Проходя по коридору мимо комнат, где ютились врачи, он увидел пару блестящих еще не потрепанных галош. Оглянувшись, он схватил их и выменял у карачайки на восемь вареных картофелин и кусок хлеба. Придя, он поел сам и покормил лежачего соседа по палате. Вскоре его вызвала главврач:

– Ты украл галоши?

– Да, я.

– Твой отец в армии полковник?

– Да.

– Ну так знай, что ты у меня первый кандидат в гестапо.

После такой угрозы Ваня решил бежать из санатория и где-нибудь спрятаться. Вечером он ушел к старику Хаджи. Рассказав старику, что ему угрожает, он также пожаловался на боли в животе. Хаджи оставил его на несколько дней у себя, отваривал целебные травы и давал мальчику пить.

– Если твоя главврач уже донесла в гестапо, что ты сын полковника, то тебя начнут искать. Я тебе дам баранью шубу, валенки и спрячу в охотничьем домике на дереве в лесу. К тебе будет приходить мой внук Гамзат и приносить тебе хлеб, а когда тебя перестанут искать, он тебе даст знать.

Гамзат отвел Ваню в лес к подножью Лысой горы, где на толстых ветвях сосны был устроен охотничий домик с крышей, с окном на ущелье и люком в полу. К стволу сосны были прибиты короткие обрубки толстых сучьев, по которым, как по лесенке можно было добраться до люка. Пол в домике был устлан сеном, на полу лежала теплая медвежья шкура, чтобы укрыться ночью. Гамзат оставил ему хлеб, сыр и бутыль с водой, наказав, чтобы держал бутыль на сене под медвежьей шкурой и почаще встряхивал.

Одним зимним ненастным утром, когда рассвет едва пробивался через обледенелые окна, по палатам со своей дочкой ходила и прощалась с детьми врач Софья Сауловна Барак. Немцы объявили евреям срочно готовиться к выезду в Донбасс для работы на угольных шахтах. Евреи с детьми, узлами и чемоданами собрались в синем деревянном павильоне на краю поселка.

Забравшись с головой под медвежью шкуру, Ваня крепко спал до утра. Поев хлеба с сыром и попив из бутылки воды, он, открыв люк, посмотрел вниз. На снегу под сосной было много крупных волчьих следов. Но здесь он чувствовал себя в безопасности и, прислонившись к стенке, перечитывал свою любимую книгу «Таинственный остров». Поглядывая в окно, он увидел группу людей с лопатами, идущих в окружении полицаев. Они остановились у подножья Лысой горы, один полицай начертил на снегу большой квадрат, и люди с лопатами принялись копать яму. Они копали с утра и до темноты в течение трех дней и, закончив, ушли под конвоем, оставив зияющий черный квадрат. Вскоре пришел Гамзат и, осмотрев яму, вошел в лес и поднялся к Ване. Он принес ему хлеб и воду, сказав, чтобы сидел тихо и не спускался вниз: наверное, завтра у этой ямы будут расстреливать евреев. Ваня побледнел и хотел бежать отсюда, но Гамзат сказал, что ему ничего не угрожает, только чтобы не смотрел в окно.

На следующее утро Ваня увидел, как у подножья горы выставили оцепление из полицаев. Вскоре эсэсовцы пригнали большую толпу евреев и окружили ее автоматчиками с собаками. У черного квадрата ямы на расстеленном брезенте расположились с пулеметом два солдата. Ваня видел, как отобрали десять человек евреев, которых заставили раздеться догола, и погнали босиком по снегу к яме. Толпа закричала, автоматчики пустили собак, которые стали рвать людей, и толпа замолчала. Обреченную десятку поставили лицом к яме. Раздались пулеметные очереди, и люди попадали в яму. Толпа опять стала кричать, но ее вновь стали травить собаками. И так, по десяткам, расстрел продолжался. Ваня смотрел и плакал, тошнота подступала к горлу. В одной десятке он узнал санаторного киномеханика Зяму Клебанова. Тот шел голый, с пристегнутым к культе ноги протезом. Расстрел длился долго, а когда он закончился, полицаи забросали яму землей и утрамбовали землю ногами. Одежду расстрелянных погрузили в машины и увезли. Наступила ночь. В черный квадрат, который выделялся на снегу, ушло более трехсот мужчин, женщин и детей.

Вскоре Гамзат забрал Ваню из лесного домика и отвел к русскому священнику отцу Василию. Ваня был так напуган, что целую неделю не мог говорить и почти ничего не ел.

Отец Василий пришел в поселок с Кубани уже при немцах, где отбывал срок в советском лагере за религиозную пропаганду. В поселке он занял под церковь пустующий дом, собрал общину и начал богослужение. Община была маленькая, и батюшка Василий сам жил впроголодь, но о Ване он заботился, отдавая ему последний кусок. Батюшка его окрестил и приучал прислуживать в алтаре: растапливать печку, ходить со свечой и подавать кадило. Одна прихожанка сшила и подарила ему стихарик. На службу, в основном, приходили русские женщины и старые казаки с Георгиевскими крестами на груди. Приходил и Малевич. Увидев Ваню, он кивнул ему головой. Но Ваня знал, что Малевич его не выдаст. Оставшись один после смерти своей сожительницы, по вечерам он часто бывал пьян и, сидя в углу, перебирал струны гитары и негромко пел тоскливые белогвардейские романсы, которые были в ходу у офицеров Врангелевской армии в двадцатом году в Крыму.

Рождество немцы справляли 25 декабря, сентиментально, но основательно, с рождественским балом, концертом с артистами из Германии. В казармах гуляние продолжалось до утра с обильным питием шнапса, французских вин и плотной закуской. Вынув из карманов фото своих жен, детей и рассматривая их, солдаты роняли пьяные слезы. Дела у них шли плохо. Понеся значительные потери, они так и не смогли взять Клухорский перевал. А тут еще сообщение о разгроме и пленении шестой армии фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. На лицах у немцев появилось уныние и растерянность, и везде были вывешены траурные флаги. Чтобы самим не попасть в окружение, они быстро собрались и покинули Теберду.

Теперь советская авиация бомбила и расстреливала из пулеметов немецкие части. Малевич, порыскав на брошенных немцами складах, прикатил к себе во двор железную бочку со спиртом. Несколько дней в поселке было безвластие. Но наконец с Клухорского перевала спустилась рота советских лыжников. Над комендатурой повесили красный флаг. Со стороны Черкесска тоже пришли красные войска. Советские офицеры, много повидавшие на третьем году войны, когда вошли в санаторий, ужаснулись при виде лежащих в кроватях истощенных до крайности умирающих детей. Эти живые мощи ничего не говорили, ничего не просили, а только смотрели на военных большими запавшими глазами, в которых застыло страдание.

Поднялась большая суета. Солдаты натопили баню и понесли туда детей, переменили белье на постелях. К дому подкатила полевая кухня с полным котлом наваристого мясного рисового супа. Повар черпаком наливал полные миски, которые разносили по палатам. К супу раздали по несколько кусков хлеба. Дети с жадностью набросились на еду, и к вечеру от нестерпимой боли в животе умерло несколько человек. Никто даже не предупредил детей о том, что после голода опасно наедаться.

Малевич тоже принес к себе в комнату котелок жирного супа. На радостях он отвинтил у бочки пробку и налил бидон спирта. Он хорошо поел и выпил целый стакан спирта. Через час он ослеп и потерял сознание. Пришедший военфельдшер осмотрел больного и велел плотнику сколачивать гроб, а спирт из бочки немедленно вылить на землю. Малевич отравился метиловым спиртом. Он лежал пластом, хрипло дыша, и вокруг его головы на подушке расплывалось пятно пота. Его похоронили в могиле партизан Гражданской войны, находившейся во дворе санатория и отгороженной деревянной оградкой. В черном квадрате разрытой могилы виднелись сгнившие ослизлые доски старых гробов. На них и поставили гроб с телом белого офицера. Смерть примиряет всех. Могилу зарыли и сверху поставили пирамидку с жестяной звездой.

Закончилась война, прошли годы, и Теберда стала модным горнолыжным курортом. Домбай и Клухорский перевал овеян легендами о высокогорных боях с немецкими егерями из дивизии «Эдельвейс». Много следопытов поднималось на места боев, что-то там откапывали, что-то находили. Газетчики писали об этом в журналах и газетах, романтизируя солдат-альпинистов и с нашей, и с немецкой стороны. А вот трагедия, которая разыгралась зимой 1942-1943-го годов в этом ныне модном курорте, совершенно забыта и мало кому известна. В память погибших и мучившихся там той зимой людей я и написал это тяжелое и горькое повествование.


В Северных Палестинах


В маленькой, оставленной жителями, деревушке, что в Псковских краях, в стороне от больших дорог, в окружении болот и лесов прозябал последний ее житель – одинокий старик Игнат Петрович. Был он стар, но живуч, а сколько ему было лет, он и сам не мог сказать, только помнил, что был участником еще финской войны на Карельском перешейке, где напрочь отморозил себе пальцы на правой ступне. Позабытый людьми, он жил как старое дерево, пустившее крепкие корни в родную землю и не сходившее со своего клочка весь свой долгий век. Кругом царила такая тишина, особенно зимой, что порой ему казалось – остался он один на всей земле. И только иногда пролетающие высоко в небе серебристые лайнеры, оставляющие за собой белоснежный след, напоминали ему, что где-то в каких-то краях живут люди.

Годы шли, как вереница слепых нищих, медленно влачась друг за другом, и были они похожи один на другой, как серые речные голыши. Правда, лето здесь было веселое, богатое злыми комарами и мошкой, но зеленое, с частыми дождями и душистым цветочным разнотравьем на лугах и полянах. Днем над лугами пели жаворонки, а ночью в кустах у безымянной речушки – соловьи. Но зимы были тягостны своей бесконечностью, большими снегами и крепкими морозами. Вьюгой наметало сугробы до самых окон избы и часто по ночам наведывались голодные волки, так что старику приходилось силой затаскивать в дом озверевшего от страха и мороза пса и отгонять волков стуком кастрюльных крышек и киданьем горящих головней, хотя это помогало слабо.

Электричества здесь отродясь не было, и для освещения старик жег керосин, который на тракторе два раза в год привозил ему внук Серега. Кроме керосина Серега привозил еще муку, соль, спички и кое-что из обуви и одежды, которую покупал в магазинчике «Одежда на вес». Остальное, необходимое для жизни, старик получал от своего хозяйства, в которое он вкладывал все свое уменье и крестьянскую сноровку. В хлеву у него стояли корова и бык, несколько овец, был устроен хороший огород и даже несколько пчелиных ульев. Внук Серега каждый раз по приезде настырно звал деда Игната жить в райцентр, но тот не соглашался.

– Дед, ты еще живой! – кричал Серега, слезая с трактора. – Значит забыла тебя смерть!

– Нет, Серега, не забыла, но когда стучит в дверь, я кричу, что меня дома нет!

– Ну и шутник ты, дед! Да ты здесь с ума спятишь. Как ты здесь можешь быть один?

– Не один я здесь, а Бог-то со мною.

– Какой Бог? – он покрутил пальцем у виска, сбрасывая на землю канистру с керосином.

– Ты, Серега, пальцем-то у башки не крути. Ты думаешь, что сам себе хозяин. Ан нет, дорогой внучек, хозяин нашей жизни – Бог. Он тебя призвал к жизни, Он тебя и отзовет, да еще спросит: «Как ты на земле жил? Сколько бочек водки вылакал? С кем блуд сотворил, что своровал в колхозе?»

– Ну ты, дед, даешь! Прокурор что ли Бог?

– Не прокурор, а хозяин. Вот, к примеру, на болотах гать гнилая?

– Ну, гнилая.

– Вот едешь ты на тракторе по этой гнилой гати, а она возьми и подломись. Что тогда будет?

– А что будет, известно. Ухну в трясину с трактором – и поминай как звали.

– Вот-то и оно, что ухну. А я Богу кажин раз молюсь: «Господи, не погуби создание Твое, мово внука Сергия, пронеси его благополучно по нашим гатям, чтоб ему не ухнуть в трясину». И Бог по моим молитвам сохраняет тебя от злой смерти в наших болотах.

– Ну да, так и сохраняет, будто у Него и других дел нет.

– Так ты не веришь? А ну-ка я перестану за тебя молиться. Что тогда?

– Да ладно, дед, молись, молись. Но лучше я к тебе буду ездить, когда болота замерзнут.

Трактор, затарахтев и пуская клубы синего дыма, тронулся в обратный путь. Дед Игнат перекрестил его, а внук помахал ему шапкой. Еще не затих шум мотора, а старик вошел в дом и крепко молился и клал поклоны перед святыми образами, прося Бога сохранить беспутного Серегу.

Днем деду Игнату скучать было некогда, так как нужно было поддерживать в хозяйстве порядок. Кроме животин, заботы об огороде и приготовления обеда, надо было накашивать сена и запасать на зиму дров. По-стариковски поджав губы, он неторопливо от утра до вечера управлялся со своим хозяйством, все время тихонько распевая «Хвалите Господа с небес» или шепча Иисусову молитву.

В юности он едва не утонул на Псковском озере и после по обету два года был на послушании в трудниках во Псково-Печерском монастыре, где и получил хорошую духовную закалку. Живя в этой глуши, он не чувствовал своего одиночества, потому что Бог всегда был с ним. Зимой в избе он держал красавца огненно-рыжего петуха, который своим ночным криком побуждал встать его на молитву и прочитать полунощницу. Но особенно дед Игнат уважал этого гордого и важного петуха за то, что каждый раз своим звонким криком петух напоминал ему ту глухую и холодную ночь, когда Апостол Петр грелся вместе со стражниками у костра перед домом первосвященника Каиафы и, услышав пение алектора, ушел в темноту и плакашеся горько.

Однажды, в предзимье, когда мороз сковал льдом болота, старый Игнат сидел в избе и подшивал валенки. Вдруг через окошко он увидел остановившийся на деревенской улице черный большой «джип», из которого трое молодых мужиков, одетых в дубленки, вытащили четвертого и бросили его посреди дороги. Покурив, мужики сели в машину и скрылись из вида, оставив лежать на дороге человека, издалека напоминающего кучу тряпья. Старик, оставив валенок, направился к лежащему. Потыкав его в бок клюкой, он, наклонившись, закричал:

– Ты живой, или околемши?!

– Мля, мля бля… – проворчало тело, не открывая глаз. От него несло водочным перегаром, тяжелым чесночным духом и еще какой-то кислятиной.

– Вот пьянь. Пьянее вина, – сказал старик и потащил незваного гостя под микитки к избе. Во дворе подошедшая собака, понюхав гостя, начала чихать. А петух в избе подбежал и клюнул пьяницу в затылок. Когда дед раздел гостя догола, тот оказался еще не старым мужиком лет так сорока пяти с опухшим, синюшно-багровым лицом.

– И се человек, – сказал, обращаясь к петуху, дед, – сотворенный по образу и подобию. Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие.

– Ко-ко-ко, – одобрительно отозвался петух, наклонив голову набок.

Собрав одежду, дед вынес ее во двор и, облив керосином, поджег. Потом ручной машинкой наголо остриг гостю голову и бороду. Ворочая его как покойника, обмыл кое-как всего с мылом и, обтерев, оставил спать на полу, накрыв старым ватным одеялом.

Утром в полутьме дед проснулся от звуков надсадного кашля. Гость, сидя на полу, протирал глаза и между кашлем ворчал:

– Где это я? В вытрезвиловке или у Маньки? Во блин, хотя бы кто поднес стаканчик, а то подохну на месте.

Старик оделся, зажег лампу и подошел к гостю.

– Дед, куда это меня занесло? На луну, что ли?

– На Псковщину тебя занесло, соколик, вот куда.

– На Псковщину? Во блин, я же спать ложился в Питере.

– Тебя привезли сюда и бросили на дороге трое мужиков в дубленках.

– В дубленках? А… это – крутые дилеры. Я их знаю. Дед, поднеси стаканчик, а то я щас околею. Будь человеком…

Старик понимающе кивнул головой, подошел к шкафчику и налил из бутылки стаканчик мутной остро пахнущей жидкости.

– На, вот выпей стаканчик нашей деревенской брыкаловки.

– А… а… брыкаловки! Это хорошо. Давай ее сюда.

Выпив, он получил дар соображения и рассказал старику свою незамысловатую историю.

– Значит… эта… пить я стал, как от меня жена ушла, а может быть и раньше. Потом пришли эти крутые с бритыми затылками. Говорят: во блин, зачем тебе, синяк, квартира? Продай нам. А правда, зачем она мне? Я и продал. Они мне тотчас два ящика водки на квартиру доставили. Денег давали или нет, не помню. Я целый месяц пил, пока по квартире зеленые чертики и ящерицы не забегали. Очнулся, смотрю комнаты пустыми бутылками заставлены, а мебель вся вывезена. Голые стены, и я сижу посередь комнаты на заднице как Будда какой-то. Опять пришли эти дилеры зеленые в дубленках, но с хвостами и рожками: «На вот, еще стакашек один вылупи, а потом мы тебя на новое местожительство отвезем». Я этот стакашек обратал и как в яму черную провалился. И вот я здесь.

Дед Игнат, порылся в сундуке, где у него «одежда на вес», и принес гостю джинсы, рубаху, свитер и ватник и еще американский картуз для игры в гольф.

– Ну что мне теперь с тобой делать? – сокрушенно сказал дед.

– Спасибо, старик, я щас двинусь назад в Питер.

– Ты заблудишься в наших лесах и болотах. Через полгода приедет внук Серега и увезет тебя на тракторе.

– Как скажешь, я на все согласен. А выпивка будет? Уж очень забористая твоя брыкаловка!

– Выпивки не будет. Надо протрезвляться.

– Дело дрянь. Значит вздернусь и шабаш! Без выпивки я не жилец на этом свете.

– Ничего, кум, перетопчешься.

Две недели подряд гость ныл, колобродил, колотился и кричал диким голосом. Один раз старик вынул его из петли. Другой раз отнял банку ваксы, которую страдалец намеревался сожрать. Наконец, пьяная ломка прошла, он поутих и еще два дня сидел на крыльце, утробно икая и тупо смотря на свое колено. У Степана, так его звали, оказались золотые руки. В прошлом он был судовым механиком и работал в порту. Когда он окончательно оклемался, то стал ходить по брошенным избам, сараям, в кузню и сносить во двор всякие железки, трубы, провода, болты и гвозди. Во дворовом сарайчике он принялся что-то мастерить: стучал, клепал, паял и, наконец, поставил ветряк с насосом, который качал из колодца воду прямо в избу. Затем он разобрал и наладил стоявший у деда в сарае мотоцикл с коляской. В коляске оказалась и канистра с бензином. Отпросившись у деда под честное морское слово, Степан решил съездить в райцентр к дедову внуку Сереге. Старый Игнат долго ему объяснял, как надо ехать, чтобы не заблудиться и поспешить назад, пока не выпали большие снега. Степан отсутствовал больше недели и приехал к началу Рождественского поста, и дед увидел, что он тверезый.

– Значит, воздерживался?

– Штормило, Петрович, были большие соблазны со стороны Сереги, но мы, моряки, народ стойкий.

Привез он от Сереги гостинцев деду: румяные бублики, обсыпанные маком, кулек мармеладу и банку сгущенки. Но самое главное: привез он электрогенератор, провода и лампочки. Поставил во дворе еще один ветряк, который крутил генератор, и в избе появился электрический свет.

– Ну и ловок же ты, парень, – щурясь на яркую лампочку, похвалил Степана старый Игнат.

Каждый вечер после ужина, тщательно вытерев стол, он раскрывал старую, еще николаевских времен, Библию и, оседлав нос очками, читал ее вслух в назидание Степану.

– Притчей Соломоновых чтение! – торжественно возглашал старик. – У кого вой? У кого стон? У кого ссоры? У кого горе? У кого раны без причины? У кого багровые глаза? У тех, которые долго сидят за вином, – Игнат Петрович поверх очков выразительно посмотрел на Степана и продолжал:

– Которые приходят отыскивать вина приправленного. Это значит – крепленого, вроде бормотухи, – пояснил он. – Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше, как оно ухаживается ровно: впоследствии, как змей, оно укусит и ужалит как аспид: глаза твои будут смотреть на чужих жен, и сердце твое заговорит развратное: и ты будешь, как спящий среди моря и как спящий наверху мачты. И скажешь: «Били меня, мне не было больно; толкали меня и я не чувствовал. Когда проснусь, опять буду искать того же».

Степан, прослушав это, аж застонал:

– Как все это верно, и про море и про мачты. Как будто про меня сказано.

Все основные работы по хозяйству, кроме пасеки, выполнял теперь Степан. К пчелам старик его не допускал, говоря, что пчела пьющих не любит.

– Да я же теперь не пью, – обижался Степан.

– Но пил и проспиртован, – говорил старик, – три года надо, чтобы из печенок-селезенок вышла вся пьянь.

Теперь Степан занялся ремонтом соседней, еще крепкой избы. Целый день он строгал, пилил, тюкал топором.

– На что тебе дом? – говорил старик, – разве я тебя гоню?

– Я хочу туда хозяйку привести.

– Хозяйку?! – удивился дед. – Это хорошо ты придумал, но только приводи молодую, здоровую, чтобы от нее приплод был. Деревню надо возрождать, населять.

– Я когда был в райцентре, присмотрел одну вдовушку тридцати лет с двумя детьми. Вроде она согласна, если, конечно, пить не буду.

– С двумя детьми! Вот молодец, Степа! Давай приводи. Деревня сразу оживет!

По средам они читали акафист Иисусу Сладчайшему и акафист Божией Матери – Ее иконе «Неупиваемая Чаша».

Степан пока держался, и лицо его приобрело нормальный человеческий облик. Но бывали ночи, когда он во сне стонал и страшно скрипел зубами, и Игнат Петрович, зная, что в это время его мучает пьянственная страсть, читал над спящим молитвы святому мученику Вонифатию и святому Моисею Мурину, которые помогают в борьбе с лютой страстью винопития.

Но так или иначе, пить здесь было нечего, а тут навалилась такая зима, намело такие сугробы, что ни пройти, ни проехать. Когда Степан открывал обитую по периметру войлоком дверь хлева, теплый навозный пар ударял ему в ноздри, и корова, смотря на него большими влажными глазами, тянулась губами к охапке сена в его руках. И это его умиляло и умягчало его душу.

Как-то вечером, после очередного чтения Библии, ввиду предстоящего увеличения населения деревни, они вдвоем с дедом решили начать строить церковь. Степан взялся заготовлять в лесу бревна, и для трелевки и доставки их к месту решил приспособить быка. Бык не очень-то одобрил это начинание и несколько раз норовил поднять Степана на рога, но бык прост, а человек хитер, и как-то с помощью деда Степан опутал быка веревками, продел ему в ноздри железное кольцо и стал на цепи выводить его во двор. К сделанному им для быка хомуту он приделал два гужа, чтобы зацеплять и тащить по снегу бревна. Бык все артачился, крутил рогатой головой и ворочал налитыми кровью глазами. Один раз он все же поддал Степана рогом, но тот, взяв дубину, укротил неразумное животное: бык, получив изрядную трепку, смирился и стал безропотно волочить из леса сосновые стволы.

Игнат Петрович, помолившись, изобразил довольно удачно на листке бумаги будущий храм, обозначил размеры и рассчитал, сколько какого материала должно пойти на постройку. После фундамента начали в два топора рубить и вязать сруб, вдвоем накатывая бревна. Доски делали сами, распиливая бревна длинной двуручной пилой. Бревно лежало на высоких козлах. Один пильщик стоял наверху, другой внизу под бревном, и, равномерно тягая пилу, они наготовили нужное количество досок… К весне маленькая церквушка была почти готова. Надо было где-то достать хотя бы один колокол и украсить храм святыми иконами.

– Вот что, Степа, походи ты по брошенным избам, полазь по чердакам и найдешь там образа для церкви. Маленькие иконы хозяева взяли, а больше все здесь.

И действительно, Степан нашел и снес в церковь немало хороших больших икон. Хватило и для иконостаса, и для алтаря, и еще несколько укрепили на стенах. Весной, когда открылась дорога, Степан поехал на мотоцикле в райцентр со всеми сбережениями, которые ему дал Игнат Петрович. Во Пскове от правящего архиерея Степан получил благословение на освящение и открытие церкви. В епархиальной лавке он приобрел церковные сосуды, облачения, ладан и кадило. На вещевой толкучке у одного старика приобрел небольшой церковный колокол: он увидел, что это не корабельная рында, а настоящий колокол, и купил его, не торгуясь.

Вернувшись в райцентр, пошел к благочинному округа протоиерею отцу Модесту, тучному пожилому батюшке, и показал письменное распоряжение Владыки об освящении и открытии храма. Благочинный на следующий день съездил к Владыке и получил от него антиминс, без которого службу совершать невозможно. Возвратившись, батюшка со Степаном на мотоцикле двинулись в деревеньку. Дорога была тяжелой, и батюшка колыхался и кряхтел в утлой коляске. Когда приехали на место, батюшке так разломило поясницу, что он не мог даже разогнуться. Так его, согбенного, под руки и ввели в избу и ничком положили на лавку. Игнат Петрович, засучив рукава, размял ему поясницу и натер медвежьим жиром со скипидаром. Батюшка сразу ожил, поднялся с лавки и пожелал приступить к трапезе. После скромной трапезы все пошли смотреть церковь. Благочинный, оглядев церковь, воскликнул:

– Я думал, что у вас храм, а вижу, что это храмик.

– Батюшка, так и деревня наша маленькая, всего-то нас две души, но через неделю будет уже пятеро.

– Ну, ладно. Пятеро так пятеро, но я должен проверить, обращен ли у вас алтарь на восток в сторону Иерусалима. Если алтарь смотрит в другую часть света, значит храм поставлен неправильно и освящать его не буду.

– Батя, – сказал Степан, – можешь не проверять. Я – старый моряк и в частях света разбирался, когда еще у мамки сиську сосал.

– Нет, я все же должен проверить, – и благочинный запустил руку в недра своей рясы и, достав оттуда компас, минут десять ходил вокруг и около церкви, смотря на прыгающую стрелку. Наконец, он поместил компас назад в карман и сказал:

– Аксиос!

– Чевой-то? – спросил дед.

– Я сказал – Аксиос, значит – достоин. Завтра будем освящать храм.

Вечером в пойменных кустах пели соловьи, на болоте бесперечь квакали тысячи лягушек, и выкатившая из облаков полная луна осветила как бы возникшую из небытия церковь. Степан заволновался и от полноты чувств сбегал ко храму и со всей мочи ударил в колокол. Звук прокатился над лесом и эхом отозвался над деревней.

Утром, помолившись, натощак пошли освящать церковь. Оделись в праздничные одежды и в алтаре приготовили батюшке все нужное для освящения. В полном облачении с кропилом в руках в храм вошел отец благочинный и, затворив Царские Врата, обильно окропил святой водой весь алтарь. Степан и дед Игнат стояли в храме и по требованию батюшки Модеста подавали ему в алтарь то доску для престола, то горячий воскомастих, то камень для прибивания доски Святой Трапезы.

И начался большой чин освящения храма:

– Господи Боже, Спасителю наш, – ласково и просительно читал отец Модест, – вся творяй и строяй о спасении рода человеческаго, приими молитву нас, недостойных раб Твоих, и удов ли нас в настоящий час, во еже неосужденно освящение совершити храма сего, ко Твоему славословию созданного, во имя святаго Николая Архиепископа Мир Ликийских, и воздвижении в нем сотвориши трапезы…

После освящения батюшка совершил Божественную Литургию и исповедал и причастил строителей храма сего. В проповеди он благодарил их за столь нелегкое сооружение на земле Русской еще одного дома Господня и посулил им Царствие Небесное, если они и дальше будут идти таким же благочестивым путем.

В избе была устроена праздничная трапеза, во время которой допили бутылку кагора, привезенного отцом Модестом для освящения храма. А Степан не пил; он завел мотоцикл и отвез батюшку назад в райцентр. Вернулся он во главе целого обоза. Впереди ехал на мотоцикле Степан, в коляске у него сидели два озорных веселых пацана дошкольного возраста. Сзади на тракторе с прицепом, нагруженным домашним скарбом, ехала молодая вдова, за рулем сидел бодрый дедов внук Серега. Молодуха первым в дом пустила кота, а за ним зашло и все семейство. Около дома Степан, как бывший моряк, укрепил флагшток и поднял морской Андреевский флаг.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации