Текст книги "Нечаянная радость"

Исповедь

Когда я вернулся из командировки и открыл дверь своей квартиры, то сразу понял, что остался один. Двери одежного шкафа – нараспашку, шкаф показывал свою опустевшую утробу. На полу валялись вешалки, старые пояса от платьев, поношенные туфли и пластмассовые бигуди. На столе рядом с грязными тарелками и пустой пивной бутылкой лежал угол оторванной газеты с прощальным посланием ко мне: «Прости, я ухожу к другому». Не раздеваясь, я сел к столу и рассматривал эту декларацию с жирным пятном и следами губной помады. «Грязная тварь, шлюха», – пробормотал я, сбрасывая на пол липкую бутылку. Хоть и ругал, и клял я ее, сердцу было больно, и обида душным комом подкатила к горлу. Я закурил сигарету и оглядел комнату. Судя по увядшим цветам и околевшей, лежавшей кверху лапками на дне клетки канарейки, жена покинула дом давно. «Ну что ж, – сказал я, выкидывая в мусоропровод пивную бутылку, цветы и дохлую канарейку, – баба с возу – кобыле легче».

Не то, чтобы я до безумия любил ее, но она приучила меня к себе, и я привык к ней, и сейчас ощущал невосполнимую пустоту. Вся моя жизнь пролетела в какой-то спешке, вечной суете и довольно бессмысленном беге к тусклым неопределенным горизонтам. Я был специалистом-электронщиком, кандидатом наук тридцати двух лет. Жил я в типичном спальном районе большого города в гулком панельном доме-муравейнике, из окна моего жилища можно было увидеть унылое, с серой высохшей травой поле, мачты электропередач с провисшими проводами, другие такие же панельные дома и множество летающих и скачущих ворон, и выгуливающих своих собак пенсионеров. В общем, пейзаж, не располагающий к веселью. Я включил телевизор, и во весь экран появилась жирная губастая харя какого-то депутата. Со злостью я пнул телевизор ногой, и он погас:

– Все продать к чертям собачьим и бежать отсюда, туда, где не будет этих панельных домов, скачущих по пустырю ворон, пенсионеров со своими спортивными лампасными штанами и их голодных всюду гадящих собак.

Пирамида моих привычных жизненных ценностей пошатнулась и начала стремительно падать. Глаза б не глядели на этот серый противный мир, и я вынул из чемодана припасенную для встречи с женой бутылку коньяка, хлопнул сразу два чайных стакана и, отключившись от мира сего, рухнул на диван в мертвом сне.

По утру, проснувшись, я сразу не мог сообразить, что со мной произошло. В комнате было сумрачно, а за окном шел обломный дождь. В ванной я простоял минут десять под холодным душем и, наконец, осознал, что сошел с накатанных рельс своего бытия. Вся эта суетливая жизнь с женитьбой на эстрадной певичке, диссертацией, командировками пошла под откос и «экспресс восстановлению не подлежит», как бы сказали наши технические эксперты. И главная причина была не в уходе жены, а в давно зревшем душевном неустройстве.

Квартиру я продал за двадцать тысяч долларов. Слава Богу, быстро подвернулся покупатель – какой-то торговый чучмек, который здесь делал свой азиатский бизнес по продаже шавермы. По договору я мог еще жить в квартире один месяц, но после того, как я получил «зелененькие», начались подозрительные звонки по телефону с молчанием и сопением в трубку, а ночью кто-то уже пытался открыть дверь, подбирая ключи. Сам-то я мужик здоровый, тренированный, служил в десантуре, но не хотелось заводить шум на всю лестницу, я просто злобно гавкал, рычал и бросался на дверь, изображая здоровенного пса, и бандиты ушли, дав мне доспать до утра. Уже пронюхали стервятники, что у меня завелись денежки, а может быть по наводке самого чучмека-шашлычника. Я сшил себе набрюшник, куда заложил баксы, и без сожаления покинул свою квартиру.

Вечером я уже летел на юг и, сидя в мягком кресле, смотрел то на симпатичных стюардесс, то в иллюминатор на золотые, подсвеченные солнцем облака. Я думал, как хрупка и ненадежна человеческая жизнь, которую доверили мы этой несовершенной технике. Какая-то нештатная ситуация – и вся эта махина, крутясь, падает на грешную землю. И во что тогда мы все превратимся? Я представил себе черное, пахнущее керосином пожарище, безобразные обломки лайнера и обгорелые расчлененные трупы. И к кому тогда апеллировать? Да и как апеллировать, если меня не будет. Неужели человек в смерти своей приравнен к животным? Нет, что-то здесь не так! Не может быть такой вопиющей несправедливости. Говорят – есть загробный мир, но что это? В Афганистане я видел много убитых, и своих, и чужих. На моих руках умирали раненые товарищи: вот только что был живой, говорил, пил из фляжки, что-то просил, и через секунду его уже нет. Что-то ушло из него. Он лежит недвижим, молчит, не дышит и на афганской жаре быстро начинает разлагаться. Коля, где ты?! Был, и нет тебя. Если его не закопать, то через несколько дней от него останутся одни кости, дочиста ободранные пернатыми стервятниками и обгрызенные шакалами. Я вызвал стюардессу и заказал себе стакан вина.

Ночь в Сочи встретила меня теплым ласковым ветерком и черным небом с множеством мерцающих звезд. Болтливый таксист отвез меня в гостиницу и при рассчете, ухмыляясь, спросил, не надо ли мне на ночь массажистку. Я ему дал на чай, он взял «под козырек» и укатил. Днем я бесцельно шатался по сочинской набережной, заходил в кафе и долго сидел там, глядя на разношерстную курортную публику, обдумывая, что мне теперь делать? Может, мне уехать в Англию или наняться матросом на пароход, а может устроиться в аэропорту электронщиком по ремонту? Я не был лентяем и понимал, что как ни верти, как ни крути – все равно возвращаться к какому-то труду надо, но только не к той серой рутинной жизни, которой я жил до сих пор, если не считать страшной и напряженной жизни в десантуре в огне афганской войны.

Слоняясь по городу, я ни о чем не жалел, а ощущал совершенно новое радостное чувство свободы. Сам не зная для чего, забрел я на набережной в церковь. Там было тихо, прохладно, и лики святых, глядящие с икон и расписанных стен, действовали на меня успокоительно и умиротворяюще. И запах там был какой-то тонкий, приятный, как от фиалок. Под иконами мерцали разноцветные лампадки, а на больших золоченых подсвечниках желтыми огоньками трепетно горели тонкие свечи. Службы сейчас не предвиделось, и было только несколько любопытных курортников. Я присел на лавочку и смотрел на сверкающий позолотой резной иконостас.

Что касается темы – Бога, то я не думал о Нем никогда, даже на войне. Вроде в моей жизни Он был мне ни к чему. Все учения о происхождении жизни на Земле, да и появление самой Земли в школе и институте излагались без всякого участия Бога в этих делах. И я воспринимал их без всякого критического осмысления. Но с некоторых пор, вернее, когда я вырвался из этого рутинного круга жизни, эта таинственная область знания, где, неведомый мне, пребывал Бог, стала меня интересовать и притягивать к себе. И вот здесь, первый раз в жизни находясь в храме, я почувствовал присутствие какой-то невидимой, но реальной силы. Уже несколько лет спустя, когда я заочно учился в духовной семинарии, я узнал, что с небес от Бога исходит Божественная энергия, которую богословы называют «Призывающая Благодать». Видно, тогда в этом храме сердце мое открылось навстречу Богу, и туда вошла Призывающая Благодать. И этот день был для меня своеобразным рубежом, который отныне разделил мир на две части: мир – грешный и прелюбодейный, и мир – Божий. Я это понял впоследствии, а начало было положено, когда я, возвратясь из командировки, шагнул в пустую брошенную квартиру.

Когда я вышел из храма, ко мне подошел старый монах с медной кружкой в руках, собирающий на пропитание монастырской братии. Я хотел дать ему десять долларов, но он отстранил мою руку и сказал, что примет только российские деньги. Я пошел в ближайший обменный пункт и поменял валюту на рубли. Вернувшись, я монаха на месте не застал. Но почему-то я был уверен, что он придет, и стал его ждать. И он пришел через час. Я просунул в щель кружки деньги, но уходить не торопился. Мне хотелось поговорить со старцем о Боге.

– Спаси тебя Господь, – сказал мне монах и поклонился в пояс.

– Почему ты мне кланяешься, ведь я не Бог?

– Хотя ты не Бог, но творение Божие, созданное по образу и подобию Его. А скажи мне, чадо, эти деньги праведным путем тебе достались или нет?

– Праведным, праведным, батя, не беспокойся. Я квартиру свою продал.

– Ну, это другое дело. Потому как в Священном Писании сказано: «Не вноси в храм плату блудницы и цену пса».

– Вона как? – удивился я. – А у нас говорят, что «деньги не пахнут».

– Это у вас так. Потому что мир лежит во зле. Это изречение идет еще от древнего блудного и грешного Рима, когда императора спросили, будет ли он брать в казну налог с отхожих мест, и он согласился, произнеся эту фразу. А в нашей Церкви все должно быть чисто.

– Вот, батя, я бросил работу, квартиру, от меня ушла жена, и я бежал от мира, в котором жил, и ищу где чисто. Сочи тоже грязный город.

– Святой апостол Павел сказал, что где умножается грех, там преизбытчествует благодать. Понятно это тебе?

– Нет.

– Потом поймешь. А дети у тебя есть?

– Нет.

– Тогда пойдем в наш лесной скит. Поживешь, осмотришься, душу свою успокоишь. Если пожелаешь, то наставим тебя в Законе Божием. А деньги свои положи в банк. В лесу деньги не нужны, а то еще местные бандиты могут ограбить и убить.

Утром следующего дня с рюкзаками и сумками, нагруженными крупой и сухарями, мы с отцом Власием (так звали моего нового знакомого), порядочно отъехав от Сочи на автобусе, шли по узкой горной тропинке. После двух часов ходьбы мы оказались на плоскогорье, поросшем мелким дубняком, шиповником и дикими грушами. Навстречу нам вышли трое монахов. Все они были пожилые, но не дряхлые, с седыми бородами, в выцветших скуфьях и старых подрясниках, подпоясанные кожаными поясами. Сам скит состоял из четырех неказистых домиков с маленькими окнами и часовней с крестом на крыше. Вокруг был разбит большой огород с кукурузой и овощами. Огород и скит были огорожены плетеной из прутьев изгородью. Небольшая черная собачка Жучка охраняла огород от диких коз, свиней и прожорливых птиц. Она подбежала ко мне и, обнюхав ботинки, приветливо замахала хвостом. Кельи были построены в некотором отдалении друг от друга. Как я понял, отец Власий был здесь за старшего и имел сан иеромонаха. Остальные братия были простыми иноками в духовном послушании у отца Власия. Каждый жил в своей келье и пищу готовил себе сам.

Отец Власий тронул меня за рукав:

– Пока келью тебе ставить не будем, посмотрим, может, вскоре захочешь уйти от нас. Пока поживи у меня. Что-то я от усталости забыл: как твое святое имя?

– Мое имя не святое. Родители меня не крестили, а имя дали – Эдуард.

– Ну что ж, Эдик, будет твое желание – окрестим и имя дадим православное. Сейчас отслужим благодарственный молебен о нашем возвращении, а потом будем обедать.

Монахи вошли в часовню, а я встал в дверях. Отец Власий надел поручи и епитрахиль, перекрестился и провозгласил: «Благославен Бог наш…» Молебен был недолгим, и вскоре все разошлись по своим кельям. Перед обедом отец Власий научил меня, хотя и не без запинки, произносить молитву «Отче наш». Сам он помолился и благословил трапезу. Обед состоял из постных щей и пшенной каши, сдобренной постным маслом. Вместо хлеба были белые и черные сухари, которые мы накрошили в щи. На третье выпили по кружке чистой родниковой воды. Родник был примерно в пятидесяти метрах от скита и не иссякал даже в самые жаркие месяцы. Мне было дано послушание: носить всем старцам из родника воду в кельи, заготовлять на зиму дрова и стеречь огород от диких коз. С первого же дня отец Власий начал наставлять меня в Законе Божием. Начали с катехизиса, чтения Псалтири и Евангелия. Каждый день я должен был вытвердить одну молитву из утреннего и вечернего правила, а вечером, как школьник, демонстрировал свои успехи перед старцем. Обычно весь день я был в делах: то бегал с хворостиной по огороду, отгоняя жадных птиц от сладкой молочной кукурузы, то носил на коромысле ведра с водой, то до седьмого пота рубил, таскал и складывал во дворе на зиму дрова.

Однажды, выйдя из леса, я увидел всех четырех старцев, стоящих навытяжку перед двумя охотниками-абхазами, которые угрожали им ружьями и требовали деньги и продукты. Вспомнив свои навыки десантника, я подкрался сзади и в момент разоружил их и положил носами в землю. Один из них, моргая подбитым глазом, плаксиво кричал старцам:

– Откуда у вас этот бешеный монах? На Кавказе гостей так не принимают!

– А у нас в России говорят: незванный гость хуже татарина. Что бы вы сделали со мной, если бы я пришел к вам в дом и требовал деньги?

– Убили бы, – прохрипел абхаз с подбитым глазом.

– Ну, так и я вас сейчас прикончу, – сказал я, направляя на них ружье.

– Что ты, что ты, Эдик! Остановись! – закричал отец Власий.

– Да я пошутил, – рассмеялся я. – Вставайте, абреки, – сказал я, пнув их ногой. – Проваливайте быстрее, пока я добрый.

– Отдай наши ружья.

Я кинул им ружья:

– Возьмите, но патроны не отдам.

Они взяли ружья и пошли к лесу.

– Мы тебя все равно убьем! – прокричал абхаз с подбитым глазом.

– Меня душманы не смогли убить, а они будут покруче вас, козлов вонючих, – крикнул я им на прощание.

По вечерам я исповедывал свои помыслы и согрешения за целый день перед отцом Власием. Он был строг в это время, и я даже не узнавал всегда доброго и кроткого старца. Он говорил:

– Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое, не усрамися, ниже убойся, и да не скрыеши что от мене: но не обинуяся рцы, вся, елика соделал еси.

Мне было стыдно признаться, что меня, молодого и крепкого мужика, одолевает блудный бес, но все же я нашел в себе силы признаться старцу. И он мне объяснил, что есть два пути избавления от блудной страсти. Первый путь – это сочетаться законным освященным церковью браком. Но мне придется опять вернуться в мир, откуда я с отвращением бежал. Второй путь – это наложить на себя строгий пост и в молитвах взывать ко святому Моисею Угрину и Иоанну Многострадальному, которые помогают избавляться от этого греховного томления. И я выбрал второй путь, и сел только на сухари и родниковую воду. Я изнурял себя работой и молился этим святым, даже пробовал закапывать себя по грудь в песок, как это делал Иоанн Многострадальный. Все это не было мне в тягость, и результаты этих стараний были в мою пользу. И чтобы греховные помыслы не лезли в голову, я по совету старца постоянно твердил Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». И старец разрешил мне прекратить строгий пост.

Но через неделю, как говорится в Писании, я «аки пес» возвратился «на блевотину свою». Опять было сердечное покаяние перед старцем, стоя на коленях. Он положил мне на голову руку, вызвал отца Досифея и приказал ему принести из леса ягод святой мученицы Фомаиды. Вскоре инок принес ягоды, и вынув их из кармана подрясника, высыпал на стол. Все это время отец Власий не снимал своей руки с моей головы. Стоя на коленях, я слушал, как он молится святой девице Фомаиде. После этого я съел все эти бледно-розовые ягоды, и блудные мысли отошли от меня.

На следующее утро все насельники скита собрались у горного родника, чтобы совершить надо мною Таинство Крещения. Я не был спокоен, и тело мое сотрясалось от мелкой нервной дрожи. С трудом, запинаясь, я прочитал Символ веры, а после того, как отрекся от сатаны и плевал на него, повернувшись на запад, на меня напала неукротимая икота и кашель.

– Это хорошо, – говорил отец Власий, – мне видно, что бесы так и сигают из тебя. Крещается раб Божий Петр, – произнес отец Власий, погружая меня с головой в скальный бассейн трижды. – Во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь.

Я вылез из бассейна спокойный, с чувством необыкновенной легкости. Мне казалось, что я как воздушный шарик взлечу сейчас к белоснежным горным вершинам. Заметив мое состояние, отец Власий сказал:

– Это оттого, что вода крещения смыла все твои грехи от рождения и до сего дня.

Он надел мне на шею серебряный крест, сказав, что возлагает сей святой и животворящий крест во спасение души и тела и в жизнь вечную.

– И не снимай этот крест никогда, – добавил отец Власий.

– Только с головой, – ответил я.

В новой белой до пят рубашке меня повели в часовню и причастили Святыми Телом и Кровью Господней.

В конце лета пришел к нам брат Лазарь – монах из соседней Абхазии. Он поведал нам, что оставил Абхазию из-за начавшейся там войны между абхазами и грузинами. Страшное кровопролитие творится там. Убивают кого ни попадя, по лесам ходят банды не то сатанистов, не то уголовников, живущих по собственным законам, и если им попадаются монахи-пустынники, то они их без сожаления убивают, а кельи поджигают.

– Вы тут живете совсем рядом с Абхазией, они могут появиться и у вас. Так что нам надо остерегаться, а лучше бы уходить на север, в Россию.

После ухода брата Лазаря мы все обсудили и решили, что зимой по большому снегу сюда злодеям не пройти, а вот весной снимемся с места и пойдем в Россию, где открылось много новых монастырей, и в монахах большой недостаток.

Время шло, и я уже считался послушником и носил черный подрясник, скуфью и широкий кожаный пояс. Весь этот монашеский обиход, лишенный мелочности, суеты и недоброжелательства, постепенно входил мне в плоть и кровь, и я с радостью принимал его и чувствовал, что это то, чего мне не хватало в жизни. Зима здесь, в горах, была многоснежная, она приковала нас к кельям. Большого мороза не было, но снега выпадало столько, что мы едва успевали отбрасывать его от келий и расчищать дорогу к роднику. Дров запасено было много, и печки топились целый день. Братия, освободившись от летних трудов, предалась усиленному молитвенному деланию. Я продолжал жить у отца Власия в его келье, которую мы разделили перегородкой. Монах во время молитвенного делания не должен видеть кого-либо, чтобы не нарушать самоуглубления. По воскресеньям вся братия собиралась в часовне, и отец Власий на антиминсе служил Божественную литургию. Все мы пели полный обиход службы, и кадильный дымок из дверей поднимался к небу вместе с нашими голосами.

Отпраздновали Рождество Христово, в сугубом молении провели Великий Пост. После Пасхи дороги освободились от снега, и мы с отцом Власием решили спуститься в долину и выйти к Сочи, чтобы решить наш вопрос с отъездом в Россию. Деньги у меня хранились в банке, и на них я решил купить вместительную машину. К вечеру мы добрались до Сочи и заночевали в доме у знакомого священника. Утром, забрав из банка деньги, пошли на авторынок. Он был богат необыкновенно. Продавали всевозможные марки автомобилей, здесь было все, ну, может быть, кроме танка. Права у меня были еще с армии, я там водил боевую машину пехоты, и поэтому придирчиво осматривал приглянувшиеся машины. Наконец, я остановился на вместительном, немного бывшем в употреблении «джипе». На оформление ушло несколько дней. Ну, конечно, кое-кого пришлось «смазать». Получив соответствующие документы и два знака «Транзит», которые я приклеил к стеклам, я решил, что главное дело сделано. В ГАИ офицер милиции, узнав, что мы живем в горах в монашеской общине, спросил:

– Как это вас там еще не убили?

– А что, есть случаи? – в свою очередь удивился я.

– Сколько угодно, и особенно сейчас, когда идет война с Абхазией. На нашу сторону просачиваются группы бандитов, которые если набредут на пустынников, то убивают их – наверное, боятся, чтобы не донесли властям. Так что быстрее убирайтесь отсюда, пока живы.

Отец Власий ждал меня у машины.

– Благословите ехать, отче, – сказал я, и мы тронулись в путь.

По дороге рассказал ему, что сообщил мне гаишник. Старец очень взволновался за оставленную братию и всю дорогу просил Господа сохранить их от нечаянной смерти. Когда мы доехали до места, я оставил старца с машиной во дворе знакомого христианина, а сам налегке отправился в горы. Через два часа я добрался до скита, но в него сразу не заходил, а спрятался в кустах и стал наблюдать. Первой я увидел с лаем выбежавшую Жучку, а за ней шел отец Досифей. У меня сразу отлегла от сердца тревога. Я подошел к отцу Досифею, поздоровался и спросил, все ли в порядке. Он сказал, что все живы-здоровы.

– Не приходил ли кто к вам?

– Приходили пятеро вооруженных людей. Ночевали у нас, и мы их кормили. Сказали, что опять придут.

Тогда я передал отцу Досифею, чтобы все срочно собирались в путь: в часовне взяли антиминс, сосуды, иконы и облачение, богослужебные книги тоже чтоб не забыли. Машина есть, и все вместе поедем на новое место в Россию.

– И Жучку возьмем? – спросил отец Досифей.

– И Жучку тоже не оставим.

Когда мы подошли к машине, навьюченные узлами, отец Власий возрадовался и от полноты души воспел благодарственный псалом. Братия, сложив в кучу узлы, одобрительно осматривала машину, щупая крепкие широкие колеса. Отслужив напутственный молебен, все расселись в машине, куда первой заскочила Жучка. Я сел за руль, перекрестился, и машина тронулась.

Ехали мы до Туапсе и далее по горной дороге. Старцы были довольны, что ехали без происшествий, но рано мы радовались – без искушения дело не обошлось. Ночью по дороге между Майкопом и станицей Белореченской мощные фары нашей машины высветили автомобиль, стоящий поперек дороги. Около него трое в камуфляжной форме жезлом приказывали нам остановиться. Место было глухое, лесное, самое что ни на есть разбойничье. Я хотел на скорости обогнуть машину, но там были глубокие кюветы, и пришлось остановиться. Старцы вышли из машины, и двое начали обшаривать их карманы. Третий с пистолетом в руке подошел ко мне и приказал выходить из машины. Жучка, сидевшая рядом, зарычала. Я сразу оценил обстановку и нащупал у ног припасенную железную монтировку. Броском я прыгнул на налетчика. Одной рукой у запястья перехватил его руку с пистолетом, другой оглушил его монтировкой.

– Ложись! – закричал я старцам, и завладев пистолетом, выстрелил в воздух.

Старцы попадали на дорогу, а двое налетчиков бросились бежать к лесу. Я прицельно выстрелил раз, другой, третий, и один из бежавших вскрикнул и стал припадать на ногу. Я оттащил оглушенного в канаву. Он был жив, но без сознания. Старцы быстро забрались в «джип», и я бампером сдвинул в сторону стоящую поперек машину. Быстро выскочив, я проткнул ножом пару колес у мешавшей проехать машины, сел за руль и нажал на газ.

Так афганский опыт десантника пригодился мне еще раз. Старцы крестились и благодарили за избавление от бандитов. А поживиться было чем. Во-первых, машина, во-вторых, у меня было при себе еще пять тысяч «зелененьких». Конечно, как опасных свидетелей нас всех бы прикончили и оттащили в лес. А там шакалы докончили бы начатое дело. Но волей Господней все повернулось в нашу пользу. Отъехав километров пятьдесят, я остановился у моста, и разобрав пистолет, бросил его части в реку.

– Отцы и братия, – сказал я при этом, обращаясь к старцам. – Простите меня, грешного, за то, что я сотворил в эту ночь, едва не совершив смертоубийство, но я сделал это потому, что я еще мирской, не монах. А если бы был монахом, то не стал увечить бандита, но положился бы на Господа, хотя возможно, что нас всех бы убили.

Старцы в ответ сказали мне в утешение, что по их мнению, Бог не осудит меня, потому что Он Сам сказал устами любимого своего ученика апостола Иоанна: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». А погибнуть я мог бы в первую очередь.

В дальнейшем пути Господь хранил нас, и мы, направляясь на Север, въехали в земли Великого Новгорода. По дороге один священник посоветовал нам определиться во вновь открытый мужской монастырь, откуда ушла воинская часть: монастырские стены и здания там хорошо сохранились, но братии собралось еще мало, а настоятелем монастыря игумен Паисий – монах благочестивый и строгой жизни, к которому и следует нам обратиться; этот монастырь славен еще тем, что в соборе покоятся мощи святого Новгородского угодника и чудотворная икона Божией Матери «Взыскание погибших».

Нашему джипу оказались не страшны разбитые проселочные дороги, и в конце концов мы остановились у святых монастырских ворот. Отец Власий надел новую рясу, наперсный крест, монашеский клобук и отправился на переговоры с настоятелем монастыря. Его не было целый час. Но вот монастырские ворота со скрипом отворились, и мы въехали на монастарский двор. Нас встречала малочисленная братия монастыря во главе с игуменом Паисием, благословлявшим нас большим напрестольным крестом. Он обнял и расцеловал нас всех – и мы приложились ко кресту и к раке со святыми мощами угодника Божия. Потом нас повели в трапезную, где после благодарственного молебна мы вкусили монастырский обед. Отец Власий был назначен благочинным монастыря, троим нашим старцам дали послушание в соборе, а меня определили монастырским шофером и еще смотрителем за порядком в соборе и на монастырском дворе. Жучку тоже поставили на довольствие. Отцу Власию игумен отвел особую келью, а нас четверых пока поместил в одной просторной келье.

Через год я принял иноческий постриг и облачился в рясу и клобук. На оставшиеся пять тысяч долларов я купил для монастыря грузовую машину, и меня стали называть «отец-водитель». О прежней своей жизни не вспоминаю и не жалею, и благодарю Господа за то, что благоволил мне приобщиться к благодатной монастырской жизни.