Текст книги "Нечаянная радость"

Святой остаток

В благочестивых книгах, доставшихся мне по наследству от дедушки Матвея, Иваново-Вознесенского купца, я нашел старую почтовую открытку времен первой мировой войны, посланную деду с позиции каким-то родственником. Что в ней было написано я не помню, вероятно, что-то не столь важное, чтобы могло остаться в памяти, но хорошо запомнилось, что было изображено на ней. Там догорала вечерняя заря. Где-то далеко на пригорке военный трубач трубил сигнал отбоя. На поле сражения только что закончилась кровавая схватка. На проволочных заграждениях, запутавшись, повисли трупы атакующих, над землей, изрытой снарядами, еще стояла серая пороховая гарь. В одной из воронок лежал и смотрел в небо умирающий от ран молодой солдат. Над ним летит белый Ангел, чтобы принять его душу. Это навело меня на размышления о святом остатке на земле. Я думал о семье праведного Ноя, о Лоте, спасшемся из Содома, о святых апостолах Христовых, о том святом остатке людей, которые поверили в учение Христа и разнесли его по всему миру. Это были те дрожжи, о которых упоминал Христос и которые пробудили и заквасили тесто христианства в мире сем.

И в тридцатые годы проклятого и богоборческого двадцатого века, когда большевики гнали и искореняли из русских душ кроткого Христа, когда железные птицы только еще начинали летать над Русью, высматривая в лесах тайные поселения людей, не признающих красных властей, когда спутники не поганили небо, а о телевизорах и слыхом не слыхивали, когда одни отреклись от Христа, другие забыли Его, третьи охладели к вере, тогда на Руси еще остались люди, которые крепко хранили веру Православную и были согласны скорее умереть в сталинских лагерях, нежели отречься от Христа. Вот об одном таком «Святом Остатке» и пойдет речь.

В те годы снялась с места и двинулась на Север в леса целая деревня. Все люди этой деревни были между собой в каком-либо родстве и крепко держались друг за друга. А снялись они с места потому, что из райцентра приехали казенные служивые партийцы в черных кожаных куртках и таких же картузах с красными звездами и нешуточными наганами на боках. Приехали они обобществлять скот, рабочих лошадей, плуги, бороны и прочее. Одним словом, загонять народ в колхоз. Мужики на сходке заупрямились. Кому охота отдавать свое кровное, нажитое в общие руки. А те, что с наганами на боку, сразу взъерошились, густыми бровями задвигали, сквозь зубы шипя пригрозили, что в следующий приезд будут всех поголовно раскулачивать и отправлять в ссылку. Ночевать они отправились в поповский дом на диванах и перинах. Всю ночь шумели, играли на гармошке, пели свои коммунистические босяцкие песни, а также крепко пили реквизированный в деревне самогон. Под утро дом загорелся. Казенные люди нагишом выскочили во двор, а изба полыхала вовсю, и оставленные в ней наганы сами начали стрелять, пугая народ. Полураздетые, в белых кальсонах, мужики везли к месту пожара бочку с насосом, да где там – все сгорело дотла. Ночевавший в церкви старый вдовый батюшка, завидев пожар в своем доме, начал выносить из храма самое ценное и святое. Огонь, меж тем, перекинулся на церковь, с треском и грохотом повалилась деревянная колокольня, и утром от поповки осталось только черное пепелище.

Закопченным голым партийцам вынесли для прикрытия срама какие-то рваные гуньки. Они, одевшись, реквизировали лошадь с телегой и уехали в город, на прощание обвинив крестьян в злостном поджоге, и обещали вернуться с милицией и судом. Вот тут-то мужики и зачесали затылки, собрали деревенский сход вместе со старым батюшкой и все судили-рядили: сдаваться властям или бежать. Наконец, встал батюшка, осенил себя крестным знамением, положил поклон всему обществу и сказал, что всей деревней надо срочно уходить, забрав все, вплоть до собак и кошек, вынув стекла и сняв двери в избах. Бежать и сокрыться в северных лесах, только тогда можно будет свободно дышать, Богу молиться и от колхоза избавиться.

Говорят: Россия большая, а спрятаться негде. Но это больше к нашему времени относится, когда развелось много самолетов, вертолетов, а со спутника можно даже разглядеть номер автомобиля. Русскому мужику с места сняться, что раз плюнуть. Ему ума не занимать, он и на голодном острове двух генералов прокормит.

Так из всех пожиток составился обоз, а в путь тронулись ночью. Днем прятались в лесах и рощах, а ехали только по ночам, чтобы не высмотрел их чей-нибудь иудин глаз и не донес начальству. Конечно, были кое-какие встречи, совсем их было не избежать и на расспросы старосте пришлось слукавить: де, начальство нас переселяет на новые земли по разнарядке. Это казенное слово всегда действовало безотказно, и дальнейшие расспросы прекращались. В пути от грыжи померла старуха Пелагея и один грудной младенчик от поноса. Батюшка Иоанн совершил погребение по чину в стороне от дороги, в лесу. На могилках поставили кресты и придавили холмики тяжелыми валунами, чтобы лесному зверю было неповадно. Уже давно обоз свернул на торную дорогу – пустынную и давно заброшенную. И днем в лесу не хоронились, а шли открыто, останавливаясь только на кормление лошадей, на ночлег и дневной отдых. Во время отдыха батюшка служил благодарственный молебен, иногда даже с водосвятием. Старики на сходках, оглаживая бороды, говорили: «Чем далее забредем, тем вернее спасемся». И все они присматривались, брали щепотью землю и нюхали ее, выбирали такое место, чтобы земля была родючая, чтобы в половодье не затопило, чтобы и горами были сокрыты, и на много верст кругом человечьим духом не пахло бы.

Наконец, старики нашли глухое и отдаленное межгорье с речкой, где водилось только дикое зверье и непуганная птица. Еще их привлекло, что здесь были свежие лесные гари, сулившие хорошие урожаи ржи и овса. На новом месте прежде всего отслужили благодарственный молебен и поставили двухметровый поклонный крест. Сделав кое-какие балаганы и шалаши, крестьяне первым делом начали разрабатывать землю под пашни на гарях, тем более, что здесь в этих северных местах время для посева еще не было упущено. Трудились и старые и малые. В плуги впрягали по несколько лошадей, да еще и сами тянули, поскольку земля была нетронутая. И старики решили, что она будет годна под рожь, овес, ячмень и картошку. Вся надежда была на Бога. Батюшка окропил поле святой водой и первый вышел с лукошком, разбрасывая семена во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Речка, протекавшая в межгорье, изобиловала рыбой, и мужики, походив с бреднем, наловили рыбы на всю общину. После сева стали обустраивать жилье. Нарубили впрок бревен и сложили их клетью, отстаиваться на год, а пока нарыли капитальные и довольно приличные землянки с печками, полатями и окнами в крышах, в которых вполне можно было пережить зиму.

Домик срубили только для батюшки. Батюшку всячески берегли и ублажали, потому что, если с ним что случится, другого взять негде, да и был он благодатный и народу люб. Хотели еще срубить и храм Божий, но Бог указал уже готовый природный пещерный храм, который обнаружил деревенский пастух и сразу смекнул, под что его можно приспособить. Пещера – по размерам вполне годная для храма и, главное, сухая, имела форму вытянутой коробки без внешней стенки. Мужики поставили эту недостающую часть из бревен, прорезали в ней окна и дверь, и получилось отличное помещение для устройства церкви. Слава Богу, что отец Иоанн успел вынести из горящей церкви антиминс, миро, церковные сосуды и книги. Мужики быстро оборудовали церковь, сделав все как положено: солею, иконостас, престол и жертвенник. Люди нанесли иконы и покровы. Старухи сшили батюшке облачение из старинных праздничных нарядов, и отец Иоанн освятил храм во имя иконы Пресвятые Богородицы Казанския.

Лето было жаркое, в свое время шли дожди, и посевы на вспаханной гари взошли хорошо. К осени Бог дал неплохой урожай. Убрали зерновые, заложили в ямы картофель, засолили капусту. Снег лег в ноябре и завалил все подходы к новому селу. Дров заготовили много, и они, нарубленные, все лето сушились в поленницах под навесами около каждой землянки. Дров не жалели, и в просторных землянках было всегда тепло. Из труб над землей курились дымки, бабы с коромыслами ходили по воду на речку к проруби, дети катались на санях с горок, весело бегали и лаяли собаки – деревня жила себе без печали.

Службы в храме были по субботам, воскресеньям и в праздники. Воскресным утром, когда рассветало, все обитатели деревни, умывшись, молились и шли натощак в храм Божий, где батюшка правил обедню. В пещере была поставлена печь с трубой, выведенной наружу, и в храме было тепло и уютно. Скупой зимний свет, проникавший через запотевшие стекла окон, создавал в церкви полумрак, в котором синим туманом стоял кадильный дым и желтыми трепетными огоньками перед образами горели свечи. Исповедь длилась долго. С сокрушенным видом и поникшей головой люди подходили к аналою, и батюшка, не торопясь, из самой глубины души вынимал греховную скверну, накладывал епитимии и давал наставления. Пока монахиня Лукерья высоким строгим голосом читала часы, батюшка занимался проскомидией, вынимая частицы из просфор за здравие и упокой. А народ терпеливо стоял и ждал начала литургии, и только дети, устав стоять, сидели на полу у ног родителей и не баловались, понимая, что здесь будет совершаться что-то важное и таинственное, в чем принимает участие сам Бог.

Наконец батюшка возгласил: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, и ныне и присно и во веки веков!» Монахиня Лукерья, взмахнув руками, сделала озабоченное лицо, и хор дружно пропел: «Аминь!»

Клирошане пели, а батюшка тихо проговаривал в алтаре молитву первого антифона: «И сотвори с нами и молящимися с нами богатые милости Твоя и щедроты Твоя».

И древнее православное Богослужение медленно потекло своим чередом. После причащения народа Святыми Дарами, батюшка сказал проповедь, назвав прихожан малым стадом Христовым, последним святым остатком. За власть придержащих в ектениях он не молился, считая их врагами Церкви Православной и слугами антихриста. В конце проповеди батюшка дал наставление прихожанам потреблять сушеную черемшу, квашеную капусту, проращивать и есть хлебные зерна, чтобы в деревне не завелась вредная болезнь – цынга. Батюшка Иоанн и дома, и в церкви всегда молился за весь грешный мир, но в проповедях своих он говорил народу:

– Господь помог нам вырваться из этого котла, из этой советской трясины, и пока мы Богом хранимы, нам не следует знать, что там делается за горами. Скажу только одно: страшные, страшные дела там творятся. Святые храмы рушатся, народ не имеет ни крещения, ни святого причастия, ни христианского погребения, святые мощи угодников Божиих выбрасываются на поругание, святые образа сжигаюся на кострах. Земля стонет, принимая в свои недра прах невинно убиенных, брак попран. Закон Божий в школах запрещен. Но в Священном Писании сказано, что Бог поругаем не бывает. И, со временем, эта богоборческая власть сгниет и повалится смрадным трупом. И тогда мы, святой остаток, объявимся народу и будем учить людей, что Бог – жив и призывает всех к покаянию. Чтобы получить от Господа прощение и не погибнуть на веки.

А зима сюда пришла лютая, снегом занесло землянки по самые трубы, и мужики не успевали расчищать дорогу к проруби и церкви. Ветер гнал с запада тяжелые сырые тучи, из которых беспрерывно сыпался снег, а когда прояснялось, то от мороза гулко лопались и трещали стволы деревьев, и на запах скота приходили свирепые голодные волки, которые, осев на хвосты в снежные сугробы, выли долго и тоскливо каким-то загробным воем. Деревенские собаки вначале храбрились и, сбившись в стаю, дружно облаивали волков, но после того, как в кровавых схватках несколько их собратьев были разорваны и сожраны лесными разбойниками, присмирели и, спрятавшись, отогревались в теплых парных хлевах. А в полутемных землянках начали болеть маленькие дети. Некоторые из них умирали, но нарождались и новые младенцы, оглашая землянки пронзительным воплем. По случаю маленьких покойников пришлось ладить деревенское кладбище, или, как здесь называли, – погост. Мужики расчистили участок от снега, но землю не брали ни лом, ни лопата, пришлось ее отогревать кострами. Батюшка совершил чин освящения участка и нарек кладбище – Архангельским. Здесь и похоронили маленьких покойников, положивших почин. Женщины, как положено, поплакали, повопили над свежими могилками и разошлись по землянкам, и только большая холодная луна в небе осталась освещать новое кладбище с маленькими белыми крестами.

Прошло несколько лет, деревня обстроилась, и в землянках уже не жили, народу стало больше, да и на кладбище крестов прибавилось тоже. Господь пока хранил деревенских от всевидящего грозного ока НКВД, и деревня жила себе по законам Христовым. На речке была устроена мельница на два постава, и жители всегда были с мукой, а значит и с хлебом. Конечно, пшеница здесь не вызревала, но рожь, ячмень, овес хорошо прижились и давали неплохие урожаи. За эти годы на их деревню набредали и охотники, и геологи, но никто из них не вникал, что это за деревня. Ну, деревня и деревня, каких они видели много по берегам таежных рек. Во всяком случае, от этих пришельцев деревенским жителям зла не было.

Самым почетным человеком в деревне был отец Иоанн. К нему обращались по всем вопросам, и ни разу не было такого, чтобы он дал плохой совет. Хлопот у него было много: он был и пастырь, и судья, и врач, и школьный учитель. Хотя годы брали свое, и батюшка уже ходил, подпираясь посохом, и часто недомогал, но дел своих не оставлял и особенно много трудился в школе, обучая ребятишек грамоте, письму и Закону Божиему. И хотя двадцатый век приближался к своему преполовению, у всех деревенских, и, в частности, у этих людей не было паспортов, и они со своими детьми были беглыми рабами своего социалистического государства и здесь в тайге могли бы совсем одичать, если бы с ними не было священника, который беспрестанно наставлял их и не давал забывать заветы Христовы. Они не были одиноки в своем протесте и бегстве от властей, потому что в Сибирской тайге в те времена было немало тайных скитов, где теплилось христианство, но это были больше старообрядческие общины. Но вот был и прецедент, когда в лесах скрылась целая община Русской Православной Церкви.

Жители межгорья, особенно ни в чем не нуждались. Все необходимое они производили сами. Из золы и жира варили мыло, из серы, селитры и угля изготовляли порох для охотников, кресалом добывали огонь, по вечерам освещались лучиной и восковыми свечами, в кузне из старого железа ковали и ремонтировали все потребное в хозяйстве, а холст на одежду получали из льна. Но были такие вещи, за которыми батюшка снаряжал двоих мужиков в город, чтобы привезли то, чего сами не могли сделать. И вот однажды возвратившиеся мужики кроме иголок, ниток, пшеничной муки и церковного вина привезли худые вести, что открылась большая и страшная война с германцами. Срочно из домов вынесли лавки, стол и устроили деревенский сход, на который под руки привели и батюшку Иоанна. Собрались все мужики и стали судить и рядить, как им относиться к этой войне. Ничего придумать не могли и стали просить батюшку сказать им слово.

– Война – это бедствие народное, – сказал батюшка. – И страдает от этого народ, потому как начальство прячется за Кремлевскими стенами и в штыковую атаку не ходит, а только отдает приказы. Гитлер – это бич Божий, и попущен он на нашу землю за нечестие и отступление от Бога. И придется народу за это пострадать и многим быть убитыми. Но хотя мы и спрятались от властей безбожных и живем согласно святоотеческим обычаям, но все же мы – часть русского народа и живем на русской земле, которую обязаны защищать от врага-супостата. И для того, чтобы Гитлер не пришел сюда к нам в деревню, мы сами должны идти на него. И для армии наша деревня выставляет десять мужиков добровольцев. Таков наш оброк перед Богом и людьми. Собирайтесь все молодые и здоровые мужики, кроме дурачка Коли и увечного Степана, и тяните из шапки жребий – десять номеров. Кто вытянет пустую бумажку, тот останется, а кто вытянет с номером – тому идти в город в военкомат.

На стол положили шапку со жребиями, батюшка помолился, и все по очереди стали тянуть жребий. Вытянувшие номера встали в стороне, как бы уже отделившись от общины, от своих семей и сродников, как бы уже не принадлежа себе. Батюшка всех по отдельности благословил иконой, и они пошли в город, не обращая внимания на вопли цеплявшихся за них жен и плач детей.

И никто из них после войны не вернулся.

Так святой остаток перед Россией не посрамился. В городе об этом случае патриотизма писали в газете, разбирая историю их бегства от несправедливой угрозы наказания и разорения. Начальство уже знало о них, но никто их не трогал и не беспокоил. Конечно, на деревню наложили налоги да еще забрали на фронт несколько мужиков, но колхоз не устраивали и церковь не разоряли.

Наконец-то долгая война окончилась победой, и в деревне справили Троицу, Духов день. Люди радовались, да и вся весенняя природа торжествовала, погода стояла отличная, а батюшка Иоанн угасал. Давно уже были посланы ходоки на отыскание нового священника и фельдшера, что в те времена было нелегким делом. Но вот, как-то ранним июльским утром ходоки, нахлестывая лошадей, въехали на деревенскую улицу. В телеге сидели двое новых людей. Первого по большой бороде и черной одежде опознали как духовное лицо. Это был иеромонах Питирим, выпущенный на свободу из лагеря еще в сорок третьем году и до сих пор сидевший без прихода. Вторая была улыбчивая румяная девушка в гимнастерке и пилотке, с медалью «За боевые заслуги». Оказалась она демобилизованной военной фельдшерицей Смирновой Нюрой.

Отец Питирим, еще крепкий, лет под пятьдесят человек при въезде в деревню легко спрыгнул с телеги, широко перекрестился и, пав на колени, поцеловал землю. В деревне это оценили и решили, что батюшка будет не гордый и благодатный. Отец Питирим уже знал историю святого остатка и понимал, куда его привезли. Фельдшерицу Нюру сразу повели осмотреть болящего батюшку Иоанна. Старик сидел на своем одре, свесив босые ноги на пол, и с хрипом тяжело дышал. Вид у него был мученический, глаза плакали, а жилы на шее вздувались и прыгали. Фельдшерица, осмотрев больного, выпустила ему из вены банку густой черной крови и сделала укол камфоры. Больному полегчало, и он улегся высоко на подушки. По мнению фельдшерицы, батюшка к вечеру или ночью должен был отойти.

Отец Питирим, облачившись, тут же начал служить молебен за здравие с водосвятием. Батюшка, слушая слова молебна, успокоился, одобрительно кивал головой и благословлял старческой худой рукой отца Питирима и собравшийся народ, которого порядочно набилось в дом, так что пришлось распахнуть все окна для воздуха. Батюшка вскоре уснул, и весь народ с отцом Питиримом вышел во двор. Отца Питирима повели в пещерную церковь, и он, осмотрев ее, сказал народу, что это единственная действующая церковь на всю область. Все храмы закрыты и порушены. Да если какие храмы и откроют, то служить в них все равно некому, потому как все священство в области сведено большевиками под корень. Так что затерявшаяся в тайге Богом хранимая деревня воистину есть Святой Остаток.

Взяв в дароносицу запасные дары, отец Питирим пошел исповедать и причастить больного. Поскольку батюшка уже говорить не мог, отец Питирим провел глухую исповедь и причастил умирающего Святыми Дарами, а также совершил над ним соборование. Батюшка знаками показал, что пора читать канон на исход души. Вокруг дома собрался народ, женщины плакали, а мужики стояли без шапок, понурившись. Отец Питирим громко читал канон. На восьмой песне батюшка перекрестился и предал душу Богу. Отец Питирим опустил покойному веки и, выглянув в окно, сообщил народу, что батюшка преставился. Народ завыл и с плачем стал расходиться по домам. Что говорить, потеря была велика, умер пастырь добрый, которого чтили больше отца родного.

Гроб с телом поставили в церкви. Лицо, как и полагается, было прикрыто расшитым воздухом. Отец Питирим отслужил панихиду, а перед отпеванием долго и печально звонил в обрезок рельса. Отпевание было по чину погребения священников. Батюшка лежал исхудавший, как бы уже бесплотный, держа в руках крест и Евангелие. Читали Апостол, Евангелие, канон, и хор пел жалобно и тихо. Всей деревней подходили отдать последнее целование. Выносили с преднесением намогильного креста и пением ирмоса «Помощник и Покровитель». Похоронили на Архангельском кладбище, поставив на могиле большой крест из кедра. Когда все разошлись на поминки, на могилке сталась сидеть батюшкина любимая собачка. Она не ела и не пила, а по ночам скулила и подвывала. Отсидев трое суток, собачка куда-то ушла. Так ее больше и не видели.

Вскоре отец Питирим затеял строить большой трехкупольный бревенчатый храм. Мужики острыми топорами творили просто чудеса, и храм рос на глазах, принимая постепенно свои законные очертания. В старом пещерном храме решили устроить церковную школу, так как со всей области сюда стали приходить молодые и пожилые люди, чтобы от отца Питирима научиться православной премудрости. И он подготавливал их к служению в будущих храмах по его разуму: кого в певчие, кого в псаломщики, а кого и в священники. Еще оказалось, что отец Питирим мог искусно писать иконы, и посему тут же образовался кружок иконописцев. Он учил молодых парней и девушек, как подготовить доску для образа, как врезать шпонки, сделать ковчег и залевкасить. Конечно, золотить иконы было нечем, но обходились ярко желтым колером. Иконы были нарасхват, и за ними приезжали издалека и хорошо платили, что очень помогало в строительстве храма. Вот от этого святого остатка расходились святые ростки по всей области, кое-где образовывались церковные общины, восстанавливались старые и строились новые храмы.

Вот так, по Воле Божией, народная беда беглой деревни обернулась благом для всей области. И кто любит Господа, того Он не оставит, ибо сказано в Священном Писании: «Любящих Меня люблю».