Текст книги "Приглашение в космос"

Часть 2. Проверки на орбитах

У меня нет сомнений в том, что когда-нибудь будут экспедиции на другие планеты, освоение иных звездных систем, космические колонии землян, о чем еще на заре 20 века начал всерьез говорить Константин Циолковский. Непременно сбудутся слова замечательной песни Владимира Войновича «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…». Люди будут чувствовать себя в космосе не хуже, чем на Земле. А кому-то, возможно, всерьез захочется навсегда оставить родную планету и скоротать свои дни где-нибудь на другом конце нашей галактики – Млечного Пути, – чтобы отключиться от земной суеты и сосредоточиться на написании книги, музыкального произведения или постижении глубин какой-нибудь новой религии, философии…

Но это будет не так скоро. А пока, несмотря на десятки и сотни людей, побывавших там, космос все еще остается для землян не просто чуждой, но весьма агрессивной и предельно опасной для деятельности средой. То и дело ставящей находящегося там человека в предельно тяжелые, непредсказуемые и экстремальные условия. И, пробиваясь к звездам, людям приходится не только испытывать себя на прочность, но, попадая вдали от родной планеты в совершенно невероятные ситуации, порой рисковать и даже жертвовать на этом пути своими жизнями. Пока еще ни одна другая профессия не таит такой опасности для жизни людей, как профессия космонавта. Из чуть более 420 землян, побывавших в космосе, погиб 21 человек – каждый двадцатый! Да разве их остановишь?

Глава 1. «Все будет не так!»

Эта фраза советского космонавта Владимира Ляхова, брошенная им как-то невзначай перед полетом одного из своих товарищей и ставшая крылатой среди космонавтов, как никакая другая отражает суть пребывания человека в генетически и физиологически незнакомой для него космической среде. В мире, где царят жара и холод, невесомость и безвоздушность, пугающая чернота космоса и манящая голубизна родной планеты, неисчерпаемость работы и непредсказуемость следующей секунды.

Он, Владимир Ляхов, пришел к этой космической мудрости на собственном примере, за время трех своих полетов, каждый из которых ставил перед ним совершенно непрогнозируемые и, казалось бы, неразрешимые проблемы. А хронологически последний полет мог стать для него и впрямь последним. Но в итоге все они закончились благополучно и остались в памяти просто моментами профессиональной работы, наполненными чрезвычайными ситуациями, о которых потом, на Земле, можно только вспоминать. Вспоминать с улыбкой или содроганием…

Летом 1983 года вместе с бортинженером Александром Александровым он находился в долгой экспедиции на орбитальной станции «Салют-7», где им предстояло выполнить ряд работ, связанных большей частью с военными программами. Та станция, в отличие от следующего огромного «Мира» и еще большей нынешней международной, была сравнительно небольшим сооружением. Вся ее деятельность в огромной мере зависела от энергетики, которая обеспечивалась солнечными батареями. Вот их-то и не хватало, чтобы полностью обеспечить запланированные на полет работы и деятельность будущих экспедиций. Потому особо важной задачей космонавтов было выйти в открытый космос и навесить на корпус станции дополнительные солнечные батареи, которые доставили с Земли.

Как и положено, перед выходом стали проверять два хранившихся на станции для этих целей скафандра «Орлана». Один – в порядке. А когда наддули второй, то вдруг обнаружили, что он не держит воздух – на правой ноге зиял разрыв гермооболочки! Вот так фокус – ведь одного скафандра для таких работ недостаточно, потому что второй космонавт обязательно страхует своего товарища, тоже облачившись в скафандр! Оказалось, при консервации – полгода назад, после последнего выхода в нем в открытый космос – его неудачно уложили на хранение. Пострадавшая часть попала между металлом и жестким ложементом ноги, пролежала так все это время, а при наддуве слежавшаяся полоска размером в 35 сантиметров разошлась, будто ее разрезали бритвой. И никакие клеи не удержат в космическом пространстве разорванные части.

Доложили в Центр управления полетами (ЦУП), и там, обсудив ситуацию, предложили, было, отменить выход. Но такая отмена тянет за собой острую нехватку электроэнергии, а значит, и невыполнение части запланированной программы. Думаю, американцы в такой ситуации так и поступили бы: ни под каким предлогом не стали бы рисковать здоровьем и жизнью человека, пусть даже рушатся какие-то планы. Но русские сделаны из другого теста. Они же привыкли в земных условиях в безвыходных, вроде бы, ситуациях находить выходы. Что с вышедшей из строя незаменимой деталью автомобиля, которая, в конце концов, меняется на самоделку какого-нибудь «мастера Гриши» и с успехом работает долгое время. Что с домашней сантехникой, ну, и так далее.

Короче, пораскинули космонавты мозгами, и командир экипажа Владимир Ляхов принял решение… починить поврежденный скафандр с помощью имеющихся на борту станции подручных средств и все-таки выполнить поставленное перед экипажем важное задание. «Земля» дала добро, но с условием полного дублирования и проверки на фирме, разработавшей и выпускающей «Орланы», всех операций, которые будут производиться с поврежденным скафандром на станции.

И закипела необычная работа – операция по ампутации с последующим приживлением конечности скафандра. Космонавты полностью отрезали ногу скафандра ниже колена, последовательно отделив теплоизоляционную, силовую и резиновую прокладки (оболочка скафандра для выхода в открытый космос представляет собой очень сложную конструкцию, на манер слоеного пирога) оставив нетронутой только последнюю, шелковую прокладку. Затем отрезали примерно 30 сантиметров трубы штатного воздуховода в переходном отсеке своего космического жилища – он более всего подходил по размеру – и, примерив его к отрезанной ноге, обнаружили, что он чуточку больше. А в деле герметизации для работы в полном вакууме не только каждый миллиметр, но и каждый микрон играет важную роль. Пришлось вспомнить геометрию и по формуле площади круга определить нужные размеры. После чего вырезали из имеющегося уже куска воздуховода кусок нужного размера. Но его ведь надо прочно соединить в кольцо…

В общем, сверлили дырки, подтачивали для точности края, клепали стыки – не хуже, чем в иных российских гаражах владельцы десятки лет служащих стареньких «Москвичей» да «Жигулей» восстанавливают своих измученных временем и дорогами четырехколесных коней. Заклепки брали (кто бы догадался!) из… медицинской книжечки, где страницы скреплены с помощью алюминиевых штырей с накруткой. Сделанное таким образом кольцо точного размера надели поверх неповрежденной и нетронутой шелковой оболочки скафандра. На него – разрезанные части герметичной оболочки и все это забандажировали капроновой нитью. Далее идет резиновая оболочка – и для ее скрепления нашли материал в неожиданном месте: как нельзя более подошел резиновый пакет для сбора мочи из сантехнического комплекта транспортного космического корабля. Вырезали нужный кусок и, наложив его поверх полученного уже бандажа герметичной оболочки, тоже пробандажировали по открытым краям. После этого паяльником оплавили концы силовой оболочки, загнули соединенные края и их тоже прошили капроном. Поверх всего этого надели стяжные регулировочные ленты и их тоже сшили – правда, регулировать ими длину и толщину конечности стало уже невозможно, но это было не столь важно. Думается, хирурги в своей работе по присоединению конечностей тратят меньше сил и времени.

И, наконец, поверх всего этого надели электровакуумную защиту, после чего наддули скафандр для проверки герметичности. Злополучную его ногу, сшитую и склепанную в далеких от операционных условий, вертели и так и сяк, но воздух она не пропускала. По полетному заданию в открытый космос должен был выходить именно в этом скафандре (размеры соответствовали) космонавт Александров, но командир Ляхов, который мог все решить с помощью приказа (и больше никаких разговоров не вести), по-человечески предложил своему напарнику:

– Саша, давай в нем пойду я.

– А разве это не одинаково? – спросил удивленный таким предложением командира бортинженер…

И тогда Ляхов понял, что второй член космической экспедиции, несмотря на подразумевающуюся на борту станции довольно жесткую субординацию, отдает себе отчет, что оба они все же находятся в одних – человеческих, моральных – условиях. И он совершенно естественно готов работать в любом скафандре, целом или залатанном. А когда командир предложил Александрову такое, то последний тоже понял, что Ляхов точно так же готов к любому варианту. Два человека, находившиеся в трехстах километрах от поверхности родной планеты, в нечеловеческих космических условиях, сделавшие сложный ремонт своего космического одеяния, в результате двух этих коротких фраз поняли, что верят друг другу. Более разговоров на эту тему не было. А была нормальная космическая работа, во время которой они два раза по три часа выходили в открытый космос, успешно навесили дополнительные солнечные батареи и вместо запланированных 70 суток провели на орбите по предложению руководства 150 суток.

Впоследствии, когда на станцию доставили новый скафандр, знаменитую эту «ногу» отрезали и спустили на Землю. Там ведь тоже – параллельно с экипажем – делали такую же, чтобы специалисты контролировали весь сложный процесс ремонта и конечное качество важного для жизни человека аппарата. Так вот: сделанная в космосе нога скафандра не только не уступала «земной» в герметичности, но была признана более эстетичной. Она до сих пор хранится в музее НПО «Звезда» (там делаются многие космические атрибуты, в том числе и скафандры), и желающие могут на нее полюбоваться.

Куда более драматично развивались события в следующем его полете, в августе 1988 года, когда он стартовал уже к станции «Мир» вместе с врачом Валерием Поляковым (штатно он назывался «бортинженер») и представителем дружественного Советскому Союзу Афганистана Абдулом Ахадом Момандом (космонавт-исследователь).

С самого начала на командира экипажа легла повышенная ответственность за полет и соответствующая моральная нагрузка. Дело в том, что Ляхов в свое время был подготовлен как командир корабля-спасателя, который действует в одиночку. А оба его напарника готовились к полету всего по полгода и лишь до уровня космонавтов-исследователей (один, врач, летел, чтобы провести на станции эксперимент на себе по рекордному пребыванию человека в невесомости, второй, летчик, – по списку космонавтов дружественных стран), но этого крайне мало для настоящего овладения космической техникой. И даже в бортовой документации было записано «бортинженеру и космонавту-исследователю выполнять команды по команде командира». То есть командир Владимир Ляхов обязан был строго контролировать любое действие своих подопечных. А выглядело это примерно так:

– Поляков, – говорит командир, – выполнить команду Г-9 (нажать соответствующую кнопку на пульте управления кораблем)!

Тот сначала кладет палец на указанную кнопку, после чего командир внимательно смотрит, куда он положил палец и только тогда следует:

– Нажимай!

А в руках у командира еще и длинная указка, чтобы в случае чего во время подъема ракеты, когда из-за перегрузок невозможно оторваться от кресла, нажимать кнопку нужной команды самому. Что же касается члена экипажа по другую его руку, то рассказывали, будто Ляхову приходилось даже несколько раз указкой этой давать ему по рукам, когда тянулись они не к той кнопке…

Впрочем, стартовали, состыковались с «Миром» и отработали они на станции нормально, без каких бы то ни было ЧП (это было даже удивительно). Врача Валерия Полякова оставили вместе с отработавшим там космическую смену экипажем на длительный срок, а сами через 8 суток стали собираться назад, на родную Землю. В спускаемый аппарат на кресло космонавта-исследователя поместили целую кучу необходимого груза, афганца посадили на этот раз в кресло бортинженера (вроде как повысили его в космическом звании) и столь же благополучно отстыковавшись от станции и, «сделав ручкой» оставшимся там коллегам, приготовились к тормозному импульсу, чтобы начать спуск с орбиты. Правда, было одно изменение в их полете (как позже выяснилось – существеннейшее изменение!): прибыли они на станцию на корабле «Союз ТМ-6», а возвращались на «Союзе ТМ-5», который доставил в космос предыдущий экипаж и все это время был пристыкован к «Миру». Такие замены транспорта – вполне нормальная и уже практиковавшаяся до сей поры вещь. Но кто мог предвидеть происшедшее дальше?!

Неприятности начались сразу после расстыковки корабля и станции. Как восстанавливают те далекие события в ЦУПе, Ляхов специальной указкой ошибочно нажал клавишу «дискретный контур» вместо нужной «аналоговый контур». В результате чего ручное поддержание ориентации корабля на станцию для контроля отхода стало невозможным (корабль не слушался ручки), экипаж потерял станцию из поля зрения оптического визира и телекамеры. Возникла серьезная проблема: в каком направлении делать увод корабля от станции для обеспечения безопасности?

С этой ситуацией разобрались в темпе: глянув телеметрию и сигнализацию на пульте, по указанию «земли» снова включили «аналоговый режим» и провели безопасный увод корабля из окрестностей станции. Но, известно, «пришла беда – отворяй ворота». За 30 секунд до включения двигателя на торможение в автоматическом режиме почему-то вдруг пропала готовность системы ориентации корабля. А это одно из условий включения двигателя, и он в заданное время вообще не включился. Ляхов вышел на связь с Мусой Манаровым – бортинженером основной экспедиции на «Мире», – рассказал о ситуации и подытожил:

– Надо выдать ОДР! (отбой всех приготовленных к выполнению динамических режимов, в том числе программы разделения отсеков корабля, как это и записано для подобных случаев в бортовой документации)

– Не надо, – отвечает Муса. – Машина умная. По выходу из земной тени она сама должна построить солнечную ориентацию, выполнить необходимую для подзарядки солнечных батарей закрутку корабля и дать этот самый отбой, чтобы ты шел в закрутке до полной подзарядки. По входу в зону связи доложишь ЦУПу – они примут решение (до зоны было около 6 минут).

Действительно, по выходу из тени восстановилась ориентация. И… включился двигатель. Ляхов глянул на глобус (в космическом корабле имеется маленький глобус, по которому в любой момент можно определить, куда сядет спускаемый аппарат, если спуск начнется в текущий момент) и… извините, замаячила посадка в Тихом океане! Из-за отказа ориентации двигатель включился на торможение не в заданном месте, а на несколько минут позже. И Ляхов его выключил. Как и положено в такой ситуации, по входу в зону связи доложил руководству полетом о происшедшем.

Две нештатные ситуации подряд на спуске – это уж слишком. И экипаж, и «земля» вошли в стрессовое состояние. Доклад командира был взволнованным и несколько сумбурным, из него в ЦУПе поняли, что двигатель вообще не включался. Подобная ситуация предусмотрена в документации, и выход из нее определен. У «земли» для этого случая был подготовлен резервный спуск на третьем витке. Снизу говорят:

– Володя, не волнуйся, через виток сядем куда надо.

У опытного Ляхова вопросов нет. Через виток – так через виток. Двигатель в порядке. Выполним ориентацию в нужное время, включим его, затормозимся, а потом и сядем в нужном месте – о чем тут волноваться?

Заканчивается очередной виток, опять происходит ориентация корабля на торможение, включается двигатель… И тут происходит такое, от чего у много что повидавшего и в небе (бывший летчик-истребитель) и в космосе (два космических полета за плечами) космонавта Владимира Ляхова начинают шевелиться волосы. Потому что вместо положенной долгой работы двигателя в течение 200 секунд для полноценного тормозного импульса, который и обеспечивает возвращение на Землю, он отрабатывает всего 6 секунд. А космонавт хорошо знает, что после этого автоматически одновременно с выключением двигателя по ГК (главная команда – соответствует заложенной в компьютер величине скорости торможения) штатно начинает действовать гибкий цикл для включения программы разделения спускаемого аппарата с приборно-агрегатным отсеком. И затем, по прошествии 24 минут, также автоматически запускается программа разделения, которая через 2 минуты 14 секунд произведет отброс от спускаемой капсулы с космонавтами той части корабля, где находится двигатель с запасом топлива. Потому что после нужного торможения ни топливо, ни двигатели уже не нужны – капсула летит к поверхности Земли под действием силы тяжести и собственных аэродинамических свойств. А поскольку двигатель черт знает сколько не доработал до нужного замедления корабля, то капсула с людьми так и останется на орбите. Однако двигателя для торможения у них уже не будет! Это же долгая, мучительная смерть в космосе!

Ляхов мгновенно оценил эту страшную ситуацию. Просчитал свое и своего напарника недалекое будущее – афганец-то пока ничего не понимал и потому был довольно спокоен – и, несмотря на страшные перспективы, способные кого угодно повергнуть в шок и бездействие, тут же, не дожидаясь начала и окончания роковых 24 минут, когда безвозвратно исчезнет двигатель, снова включил его – вдруг сработает как надо.

Здесь Ляхов, находясь в состоянии сильного возбуждения, допустил, по оценке ЦУПа, еще одну неточность: двигатель включать повторно с пульта ни в коем случае нельзя – это могло привести к непоправимым последствиям. Согласно логике бортовой автоматики на этом участке стабилизация корабля была отключена, и, таким образом, каждый раз двигатель включался не в направлении торможения, а в произвольном направлении – корабль остался бы на орбите, израсходовав все топливо. Бортовая инструкция дает тут следующий вариант действия: если экипаж не полностью понимает причины нештатного поведения автоматики, выдай команду ОДР и доложи руководству в очередном сеансе связи. При короткой работе двигателя (6 секунд) корабль остался практически на штатной орбите с большим временем существования, а команда ОДР останавливает цикл спуска и программу разделения отсеков, чего не делала команда включения двигателя, выдававшаяся Ляховым дважды.

Но это взгляд из ЦУПа, где выход из ситуации ищут десятки специалистов, и все удобно сидят, находятся в нормальных земных условиях, с привычной силой гравитации… А тут, в космосе, в тесном спускаемом аппарате, в невесомости. В ситуации, где от каждого твоего действия зависит твоя и твоего напарника жизнь, двигатель снова отрабатывает всего 6 секунд. Не зная, что тут и думать, – надеясь лишь на какое-то чудо, заложенное то ли в судьбу, то ли в машину, неимоверно рискуя, командир выжидает еще 2 минуты. А программа-то разделения отсеков, как он полагает, продолжает идти! А двигатель-то молчит, то есть корабль не тормозится. И тогда он снова врубает двигатель. А тот опять отрабатывает злосчастные 6 секунд…

За эти два краткосрочных включения двигателя корабль все же немного затормозился и потерял высоту орбиты, но очень мало. В очередную двухминутную паузу после 6-секундной отработки двигателя Ляхов подробно доложил в ЦУП о чрезвычайном положении.

И уже теперь по согласованию с «землей» командир экипажа Владимир Ляхов выдает, наконец, ту самую «пожарную» и нужную в сложившейся ситуации команду, о которой подумал в самом начале – ОДР (отбой динамических режимов). Впоследствии в отряде космонавтов ее так и будут называть «команда Ляхова», в память о том полете. Отдав машине эту команду, он прекращает все заложенные в нее процедуры и остается на орбите. Остается с тяжелыми мыслями в голове и нарастающей тревогой в душе, с афганцем, который только теперь начинает понимать, что идет попытка спуска, однако что-то у них не клеится. Но, главное, остается с приборно-агрегатным отсеком, где есть двигатель и топливо для возвращения назад! А это самое главное.

Он мог бы, конечно, после первых серьезных проблем выдать эту самую ОДР, но счел необходимым доложить обо всем на Землю, чтобы в этой экстремальной ситуации вместе с руководством полета понять, что же происходит, выработать оптимальное решение и только после этого действовать. Еще, как думал Ляхов, можно было бы длинной серией включений двигателя по 6 секунд набрать эти необходимые для торможения 200 секунд. Но при каждом включении, как уже упоминалось, происходит потеря стабилизации и все импульсы выдаются не на торможение, а в произвольном направлении. Как только после краткосрочных включений двигателя отклонение превысило допустимое значение – на корабле дико завыла сирена, зажегся аварийный транспарант «Нарушение режима стабилизации». Это уже было слишком для дальнейшего промедления – тогда, после согласования с «землей», Ляхов и дал команду ОДР.

К этому моменту корабль немного подпортил свою орбиту – сделал ее эллипсоидной. И во время одного из пролетов над Памиром, где она оказалась максимально близкой к поверхности Земли, афганец вдруг настороженно спросил:

– Командир, не низко летим?

– Ахад, нам до этого «низко» знаешь, сколько еще тормозить! – с тоской отреагировал Ляхов.

А причина возникшей экстремальной ситуации была вот в чем. Во-первых, когда предыдущий экипаж, на чьем корабле они возвращались на Землю, шел на стыковку со станцией, «уставка» на последнее включение двигателя была 6 секунд. Стыковка прошла нормально. Но когда Ляхов с Момандом оказались на этом корабле и пошли на спуск, никто не вспомнил, что в определенный раздел памяти его бортовой ЭВМ были заложены эти самые 6 секунд работы двигателя.

Во-вторых, из-за отказа системы ориентации не сложилась ее автоматическая готовность перед торможением, в результате чего двигатель и не включился в нужное время. После 20-минутного сбоя система восстановилась, и двигатель готов был отработать в правильном режиме. Но Ляхов обнаружил, что с включением его в этот момент посадка будет в Тихом океане. И, дабы избежать этой неприятной во многих отношениях ситуации, быстренько отключил двигатель, запущенный на долгий тормозной импульс в 200 секунд. А действительно умная и не раз выручавшая космонавтов бортовая вычислительная машина устроена так, что при подобном отбое происходит замена программы ее работы на следующую заложенную в нее человеком последовательность действий. И после подачи Ляховым так называемой «главной команды» по отмене готовой к включению автоматической программы на торможение, основой для работы двигателя стала не нужная экипажу 200-секундная программа, а та – введенная предыдущим экипажем для набора высоты – в 6 секунд. Последующая же операция на разделение спускаемого аппарата с приборно-агрегатным отсеком в ней оставалась без изменения. Так всякий раз при запуске двигателя на торможение он и включался на эти самые злосчастные 6 секунд, после которых, как справедливо опасался космонавт, должна была последовать программа разделения отсеков.

Вот какие удивительные шутки может сыграть с человеком техника. Умная-то она умная, но всю непредсказуемость возникающих в космосе ситуаций и забывчивость человеческую пока еще покрывать не может. Впрочем, все это и еще многие другие подробности полета выяснились много позже – уже после возвращения экипажа Ляхова и скрупулезного разбора случившейся чрезвычайной ситуации.

В Центре управления полетами, где ведется подробнейшее документирование каждой нашей космической миссии (переговоров, действий экипажа и специалистов, обеспечивающих полет с Земли, поведения техники и т. д.), первопричиной, породившей все остальные проблемы, назвали особенности внешней оптической обстановки на орбите в момент подготовки корабля к торможению. Так все расположилось тогда, что свет солнца под каким-то особым углом попал на датчик системы ориентации – в итоге была отменена ее готовность на торможение. А дальше уже пошла цепочка событий, где с каждой задействованной в событиях стороны обнаруживались некоторые некорректные действия. Например, по бортовой документации экипаж в случившейся ситуации первого невключения двигателя на торможение должен был сразу выдать команду ОДР, чтобы вместе с ЦУПом прежде всего разобраться в случившемся и принять правильное решение. Сам ЦУП не проконтролировал ситуацию с перезаписью программы работы двигательной установки после первого ее отказа.

Однако, какой смысл разбираться по прошествии многих лет, кто там больше или меньше виноват, что-то сделал не так или не совсем так. Главное – то, что крайне опасная ситуация все-таки благополучно разрешилась, люди остались живы, техника цела. Значит, и экипаж, и ЦУП, и техника российская в той экстремальной ситуации сработали надежно. А все необходимые выводы и поправки на будущее сделали в самом полном объеме. Но все это было потом. А тогда…

Тогда – последний раз возвращаемся к первым минутам экстремальной ситуации в космосе – у командира экипажа Владимира Ляхова было состояние, способное кого угодно просто парализовать: двигатель недоработал уйму времени, и вот-вот произойдет разделение отсеков, после чего мучительная смерть.

Что могло случиться с двигателем? Что будет с ними? Вопросы бешено прыгали в голове у командира, учащая дыхание и сердцебиение. Но главной мыслью оставалась одна: «Не допустить разделения, пока не отработан нужный тормозной импульс! Тогда – смерть!». И, инстинктивно включая двигатель на 6 секунд, по крохам набирая, таким образом, нужное тормозное ускорение, Ляхов не только сам помнил о недопустимости разделения, но и заставлял Моманда всякий раз подключать термодатчики. Дополнительно подстраховывался, чтобы за 14 секунд до разделения включилась еще и сирена, возвещающая об этом необратимом событии. Страшное напряжение немного спало, только когда Ляхов, наконец, понял, что угроза несанкционированного разделения отсеков миновала. Понял, что они сядут, и это лишь вопрос времени. Любопытно, что в те мгновения командир совершенно не подумал еще об одной проблеме – кислорода в корабле оставалось лишь на двое суток полета. Об этом он вспомнил только через сутки после приземления.

Когда через какое-то время после доклада командира экипажа из ЦУПа лаконично и многозначительно спросили: «Что ты сделал?», он столь же лаконично, явно не по инструкции и, насколько это было возможно в подобной ситуации, ехидно и зло ответил: «Сохранил жизнь себе и Ахаду!». Потом он все же донес до руководства сложившуюся ситуацию и оттуда, просчитав, наконец, всю дальнейшую перспективу «Протонов» (космические имена этого экипажа), предложили:

– Давай искать запасной полигон для приземления, поскольку на свой мы в приемлемые сроки уже не попадаем.

«А куда получается?» – заинтересовался Ляхов. И когда отчетливо понял, что на ближайших витках это будет Франция или Канада, то решительно сообщил в ЦУП:

– Э, нет, ребята, – домой! И только домой!

– Ну, тогда… еще сутки на орбите…

– Согласен!

И Ляхов с Момандом еще на одни внеплановые сутки остались летать в маленьком спускаемом аппарате вокруг Земли. Без воды, без еды, без туалета – облаченные в скафандры, поскольку тесное пространство аппарата не позволяло их снять и потом одеть.

Наиболее запомнившейся в эти долгие часы проблемой для командира экипажа был решительный отказ афганца… мочиться прямо под себя, в скафандр. А что делать: бытовой отсек корабля, где есть необходимая для этих целей автономная санитарная установка (АСУ), в те времена отстреливался от спускаемого аппарата сразу же после отстыковки от станции и никто не рассчитывал, что космонавты после этого могут задержаться в космосе на целые сутки? Кстати, после этого случая в конструкцию были внесены изменения, и бытовой отсек стал отстреливаться от спускаемого вместе с приборно-агрегатным… Так вот, Ляхов, прекрасно понимавший, что если пойти на спуск, где и в штатном-то варианте обязательны четырехкратные перегрузки, с полным мочевым пузырем, то он может просто разорваться, настаивал на этой физиологической процедуре. А Моманд, стеснительный и религиозный человек, – ни в какую:

– Мне, – говорит, – Аллах этого не позволяет. На небе потом не простят такой грех!

– Миленький, родненький, – умолял его командир, – да ты мне на Земле нужен живым! Слышишь, как булькает у нас внутри. Давай, не стесняйся. Перед Аллахом я, командир, отвечу, если что будет не так. Да никто и не узнает об этом «грехе» – клянусь, как только приземлимся, нас в молоке искупают!

Все же уговорил. И потом, на Земле, целый и невредимый афганец после помытия в душе лишь с улыбкой спросил:

– Где же обещанное молоко?..

А вслед очень серьезно добавил:

– Командир, четвертый раз не летай – Аллах не простит!

Но это было лишним напоминанием. Потому что, вернувшись из того экстремального полета живым, только-только приземлившись и ступив первые шаги по твердой земле, его командир открыл остекление скафандра, снял шлемофон, выдернул разъемы связи. Шлемофон – шварк об землю и воскликнул в сердцах:

– Все! Космический дед Владимир Афанасьевич Ляхов свою космическую одиссею закончил…

И действительно, пришедший в отряд космонавтов в 1967 году, ставший в нем летчиком-испытателем и закончивший заочно Военно-воздушную академию, бывший двенадцать раз (как никто другой!) дублером космонавтов и сам трижды побывавший в космосе, Владимир Ляхов больше туда не летал, уйдя в 1994 году на заслуженную пенсию.