Текст книги "Приглашение в космос"

Глава 2. На половине пути к смерти

Если в списке великих деяний человечества по освоению незнакомого для нас космического пространства под первым номером стоит полет Юрия Гагарина, то второе место в нем, несомненно, занимает выход в открытый космос Алексея Леонова, происшедший в марте 1965 года.

Об этом замечательном событии в истории космонавтики написано очень много, но мало кто знает, что тот короткий – всего-то 26 часов – исторический полет может войти в книгу рекордов Гиннесса по количеству нештатных, по-настоящему аварийных ситуаций. Их было семь, а три из них – сверхэкстремальные, заставившие оказавшихся в них двух космонавтов действовать на грани жизни и смерти, а подчас – и в неведомых большинству физических и моральных рамках. Особенно это касается выхода Леонова за пределы корабля. Вернее – его возвращения назад!

К первому выходу человека в открытый космос в Советском Союзе готовились в условиях жесткой нехватки времени – американцы вот-вот должны были осуществить нечто подобное, и чтобы опередить их, мы сильно спешили. Но, несмотря на это, предпринимались все необходимые меры для обеспечения безопасности принципиально нового полета. Как и положено в такой ситуации, прежде всего в космос был послан аналогичный корабль-разведчик в автоматическом режиме. В определенное время орбитального полета у него открывалась шлюзовая камера, из которой в открытый космос выдвигалась платформа с установленными на ней образцами всех технических материалов, планируемых к использованию человеком, и образцами биологических тканей. Это делалось для изучения того воздействия, которое должно будет оказать на живые и неживые материалы в планируемом выходе человека «нечто» из космоса, о котором пока еще мало было известно. В это «нечто» входил уровень солнечной радиации, температуры, частиц с высокой энергией и все остальное.

Корабль отлично отработал в космосе, собрал все запланированные сведения, а далее произошло совершенно непредвиденное: при возвращении на Землю он по нелепой случайности был взорван, и все эти бесценные накопленные данные погибли. Все автоматические объекты имели тогда систему АПО (автоматического подрыва объекта) на случай серьезного отказа при посадке, чтобы многотонная махина не рухнула на головы людей целиком, а разлетелась на мелкие части. Так вот при заходе этого беспилотного «Восхода» на посадку конец одной команды и начало следующей неожиданно сформировали третью – на подрыв объекта, и он был уничтожен. Совершенно дикий случай, но как тут не вспомнить ситуацию, сложившуюся в космосе много позже с экипажем Владимира Ляхова?! Тогда на орбите тоже возникла трудно прогнозируемая ситуация, связанная с формированием бортовым компьютером неадекватной команды на работу двигателя во время торможения, и только своевременное вмешательство человека позволило предотвратить катастрофу и благополучно закончить полет.

В результате за полтора месяца до намеченной экспедиции Павла Беляева и Алексея Леонова, когда должен был состояться первый выход человека в открытый космос, его устроители остались без каких бы то ни было сведений о том, что там ждет человека и всего с одним подходящим для этой цели кораблем. Главный конструктор Сергей Павлович Королев честно обо всем этом рассказал экипажу и стал советоваться:

– Что будем делать? Пойдем на запланированный эксперимент с большой неопределенностью или будем ждать новый корабль – а это месяцев 6–8, – чтобы снова запустить его в беспилотном режиме для сбора всех утерянных данных и только потом лететь самим? Ваши мнения?..

Оба космонавта прекрасно знали, что американцы тоже готовят похожий эксперимент – их астронавт на корабле «Джемини» должен будет полностью его разгерметизировать, высунуть руку наружу, и это будет зафиксировано, как первый выход человека в космос. Они прекрасно понимали, что это такое – конкуренция между США и СССР в космической сфере. Ответ их был прост и ясен:

– Мы находимся сейчас в прекрасной форме. Прошли для этого полета все, что необходимо, и психологически готовы выполнить задание. Конечно, понимаем, что там все будет по-другому, чем планируется и продумано на Земле. В общем, мы готовы и надо лететь…

А почему ж не лететь? На Земле, во время полетов на невесомость, неоднократно был отработан даже вариант потери сознания выходящего в космос и действия командира по разгерметизации всего корабля и затаскиванию в него бесчувственного человека в скафандре. Корабль проверялся на герметичность – все отлично. Шлюзовая камера – в порядке. Выходной скафандр «Ястреб» – сложная многослойная термостатическая система с автономным жизнеобеспечением примерно на час работы в космосе – тоже был проверен, как только можно. Зачем же откладывать?

И они полетели. Королев потом им признался, что очень волновался и сомневался в этом полете. Когда «Алмазы» (космические позывные Беляева и Леонова) ушли в небо, он долго стоял на стартовой площадке, охваченный нервозностью и какой-то духовной пустотой, думая, что ошибся и плохо поступил – на что же послал ребят? Ведь он был человеком, привыкшим перед каждым новым экспериментом иметь максимальное количество ответов на все возникающие вопросы. А тут совсем без разведки пошли на такое дело!

И началось. Прежде всего, вместо запланированных 300 километров их выбросило на орбиту аж в 500 километров от поверхности Земли. Но не это было самым страшным, самым непредсказуемым в том полете, а выход в открытый космос. Тот самый выход, восторженные оценки которого космонавта Леонова из космоса быстро обошли весь мир и абсолютно ничего не говорили об истинной чрезвычайной ситуации, возникшей у Алексея Архиповича в черной космической бездне, на фоне нашего замечательно голубого шарика. Ситуация, которая вполне могла закончиться большой трагедией.

До полета сам выход в открытый космос моделировался в барокамере, где Леонов находился в скафандре, работающем в «космическом» режиме, а атмосфера вокруг разрежалась до той, что соответствует 60–90 километрам над уровнем моря (выше разрежение не позволяла создать техника). Была даже просчитана вероятность попадания в человека приличного метеорита. Получалось, раз в 80 лет – достаточно невысокая (хотя, конечно, кто его знает, когда попадет?!). Задачей такого моделирования было дать космонавту уверенность, что скафандр его защитит, потому что в случае его разгерметизации на такой высоте человек умирает почти мгновенно. Леонов эту уверенность получил и в открытый космос шел без особой боязни. Однако, там и случилось непредвиденное.

Во время земных тренировок он находился в скафандре хоть и в разреженной атмосфере, но все же атмосфере, где еще есть какие-то крохи различных газов. На высоте же в 500 километров человека ждал если не абсолютный, то очень глубокий вакуум. Давление там составляет всего одну миллиардную часть от нормальной, земной! Было ясно, что в таких условиях произойдет какая-то деформация скафандра, поэтому Леонов перед выходом тщательно и плотно затянул все ремни на скафандре. В условиях глубокого вакуума – в шлюзовой камере и в открытом космосе – он находился всего-то 50 минут. Но этого оказалось достаточно, чтобы скафандр непредсказуемо деформировался: раздулись перчатки и сапоги, руки и ноги вышли из них, угрожающе вспухли все его сегменты. Скафандр сильно увеличился в объеме – и в длину, и в ширину.

И вот, когда после окончания работы в открытом космосе, где-то над Енисеем (он хорошо это запомнил) Леонов получает команду командира возвращаться в корабль, то с ужасом понимает, что у него это не получается. Как и было запланировано, он снял со стойки корабля снимавшую его выход кинокамеру и, соблюдая инструкцию, попытался войти в открытую шлюзовую камеру вперед ногами. Не получилось! Раздувшийся скафандр не пускал. И так и сяк пытался Леонов войти – ни в какую. Не хватало сил, чтобы преодолеть это цепляние безумно раздутого скафандра за края люка шлюзовой камеры. Почуяв что-то неладное, на связь вышел командир Павел Беляев. Спросил, как дела.

– Ерунда какая-то, – насколько мог спокойно, чтобы не пугать товарища, ответил Леонов, – я не могу войти…

– Почему? В чем дело? – услышал он встревоженный голос командира экипажа.

– Скафандр, скафандр раздулся и мешает…

И через некоторое время доложил командиру: «Паша, это, кажется, серьезно… Я попробую войти головой…»

– Давай Леша, пробуй, все пробуй, – еще более взволнованно отозвался Беляев. – Только входи. Не волнуйся, я тебя подстрахую, если что…

Вышедшему в космос первому человеку, трудно было позавидовать. Такая, как снег на голову, неожиданно свалившаяся проблема. И, главное, времени – в обрез. Всего на тридцать минут оставалось кислорода в системе жизнеобеспечения скафандра. И если он не придумает что-то, не войдет в корабль – гибель! Он, конечно, понимал, что Павел сильно переживает за него и действительно сделает все от него зависящее, чтобы помочь. Помнил, что они даже отрабатывали в невесомости эвакуацию его в корабль в случае потери сознания, но он также и прекрасно понимал, что это возможно лишь в случае свободного его входа в шлюзовую камеру. А именно это у него не получалось! И здесь только он сам мог себе помочь.

Но мучительно искавший выхода из сложившейся экстремальной ситуации, Леонов не предполагал, что и его напарник оказался в не менее тяжелых обстоятельствах. Только если у вышедшего в открытый космос это состояние было связано с физическими проблемами, то все происходящее с ним ставило командира корабля в немыслимую моральную ситуацию. И связано это было с разговором, который перед самым их стартом произошел у Беляева с Главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым. Леонов при нем не присутствовал, но узнал о содержании от командира только после завершения полета. Вот как он его понял:

«Возможно, на орбите складывается ситуация, что корабль не может вернуться на Землю – нет топлива на ориентацию, на спуск или еще что-то случилось. Упали бы на поверхность Земли лет через пять в мумифицированном состоянии… При неизбежном в таком случае кислородном голодании у человека нарушается сознание, критика. И лучше, мужественнее до такого состояния не доходить – это должен понимать каждый трезвый, смелый человек. Через 10–15 минут я все равно погибну, но перед этим буду кричать, психовать, реветь, как ненормальный – человека-то уже не будет… Тогда надо в какой-то момент мужественно покончить с собой. В этой ситуации сначала Паша убивает меня, а потом – себя. Это и есть настоящий, мужской подход.

– Ты знаешь, что сделать, если случится подобное? – спросил Королев у Беляева в завершение того разговора.

– Да, я знаю, – ответил ему Павел. – У нас есть для этого все…».

А затем Королев подозвал к себе Алексея. После общих вопросов и ответов о готовности, Королев ни о чем подобном ему не говорил. Только попросил:

– Ты там особо на рожон не лезь. Просто выйди из корабля, помаши нам рукой и – назад. И мы поймем, может ли человек работать в открытом космосе.

И вот теперь вдали от Земли, в чуждом безвоздушном пространстве и непредсказуемо сложившейся ситуации, которая фантастическим образом приблизила их к тому, о чем говорил с командиром экипажа Главный конструктор, каждый из них оказался перед своей проблемой. Леонов – перед физической проблемой входа в корабль за оставшиеся ему считанные минуты. Беляев – перед сложнейшей, жесткой моральной проблемой, о которой ему говорил Королев и о которой он вообще не хотел думать. Однако, поди ж ты, как в воду глядел Королев: еще десять-пятнадцать минут безуспешных попыток Алексея, и тогда…

Потому Беляев, бессильный как-либо вмешаться в происходящее, молил всех мыслимых и немыслимых богов, чтобы у Леонова получилось. Чтобы он вошел в корабль. И у того получилось! То ли молитвы командира, то ли собственные опыт или удача помогли, но он сообразил, что нужно сделать в такой кошмарной ситуации. Перевёл давление скафандра на аварийный, пониженный режим, соответствующий нахождению человека примерно на 5-километровой высоте. Сделал это без доклада руководству, который по инструкции обязан был делать.

– Представляю, что бы было, если бы я сообщил им, что не могу войти?! – комментировал он много лет спустя в беседе со мной ту страшную ситуацию. – И, допустим, сообщил бы, что собираюсь перейти на аварийный режим работы скафандра…

(В этот момент нашего разговора, по прошествии тридцати лет со времени тех событий, увидел я на лице первого вышедшего в открытый космос человека неподдельный ужас и безысходность – нет, не за свою судьбу в ту роковую минуту, хотя висела она на волоске. А из-за того, к чему привело бы его обращение с такими проблемами к руководству полетом.)

– …Тут же нашлась бы куча спецов, которые прежде всего захотели бы изучить мою электрокардиограмму, прочую «физиологию», чтобы выяснить, готов ли я к этому. А у меня, простите, всего тридцать минут до окончания кислорода и пять минут до входа в тень. И далее – полная темнота, поскольку никакой подсветки на корабле не было. И кто бы мне помог?! Лучше меня никто ситуацию не понимал.

Как только он уменьшил давление внутри скафандра, тотчас руки у него вошли в перчатки, ноги – в сапоги, скафандр принял привычный объем. Правда, где-то билась мысль о возможной кессонной болезни от нахождения в условиях сильно пониженного давления, но он понимал, что уже более 50 минут пребывания в открытом космосе дышит смесью с большим содержанием кислорода, а, значит, азот из крови успел вымыться, и кессонная болезнь не грозит. Увидев, что скафандр принял привычные размеры, он начал вход – правда, на этот раз уже руками вперед, поскольку боялся потерять кинокамеру, ее пустил перед собой.

И – о, счастье! – в шлюзовую камеру вошел без осложнений. Но тут же выявилась новая проблема – поскольку вошел вперед руками, надо разворачиваться на 180 градусов, чтобы закрыть выходной люк и войти затем в корабль уже только ногами вперед. А при сечении шлюза 120 сантиметров да длине скафандра 190 сантиметров (и в нем можно лишь слегка шевелить конечностями) – сами понимаете. Но куда денешься – пришлось разворачиваться с неимоверным напряжением сил. В этот момент пульс подскочил до 190 ударов в минуту, и начался жуткий внутренний перегрев. На дыхание и вентиляцию у Леонова было всего 60 литров кислородной смеси в минуту – это чрезвычайно мало. Для примера, в сегодняшнем выходном скафандре этот показатель составляет 360 литров.

В общем, когда он все же сделал все и уже, находясь напротив своего командира, снял гермошлем, то не увидел напарника, поскольку ручьем льющийся со лба пот заливал глаза. Время от ясного понимания того, что он не может войти в шлюзовую камеру, до принятия решения о переключении скафандра на аварийный режим давления заняло всего-то две минуты, а разворот в шлюзовой камере – полторы. После приземления выяснилось, что за сутки полета Леонов потерял почти 7 килограммов веса, и большая часть потери пришлась именно на выход в космос. Из каждого сапога вылил по три литра воды. Но все это уже были мелочи. Главное – Алексей Леонов вышел в открытый космос и благополучно вернулся. Отстрелив выполнившую свою функцию и ненужную более шлюзовую камеру, они стали готовиться к спуску. И здесь судьба преподнесла им еще один сюрприз, который запросто мог привести к гибели, на этот раз обоих сразу.

Вдруг ни с того, ни с сего в корабле начался подъем парциального давления кислорода: 160, 180… 220. Космонавты принялись бороться с ним, понижая влажность, температуру. Но подъем продолжался и достиг значения в 460 миллиметров ртутного столба. А уже при 360 – это чистый гремучий газ, чрезвычайно взрывоопасная смесь. То есть давление в корабле у «Алмазов» превысило эту цифру на 100 миллиметров! Тут достаточно небольшой искорки – и произойдет взрыв. При значительно менее опасных показателях атмосферы в барокамере сгорел во время испытаний – еще до полета Гагарина – советский космонавт Бондаренко. А позже, в январе 1967, в кабине «Апполона-1» – американские астронавты Гриссом, Уайт и Чаффи.

«Алмазы» были в оцепенении, но потом, видимо, сказалось утомление первых часов полета, и они просто плюнули на весь этот кошмар и 7 часов находились во власти провидения. Даже уснули ненадолго. И все же удача шла с ними рядом. Неожиданно они проснулись от какого-то взрывообразного хлопка. Поначалу решили, что это конец – тот самый взрыв, но вокруг ничего не горело. Наоборот, давление вдруг начало медленно падать и вскоре нормализовалось.

Оказалос, все довольно просто. Во время выхода Леонова в космос корабль находился долгое время в статичном положении. Из-за этого обращенный в сторону солнца его бок нагрелся до +160 градусов, а другой, в тени, остыл до –140. Из-за этой разницы произошла небольшая деформация всего корпуса, и внутренний люк при заходе космонавта в корабль не до конца сел на свое место, хотя соответствующие датчики просигнализировали закрытие. Но какой-то ничтожный, микронный зазор все же остался. Его оказалось достаточно, чтобы пошло травление воздуха наружу. Система же жизнеобеспечения ничего этого не понимает, а при любом падении давления просто реагирует добавлением в атмосферу корабля кислорода – до выравнивания общего давления. А стравление воздуха в космос продолжалось, и космонавты не успевали перерабатывать дыханием добавленный кислород – вот его общее содержание и росло. Кроме этого, засыпая, они случайно включили тумблер подачи воздуха в корабль, и у них общее давление поднялось аж до 960 миллиметров вместо положенных 760. В этот момент, из-за высокого давления, с хлопком сработал специальный клапан сброса лишнего давления. Видимо, Господь в этот полет благоволил космонавтам, и нет худа без добра. Лишнее давление посадило на свое место выходной люк, и парциальное давление кислорода вошло в норму.

Потом, при подготовке к спуску, был еще отказ солнечной ориентации и вынужденный переход на ручную ориентацию, а потом – впервые в космонавтике – ручной спуск космического аппарата. Да вдобавок сели в незапланированную точку – в тайгу. И уже на Земле, в самую неожиданную для Леонова минуту, Павел Беляев вдруг вернулся к тому разговору с Королевым перед полетом о чрезвычайной ситуации, возникшей у них в космосе. Взяв для чего-то имеющийся в корабле пистолет, он сказал – то ли сам себе, то ли своему напарнику, то ли еще кому-то:

– Знаешь, я вот смотрю на тебя, когда ты спишь… У тебя слюнка течет от уголка губ, как у младенца… И я думаю: «Господи, неужели же я тебя мог убить?!»

Вслед за этим он и рассказал удивленному Леонову о напутствии Главного конструктора, которое тот дал ему перед стартом.

– И мы были на половине пути к гибели – к тому, чего так боялся Сергей Павлович Королев, – подытожил Алексей Леонов тот непредсказуемый полёт.

Взаимоотношения трех этих людей – Королева, Беляева и Леонова – накануне непредсказуемого исторического полета с первым выходом человека в открытый космос и критическая ситуация, сложившаяся во время этого выхода, оставляют непреходящее ощущение настоящего драматического спектакля, который только и может сыграть жизнь. Но, похоже, его завязка была на самом деле еще драматичнее. Она запрятана в том самом разговоре, который незадолго до их полета произошел у Беляева с Главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым. Вернее, с новыми сведениями о нем, ставшими известными много позже. Оказывается, у того памятного разговора был свидетель!

Тогда, за несколько недель до старта Беляев и Леонов прошли ответственную тренировку в термобарокамере и после нее, когда с космонавтов были сняты все датчики и прочая медицинская амуниция, с ними захотел тет-а-тет поговорить Королев. Ему предоставили кабинет врача, в котором только что закончилось медицинское разоблачение недавних испытуемых и который был пуст. Первым с Сергеем Павловичем туда вошел командир экипажа Павел Беляев. Но незадолго до этого психолог отряда космонавтов Ростислав Богдашевский, собрав всю снятую с ребят медицинскую экипировку, удалился в так называемую «темную комнату», находившуюся в этом же помещении, чтобы там привести экипировку в порядок. Разговор Королева с Беляевым начался настолько неожиданно, что выходить из этой комнаты ему было уже очень неудобно, – так Богдашевский стал невольным свидетелем того исторического диалога. Вот его версия:

– Как самочувствие, как тренировка, – спрашивает Главный, – как оцениваете готовность экипажа к выполнению программы?

– Все нормально. К полету готовы, – дежурно отвечает Беляев.

– Что ж, это хорошо, что готовы. Очень хорошо… А сам, как командир, к полету готов?

– Да, готов.

– Сейчас проверю… Вероятность того, что все будет хорошо на сегодняшний день, – порядка 0,7. Если еще полгода поработаем, то сможем ее повысить от силы до 0,8. Через неделю-другую после намеченного нами времени старта ту же программу должны выполнить и американцы. Сам понимаешь, что такое первый выход в открытое космическое пространство. А теперь, Павел Иванович, проверяю твою готовность. Что будешь делать, если Алексей не сможет войти в шлюз?

– Во время тренировок на невесомость при полетах на самолете-лаборатории Ту-104 я отрабатывал такую нештатную, – отвечает Беляев. – Он (Алексей) имитировал бессознательное состояние, и я «затаскивал» его в шлюз и далее в спускаемый аппарат.

– А если у тебя ничего не будет получаться, сможешь отстрелить Алексея вместе со шлюзовой камерой? – напрямую, в упор спросил Главный конструктор.

После некоторого недоуменного молчания Беляев ответил:

– Я уверен в себе. Такого не может быть.

Теперь задумался Королев. А потом неожиданно подытожил:

– Что ж, спрашивал о твоей готовности, Павел Иванович, не зря. К полету не готов. Иди…

Снова замолчал Беляев. Никуда, естественно не пошел, а после минутной паузы тихо выдавил из себя:

– Если потребуется, я смогу это сделать.

– Спасибо, – спокойно принял его слова Королев…

Два свидетельства того памятного разговора Королева с Беляевым при некоторой внешней схожести сильно отличались по своей фактической, но более – моральной сути. Потому, обнаружив такое несоответствие, я попытался, как можно более точно услышать о нем от обоих оставшихся в живых людей, кто имел к нему отношение. Однако, оба, передавая тот разговор в деталях, стояли каждый на своем. Более того, Леонов решительно не принимал не только подобное его толкование Богдашевским, но даже сам факт возможного присутствия кого-то третьего при личном разговоре Королёва с Беляевым. Где же истина?

Осмелюсь предположить: если и впрямь тот разговор был таким, как его описывает психолог Богдашевский, то в его толковании правы… оба. И в этом нет ничего странного, поскольку Леонов-то излагает эту историю со слов своего командира Павла Беляева. А тот в счастливую минуту благополучного возвращения, передавая своему другу и напарнику недавний диалог с Королевым и находясь во власти вполне понятных сентиментальных чувств, полусознательно чуть изменил его суть. Конечно, Леонову было бы более обидно услышать всю истину, по которой при определенном стечении обстоятельств он (или его безжизненное тело) просто бросалось в космосе, ради возвращения на Землю оставшегося в живых другого члена экипажа. Во всяком случае, так мог предполагать сам Беляев, и, видимо, это обстоятельство заставило его рассказать о том разговоре по-своему.

А действительно, что делать, если во время выхода Леонова в космос возникает ситуация, при которой он не может войти в шлюзовую камеру и погибает вне корабля? Да, во время тренировок в самолете-лаборатории он втаскивал «безжизненное» тело напарника в корабль, но это же на Земле, а что может случиться там – в космосе?! Не гибнуть же обоим – ведь при неотстреленной шлюзовой камере благополучное возвращение корабля невозможно – тут хоть одного спасти! Именно такой и должна была быть позиция Главного конструктора Сергея Павловича Королева, который нёс персональную ответственность и за жизни людей, и за успешное выполнение намеченной космической программы. И в ситуации подготовки к столь непредсказуемому полету-эксперименту он просто обязан был предусмотреть минимизацию возможных потерь. Что он, видимо, и сделал, проведя соответствующую проверку-инструкцию командира экипажа накануне полета в том памятном разговоре с ним. И в этом случае услышанный психологом Богдашевским разговор Главного конструктора с Беляевым вполне мог иметь место. А Беляев, в свою очередь, проявил истинно гуманные чувства, не обманывая Леонова полностью, нет! – лишь несколько, по его мнению, изменив тот разговор и по-своему интерпретируя его суть сразу после их благополучного приземления. Но кто посмеет упрекнуть его за это?!

И можно только очень отдаленно представить себе, что пережил Павел, когда у Алексея возникли серьезные проблемы при возвращении из открытого космоса в корабль – все как будто развивалось по жуткому сценарию, оговоренному с ним Королевым. Как молился он за то, чтобы у Леонова все получилось, и ему не надо было выполнять наказ Королёва! Какое великое счастье, что в самый решающий момент того исторического полета неведомый режиссер счастливо изменил ход своего драматичного спектакля – Алексей нашел единственно правильный выход из смертельной ситуации. Иначе имели бы мы, по меньшей мере, на одну жертву освоения космоса больше, а космонавт Павел Беляев остаток своей жизни испытывал бы великие моральные муки, считая себя косвенно виноватым в гибели друга.