Электронная библиотека » Валерий Зеленогорский » » онлайн чтение - страница 12


  • Текст добавлен: 25 мая 2022, 18:37


Автор книги: Валерий Зеленогорский


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Шрифт:
- 100% +
ФОТОГРАФ ЯША

Яше семьдесят пять лет, так его зовут все, потому что он Яша и никогда не был Яковом Борисовичем.

Ему нравится, что его так зовут, ему вообще нравится, когда он нужен всем.

Если он не нужен, он чахнет, но если нужен, то выпрыгнет из штанов, сделает все и немножко больше, потому что его на этом свете держит только работа фотографа, которую он любит. Жену он не любит, а снимать людей, чтобы они были красивыми и нравились себе, обожает.

Сергеев встретил Яшу на берегу моря, а точнее, на Рижском взморье. Он не видел его последние пять лет, но Яша не меняется: толстый улыбчивый колобок с седой головой подкатился к нему в баре у самого моря, где Сергеев отдыхал после безумной ночи с пьянкой до пяти утра – его свел с истинного пути генерал-лейтенант ФСБ кавказской национальности. Совершенно незнакомый человек в три часа ночи остановил его на главной улице и уговорил сесть за стол. Там Сергеев пил до утра под разговоры о национальной безопасности и целостности России, генерал сидел за столом с местной девушкой. Она только улыбалась и молчала, терпеливо ждала, когда ее хозяин потратит на нее оплаченное им право на ее тело.

Генерал девушку за столом не замечал – он по кавказской традиции говорил тосты, наливал Сергееву, тут же стояли разделочная доска, какие-то кастрюли, он что-то резал и мешал, а потом угощал Сергеева собственноручно приготовленными кулинарными шедеврами.

Сергеев, сытый после ужина в другой компании, есть не мог, пить тоже, но уступал темпераменту генерала. В пять часов, спотыкаясь, он на автопилоте вернулся в гостиницу, не помня себя. Последнее, что он запомнил за столом, – как генерал достал табельное оружие и стал им жонглировать, словно шериф из блокбастера.

Около восьми Сергеев проснулся и понял, что он сегодня умрет: тело его уже не работало, только руки тряслись, и сердце ходило ходуном и рвалось наружу – раньше он даже не знал, с какой стороны оно находится.

Он встал, доплелся до моря и сел в баре, где пил квас Яша, гладкий, умытый, как в рекламе сока для всей семьи.

Сергеев приехал в Ригу на юбилей важного человека. Юбилей прошел, и он остался еще на пару дней подышать и походить по берегу.

Яша ему обрадовался, Сергеев, пребывающий в состоянии полной интоксикации, тоже был доволен – надеялся, что если он умрет, знакомый человек даст показания, опознает его, и он не попадет в бесхозные трупы. С собой у него на пляже не было документов, он вышел в шортах, в кармане были только мелкие деньги.

Пить пиво он боялся, но решил лечить организм медленно.

Первый бокал он выпил, как рыбий жир, тянул янтарную пену с отвращением к себе, проклиная себя за безволие, нарушение святого правила с чужими не пить. Но видимо, генерал владел методом внушения, и Сергеев попал в его сети под внешним воздействием силового органа…

Второй бокал почти восстановил его кислотно-щелочной баланс, тут же поднесли водку и уху, организм стал просыпаться, и Яша проступил в его разуме в полном великолепии.

Он много лет работал фотографом на мероприятиях шоу-бизнеса, его все знали, у него в клиентах ходили большие люди, которые вывешивают в офисах и дома целые галереи: вот я с Путиным, а вот с далай-ламой, а вот смотрите, меня в третьем классе награждают грамотой за победу в конкурсе «Знаешь ли ты свой край».

В стране, где нет истории (но у всех она своя), каждое время плодит своих героев, вот и фотографируются, чтобы потом в старости показывать внукам, как были круты. Внукам будет все равно, но они соврут, чтобы было приятно дедушке, участнику конкурса «Песня-1999».

Так вот, Яша уже сорок лет их снимал красиво, так красиво, что куда-то исчезали животы и бородавки, мужчины становились выше, дамы – ослепительнее.

Его научил этому Оскар Борисович, мастер из фотоателье на Калининском проспекте, куда Яша пришел после тюрьмы, где просидел несколько лет за валютные махинации и спекуляцию товарами повышенного спроса.

Оскар Борисович взял Яшу из уважения к его папе, известному детскому врачу, не пережившему посадку сына по криминальной статье.

Оскар Борисович был мастер, у него снимались маршалы и народные артисты, он знал секреты.

Маршалу с брюшком он расстегивал китель, подкладывал под грудь платки, грудь перевешивала живот, и ордена на подложенной груди сияли, бородавочки и пигментные пятна ретушировались, и портрет забирали с благодарностью в приличных размерах.

«Любите клиента, Яша! Пока вы его не полюбите, ничего не выйдет, – говаривал Оскар Борисович своему ученику. – Оптика здесь ни при чем, я могу снимать консервной банкой, а новые (так он называл новое поколение) снимают импортными камерами, но у них нет глаз, они снимают то, что видят, а не чувствуют».

Фотографируя женщин, Оскар Борисович делал с ними что хотел. Они готовы были для него на все – он их укладывал на диваны, сам их красил, долго ставил свет. И вот жирная свинья превращалась в роковую женщину, коротышка в кресле и с длинным мундштуком становилась загадочной леди с длинными ногами. Чудо превращения и портретную съемку – высший пилотаж – Яша освоил в том ателье и стал асом.

Яша рассказал Сергееву, что в этот раз его пригласили, а расходы не оплатили, но он все равно приехал.

Расход для пенсионера великий, но пенсия у него хорошая, за второе взятие Будапешта в 1956 году он получает военную пенсию, а его друг Боря, которому выбили там глаз антикоммунисты, пенсию не получает, потерял документы.

А он, слава Богу, получает и немного подрабатывает съемкой, выходит вместе с пенсией неплохо, им с женой хватает, но дело не в деньгах, просто он любит снимать и радовать людей.

На конкурсе оказалось много старых клиентов, один дал даже пятьсот евро – просто так, из уважения к мастеру, второй, бывший губернатор, сунул ему в карман зеленую соточку – так расходы отбились. Еще несколько людей купили карточки с прошлого фестиваля, и он вчера даже позволил себе заказать девушку у местного сутенера.

В связи с кризисом цены упали, и за сто долларов ему привезли в отель молоденькую хохлушку, которая даже не сморщила носик, увидев старого хрена.

Когда она разделась, он стал ее снимать. Она была хороша своей молодостью и гладкостью, не позировала, просто стояла возле окна совершенно спокойно, без всякого кокетства – ее не били, не мучили, и она уже была счастлива.

Потом он ее обнял и долго гладил, понимая, какое это счастье – обладать таким совершенным, молодым существом. Видимо, эти слова он произнес вслух, девушка слегка отстранилась и сказала дедушке:

– Я не существо, я человек, окончила культпросветучилище в городе Ровно. Если бы не кризис, то работала бы в школе, преподавала игру на бандуре. Все из-за вас, москалей.

Яша расстроился – он не любил политику, ему дела не было ни до москалей, ни до хохлов. Он сказал ей:

– Прости, милая, старого дурака! Я дам тебе еще десяточку, и мы забудем об этом.

Девушка тоже извинилась, тем более что десяточка оказалась совсем нелишней. Так на отдельно взятой кровати на окраине еврозоны помирились хохлы с москалями.

Потом он долго обнимал ее, замирал в ее объятиях, вспоминая свою жену, которую никогда не любил – одевал, кормил, водил в магазины и рестораны, но не любил, нежарко ему было в ее объятиях, не горела она на костре любви, видимо, так она была устроена. Подать лекарство и чистые носки могла, а зажечь его не могла, работу его она не понимала, говорила: «Ну что ты прешься на эти фестивали, сиди дома, с твоим здоровьем надо дома сидеть, а лучше лежать». А он знал: если ляжет, то не встанет. И он вставал и ехал, и так он жил, потому что если его еще похвалить за то, что он любит, то он горы перевернет, даже если за это не заплатят.

Сергеев слушал журчание его голоса под шелест волны. Честно говоря, он не понимал, как такие бури гуляют в семидесятипятилетнем старике.

В первый день по приезде в Ригу он, устроившись в гостинице, решил пройти по берегу Рижского взморья, где, как поется в известной песне, воздух свеж.

Так оно и было на самом деле, он прошел изрядно от Майори до Дубулты, народу встречалось мало, в разгар сезона было пустынно. В советское время профсоюзы забрасывали на эти пляжи сотни тысяч трудящихся, столько же тысяч диких отдыхающих нарушали экологию своими криками и мусором.

Теперь стало тихо и пустынно, но кому, кроме «зеленых», стало лучше – большой вопрос.

Вернувшись в Дзинтари, он сел в баре и взял чай в картонном стаканчике. Рядом шумело море, наглые чайки ростом с хорошего гуся залетали в кафе и выхватывали с тарелок отдыхающих целые куски еды, и никто их не гонял – жирные и наглые, они добывали себе корм, несмотря на кризис.

Сергеев подумал, что осенью вторая волна кризиса принесет в Москву толпы безработных, и надо поставить дополнительные замки.

Рядом на площадке собрались какие-то люди, которые начали танцевать. Люди были разного возраста и достатка, они даже приходили со своей водой – видимо, цены в кафе для них были неподъемными. Их никто не гнал, хозяин кафе сам пару раз станцевал с ними.

Пара постоянных клиентов – две женщины, одна лет под семьдесят, вторая под пятьдесят – учили всех желающих. Вместе у них здорово получалось, прохожие присоединялись сами, никто их не зазывал, они подходили, становились в круг, и через пару минут вся группа синхронно и задорно танцевала танцы, которых Сергеев никогда не видел.

Наблюдать за этим свободным сообществом, где слилось вместе множество языков и различных темпераментов, оказалось ужасно привлекательно. Это была модель мира, где все танцуют – свободно и в то же время вместе.

Но сейчас был другой день. Он сидел с Яшей на берегу, площадка для танцев была пуста, он отходил от тяжелого бодуна под байки старого фотографа.

Сергеев вспоминал, как наблюдал за ним пять лет назад на приеме у мэра.

Яша снимал очень важных персон, потом выпивал пять рюмочек водки и с большой энергией танцевал с дамами из налоговой инспекции. Дамам было хорошо, а Яше тем более.

Иногда даже кое-что обламывалось, и он вез на квартиру тетки, которая жила с ним, пьяненького инспектора по налогам на физических лиц и до утра терзал тело представительницы налогового органа.

Такая жажда жизни фотографа Сергеева смущала – в свои сорок пять он был ленив и не любопытен, деньги и успех были, жена и дети тоже, но страсти и желания не было.

Страшно захотелось спать. Сергеев взял лежак, поставил его в дюнах и заснул мертвецким сном. До поезда оставалось пять часов, и он провалился в дурной сон, который приносит облегчение, снимает пену с мозга. Рассказ старого фотографа тоже отрезвил его.

Фотограф ушел доделывать свои дела, в заднем кармане его шортов лежала скромная карточка с телефоном и надписью «Маринка. Рига, лето 2009 рока».

ФОН РАБИНОВИЧ

Человек с такой фамилией и титулом немецкого барона – это не экзотика, это судьба. Биография его причудлива, повороты судьбы от Монте-Кристо до семьи Ротшильда, каждое его движение – ядерный взрыв и каждый поступок – петля Нестерова. Жил мальчик в Перми в семье советских служащих, законопослушных и богобоязненных, они любили сына, и его судьба была им неведома. Мальчик рос шахматистом, с двойным подбородком, и жопины уши с детства заменяли ему и торс, и талию. Спорт он любил самозабвенно, но только по телевизору, он знал все составы команд в НБА и НХЛ, сборную Китая на чемпионате мира 1958 года он мог назвать подряд, как родственников. В шахматы он играл хорошо, до 13 лет подавал надежды, но Талем не стал, в шахматах ему не светило жесткого контакта с соперником, не было возможности выиграть ввиду явного преимущества, ну, например, сделать мат доской по голове или выбить глаз ферзем. Люди вокруг его интересовали не более чем декорации и статисты в его собственной большой постановке под названием «Моя жизнь». Он любил искусство, особенно антиквариат и золотые вещи, желательно старые, царских времен. Он знал доски, сам ими не торговал – боялся, но экспертизу проводил на глаз и с расстояния двух метров мог определить, какой лик, школу и даже регион, где ее украли. В 70-е годы он успешно откосил от армии, поступил в университет на географию, на исторический его не взяли по пятой графе, он не учился, не жил общественной жизнью, читал только каталоги и книги по истории искусств и постигал материальную культуру буржуазии и дворянства. К пятому курсу он покидает Пермский край и в 20 лет один как перст прибывает в Москву, где было больше антиквариата и людей, у которых его можно было отнять красиво и без уголовщины. Обладая абсолютным музыкальным слухом, он категорически в детстве отказался играть на скрипке, понимая, что лучший инструмент – это струны человеческой души, где можно играть любые мелодии по своим партитурам, а не по нотам чужих импровизаторов. Абсолютный слух ему тоже пригодился, еще в Перми он усердно посещал внучку ссыльного профессора из Питера, которая научила его английскому и немецкому, а он в благодарность выменял у нее столовые приборы Фаберже и другие осколки дореволюционного быта на лекарства и тимуровскую заботу до ее гробовой доски. Перевод в пединститут им. Ленина был несложным, он снял комнату на Преображенке у бабушки маминой подруги, которая была бездетной и была рада мальчику из хорошей семьи, вежливому, некурящему и непьющему. Бабушка была еще крепкой, с хорошей пенсией бывшего работника Министерства торговли, она обрушила на мальчика свою нерастраченную любовь, и он жил, как король, купаясь в ее заботе, как сыр и колбаса в масле. Он любил есть в основном бутерброды с сыром и колбасой вместе, сначала хлеб, потом масло, потом сыр, потом колбаса, особенно хороша для этого была «Докторская», вот такой двойной гамбургер советского фаст-фуда изобрел наш герой. Когда он в первый раз попал в «Макдоналдс», то понял, что его изобретение круче, а по вкусу вообще день против ночи на букву «м». Еще он любил ходить в рестораны творческих союзов – их было немного, проход в них был закрытым, но наш герой быстро нашел бреши в их обороне и стал потреблять шедевры советского общепита в компании богемы, фарцовщиков, а также стоматологов и парикмахеров. Сначала он ходил в ресторан сгоревшего Дома актера, где хитом был судак «Орли», потом плавно переехал в «Балалайку» – ресторан Дома композиторов, где давали обалденного жареного карпа и официанты приторговывали икрой и мелким ширпотребом, соединяя в одном лице и сферу обслуживания, и передвижной торговый дом. Официанты тех времен – это была каста жрецов, они были независимы и хорошо питались, собирая с банкетов нетронутые объедки и «сливон», последнее – это остатки из бутылок, недопитых гостями. Метод сортировки объедков был доведен до совершенства, разделка и упаковка недоеденных деликатесов и их последующая утилизация поражали воображение. Когда ресторан закрывался – а с этим было строго, – официанты накрывали себе поляну, напивались «сливоном» и падали замертво в бельевых и посудных, где шла «любовь» посудомоек и буфетчиц со звездами подноса и сервировки. Так и спали они до утра, а потом ехали домой досыпать, чтобы через сутки вернуться на свою сцену, где они вытворяли такие пьесы, что их клиенты – народные и заслуженные, играющие фальшивые и бумажные роли, были просто учениками студии при ДК завода пластмасс. Мечтой любого тусовщика того времени был Центр международной торговли. Это был уже Запад, там зажигали только избранные, а их, как правило, не бывает много. Фон Рабинович (далее FR) попал туда через год после приезда в Москву, пройдя весь путь наверх легко и непринужденно. На вид он был безобидным толстым молодым человеком в очках, но модно прикинутым с помощью теток из ансамбля «Березка», тружениц валютных коллективов, цвета советской культуры, первых челноков и совратителей советских людей, которые, заслышав слова «мохер», «кримплен», «видео» и «виски», теряли не только голову, но и стыд, совесть и воспитание. В Центре международной торговли были варьете, казино и даже японский ресторан, все это стоило денег, но имя им было «доллар», «фунт», «иена». Деньги эти у людей были, держать их в руках было опасно, давали срок за скупку более 15$. Особенностью ЦМТ были даже не магазины с бытовой техникой, одеждой и обувью – главный удар вы получали в супермаркете, где можно было купить все – от туалетной бумаги до виски «Чивас ригал» и клубники, это в декабре вызывало у избранных и пробравшихся туда граждан такой потребительский шок, который был сильнее инсульта и ставил неподготовленных в ступор. Если бы все магазины, торгующие на валюту по всей стране, были в одно прекрасное утро открыты для посещения, как Мавзолей, то перестройка началась бы на следующее утро и власть рухнула бы под топот толпы, сметающей все, как стадо слонов. FR покупал в этом чудо-магазине только йогурты и воду в бутылках, и ему завидовали так, как сегодня не завидуют новому «бентли» или «майбаху». Он, конечно, боялся, но у него был соответствующий несоветский внешний вид и английский лучше, чем у сотрудников КГБ, которые учили его не так усердно. Тем более что его покупки всегда были не более 15$, закон есть закон, суров закон, но справедлив. Он покупал, потом продавал, потом опять покупал и складывал зеленые бумажки в бабушкиной комнате в изощренные места, основной капитал он хранил в авоське за окном, где граждане без холодильников держали скоропортящиеся продукты, а летом – в сейфе, который он придумал в кочане из капусты (это был искусный муляж, сделанный на заказ на фабрике наглядных пособий, где делают овощи и фрукты для обучения школьников ботанике). Он не дружил ни с кем, но знал сотни людей из разных сфер, домой никого не водил, был осторожным человеком. Пришло его время любить, он отнесся к этой проблеме обстоятельно, как настоящий коммерсант. Любовный опыт был у него еще в Перми, где на факультете даже его очки и толстая жопа не помешали ему потерять девственность с аспиранткой – слегка горбатой, но умной и раскованной девушкой, которая из любви к искусству дала ему за хороший английский и чтение Фолкнера и Сэлинджера в оригинале. Он сделал ей реферат по Курту Воннегуту, а она научила его основам дао-любви и «Камасутре» в практическом изложении на подоконнике в кухне общаги иняза. Первый опыт его не вдохновил, старые вещи и купюры давали ему больше огня и страсти. В Москве он понял, что может попробовать и более вкусных красавиц, которых он видел в ЦМТ в венском кафе и лобби-баре. Валютные проститутки в то время давали только иностранцам, что раздражало многих русских плейбоев, которые бы могли заплатить не меньше, чем сраные финны. Они давали даже чехам и полякам, а нашим нет. В этом, видимо, не было ничего личного, предполагаю, что это была установка органов, а уж их установки были законом выживания – тут не забалуешь, себе дороже будет. FR разработал план под маской пакистанского студента (как будущий географ, он знал быт и права жителей Джелалабада и Кашмира, а язык у него был лучше, чем у сынов Вест-Индии). Он пришел в лобби-бар, где кучковались прелестницы, цвет отечественной нивы порока. Ему нравилась блондинка с длинными ногами и глазами синими-синими, грудь ее натуральная четвертого размера манила его, как младенца к Мадонне его любимого Рафаэля, он хотел ее, как икону Рублева, которую как-то видел, но взять ее было невозможно. Денег можно было найти, но и сесть лет на десять за это маячило. Девушка не икона, с ней сладилось на удивление легко. В баре было темновато, поэтому псевдопакистанец с хорошим английским и запахом одеколона «Дрокар» был воспринят благосклонно, а после трех порций «Амаретто» и колготок вообще стало на мази. Был один тонкий момент – он не мог снять номер в гостинице, нужен был паспорт, и тут у него мог быть провал, но он взял в баре блок «Мальборо» и «Амаретто» и повел свою мадонну в бар «Красный лев», где, попав еще на 20$, напоил мадонну до состояния распутницы. Когда она сказала ему: «Пошли в номер», – он шепнул ей, что снимает квартиру в городе. Она была не в силах соображать и оказалась на Преображенке в однокомнатной квартире на продавленном диване. Исполнив все желания FR, она заснула тяжелым сном стрелочницы, уставшей за целый день на морозе. Проснувшись утром, она сошла с ума от обстановки вокруг и трусов псевдопакистанца – сатиновых, с огурцами. Он был не виноват, люди возили для мужчин только верхнюю одежду, до трусов у них руки не доходили. Она поняла, что ее развели как лохиню, что она попала. Она готова была порвать его, но за 20$ бонуса простила, взяв слово, что правда о ее провале умрет вместе с ним, а если он не сдержит клятву, то умрет реально, у нее длинные руки.

FR накапливал свое состояние и все думал, как бы сделать удар и свалить на Запад, открыть галерею и жить без ментов и ленинских зачетов. Повод дали евреи, потянувшиеся на юг после 73-го года, стаи пошли косяками. Лететь налегке многие не желали, они желали переместиться в новую страну обитания со своим честно и нечестно нажитым непосильным трудом – николаевскими десятками червонного золота, иконами, картинами, камнями и прочими бранзулетками. Вывезти официально все это добро не давали, считая, что все их добро – это национальное достояние, – а как же. Не все были с этим согласны, а многие просто готовы были сжечь все, лишь бы не досталось врагу. Ходили темные слухи, что кто-то знает ход через африканских дипломатов и южноамериканских работников консульств, возят за 20 процентов все, говорили, что они могут провезти слона, но за половину. Слухи, источником которых был FR, сделали свое дело. FR с группой товарищей разработал схему, при которой к человеку, готовящемуся на выезд, приходили люди и предлагали диппочтой отправить в Вену или в Италию ценности, были наняты африканские студенты, которые изображали дипломатов с большими чемоданами размером с трехстворчатый шкаф, где картины, серебро и доски доедут до капитализма без шума и пыли. Все паковалось, опечатывалось красными печатями, изготовленными в часовой мастерской на Маяковке группой умельцев из Армении, и передавалось африканцам, которые везли все на свою квартиру в Ногинск, где дербанилось, и все были довольны, кроме хозяев этого добра, – они в это время были уже в Вене или еще где-нибудь, и выяснить судьбу своих камней и картин им было невозможно. Написать заявление в милицию они не могли по известным причинам, так и работало это трансагентство, имея неплохие деньги. Были случаи, что людей кидали по два или три раза, придумывая истории про Интерпол и форс-мажор. Финал пришел, как затмение. Один уважаемый человек, которого кинули на все, сумел передать своему брату, оставшемуся в Москве, что он ничего не получил, и брат провел частное расследование. Сначала нашли африканских «дипломатов» из Патриса Лумумбы, потом грузчиков, потом по цепочке дошли до человека, доверенного FR, который всем рулил. Его взяли из дома ночью серьезные молодые люди, отвезли в лес, подвесили в позе Христа и прибили двумя гвоздями, третий гвоздь не понадобился – он умер от инфаркта, не успев назвать FR. FR не стал ждать следующей группы и засобирался на Запад для собственной перестройки. Ехать в Израиль он не думал, он не хотел быть эмигрантом, хотел другого статуса и получил его путем брака с немкой, которая за немалую долю вышла замуж за FR и дала ему титул «фон», что очень веселило дедушку-фронтовика из Перми, который завалил в войну немало этих гансов и фрицев. Фон Рабинович – это было круто, титул барона известного прусского рода и фамилия Рабинович не изменили ментальности FR, он не стал другим, но если это бонус, то пусть будет, герб он не заводил и историю своего рода не перелистывал, но на визитке до сих пор герб того фона присутствует и очень хорошо работает в регионах, где бароны бывают не часто. Приехав на Запад, FR понял, что здесь его никто не ждет и ничего давать не собирается. Его сбережения, накопленные в России для жизни, которую он замыслил, были недостаточны, никакого пособия ему как неэмигранту не полагалось, а баронесса не собиралась его кормить за красивые глаза, слегка испорченные проблемами эндокринологии. Он снял мансарду в портовой части Гамбурга и лег на диван думать, как жить дальше. Пиво, шнапс и грязные притоны Гамбурга его не влекли, секс-шопы не манили, он был человеком чистоплотным и хотел только денег и галерею, но с этим было туго. FR стал торговать видео и аппаратурой для советских моряков, заходящих в порт, но местные, его пару раз предупредив, наварили по башке и разбили его товар, и его торговая сеть прекратила существование. Основной капитал он трогать не мог, пришлось пойти работать в турецкое кафе, где за день он нахаживал не один десяток километров, разнося тонны кофе и горы грязной посуды, и все думал, думал, как выкрутить какое-нибудь более серьезное дело. Дело нашлось, однажды в кафе зашли, не зная немецкого языка, трое русских начальников какого-то ведомства, уставших от беготни по лавкам за подарками своим детям и бабам. Он помог им заказать еду, посоветовал, где купить видео и тряпки всей родне, выпил с ними водку, которую они достали из портфеля, и услышал, что в России теперь ожидаются перемены и скоро придется повернуть свое лицо к Западу и строить социализм с человеческим лицом. FR посчитал, что это его случай, его лицо вполне бы подошло, он был готов стать мостом между Западом и Востоком, но при условии, чтобы на мосту была маленькая дверь, где бы он имел один из ключей, который бы открывал двери за маленькую долю. Вскоре все наладилось. Ответственные товарищи из России стали приезжать чаще, FR их встречал, развлекал, сводил с нужными людьми, был их представителем в совместном предприятии Восток – Запад, ручеек материальных ценностей потянулся на Запад, а на счета передовиков перестройки пролился золотой дождь, и счета их стали пухнуть, как тщательно скрываемая беременность у малолетки. Им нравилась новая жизнь, в ней было столько соблазнов и приятностей, что лишать себя этого они не хотели, даже если бы их историческая родина в один момент истощила свои ресурсы, до которых они были допущены в результате перестройки. FR тоже не был обижен, но завидовал своим партнерам в России, они выступали по TV, их знали страна и мир. Ему в свое время делали предложение уехать в Россию, занять пост, быть публичным человеком, но FR, как человек осторожный, не пожелал – он помнил систему государственных институтов и не без основания полагал, что все это кончится не добром, а наверняка говном или еще чем-то худшим. Он с жадностью следил за процессом, смотрел «Новости» и газеты, видел, как рушатся репутации, мелькают фамилии его бывших друзей-знакомых – ломщиков и фарцовщиков. Тогда он гордился своей проницательностью, а вид бывшего товарища по кидалову, входящего в Георгиевский зал Кремля, вызывал изжогу и ненависть до потери зрения. Как это могло быть? Это сон дурной или явь? В жизни появился достаток, старые мечты были давно воплощены, он мог все – купаться в теплых морях, забыть о зиме, покупать все желаемое, но радости голодного от бублика он испытать не мог. Да, и комфорт – это здорово, фарфоровые зубы не пустой бублик, жалко зубов, но ушли ощущения охоты за желаемым, когда хочется картину или женщину, и сил надо на это положить немало, и тогда радость обладания, полный восторг. Людей за эти годы FR не полюбил, жил один, ненавидел, когда в его старинный дом, полный антиквариата, кто-то входил, боялся, что жадным глазом оскорбят его коллекцию, просто шаркнут своими копытами по наборному паркету из Эрмитажа, – эти мысли приносили FR невыносимое страдание. Даже девушек, которых он изредка вызывал к себе, он в дом не пускал, встречался с ними рядом в гостинице с минимальными удобствами. Была в его коллекции старинного серебра незаполненная ниша из 15 петровских кубков, находящихся, по его сведениям, в горном шале в местечке Гармиш-Патен-Кирхен. Подхода к вещам не было, но его люди шустрили серьезно. Эти кубки были нелегально вывезены из России и осели в частной коллекции, пройдя несколько рук, и глухо упали на дно колодца в доме немецкого барона, пережившего войну без потрясений. Разведка донесла, что барон умер, сын его был женат, но коллекционером не был, автогонки были его страстью. FR после переговоров с агентами поехал на встречу со своей мечтой. В доме, родовом гнезде барона-коллекционера, его ждали сын-автогонщик и белокурая баронесса, говорящая с легким акцентом. Все было прилично, обед, осмотр, потом кофе, где FR случайно обратил внимание на манеру баронессы пить кофе. Выглядела она здорово: безупречно одета, подтяжки и SРА не прошли даром, но кофе она пила с ложечкой в чашке – он знал, что это привычка бывших русских, которые дома перестают следить за манерами, расслабляются – все-таки дома. Потом он вгляделся в лицо баронессы, облагороженное пластической медициной, и узнал в ней девушку из ЦМТ, которая подарила ему ночь любви за блок «Мальборо» и колготки в далеком 80-м году, – это событие он помнил лучше Олимпиады, хотя заработал тогда неплохо. «Барон» и «баронесса» вспомнили одновременно ночь в однокомнатной на Преображенке, не признавая друг друга, глаза их увлажнились. Два носителя дворянского титула древнейшего немецкого рода с гербами на верхнем и нижнем белье перенеслись на 25 лет в свою кошмарную советскую жизнь, где ничего хорошего не было, но были молодость, восторг и радость от каждой минуты и глотка воздуха.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации