Текст книги "Ultraгрин: Маленькие повести для мобильных телефонов"

ОБЫЧНЫЕ ЛЮДИ

ЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО СЕРГЕЕВА

У Сергеева с утра возникла брешь во внутреннем мире. С вечера он поругался с женой без повода – она опять ела с его тарелки. Он много лет говорит ей, что ему это противно, но ей все равно, она продолжает и при этом говорит, что так надо, она худеет и ей нельзя есть, а есть хочется. Если он, тварь, этого не понимает, значит, он враг, а врага надо уничтожать, как вредное насекомое.

Он хлопнул дверью, отбросив тарелку, опоганенную чужими руками, и вдогонку услышал, что она ест из его тарелки с мотивом, этот акт у нее – сублимация полового акта, который происходит все реже и реже.

Второе, чего он не терпит, – когда она врывается к нему ночью в спальню и выключает радио, которое он слушает, как снотворное. Между ними две стены, но она слышит все. Фамилия дедушки ее Остроухов, и, видимо, слышит она не случайно, такая у них генетика, у Остроуховых, наверное, они были охотники и слушали, лежа на земле, как идет зверь, а теперь она охотится только на Сергеева. Давно его загнала в свои силки и ест потихоньку уже двадцать лет.

Вчера она тоже ворвалась к нему ночью и разрушила зыбкое пространство полусна-полудремы, пробила еще одну брешь, и до утра он уже не заснул, лежал и маялся с двумя пробоинами в личном пространстве.

Сергеев недавно узнал, что такое личное пространство.

Одна знакомая женщина на даче рассказала, что такими словами она отваживает милиционеров, останавливающих ее для проверки на дороге, – она им говорит, что они нарушают ее личное пространство, а те думают: «Что это за баба такая крученая?» – и отпускают, желая ей доехать только до первого столба.

Второй раз ему об этом рассказал его знакомый из Риги – они давно не виделись и пересеклись на дне рождения общего товарища.

Знакомый живет одиноко в доме в Сен-Тропе. Он сменил уже трех жен и никого не пускает в собственную жизнь. Он понял, что не может ни с кем жить. Иногда к нему приходят женщины, но никогда не остаются, он пресек давно такие эксперименты.

Ожидание, когда одна из них уйдет утром, стоило ему инфаркта.

Это было три года назад. Она не уходила, плескалась в бассейне, пила чай на его лужайке, а он лежал с закрытыми глазами и ждал. Каждый ее всплеск и шорох доводил его до красного каления, и как только хлопнула калитка и шорох шин ее авто затих, он встал и сразу упал.

Очнулся он в клинике, где его вернули к жизни, вывели из клинической смерти.

Он побывал где-то между раем и адом, вернулся домой и зажил совершенно отдельно. Он решил никогда не терпеть чужого насилия, да и врач сказал ему: «Не ломайте себя, это не аморально, живите в своем режиме, охраняйте свое жизненное пространство».

Он так и живет один, посторонние в доме бывают только в его отсутствие и делают все дела по дому, пока он обедает или катается на велосипеде по берегу моря.

Жизнь его наладилась, смерти он уже не боится, только желает одного – чтобы все произошло комфортно, одномоментно и без последствий.

Сергеев лежал без сна и думал, как же он жил без этого нового знания. Интуитивно он понимал, что это такое – у него был брат-близнец, и ему было тесно с ним в мамином животе. Потом он всегда был в коллективе и долго спал с братом на одном диване-кровати. Ему было тесно в общих спальнях, банях, на праздниках города и демонстрациях. Он вспомнил, как в двадцать лет стоял на берегу реки в толпе желающих посмотреть салют и ему скрутило живот. Он отбежал от толпы, потом упал на газон и лежал, пока не подошли милиционеры, решившие его забрать как нарушителя общественного порядка, но потом отстали – не хотели его, облеванного, везти в своей машине. Вытащили только из карманов жалкие деньги и поехали служить закону.

Он стал избегать скопления людей, потом появились женщины, врывающиеся в его пространство. Какое-то время он сам желал с ними быть днем и ночью, потом это проходило, и он пытался отодвинуться от них в своей постели, отгородиться делами и выдуманными поводами. Они не понимали, считали, что он охладел, но дело было совсем в другом: они просто мешали ему жить в своем гнезде, в своем коконе – так он называл свое личное пространство.

Сергеев сумел за много лет возвести стальные заборы вокруг своей зоны обитания. Редко кому было позволено гулять по его территории, внешне он был неприступен, но это стоило ему огромных усилий воли. Самоконтроль, которому он подчинился, был незаметным, но внутри кипела такая буря, что он сам не желал смотреть внутрь себя.

На следующий день после пробоин он встал поздно, почти в обед, на работу было не надо, и он решил пообедать на террасе одного кабачка, где твердо решил съесть харчо. Там оно было особенное, сделанное совсем не по правилам – никакого красного соуса и перца, рис длинный, каждая рисинка отдельно, баранина мелкопорезанная и много зелени.

Он шел и думал только о харчо, представляя тарелку, которую ему принесут, а потом…

Он пришел и узнал, что харчо нет и больше не будет в летнем меню. Спрашивать почему было бессмысленно – обломали конкретно.

Пришлось согласиться на другой суп, но внутри уже все закипало, ингредиенты супа из ненависти и неурядиц уже стояли на огне собственного костра, который полыхал еще с ночи. Однако Сергеев решил держаться.

Перед ним по улице шли люди, на террасе было пусто, и его глазам никто не мешал.

У него была игра – он составлял моментальные психофотографии прохожих, определяя их возраст, социальное положение и отношение к браку. Проверить свои наблюдения он не мог, да и не хотел особенно. Ему и не очень важно было, где правда, а где ложь – просто он таким образом коротал время на осеннем солнышке в ожидании еды.

Он давно уже ел по инерции, редко, когда возникал зверский аппетит, еда стала ритуалом – днем надо обедать, а вечером ужинать. Так чтобы рвать зубами дичь, захлебываясь слюнями, – этого уже нет, молодость, где все приходится рвать зубами, прошла, мудрость и зрелость половины жизни, говорят, совсем другое: всего не съешь, всех не поимеешь.

В такой умиротворенный момент перед ним появилась пара. Сергеев замер, он знал, что на пустой террасе они плюхнутся прямо перед ним и его игра сразу закончится, он знал, что закроют ему солнце – так бывает всегда. Остальные места им неинтересны. Они, конечно, сели перед ним: мужик – огромный бугай килограммов на двести и женщина в два раза ниже и два раза тоньше своего спутника.

«Отличная компания», – подумал Сергеев, но принесли еду, и он отвлекся от пары, которая въехала в его личное пространство, как крейсер и катер сопровождения.

Он налил себе, выпил, но пошло не в то горло, потом он закашлялся и понял в тот момент, что причина сидит горой мяса перед ним.

Этот боров с тройным подбородком и тремя этажами живота и есть причина его дискомфорта. Для того чтобы унять кашель от водки, попавшей даже в нос, он стал жадно есть суп и с трудом задавил свое внутреннее живототрясение.

«Как же все это не вовремя, смотреть на улицу стало невозможно», – и Сергеев стал составлять психофотографию пары, сидящей перед его носом.

С боровом было все ясно – мелкий лавочник с приличным доходом, живет с прихода трех ларьков, в добрые времена ему не дала бы ни одна уважающая себя девушка, а теперь он может себе позволить почти любую, которая смирится с его жирным стопудовым телом, его опрелостями в разных местах, смрадным храпом и грузом такого кабана, который в позе миссионера может даже раздробить женщине кости.

Сидевшая рядом с ним женщина, наверное, когда-то у него работала, потом он стал ее использовать как секс-рабыню, но со временем она вошла в его дом, и он принял ее. Она живет на птичьих правах, но зато есть крыша над головой и какие-то деньги, нужные семье на Украине…

Боров, когда-то учил историю и помнил, что рабов надо кормить, и привел ее для этого на террасу. Она робела, не знала, что выбрать, хотела одно, выбрала другое и чувствовала себя явно не в своей тарелке.

Еще утром он навалился на нее стопудовым прессом, и она терпела, так что обед заслужила и хотела расслабиться. Спина у нее гудела, ноги тряслись. Слава Б-гу, он не часто делал это, но запоминалось надолго, так чувствуют себя люди под бетонными плитами после катастрофы.

Сергеев остался доволен своими изысканиями, согласился со своей версией, да и водка помогла от сужения горизонта, закрытого чужими телами.

Он вспомнил, как ездил на работу в трамвае из Лефортова на Душинскую. Толпа набивалась еще на Солдатской, и тридцать минут его сжимали тела пролетариев, ехавших на завод имени Войтовича и на «Серп и молот».

Состояние свое он помнит до сих пор; запахи и звуки тоже.

Когда на Душинской толпа выстреливала его из вагона, он переводил дух, и до булочной, где всегда покупал коржик со сладким творогом под названием «сочник», он шел на автопилоте. Потом шел с закрытыми глазами до проходной и жевал еще теплый коржик, и эффект сдавливания проходил – вот как нарушалось личное пространство при социализме, а теперь кто бы поверил – люди за чужим столом давят на мозг, как в № 32 в час пик.

Приступ бешенства у Сергеева вызвал скрип борова стулом, который визжал под ним, как бензопила.

Боров все время искал точку опоры для своего немаленького тела, и звук его телодвижений наполнял атмосферу. «Блядь, – подумал Сергеев, – когда же он замрет и уймется!» Женщина борова сидела тихо, не отрывая глаз от тарелки. Ее не раздражало, она привыкла.

Сергеев думал о ней: откуда эта коровья покорность, неужели нет другого способа заработать на жизнь? Как это можно терпеть, за какие коврижки?

Сергеев представил себе, что он сейчас встанет и скажет женщине, что она не права, что ее единственная жизнь стоит лучшего, и еще много слов он сказал бы ей, но она его об этом не просила.

Он понимал последствия своего выступления: не его это собачье дело, ни к чему влезать в чужую жизнь и давать советы. Но он думал об этом и даже представил, как боров будет пинать его своими копытами в хороших ботинках.

Он допил свою водку, встал, хотел грациозно пройти мимо стола с парой, испортившей ему обед, но, покачнувшись на нетвердых ногах, упал на их стол и телом своим увлек громадный стейк, которого вожделенно ждал боров. Со стейком на Сергеева выплеснулся щавелевый суп дамы, вода и вино, которое они долго выбирали, весь натюрморт накрылся скатертью и приборами, одна вилка чуть не выбила ему глаз.

Сергеев встал, кряхтя, и почему-то вместо полагающихся извинений произнес: «Блядь». Он всегда так говорил, когда случалось подобное, но на этот раз оказалось, что он ошибся.

Боров принял эти слова на счет своей женщины. Ему было жалко не ее, а стейк, и он ударил Сергеева несильно, однако тому хватило. Он отполз от места действия и отключился.

Когда он пришел в себя, пространство вокруг было чисто. Боров с женщиной ушли, официанты все убрали, ментов и «Скорую» не вызывали – Сергеев был постоянный клиент.

Он встал, голова трещала. «Вот тебе и личное пространство! Хотел защитить свое, а въехал в чужое по полной программе».

Он шел домой, зная, что ему делать: «Приду и убью жену». Стало легко. Когда знаешь причину своих страданий, мир становится простым и ясным.

СКАЗКА

Захотелось как-то одной яйцеклетке встретиться с группой сперматозоидов из города Подольска, и, что удивительно, встреча случилась, но другая – вмешались потусторонние силы.

А дело было так.

До поры до времени своего жила эта яйцеклетка в теле одном в режиме жестком и невостребованном.

Дел много было: то учеба, то работа нестабильная. Так и добрела она с телом до срока критического, пока база для реализации ее планов не наступила.

Пришла пора, как золотая осень. Было где, но не было достойных.

Время наступило, а движение навстречу мечте не просматривалось, попытки в закрытом режиме были, спонтанный секс в условиях полной закрытости (безопасный секс) имел место, но до настоящего слияния дело не доходило по разным причинам: то сперматозоиды пьяные, то их носители не сдавали экзамен на половую зрелость – проваливали тесты, даже когда им давали на выбор четыре варианта. Начисто проваливали, не знали предмета, а некоторые даже не перезванивали.

Ну куда ж их пускать можно – таких хаотичных, хвостатых и очень беспечных?

Им, кроме как потусоваться беспорядочно, ничего не надо. Попрыгают, покуролесят, пьяные, обкуренные, и поскачут дальше, в новые клетки.

Таким разве доверишь соединение с единственной? Их миллионы, а я одна. Как выбрать, кому из них довериться?

Эксперименты продолжались…

В Интернете пробовала жестко ставить условие: такой-то такой-то, глаза голубые, подвижность – десять в минус шестой степени, ДНК № 18900567. Еще другие данные в таблице на два листа, все научно, все серьезно.

Звонили, подтверждали свои габариты, а на встрече оказывалось, что аферисты. Кто просто хотел поиметь даром, кто денег срубить за свой генетический материал.

Но один подошел, все у него было в норме – и хвостатость, и подвижность, и на лицо был хорош. Глаза, правда, не голубые, но зато не пьет и не заикается.

Пару раз даже встретились – в кино сходили на «Самый лучший фильм-2», специально выбрали для положительных эмоций. Оказалось, полное говно, так авторы и не скрывали, на афише сами себе оценку поставили – 2.

Целое ведро поп-корна съели, а с эмоциями полный прокол, даже руку не погладил – видимо, робкий, а по анализам подвижность хорошая…

Потом в кафе были для слепых – там темно, всех за руку водят и рассказывают, что ты ешь и пьешь. Странно было – продукт вроде знакомый, а вкус без света другой.

Вот и с ним так же: света нет, и вроде другой рядом, не тот, кого вымечтала.

После всей маеты поехала в Подольск к колдунье, ведунье в четвертом поколении.

Прабабушка ее акушеркой работала в армии генерала Корнилова. Бабушка уже при Советах на тракторе гадала, будет урожай или не будет, а мама уже папе мозги компостировала, все колдовала, чтобы тот не ходил к главному бухгалтеру в соседний подъезд для целей неблаговидных.

Ведунью рекомендовала коллега, успешно зачавшая от родственника ведьмы, отставного военного без жилья, но только со второго раза – в первый не вышло, просто был тест-драйв на барбекю.

Вот и ехала она в Подольск на случку, ведунья обещала стопроцентный результат; если не получится, возвращает деньги. (У нее параллельно другой бизнес был – благородные дамы по вызову, дорого.)

На дворе тепло, дорога хорошая. Думала даже, а не махнуть ли в Крым по федеральной трассе М2 Крым? Махнуть в Анапу и там, в пальмовых дебрях санатория «Шахтер», провести неделю бесконтрольно и бесшабашно…

Говорила ведьма, что бабушка-трактористка там в 37-м году дедушку встретила, капитана НКВД, награжденного орденом за раскрытие вражеского подполья в библиотеке имени Гайдара. Там она и маму понесла после танго «В парке Чаир». Там же, в парке, капитан встал на рейд в бабушкиной гавани.

Мечты растаяли на тридцать седьмом километре Симферопольского шоссе. Машина встала, как скала на дороге. Платить за нее еще нужно было три года, а она встала на берегу реки Пахры.

До деревни далеко, никто не останавливается, все сперматозоиды спешат к своим яйцеклеткам, одинокой женщине никто не хочет колесо пробитое сменить, а может, и судьбу. Никого вокруг не было, только горка пустых бочек стояла рядом, без хозяина.

Грустно стоять с протянутой рукой, не расскажешь никому, что судьба решается, если ведьма не соврет.

Из-под берега выполз хозяин бочек, молодой джигит, видимо, отходил по нужде.

Лицо довольное, гибкий такой, подвижный, глаз горит, а ноги танец их танцуют народный на носочках, ну танец-презентация, когда мужчина показывает, что он орел. Орел подошел, рукава засучил и играючи поменял колесо. Про себя рассказал, что работает у брата на трассе в автосервисе, живет там же, зовут Гамлетик.

Деньги брать не хотел, тогда она купила его бочки и довезла его до мастерской.

Они ехали и пели песню «Черные глаза»:

 
Белый снег сияет светом, черные глаза!
Осень обернется летом, черные глаза!
Околдован я тобою, черные глаза!
Ослепили меня глазки, черные глаза!
Черные глаза вспоминаю! Умираю! Черные глаза!
Только о тебе мечтаю, черные глаза!
Самые прекрасные, черные глаза, черные глаза!
 

Она стала слушать текст, рядом подпевал спаситель, все совпало.

 
Черные глаза! Черные глаза!
 

Она повернула, съехала на обочину, у реки, у самой воды, остановилась, черные глаза были рядом… Произошел естественный отбор.

Поздно вечером они приехали к автомастерской. В беседке, за забором, ужинала семья брата – родители, маленькие дети и две тетки, которые подавали на стол. Нехитрая еда в беседке из сучьев и лампочкой на потолке. Было тихо, шум от трассы странным образом не долетал, было ощущение, что ты в Хосте или Анапе. Из маленькой магнитолы, стоящей на земле, звучала песня:

 
Черные глаза все помнят, как любили мы!
Сердцем чувствую я это, как любили мы!
Так любить никто не сможет, черные глаза!
Самые прекрасные, черные глаза!
 

Так и осталась она на трассе – готовит, моет, убирает, подает в кафе проезжающим. Всегда в длинной юбке, с покрытой головой и без помады. Водка в кафе холодная, хинкали, харчо и кюфта славятся на трассе, на стоянке кафе «У Гамлета» полно машин.

Во дворе уже бегают двое ребят, черные и голубые глаза, как по заказу.

СПОНСОР ВТОРОГО ГОРЯЧЕГО

Композитор Шура Жох готовился к юбилею. Пятьдесят пять лет не шутка, Моцарт уже в тридцать пять закончил свои дни, а Бетховен к этому сроку оглох.

Жох был жив-здоров, творческого наследия у него к юбилею собралось навалом. Моцарт с Бетховеном, вместе взятые, меньше наваяли. Их уже нет, а Жох живее всех живых.

Симфонии, квартеты, хоры, песни и еще каждую неделю корпоративы, где он аккомпанировал дружному пению ударников капиталистического труда.

Жох сидел и составлял смету юбилея.

Хозяин ресторана за кантату его собаке на пятилетие дал бесплатно ресторан, поклонник и спонсор мюзикла «Истринские ведьмы» оплатил закуски (его любовница играла ведьму очень органично).

Главное блюдо взял на себя мужик с таможни, у которого только забор на даче стоил два миллиона евро. Ему Жох продал песню для жены, которая хотела на сцену так, что ее легче было убить, чем остановить на пути к искусству.

Шура занимался с ней вокалом, ходил с ней в оперу и даже один раз в творческом экстазе овладел ею, как маэстро. В минуты близости он просил ее звать его Амадеем. Она удивлялась его причудам и говорила:

– Экий вы, Шура, затейник!

Даже со спиртным все сладилось – были люди, воровавшие в дьюти фри, и они подарили ему весь набор алкоголя, от водки до виски. С такими напитками в грязь лицом не ударишь, а в салат рожей – со всем вашим удовольствием.

Вся загвоздка была со вторым горячим – вешать все на одного таможенника было неловко, а так хотелось, чтобы была рыба или рулетики из цесарки. Он ел когда-то эти рулетики в одном доме на Кап-Фера, где в составе цыганского коллектива поздравлял русскую жену арабского миллиардера. Он тогда хорошо заработал, переодевшись в цыганского барона, и поел этих рулетиков от звезды парижской кухни.

Он видел весь процесс.

Сначала этих цветных пичуг поймали в парке, потом он видел через окно, как их ощипали, потом долго мариновали, потом тушили и жарили, а в конце порезали на кусочки и подали с соусом, рецепт которого он так и не узнал. В тот момент повар выгнал всех из кухни, а от окон отогнали фальшивых цыган, которые перекусывали перед выступлением. В коллективе настоящих цыган не было, только евреи и грузины.

Жох упрямо ломал голову, кому можно повесить на шею второе горячее, и тут судьбоносно зазвонил телефон. Это был случайный партнер по преферансу на пляже в Нетании. Поклонник узнал его и даже проиграл ему немного денег – гастроли по Израилю тогда были неудачными.

Эти евреи стали такие придирчивые! Он хотел им сыграть свою прелюдию № 38, а они топали ногами и требовали песни из старого мультфильма, где его голосом пел Леонов.

Человек из Израиля звонил сказать, что он приехал, и Жох пригласил его на юбилей, сказал, что будет вся Москва. В ответ он услышал благодарность и вопрос:

– А что вам подарить?

Жох выдохнул в трубку:

– Подарите мне цесарок.

На том конце провода одобрительно засмеялись.

Все сложилось. Он еще пробежал список гостей, уточнил рассадку по столам, убрал старого композитора со второго по рейтингу стола и вписал имя спонсора второго горячего.

Наступил день юбилея.

Жох приехал в ресторан заранее и все проверил: свежесть скатертей, охлажденность напитков, даже зашел на кухню осмотреть трупики цесарок – они лежали в холодильнике ровными рядами, как на плацу.

Одет он был очень строго и дорого: смокинг с красным поясом и такого же цвета бабочкой, лакированные туфли и золотые очки; наряд жены был в тон: красное платье с голой спиной с ухабами и траншеями морщин и веснушек, вырез на спине заканчивался татуированным дракончиком, уходящим в копчик немаленькой жопы, – очень образно и гармонично выглядела пара мастеров культуры.

А в это время заканчивали трапезу в армянском кафе два товарища. Они выпили много водки и сожрали по три порции хинкали в вареном и жареном виде. Все это им подавали немолодые армянские доценты с кандидатами, нашедшие на этом островке армянской кухни свой стол и дом.

Усталые интеллектуалы, предки которых жили еще в государстве Урарту, несли свой армянский крест на чужбине. На столе были кнопки, их вызывали, и они по двенадцать часов в день носили в своих несильных руках тяжеленные подносы с водкой, овощами и здоровенные тарелки с хинкали.

Еда в этом металлическом загоне у Савеловского вокзала была супер, никакие делосы и аркаши не могли даже приблизиться к такому качеству. Людей там было под завязку, несмотря на пластиковые заросли винограда и отсутствие парковки.

Так вот, эти двое напились, наговорились, и тут старый лев сказал молодому товарищу:

– А пойдем к Жоху! У него сегодня юбилей! – Увидев в глазах молодого сомнение, он добавил: – Я знаю, он любит тебя и будет очень рад!

Молодой не ходил к людям без приглашения, не понимал такой странной московской моды, когда люди мало-мальски известные прутся на праздники и юбилеи и делают это исключительно для того, чтобы другие мастера культуры и журналисты увидели их и упомянули в светской хронике, что «такой-то был, напился, весь вечер обнимал бывшую солистку группы “Мираж” или актрису сериала “Вам и не снилось”».

Но старший напирал, говорил, что у него чудный подарок в виде копилки – бюста первого президента России с прорезью для денег в карманчике для платка и надписью «Мой стабилизационный».

Заехали в офис, взяли копилку и поехали. Водитель, которого они тормознули, отказывался их везти: пьяные с бюстом вождя вызывали у него опасения, но потом он узнал старшего – видел его часто по телевизору – и повез.

Долго ехали по пробочной Москве, а когда наконец добрались, то поняли, что подарок уехал в неизвестном направлении, забыли они его в пьяном угаре.

Делать нечего, денег на новый презент уже не было, решили идти, рассматривая себя как подарок судьбы.

Зашли, народу не протолкнуться, все известные, знаменитые, в центре зала стоит юбиляр в немыслимой красоте и улыбается направо и налево.

Встретил он новых гостей радостно, а когда узнал, что подарка нет, загрустил, да так сильно, что рожа его перекосилась, как при инсульте. Он и старшему на ушко сказал:

– Ну как же без подарка, да еще с этой пьяной рожей, с пейсателем липовым! Так, старик, дела не делают, ты уж извини, у меня здесь элита.

Старый товарищ занервничал, стал объяснять, что конфуз вышел с подарком, а молодой – человек неплохой и писатель тоже.

Пообнимались со всеми, кто жив еще, отметили, что никто лучше не стал, противные стали еще противнее, время проявило безжалостно пороки, тщательно скрываемые в молодости обаянием, хорошим питанием и массажем.

Были и вправду симпатичные люди, ну так, пара-тройка человек, включая наших фигурантов.

Старый опять пошел к юбиляру устранить недоразумение, но еще раз получил от юбиляра упреки за посторонних, припершихся без подарка.

Подваливали спонсоры с женами, юбиляр их целовал, знакомил со звездами, они фотографировались, чтобы потом показывать знакомым, как они гуляют в высшем свете.

Дали команду рассаживаться, старый лев на правах близкого сел за главный стол и младшего поволок. Тот сопротивлялся, знал, что боком выйдет, – есть он не мог, пить не хотел, мечтал свалить от греха подальше, затаиться на задворках, где сидели дальние родственники и светские журналисты, но старый настоял, на свою голову.

Началось действо. Телеведущий, из тех, кого давно нет на экране и кого трудно вспомнить, стал натужно шутить, что здесь всё, а Москва без них пустое место, пустыня бездуховности, и только юбиляр – адмирал, ведущий эскадру культуры на новые рифы.

Вышло мощно, но глуповато, он имел в виду не рифы, а новые берега, но сказал, как сказал. Юбиляр зыркнул на него зверем, но смолчал – ведущий работал бесплатно, за еду, а дареному коню все по хую, и даже зубы, которые тоже уже трещали по швам советской стоматологии (авторская редакция известной пословицы).

Слово взял старый писатель, который последний раз рассмешил народ в 75-м году, а после, как ни пытался, не получалось.

Он сказал красивый тост про бурное море, тихую гавань, а потом понял, что юбиляр еще молодой, и пожелал семь футов под килем и каждый день три желания, исполняемых, конечно, и подарил свое собрание сочинений, изданное в кожаном переплете с золотым тиснением. Издалека оно выглядело как Коран.

Жена юбиляра надулась – она знала сказку Пушкина и старухой себя не считала. «Старый мудак, – подумала она почти вслух, – мстит за то, что только один раз дала ему в Ялте в 82-м за рекомендацию в Союз писателей. Хотел, сучок, чтобы я до смерти грызла его гнилой отросток. Старая вонючка, старухой обозвал, козел, все никак не успокоится, скоро в последний путь провожать будем, слава Богу».

Для спасения ситуации юбиляр сел за рояль и стал играть попурри своих нетленок, но подпевали плохо: еды еще было много, да и народ пока не накидался элитным алкоголем.

Он мигнул своей жене, она вышла на паркет и стала домашним голосом петь его хит про небо и тучи. Пела она мило, но танец не добавлял номеру очарования. Она подрагивала филейной частью не в такт, не в лад.

Младший вертелся, как на сковородке, он чувствовал у себя на лбу красный огонек прицела, видел сверлящий, недобрый взгляд юбиляра, который мог испепелить.

Но Бог, слава ему, отдал этот талант героям Стивена Кинга. Хорошо, что юбиляр не многостаночник, как Леонардо, а то бы был полный пиздец, поджарил бы на расстоянии, сука.

Следующим поздравлял юбиляра то ли режиссер, то ли писатель, то ли заслуженный работник культуры (засрак – так переделали в народе это гордое звание) Республики Каракалпакия с фамилией, как у нормальных людей отчество.

Он считал себя человеком-оркестром, умел все, а это всегда опасно – если человек умеет все, значит, он где-то что-то не догоняет.

Он сначала прочитал оду, подражая Овидию Публию Назону, потом спел свою песню на мотив джаги-джаги с причмокиваниями и воздушными поцелуями, потом станцевал танец своего живота, а в конце сделал сальто, как певец, который называет себя татарином, забывая, что мама его, врач-педиатр с еврейским отчеством, еще, слава Богу, жива.

Сальто засрак сделал нечисто, одной ногой он попал в пианиста, маленького юркого маэстро с фантастической беглостью пальчиков-сарделек. Он мог бы сыграть и без своих пальчиков, он даже носом сыграл бы лучше, чем многие всеми пальцами. Маэстро аккомпанировал всем на свете, даже, говорят, в шестнадцать лет аккомпанировал звезде советского экрана очень перезрелого возраста и иногда, бывало, тренировал свое либидо в ее сталинском доме-высотке. Так вот, он пострадал от сальто: каблук засрака чуть не разбил его звездный нос, который он часто совал куда не надо вместе со своим членом.

Он продолжил играть, брезгливо поглядывая на закончившего выступление мудака. Играл нервно, пронзительно, вспоминая, как срывал покровы с божественного тела почти столетней звезды, – его утешало, что до него это делали только Каганович и Чаплин, еще до войны.

Прицел еще горел на лбу, когда старший вышел говорить речь.

Он начал издалека, вспомнил юность, когда они вместе ходили в «Националь» смотреть, как выпивают Олеша со Светловым, сами выпивали и мечтали дожить до славы и успеха. Дожили, но оказалось, что этого мало – горизонт опять отступил, захотелось еще, а потом еще. Что-то еще замаячило впереди, и закончил он анекдотом о путнике, встретившем в пустыне женщину на автомобиле, который заглох. Она взывала о помощи, путник остановился, остановил своего верблюда, которого хотел поиметь в долгом пути, но каждый раз при новой попытке верблюд делал шаг, и путник с дымящимся прибором оказывался на песке.

Он починил женщине мотор, и та пообещала выполнить любое его желание за спасение; он робко попросил ее придержать верблюда.

Не все поняли анекдот. Таможенник на правах главного хотел уточнить, почему он выбрал верблюда, старший объяснил, что ему просто захотелось новенького, женщина у него уже была.

Для окончательной точки он заверил юбиляра, что тот всегда может на него рассчитывать, он всегда придержит для него любого. Жена таможенника фыркнула и перекрестилась, но муж наступил ей на копыто в дорогих туфлях и прошипел в ухо:

– Дура! Это аллегория, художественный образ, верблюд – фигура речи, а не сексуальный объект.

Она подчинилась, но мнения своего не изменила. «Старые козлы, баб им мало», – подумала она и стала яростно закусывать оплаченными ею морепродуктами.

Для смягчения обстановки юбиляр объявил поэта, который всегда просил объявлять его народным. Такие звания закончились в 91-м, а люди, желающие его иметь, не закончатся никогда. Народный артист Америки Аль Пачино – такое может быть только в сумасшедшем доме и в советское время, что одно и то же.

До сих пор люди бьются за это звание, и многие даже желают его купить и, что характерно, покупают и гордятся купленной славой и фальшивым успехом.

Вышел поэт с усами и трубкой, как у Константина Симонова, и встал в профиль, чтобы его горбинка на носу добавила сходства с классиком.

Он, как всегда, завел свою канитель про свои строчки, которые выбиты золотом в умах народа, и начал их бросать в зал, хлопая себе в ладоши. Все их узнавали и подхватывали.

Уникальность своего творческого метода он почерпнул из отрывного календаря – самого популярного издания в советское время.

Человек садился орлом на толчок и читал то, что написано на листке. Там было все: праздники, рецепты, крылатые выражения, карикатуры на врагов советской власти. Это была энциклопедия для многих, основное знание так приходило в каждый дом.