Текст книги "Ответная операция"

– Я сейчас, сейчас.

– Дайте мне пока почитать фронтовые письма Сани. Можно?

– Конечно! Они вот здесь. – Адалия Петровна поставила на стол деревянную шкатулку и ушла на кухню.

Окаемов открыл шкатулку. Сверху в ней лежали паспорт и пенсионная книжка хозяйки дома. Он быстро просмотрел их и с удовлетворением отметил, что штамп прописки в паспорте был точно такой же, как и в его паспортах, изготовленных в Разведывательном центре.

«Все идет прекрасно, – думал он. – И главное, я на первое время уже имею надежную крышу».

Когда Адалия Петровна вернулась, Окаемов читал Санины письма, согнутым пальцем смахивая непрошеные слезы.

6

На столе была разостлана большая карта города и его окрестностей. Косой луч раннего солнца падал на карту и, отражаясь от ее глянцевой поверхности, слепил глаза склонившимся над картой Астангову и Потапову.

Астангов выпрямился и потер пальцами уставшие от солнца глаза:

– К сожалению, карта не отвечает на вопрос: зачем он сюда прибыл? И чем больше я смотрю на карту, тем больше вижу объектов, которые могут его интересовать. Да, зачем он прибыл? Этот вопрос, пока на него нет ясного ответа, определяет всю суть первого этапа нашей работы.

– Но возможно, что наш город – всего лишь обманный маневр, и он переберется совсем в другое место? – предположил Потапов.

– Не думаю, – помолчав, сказал Астангов. – Раз уж они решились сбрасывать его так далеко от границы, им незачем было рисковать только ради того, чтобы нас обмануть. Их расчет, по-моему, таков: высадка в глубине нашей территории с целью мгновенного приближения к объекту. И к большому городу, где легче спрятаться. Так или иначе, мы обязаны за исходное взять уверенность, что он прибыл именно к нам. Не забывайте, Потапов, что институт Вольского находится в нашем городе, а это для них очень лакомый кусок. Возможно, институт Вольского. – Астангов синим карандашом нарисовал на карте круг, обнявший несколько кварталов города. – Это зона деятельности вашей оперативной группы. Но не забудем и другие объекты. – Астангов сделал на карте еще несколько кругов. – Железнодорожный узел… Военный аэродром… Артиллерийский полигон… Здесь будут работать другие группы. Но институт Вольского – это главное. Убежден. Организуйте самое тщательное наблюдение за институтом и его загородным филиалом. Проведите беседы с людьми Вольского: с его шофером, секретарем, – все должны быть начеку. Посмотрите его дачу. Установите наблюдение и там. Поговорите с самим Вольским. Он тоже должен быть осведомлен о возникшей угрозе…

Узнав, что Вольский приезжает в институт к одиннадцати часам, Потапов решил повидать его сейчас же, а заодно осмотреть и его дачу.

Дача Вольского находилась на краю поселка, и прямо перед ее воротами начинался сосновый лес. Дача была обнесена высоким, глухим забором, по верху которого тянулась колючая проволока, – это Потапову понравилось. Но совсем не понравилось то, что калитка дачи оказалась распахнутой. Потапов прошел через весь сад до площадки перед домом и здесь увидел Сергея Дмитриевича Вольского. Профессор учил сына ездить на двухколесном велосипеде. Со взмокшей спиной он бегал вслед за вихляющим велосипедом, что-то кричал, ругался, хохотал. Потапов остановился, скрытый кустом георгинов. Ему не хотелось мешать профессору. «Моему еще и трехколесный не под силу», – подумал Потапов о своем сыне и, точно устыдясь этой ненужной мысли, решительно вышел из-за куста.

– Дурачок, ты действуй смелей! Вот так! – Профессор Вольский поставил ногу на педаль велосипеда и хотел уже оттолкнуться, как в это время увидел Потапова. – Вы ко мне?

– Да, профессор. Извините меня, разговор срочный…

Вольский удивленно посмотрел на Потапова и пожал плечами:

– Ну что ж, пройдите на веранду, я только вымою руки…

Потапов поднялся на веранду. В это время сынишка профессора с веселым отчаянием на лице промчался на болтающемся велосипеде мимо веранды и через открытую калитку выехал на улицу. Вынув блокнот, Потапов записал: «Калитка. Мальчик».

– Я слушаю вас. – Профессор Вольский стоял в дверях, недружелюбно рассматривая Потапова, неловко запихивавшего блокнот в карман. – Мы можем разговаривать здесь?

Они сели за круглый стол. Потапов представился, Вольский удивленно поднял брови.

– Возникла необходимость, Сергей Дмитриевич, немедленно усилить вашу охрану, – сухо сказал Потапов.

– По-моему, институт охраняется достаточно хорошо, – сказал Вольский.

– Речь идет и об охране вас лично. И если бы не было для того основания, мы не позволили бы себе вас беспокоить. – Потапова немножко сердило, что профессор слушает его подчеркнуто равнодушно.

– Ну, хорошо, я слушаю вас, – уже чуть любезнее сказал Вольский.

– Мы должны заблаговременно знать о всех ваших передвижениях в течение дня. Пусть об этом звонит нам ваш секретарь. Это – первое. Затем мы просим вас на этот период несколько ограничить свое общение с посторонними людьми. И, во всяком случае, быть постоянно настороже.

Вольский усмехнулся:

– Хорошо. Еще что?

– Пока все, Сергей Дмитриевич.

– И как долго будет длиться этот ваш… период?

– Точно не знаю.

– Черт побери! – искренне вырвалось у Вольского.

Потапов рассмеялся:

– Не надо было вам делать открытий, которые так беспокоят разных господ.

– Ладно, подчиняюсь. Чаю хотите?

– Спасибо. У меня еще пропасть дел. Да и вам пора ехать в институт. Простите за беспокойство. До свидания. – Потапов сошел с веранды и обернулся: – Между прочим, ваш мальчик выехал на улицу. Лучше было бы туда его не пускать. И калитку запирать.

Профессор Вольский промолчал.

Потапов в машине возвращался в город. По сторонам, точно цветная кинолента, развертывалась пестрая картина дачного пригорода. Мелькнули прыгающие у сетки волейболисты, дама в пестром халате с полотенцем на плече, велосипедист (не сынишка ли Вольского? Нет…), строй пионеров перед мачтой с флагом, держащиеся за руки девушка и юноша у крыльца, солнце плеснуло пламенем в цветные стекла дачной веранды… Потапов все это видел и не видел. В его мозгу неотступно и тревожно билась одна мысль: где сейчас тот, пока неведомый ему человек, которого он обязан найти?

Глава третья

1

Профессор Вольский проводил депутатский прием в помещении райисполкома. Пришедшие к нему избиратели сидели в коридоре и вели неторопливый разговор о своих делах.

Окаемов сидел у двери первым. Соседкой его была пожилая женщина с орденом «Знак Почета» на лацкане синего бостонового костюма. Она то и дело посматривала на ручные часики и вздыхала. Уже давно в кабинет депутата зашел ветхий, беленький старичок, занимавший очередь перед Окаемовым.

– Что-то дедушка застрял там… – сказал кто-то в очереди.

– Наверно, сложное дело, – отозвалась соседка Окаемова. – А наш депутат такой – пока до правды не докопается, дело не оставит. Вот у меня на что уж сложный вопрос был, сам прокурор города допустил несправедливость. Так депутат и до прокурора добрался, подправил его как надо. Специально пришла спасибо ему сказать. Хоть и некогда, а дождусь.

– И я к нему второй раз иду, да только не за тем… – включился в разговор юноша в красной футболке. – Он написал обо мне бумажку в министерство, а там ноль внимания.

– Ох, он не любит этого! – воскликнула женщина. – По моему делу он первый раз прокурору по телефону позвонил. Тот, как полагается, заверил, а потом и пальцем не шевельнул. Я обратно к товарищу Вольскому: так, мол, и так – дело мое ни с места. Так у него даже лицо потемнело. И он такую бумагу прокурору отписал, что тот мигом дело мое решил.

Дверь распахнулась, в коридор вышел провожаемый Вольским седенький старичок.

– Пожалуйста, следующий, – обратился Вольский к очереди.

И вот они сидели друг против друга: Вольский и тот, кто хотел его уничтожить. Но нет, делать этого сегодня Окаемов не собирался – он пришел сюда совсем с другими целями.

Окаемову нужно было любым путем приблизиться к институту Вольского и к нему самому. Разузнав, что Вольский регулярно проводит депутатские приемы, Окаемов решил прежде всего использовать эту возможность. Во время посещения Вольского он рассчитывал либо выкрасть депутатский бланк профессора, либо добиться, чтобы Вольский написал на бланке какую-нибудь записку. Словом, именной бланк Вольского, его личная подпись, его почерк Окаемову очень могли пригодиться…

Вольский извинился перед Окаемовым и набрал телефонный номер:

– Заведующий горсобесом? С вами говорит депутат Верховного Совета Вольский… Здравствуйте. Сейчас к вам с моей запиской придет персональный пенсионер товарищ Сугробов. (Окаемов отметил про себя: «С моей запиской».) Примите его, пожалуйста, без очереди и внимательно выслушайте – ваши люди обидели старика… Ну вот и хорошо. До свидания. – Вольский положил трубку и повернулся к Окаемову: – Я слушаю вас.

Идя на прием к Вольскому, Окаемов до мельчайшей детали продумал, как и о чем будет с ним говорить. Он решил по возможности уклониться называть свою какую бы то ни было фамилию, но на случай, если это придется сделать, он по старым газетам узнал округ, где баллотировался Вольский, и в списке жильцов одного из домов выбрал себе простую фамилию – Егоров – и запомнил адрес этого Егорова. Если бы Вольский начал проверять, он убедился бы, что такой человек действительно существует. Вдобавок Окаемов придумал хитрый повод для посещения депутата…

Положив сцепленные руки на стол и рассматривая их, Окаемов заговорил со сдержанным волнением и подкупающей искренностью:

– Я человек маленький. Всего-навсего бухгалтер в промартели. Но у маленького человека могут быть большие страдания… Все началось около года назад, когда к нам в артель прибыл новый технорук. Человек этот оказался ловкий, знающий, как делать деньги и для государства и для себя. Сперва все шло нормально и ничего нечестного не делалось. Но затем пошли делишки скверные. И, признаюсь, я не сразу в них разобрался. Все понял только тогда, когда он вручил мне первый подарок – пятьсот рублей. Семья у меня немалая – восемь душ. Мал мала меньше. Старшой в этом году пойдет в десятый класс. Мишкой его зовут. И вот с ним-то и произошла вся драма… – Окаемов вздохнул и продолжал: – Получив первый подарок, получил и второй и третий. Словом, в доме появились небольшие, но деньги. И вот однажды жена пристала ко мне с ножом к горлу – откуда деньги? А я возьми и скажи ей всю правду. А Мишка этот разговор случайно услышал. Вскоре он словил меня с глазу на глаз и говорит: «Я комсомолец и не желаю, чтобы отец у меня был вор. Одно из двух, говорит, или ты пойдешь куда следует и все расскажешь, или я уйду из дому…» Да, легко ему это сказать, а каково мне это сделать? Это же означает суд и тюрьму, и семья останется без кормильца. В общем, сын на прошлой неделе ушел и живет у товарища. Говорят, ищет работу. Я пришел к вам, Сергей Дмитриевич, просить совета – как быть?..

Вольский слушал Окаемова несколько растерянно: впервые к нему пришел избиратель с таким неожиданным и сложным делом. Он совершенно не представлял, как можно помочь этому человеку.

– Право, не знаю, что вам и посоветовать, – сказал Вольский. – Я понимаю и вашего сына и понимаю вас. То есть я, конечно, не оправдываю вас…

– Я и сам знаю, что виноват, – вставил Окаемов, – и знаю, что наказания мне не избежать. Но семья… четверо одних ребят…

– Вот-вот, именно это… – Вольский подумал и спросил: – Много вы так… заработали?

– Много не многo, а тысячи три перепало.

– А если вы эти деньги внесете одновременно с заявлением в прокуратуру?

– Вы думаете? – Окаемов в упор смотрел на Вольского с таким выражением лица, будто он напряженно обдумывал это предложение депутата.

– По-моему, это единственный выход. И тогда смогу вам помочь и я. Позвоню прокурору, попрошу его отнестись к этому делу не формально, а по-человечески. Ведь и законники не имеют права не подумать о вашей семье.

– Вот именно. Вы это сделаете? Правда?

– Да, да. Твердо вам обещаю.

Окаемов встал:

– Сергей Дмитриевич!.. – Глаза его стали влажными. – Вот чувствовал я, что встречу здесь человека, которому можно сказать все. Огромное вам спасибо. Я еще зайду к вам, как сделаю все по вашему совету. Можно?

– Обязательно. Я прямо при вас и позвоню кому надо.

– До свидания, Сергей Дмитриевич… – Окаемов направился к двери и вдруг остановился. – Чуть не забыл. Тут такая еще беда – ушел-то я к вам в рабочее время, могут в артели шум поднять. Не дадите ли мне записочку, что был я у вас на приеме? Очень прошу.

– Это можно. – Вольский придвинул к себе депутатский блокнот и задумался, как писать. – Кому же писать? Директору?

– Да. Председателю промартели имени Первого мая…

– Так… Председателю промартели… имени… Первого… мая, – повторял вслух Вольский, надписывая адрес.

– А знаете, почему я решил идти именно к вам? (Вольский оторвался от записки и слушал Окаемова.) Вспомнил, как вы, выступая перед избирателями, – он и это вычитал в старых газетах, – сказали, что у депутата не может быть дел больших и малых, все – большие!

– Ерунда! – резко произнес Вольский и положил ручку на стол. – Я этого никогда не говорил!

– Как не говорили? Что вы, Сергей Дмитриевич? Я же сам слышал. – Окаемов улыбался.

Но в выражении его лица Вольский видел непонятный испуг.

– Да вот так – не говорил, и всё. Это в газете такую чушь написали! Я говорил совсем другое: что для депутата не может быть разделения избирателей на людей больших и маленьких. Людей – понимаете? – Вольский разозлился. Он вдруг вспомнил эту историю, как ругался с газетой, как редактор обещал поместить поправку и не поместил. Одновременно ему вдруг и этот посетитель показался в чем-то неприятным, а его дело какой-то достоевщиной для бедных. – Вот так… И если у вас там в артели заговорят по поводу вашей отлучки сегодня, пусть мне позвонят по телефону, я скажу все, что надо. Писать не обязательно.

– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился Окаемов. – До свидания.

Окаемов вышел из кабинета злой и растерянный. Идя сюда, он предусмотрел многое, но никак не ожидал, что его план сорвется из-за недобросовестной работы какого-то газетного репортера. Он успокаивал и утешал себя тем, что все же польза от этого визита есть – он повидал и поговорил с человеком, ради которого сюда послан. Это ведь все пригодится.

Окаемов вышел на улицу. У подъезда, сверкая на солнце лаком, стоял темно-синий ЗИМ.

«Наверно, его машина, – решил Окаемов. – Надо проверить».

– Дорогой товарищ, – обратился он к шоферу, – вы, случайно, не с нашим депутатом ездите?

– А что такое? – насторожился шофер.

– Да вот был сейчас у него на приеме. Горе у меня – сына потерял. Велел мне в субботу заявление принесть. Что Вольский и что Сергей, это помню, а как по батюшке – не знаю. Спросить не решился. Неудобно, вроде…

– Дмитриевич.

– Вот спасибо, дорогой. Ну да, Дмитриевич. Как выбирал его – помнил, а тут враз вылетело.

– Бывает…

«Так. Машина – его, – думал Окаемов, медленно идя по улице. – Номер десять сорок семь… десять сорок семь. Водителю лет тридцать. У правого глаза маленький шрам. На разговор идет…»

Потапов уже давно имел в виду депутатские приемы Вольского и сейчас торопился в райсовет, чтобы посмотреть, в какой обстановке они проходят и не может ли здесь оказаться удобная щель для врага.

– Товарищ начальник, можно вас на минуточку?

Потапов сделал вид, что ничего не слышит, и обернулся, только открывая дверь райсовета, – его звал сидевший в машине шофер Вольского.

– А, товарищ Ильин! – Потапов вернулся к машине. – Здравствуйте. Что нового?

– Сейчас подходил ко мне гражданин – интересовался отчеством профессора. Сказал, что был у него на приеме насчет пропавшего сына и что ему надо заявление профессору писать.

– Так, так. И давно это было?

– Ну, минут пять как ушел.

– Куда он пошел?

– Вон туда. Откуда как раз вы шли.

– А как он выглядел?

– Да ничего особенного. В сером пиджаке, брюки в сапоги.

– Так… так… – Выработавший в себе привычку запоминать все, что попадается на глаза, Потапов вспомнил, что на перекрестке он только что повстречал рослого человека в сером пиджаке и как раз заметил, что был этот человек в сапогах, но лица человека память не отметила. – Спасибо, товарищ Ильин. Подумаем…

В очереди к Вольскому оставалось четыре человека. Потапов подсел пятым. Примерно через час пришел его черед, и он вошел в кабинет. Увидев его, Вольский нахмурился:

– Ну а вы что будете просить?

– Все то же, Сергей Дмитриевич, – улыбнулся Потапов. – Настороженности.

– Может, поставим сюда часового с винтовкой?

– Пусть лучше часовой этот будет у вас внутри, – сухо сказал Потапов и, помолчав, спросил: – Кто же из интересных людей был у вас на приеме сегодня?

Вольский удивленно поднял брови:

– Ну, батенька мой, додумались. Как всегда, много разного народу. А что такое.

– Да, так… пустяк. Один посетитель выяснял у вашего шофера, как зовут вас по отчеству. Сын у него пропал, что ли?

– Не пропал, а ушел… Странно – здесь он все время обращался ко мне по имени-отчеству.

– Он был в сером пиджаке и в сапогах? – быстро спросил Потапов.

– Да, да.

– Ваш избиратель?

– Да. Бухгалтер из промартели… – Вольский заглянул в блокнот. – Из промартели имени Первого мая.

– А как его фамилия?

– Фамилия? Он не назвал. Не успел назвать. А мне спрашивать было неудобно – он мог подумать не то, что надо. Я должен был написать ему записку, потом передумал.

– Какую записку?

– Что он был у меня на приеме. Он ушел ко мне в рабочее время.

– Он у вас справку просил?

– Да.

– А почему же вы передумали?

– Да так. Разозлился… совсем по другому поводу.

– Можно узнать, по какому?

Вольский рассердился:

– Ну, это уже не имеет никакого отношения к тому, чем вы занимаетесь!

2

Адалия Петровна встретила Окаемова неожиданной и страшной новостью:

– Вас тут целый час человек дожидался…

Окаемов медленно повернулся к хозяйке дома. Выражение его лица было таким, что она растерялась.

– Не беспокойтесь, дорогой Григорий Максимович, – залепетала она. – Он у вас много времени не отнимет. Это наш сосед. Тут я во всем виновата. Нечаянно сказала ему, что вы пишете, и он хочет рассказать вам что-то очень важное…

Окаемов перевел дыхание, облизнул пересохшие губы.

– Адалия Петровна, – заговорил он хриплым от злости голосом, – я бы просил вас и самым решительным образом – не делать мне базарной рекламы! Я же по-русски говорил вам – мне тихий угол для работы нужен! Иначе я бы остановился в гостинице. Мне нужно работать, а не болтать с вашими соседями! Ну как вы могли…

Окаемова прервал решительный стук в дверь.

– Это он, – шопотом произнесла Адалич Петровна. – Григорий Максимович, родной мой, ну, ругайте меня, старую дуру. Но не гнать же человека. Сосед. Поговорите с ним хоть несколько минут.

Дверь открылась, и в комнату вошел плотный мужчина лет пятидесяти, с желтыми, обкуренными усами.

– Добро пожаловать! – сказал он самому себе и церемонно, в пояс поклонился Окаемову. – Извините, конечно, но не знаю, как вас звать-величать.

– Заходите, заходите. – Окаемов дружески взял вошедшего под руку и провел к столу. – Садитесь.

От пришельца попахивало вином, и это несколько успокоило Окаемова. Адалия Петровна на цыпочках вышла из комнаты.

– Благодарствую, опять же не ведаю, как вас звать-величать. А я буду, значит, Горбылев. Кирилл Евгеньевич Горбылев. Соседом прихожусь хозяйке вашей, Адалии Петровне. А до вас дело имею. Можно сказать, секретное дело.

– Слушаю вас, товарищ Горбылев. – Окаемов пристально смотрел на гостя, думая: «А вдруг этот человек подослан чекистами?»

– Вы, значит, писатель и можете прописать в газете про наши безобразия.

– Интересно, какие же это безобразия? – механически спросил Окаемов.

– Какие? Очень простые, товарищ писатель. Они хотят из пальца высасывать проценты и получать за это премиальные, а я им мешаю.

– Ничего не понимаю. Какие проценты? Кто – они?

– Они – это, значит, Пыриков – председатель нашей промартели. А я там, опять же, мастер. Так вот, значит, артель плана не тянет. Тогда Пыриков изобрел, значит, обман – как надуть проценты из ничего, перевыполнить опять же план и загрести премиальные. А я ему мешаю, поскольку я человек честный. Он, значит, принялся меня обхаживать – так, мол, и так, хороший ты мой, подпиши дутую рапортичку, и я тебя не забуду. Ну а я…

– Послушайте, товарищ Горбылев! Я писатель. В газетах не сотрудничаю, и такие факты меня совершенно не интересуют.

– Как так – не интересуют? – Горбылев от удивления даже встал. – Тут же мы имеем чистое жульничество и, опять же, за счет государства. А вам, значит, не интересно? Не пойму – как же это так?

– Очень просто. Я пишу про войну, и мне…

– А это разве, опять же, не война? Только тут враг, значит, внутренний. Может, вы еще не разобрали, в чем тут соль? Так слушайте… Артель за квартал должна дать три тысячи двести штук жестяной посуды по четырем артикулам. Так? А дает, значит, от силы две тысячи с хвостиком. А если взять и один артикул выкинуть, вроде, значит, его и не было…

– Хватит, товарищ Горбылев! Мне это совершенно неинтересно! Понимаете?

– Ну, ладно, – неожиданно согласился Горбылев. – Про бидоны да кастрюли неинтересно. Но он же решил сожрать живого человека! Че-ло-ве-ка! Меня, то есть. Раз я, опять же, на его комбинацию не иду, значит, надо меня вышвырнуть на улицу, и дело с концом. Это вам тоже неинтересно?

– Послушайте, Горбылев! – Окаемов встал. – У меня нет времени слушать ваши истории. Понимаете? Нет времени. Прошу вас – оставьте меня в покое.

– Гоните, значит? – тоскливым голосом спросил Горбылев.

– Понимайте как хотите. До свидания.

Горбылев нахлобучил кепку:

– Эх вы, писатель! Заодно с ворами думаете! – Он махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.

Окаемов с трудом подавил озлобление, вызванное этим дурацким визитом, и задумался. Нелепая история! Какой-то Пыриков… артикулы… бидоны… А из-за этой чепухи приют под крышей Адалии Петровны перестает быть надежным. О существовании здесь писателя уже знает этот тип. Завтра он скажет еще кому-нибудь… Жаль, конечно, но рисковать нельзя – надо уходить. Надо пробираться к базе, взять там все, что нужно, и сменить кожу. А, черт!. И все испортила эта болтливая баба! Окаемова снова захлестнула злоба.

– Извините меня, Григорий Максимович… – В дверях появилась Адалия Петровна.

– Что ж вас извинять… Вас можно только еще раз просить о том же – не делать мне базарной рекламы, – еле сдерживая себя, сказал Окаемов.

– Никогда и никому! – торжественно произнесла Адалия Петровна.

– Вот и прекрасно! – Окаемов посмотрел на часы. – Через час я уезжаю в Борск. На пару дней. Нужно повидать там однополчанина. Вы уж, если можно, никому мой диван не сдавайте.

– Ах, Григорий Максимович, зачем вы так говорите!

– Ну, хорошо, хорошо, мир, – Окаемов протянул хозяйке руку. – Извините, Адалия Петровна, если я сгоряча сказал что-нибудь резкое. И до свидания.

– Я буду ждать вас, Григорий Максимович.

– Во вторник к вечеру вернусь, бог даст.

3

– Впрочем, хорошо – я согласен. Поищите этого бухгалтера. Сколько в городе артелей имени Первого мая?

– Одиннадцать.

– Сколько отнимет это времени?

– Думаю, к вечеру управиться.

– Гончаров звонил? Что у него?

– Ничего. Нервничает он, товарищ полковник.

– Я тоже нервничаю… Сколько народу участвует сейчас в поиске?

– Человек двадцать. Остальных пришлось отпустить – людей-то сорвали с работы, думали на два-три дня. Гончаров сказал, что в воскресенье даст отдых всем. Ведь там многие уже неделю в лесу живут, обросли, как партизаны…

– Но сам-то он спать не ляжет?

– Я думаю, что он спать вообще разучился, товарищ полковник.

– Ну, хорошо. Действуйте…

Побывав в четырех артелях, Потапов начал думать, что полковник Астангов был прав, когда вначале сомневался в необходимости этого поиска. В самом деле, на приеме у Вольского мог быть и подлинный бухгалтер. И если он этого бухгалтера обнаружит, это ровно ничего не даст. А если бухгалтером назвался кто-то другой, то он не окажется в артелях. Только две детали в конце концов склонили Астангова к решению провести поиск: а вдруг диверсант действительно укрылся в артели? И, наконец, почему он расспрашивал шофера об отчестве Вольского? Это подозрительно, и если ни в одной из артелей не окажется бухгалтера, который в минувший четверг был на приеме у Вольского, тогда можно будет сделать не очень твердое заключение, что на приеме у Вольского был тот, которого они ищут…

И вот Потапов еще в одной артели имени Первого мая.

Он прошел в клетушку, на дверях которой значилось: «Председатель Г.Г. Пыриков». В большом зале, в углу которого притулилась директорская клетушка, стоял такой грохот молотков по жести, что Потапов не знал, как ему вести разговор.

– Что у вас? – крикнул ему Пыриков.

Потапов молча протянул директору свое удостоверение. Пыриков судорожно глотнул воздух и мгновенно побледнел.

– Мне нужно поговорить с вашим бухгалтером, – склонившись через стол к самому лицу Пырикова, сказал Потапов.

– Он на бюллетене, – сорвавшимся голосом ответил Пыриков.

– Давно?

– Третий день… Но я все понимаю. Возможно, что нами допущена ошибка. Мы…

– Дайте мне его домашний адрес, – перебил председателя Потапов.

– Сию минуточку! – Пыриков схватил со стола тетрадку, но руки его так тряслись, что он не мог открыть нужную страницу. На лице у него выступил пот. – Вот… Горная улица, дом двадцать, Прохор Анисимович Кучин. – Пыриков встал. – Мне следовать за вами?

– Сначала я поеду к товарищу Кучину, – еле сдерживая улыбку, сказал Потапов и быстро вышел.

Бухгалтер Кучин, оказавшийся совершенно здоровым человеком, рассказал Потапову о темных делишках председателя артели и предупредил, что мастер артели Горбылев уже ходил куда-то жаловаться на председателя. Именно поэтому он и решил «забюллетенить», боясь, что Пыриков заставит его оформить незаконные документы.

– К кому ходил мастер Горбылев?

– Сказал мне: «Иду к одному большому человеку».

– Горбылев сейчас в артели?

– Как – в артели? Пыриков его уволил.

…Домик мастера Горбылева, соседний с домом Адалии Петровны Гурко, утопал в густых кустах сирени – Потапов еле разыскал на нем номерной знак.

На ощупь отыскивая в темных сенях дверь, Потапов услышал, как басовитый женский голос укоризненно сказал:

– Эх ты, старатель. Тебе больше всех надо? Да?

– Молчи, говорю! – отвечал мужской голос. – Не твое, опять же, бабское дело.

– Не мое? А чем я теперь буду тебя кормить? Небось спросишь?

– С голоду не умрем…

Потапов постучал. Пауза, а потом мужской голос:

– Входите. Кто там?

Потапов представился вышедшему ему навстречу Горбылеву. Тот победоносно посмотрел на жену:

– А, видишь? Есть, опять же, правда на земле? Есть! Вы насчет фокусников из нашей артели?

– О фокусниках потом, Кирилл Евгеньевич, а сейчас я хотел бы узнать: вы в минувший четверг не были на приеме у депутата Верховного Совета товарища Вольского?

– В четверг? У депутата? – Горбылев недоуменно посмотрел на Потапова, на жену, и вдруг лицо его помрачнело. – Значит, он еще и депутат?

– Кто?

– Кто-кто! Писатель, что живет у соседки. – Горбылев через окно показал на соседний дом. – Да, был я, опять же, у него, был, а он меня выгнал. Тут и вся песня.

– Погодите, погодите, меня интересует не писатель, а депутат Верховного Совета профессор Вольский. У него вы были?

– Профессор! – усмехнулся Горбылев. – Все они профессора. Приходит к писателю живой человек, говорит, что его хотят сожрать жулики, а писатель того живого человека гонит в шею. Вот я и есть уже съеденный – из артели меня, значит, убрали. Профессор! Тьфу!

– Погодите. Как фамилия этого вашего писателя?

Горбылев махнул рукой:

– А кто его знает. Опять же, и знать не хочу. Ходит под народ – штаны в сапоги, а народа чурается. Профессор…

– Так, так. А у профессора Вольского в Заречном райсовете вы не были?

– Не был. Не удосужился. У писателя был, и то выгнали. Так, значит, и вас наши акулы не интересуют? Или раз акула зовется председателем, так с нее и взятки гладки?

– Не беспокойтесь, Кирилл Евгеньевич. – Потапов вырвал из блокнота листок и записал на нем номер телефона. – Позвоните завтра утром по этому телефону, и вас немедленно примут и все, что нужно, сделают. А сейчас, извините, мне надо ехать.

– Сделают? – недоверчиво рассматривая бумажку, спросил Горбылев. – Ну что ж, опять же, посмотрим – увидим.

Потапов вышел на улицу и сел в машину. Шофер завел мотор.

– Погоди-ка, Коля, выключи, дай подумать. – Потапов смотрел прямо перед собой, напрягая память, – какая-то фраза, сказанная Горбылевым во время разговора, чуть царапнула тогда сознание и тут же проскочила мимо, а теперь эта забытая фраза тревожила Потапова, тревожила и что-то обещала. Он стал припоминать весь разговор по порядку. Вспомнилось: «Ходит под народ – штаны в сапоги, а народа чурается».

– Коля, я зайду еще вот в этот дом.

Потапов вылез из машины и пошел к дому Адалии Петровны Гурко, на ходу придумывая повод для оправдания своего визита.

Адалия Петровна во дворе развешивала белье. Увидев вошедшего в калитку Потапова, она решила, что это явился еще один визитер к Окаемову, и решительно вышла ему навстречу.

– Вы к кому? – сердито спросила она.

– Могу я повидать живущего у вас писателя?

– Григория Максимовича?

– Да.

– Вы его знакомый?

– С писателями, можно сказать, знакомы все его читатели, – приветливо улыбнулся Потапов.

– Он уехал, – помолчав, недружелюбно произнесла Адалия Петровна.

– Когда?

– Вчера.

– А куда?

– А для чего вам знать? Уехал, и всё. – Адалия Петровна демонстративно вернулась к тазу с бельем.

Но именно это ее нежелание сказать, куда уехал писатель, показалось Потапову подозрительным, и он попросил Адалию Петровну пройти в дом.

– Нам нужно поговорить…

Сначала разговор у них не ладился, но постепенно вопросы Потапова и ответы женщины начали прояснять довольно странную историю.

– Итак, его фамилия Окаемов? Григорий Максимович Окаемов? Что-то я такого писателя не знаю. Одну минуточку, простите… – Потапов подошел к окну на улицу и позвал шофера: – Коля, мигом слетай в Союз писателей и пусть по всесоюзному списку проверят, есть ли такой писатель – Окаемов Григорий Максимович? Запиши. Только мигом! И возвращайся сюда… Так, Адалия Петровна. И вы давно его знаете?

– Что он – писатель, я узнала, только когда он теперь ко мне приехал. До войны был инженером-строителем. Он пишет сейчас книгу о моем погибшем на войне сыне.

– Они были знакомы?

– Вместе воевали… – Адалия Петровна рассказала всю историю знакомства их семьи с Окаемовым, и как он, воскреснув, появился теперь в ее вдовьем доме.

– Когда он к вам приехал? – спросил Потапов и замер, ожидая ответа.

– В позапрошлое воскресенье, – твердо ответила женщина.