Текст книги "Цветы со шрамами. Судьбы женщин в русской истории. Измена, дружба, насилие и любовь"

Постельница

В чулане было невероятно тесно, но Анна и государь поместились. Выходили помятыми, раскрасневшимися, но счастливыми.

Особенно счастлив был царь. Юная немка понравилась ему с первого взгляда: высокая, стройная, с копной рыжеватых волос, струящихся по округлым плечам. Когда Анна шла впереди, Петр подталкивал локтем в бок друга и советника Лефорта и, усмехаясь, говорил: «Ну, какова? Посмотри, как гуляет». Гуляло и правда весьма завлекательно. Лефорт ухмылялся: это он подобрал государю красотку в надежде, что через нее царя будет сподручнее контролировать.

Царь был счастлив, но вот Анна… В долговязом, тощем, костистом юноше ей нравилось только одно – то, что он был царем.

В Немецкой слободе под Москвой в семье обрусевшего немецкого виноторговца Иоганна-Георга Монса и супруги его, Модесты Ефимовны Могерфляйш, 26 января 1672 года родилась девочка, назвали которую Анной.

Иоганна-Георга в слободке уважали. Не будучи представителем знатной фамилии (отец служил обер-вахмистром кавалерии), герр Монс с раннего детства привык добиваться всего трудом и талантом. Начав «карьеру» учеником бочкаря в Вормсе, перебрался в Москву во второй половине XVII века и сумел стать успешным виноторговцем, одним из самых зажиточных людей Немецкой слободы.

У Монсов был большой дом с садом, были слуги и погреба, полные вина, немецких колбасок в жиру, копченой дичи и других яств.

Анна являлась младшим ребенком. Помимо нее в семье уже были сыновья Виллим и Филимон, а также дочь Матрена, которую дома родители предпочитали называть Модеста.

В России Анна Монс провела почти такое же детство, как могло бы быть у нее в Германии, ведь Немецкая слобода считалась самым европейским местом на русской земле. Здесь царили свободные нравы, мужчины в обтягивающих панталонах не носили бород, а многие девушки и женщины совершенно не знали комплексов.

Представители русской аристократии мужского пола обожали проводить здесь время, ведь в любом уютном трактирчике добрый немец подаст кружку пива и баварские колбаски, а веселая девица с хохотом усядется джентльмену на колени.

В таком духе и воспитывалась Анна Монс. К шестнадцати годам девушка привлекала восхищенные взгляды: светловолосая, стройная, при этом «богато одаренная телесно». Анна отличалась веселым и задорным нравом, прекрасно танцевала и изящно вела беседу с кавалером. В отличие от русских барышень XVII века немка не использовала белил, не рисовала красных яблок на щеках – от природы была и бела, и румяна.

Родители надеялись, что Анна выйдет за какого-нибудь успешного хлебопека или владельца постоялого двора, проживет спокойную и благополучную жизнь немецкой фрау. Однако судьба распорядилась иначе.

Одним из постоянных гостей Немецкой слободы был Франц Яковлевич Лефорт, видный русский государственный и военный деятель родом из Женевы. Нередко наведывался он и в дом Иоганна-Георга Монса, весьма привечая достоинства дочерей виноторговца. В 1690 году, когда Анне исполнилось 18 лет, Лефорт стал ближайшим сподвижником и фаворитом 18-летнего русского царя Петра I.

Именно Лефорт познакомил государя с юной Монс. Петр влюбился с первого взгляда, а вот Анне высоченный, субтильный юноша с огромными ладонями и маленькими, как у женщины, ступнями категорически не понравился.

Петр в ту пору находился в связи с подругой Анны, Еленой Фадемрех, а сама Монс «ходила» с Лефортом. 22 октября 1691 года Петр I присутствовал на пиру в доме Иоганна-Георга Монса и, судя по всему, именно во время этого визита и увлек юную немку в чулан.

Впрочем, Анна, даром что не испытывала к Петру особой симпатии, с готовностью ответила на его интерес. Петра подкупило, что барышня не робела перед ним, подчинялась всем его желаниям без тени жеманства.

С 1692 года молодой царь совершенно охладел к супруге, царице Евдокии Лопухиной. Любовь к Анне Монс была настолько сильна, что государь, вопреки всем традициям, был готов жениться на безродной иностранке. Но пока жива была мать Петра, Наталья Кирилловна Нарышкина, пойти на такой шаг не мог.

Наталья Кирилловна скончалась в 1694 году, но к тому моменту желание жениться на Анне у государя немного поубавилось. К тому же он собирался за границу, в Великое посольство. Сборы заняли целых три года: лишь в 1697-м Петр Алексеевич под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова и в компании Лефорта, генерала Головина, думного дьяка Возницына и еще более 250 дворян, солдат, «волонтеров» и прочих придворных отправился в большое путешествие по Европе.

Возвратился Петр 25 августа 1698 года и сразу же устремился не к законной жене Евдокии, а к Анне Монс. Похоже, встреча влюбленных оказалась весьма горячей, ведь 23 сентября государь заточил свою опротивевшую супругу в Суздальско-Покровском монастыре. Теперь на пути Анны и Петра никого не было. Государь дарил фаворитке крупные суммы денег, драгоценности, дорогие платья. Лишь один подарок – маленький портрет государя, украшенный алмазами, – потянул на миллион рублей.

По приказу Петра и на казенные средства в Немецкой слободе неподалеку от недавно возведенной лютеранской кирхи построили двухэтажный каменный дом с восемью окнами. Вскоре полноправной его владелицей стала Анна Монс. Кроме того, Петр выделил Анне пансион в размере 708 рублей ежегодно, а также загородную вотчину – несколько деревень в Козельском уезде.

Царь стал открыто жить с фавориткой в 1703 году, причем в ее новом доме. Петр, не заговаривавший более о женитьбе, в шутку называл Анну своей «постельницей» – придворная должность с обязанностью стелить монарху постель. Разумеется, государь имел в виду совсем иную «постельницу».

Москвичи невзлюбили Анну, обзывали Монсихой и «Кукуйской царицей» (по негласному названию Немецкой слободы – Кукуйская слобода). Роскошный образ жизни Анны, ссылка Евдокии, нелюбовь Монс к царевичу Алексею Петровичу, а также ее корыстолюбие и взяточничество вызывали негодование в народе.

Историки XIX века негативно оценивали влияние Анны на Петра. Вот, например, как написал о ней в 1878 году ученый Даниил Лукич Мордовцев:

«Анна Монс – иноземка, дочь виноторговца – девушка, из любви к которой Петр особенно усердно поворачивал старую Русь лицом к Западу и поворачивал так круто, что Россия доселе остается немножко кривошейкою».

Петр, соблазненный Анной и Немецкой слободой, действительно не стеснялся в средствах, чтобы сделать из России Европу.

Анна написала государю множество писем, большинство из которых – на немецком и голландском языках. Русским письмом «Кукуйская царица» не владела: все ее послания на русском были написаны секретарем под диктовку. Что интересно, за десять лет переписки с царем Анна Монс не написала ни единого слова о любви или о чувствах к нему. Только просьбы о деньгах, «советы» по назначению на ту или иную должность своих друзей, а также деловые расчеты.

Вице-адмирал русского флота Франц Вильбоа, в русской традиции – Никита Петрович, так отзывался об этих отношениях:

«Петр непременно женился бы на Анне Монс, если бы эта иностранка искренне ответила на ту сильную любовь, которую питал к ней царь. Но она, хотя и оказывала ему свою благосклонность, не проявляла нежности к этому государю. Более того, есть тайные сведения, что она питала к нему отвращение, которое не в силах была скрыть. Государь несколько раз это замечал».

Анна отлично осознавала власть своих чар над Петром и вовсю этим пользовалась. Царь стал для нее своего рода кошельком и пропуском в мир роскоши и власти.

Вот только любовные переживания не обошли стороной и душу прекрасной и расчетливой немки. Это ее и погубило. 11 апреля 1703 года во время грандиозного пира в Шлиссельбурге по случаю завершения ремонта яхты произошла трагедия. Находившийся в подпитии саксонский посланник Ф. Кенигсек свалился с пирса в Неву и утонул. Тело унесло рекой; его обнаружили только осенью.

Вещи посланника изъяли для последующей передачи родственникам. Там почему-то находился медальон Анны Монс, о чем и доложили Петру. Государь приказал «копнуть глубже», шкатулки с имуществом Кенигсека вскрыли. В одной из них оказалась пачка любовных писем, написанных Кенигсеку «постельницей» Петра.

Государь был взбешен. Монс немедленно посадили под строгий домашний арест, хотя Петр уже завел роман с красивой прибалтийской крестьянкой Мартой Скавронской, будущей императрицей Екатериной I.

В апреле 1706 года Петр Алексеевич немного ослабил режим содержания изменницы под стражей: Анне разрешили посещать лютеранскую кирху. Такое послабление вышло боком для «постельницы». Анну обвинили в том, что поездки в церковь она использовала для ворожбы, чтобы вернуть расположение государя. Всего по этому делу арестовали около тридцати человек, многих подвергли пыткам.

Дом Монс конфисковали, но принадлежащие ей драгоценности, лошадей и кареты оставили. В 1707 году дело прекратили: Анна отделалась испугом.

Несмотря на то что Петр полностью порвал с Монс, он на протяжении какого-то времени «оберегал» ее от замужества. Когда прусский посланник Георг-Иоанн фон Кейзерлинг попросил Меншикова похлопотать у государя относительно женитьбы на Анне, светлейший князь, а затем и сам Петр Алексеевич, выскочивший из своей комнаты, набросились на посланника с кулаками. Фон Кейзерлинг немедленно написал возмущенное письмо своему королю Фридриху I:

«Князь Меншиков вдруг неожиданно выразил свое мнение, что девица Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой он сам развратничал столько же, сколько и я. Тут я, вероятно, выхватил бы свою шпагу, но у меня ее отняли незаметно в толпе, а также удалили мою прислугу; это меня взбесило и послужило поводом к сильнейшей перебранке с князем Меншиковым. Затем вошел его царское величество; за ним посылал князь Меншиков. Оба они, несмотря на то что Шафиров бросился к ним и именем Бога умолял не оскорблять меня, напали с самыми жесткими словами, и вытолкнули меня не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь».

Нанесенные иностранному посланнику побои привели к дипломатическому скандалу. Да и сам фон Кейзерлинг не ограничился одним письмом королю. Не имея возможности вызвать на дуэль Петра I, посол отправил вызов Меншикову. Князь драться не желал, поэтому скандал попытались замять. Виновными назначили караульных гвардейцев, не остановивших драку. Этих-то бедолаг и приговорили к смертной казни.

Благо, что в этой безумной истории нашелся один разумный человек – прусский король Фридрих I. Его величество заявил, что конфликт исчерпан, и собственным указом помиловал гвардейцев.

Петр больше не препятствовал браку Анны с фон Кайзерлингом. Свадьба состоялась в Москве 18 июня 1711 года. В конце августа посол отправился по делам в Берлин, а 6 сентября по неведомой причине скончался. Анна Монс осталась вдовой.

Последние годы жизни «Кукуйская царица» посвятила судебной тяжбе с братом супруга, ландмаршалом прусского двора. Ландмаршал завладел курляндским имением фон Кайзерлинга, которое Анна считала своим. Притязания женщины подтвердила и судейская коллегия: в 1714 году имение и все находившиеся в нем ценные вещи, в том числе портрет Петра с алмазными вставками, вернули фрау Монс.

На радостях Анна завела отношения с молодым шведским капитаном Карлом-Иоганном фон Миллером, недавно взятым в плен русской армией. Монс не жалела средств на белокурого красавца: задаривала его деньгами, дорогими презентами, составила завещание, в котором указала фон Миллера своим единственным наследником.

Однако же счастье Анны длилось недолго. В конце лета 1714 года бывшая фаворитка Петра Великого заболела чахоткой и 15 августа скончалась в возрасте 42 лет.

Так сложилась жизнь женщины, которая мечтала быть русской царицей, а стала «царицей Кукуйской».

Жена на кону

Князь был в ярости – карта не шла. Он проигрывал графу Разумовскому раз за разом. Ставки все повышались и наконец количество утраченного князем имущества достигло пределов, граничащих с полным разорением.

Избежать позора можно было единственным способом – отыграться. Во что бы то ни стало! Вот только что ставить на кон? Свою усадьбу, чтобы остаться без крыши над головой и пустить пулю в лоб?

«Вы можете поставить на кон вашу жену, Александр Николаевич, – вдруг сказал соперник. – В этом случае все ранее проигранное вами при любом раскладе останется при вас».

Князь удивленно уставился на графа: не шутит ли? Нет, тот не шутил. Александр Николаевич тут же вспомнил светские сплетни о влюбленности Разумовского в его супругу. Злость начала заполнять душу князя, но он справился с нерациональным чувством и хрипло сказал: «Хорошо, я буду играть на свою жену».

Вторая супруга статского советника Григория Ивановича Вяземского 10 апреля 1772 года родила ему очаровательную дочурку, которую назвали Марией. В 1789 году, в возрасте 17 лет, папенька отдал Марию за одного из богатейших людей империи – князя Александра Николаевича Голицына. Тот был всего на три года старше супруги, но уже пользовался репутацией закостенелого самодура, крайне жестокого и грубого человека.

Кроме того, Александр Николаевич слыл большим гулякой и мотом, большая часть оставленного отцом наследства (которое, кстати сказать, и привлекло статского советника Вяземского), была им потрачена в первые пару лет жизни с Марией Григорьевной. По мере того как деньги исчезали из закромов Голицына, он становился все более придирчивым и суровым к молодой супруге. В свете поговаривали, что князь нещадно бьет бедняжку.

Однажды на одном из балов Марию Григорьевну увидел граф Лев Кириллович Разумовский – талантливый военачальник, владелец богатейшей московской усадьбы Петровское и просто очень образованный и добродушный мужчина, который был старше княгини Голицыной на пятнадцать лет. Графа поразил внешний облик «печальной красавицы», живущей под одной крышей с тираном. Лев Кириллович влюбился сразу и навсегда, княгиня ответила ему взаимностью.

Однако на пути влюбленных находился супруг Марии Григорьевны.

Лев Кириллович начал искать способ устранения этого «препятствия». Первоначальный план заключался в том, чтобы оскорбить Голицына действием, а затем сойтись на дуэли. Лишь слезы Марии Григорьевны заставили Разумовского отказаться от этой затеи.

В свете прекрасно знали, что князь – отчаянный, но неумелый и неудачливый игрок. Этой слабостью и решил воспользоваться Разумовский. В 1799 году граф заявился в гости к Голицыну и предложил тому сыграть в карты. Князь от таких предложений не отказывался. Слугам немедленно было приказано готовить стол, вино и свечи.

Играли ночь напролет. Разумовский выигрывал раз за разом, что ввело Голицына в состояние форменного исступления. Князь, и без того находившийся на грани разорения, оказался в ситуации, когда впору брать с супругой дорожные сумы и идти просить подаяние.

И вот здесь-то Разумовский нанес решающий удар: Мария Григорьевна в качестве основной ставки, при любом раскладе перекрывающей все потери князя. Иными словами, в случае победы Голицын получал все, а в случае поражения терял только жену.

Предложение виделось невероятно заманчивым, однако Александр Николаевич поначалу отказался, испугавшись. Раздосадованный Разумовский уже стал было рассовывать ассигнации по карманам, когда Голицын все-таки передумал, в пылу азарта в очередной раз понадеявшись на свою «счастливую звезду». И снова проиграл. Разумовский немедленно вернул ему все деньги до копейки, а Марии Григорьевне сообщил, что она «может собираться».

Разумовский увез «выигрыш» в имение Петровское, где стал жить с Марией Григорьевной как с законной супругой. А история о карточной игре стала достоянием не только Москвы и Петербурга, но и всей России.

Для Марии Григорьевны новость о том, что ее, княгиню, выиграли в карты, как крепостную девку, стала огромным потрясением: она была уверена, что Александр Николаевич просто ее отпустил. Широкая огласка пошла влюбленным на пользу: ситуацией заинтересовалась церковь, признавшая ставку Голицына вопиющим поруганием священных уз брака. В результате Мария Григорьевна получила долгожданный развод.

В одной из московских церквей в 1802 году состоялось венчание Льва Кирилловича и Марии Григорьевны. Их свадьба вызвала в обществе новую волну осуждения. Марию Григорьевну за глаза называли безнравственной, хотя от посещения ее пышных балов в Петровском-Разумовском никто не отказывался. Многие аристократы, в том числе представители семьи Разумовских и императорской фамилии, не считали этот союз законным. Спас ситуацию император Александр I. Родственник Марии Григорьевны, известный поэт князь Петр Вяземский, так описал вмешательство царя в судьбу женщины:

«В один из приездов императора Александра дядя, вероятно, ходатайствовал перед его величеством за племянника и племянницу. На одном бале в наместническом доме государь подошел к Марье Григорьевне и громко сказал: „Madame la comtesse, voulez vous me faire 1’honneur de danser une polonaise avec moi?[1]1
  «Госпожа графиня, не окажете ли вы мне честь потанцевать со мной полонез?» (фр.)


[Закрыть]“ С той минуты она вступила во все права и законной жены, и графского достоинства».

Памятный полонез в наместническом доме случился в 1809 году, после чего брак Марии Григорьевны и Льва Кирилловича был официально признан.

Наконец-то Разумовские получили возможность жить спокойно, наслаждаясь любовью. А чувство было настоящим: современники называли эту семью самой счастливой в империи. Граф и графиня обожали друг друга, не могли долго быть в разлуке.

Единственное, что омрачало жизнь супругов, – отсутствие общих детей. Однако в отличие от многих других аристократических пар, не желающих брать в дом чужих отпрысков, Разумовские без раздумий усыновили сразу трех детишек – мальчика (будущего сенатора Ипполита Ивановича Подчасского) и двух девочек.

В возрасте 61 года, в 1818 году, граф Разумовский скончался, оставив жене огромное состояние. Горе Марии Григорьевны не знало границ, а тут еще один из братьев покойного супруга, Алексей Разумовский, подал на вдову в суд, требуя часть наследства. Тяжба продолжалась три года. И на протяжении всего этого срока привыкшая к роскоши графиня прозябала в бедности. В конце концов суд отверг притязания Алексея Кирилловича, признав завещание Разумовского в пользу жены «единственно ценным».

Процесс отнял у несчастной немало здоровья, поэтому по совету врача она сразу же отправилась на отдых за границу.

Мария Григорьевна подолгу жила в Вене, Париже, Карлсбаде. И повсюду ее дом становился местом притяжения не только для местной аристократии, но и для известных писателей, артистов, философов. Очарованность европейцев добросердечной и щедрой русской графиней была настолько сильной, что в Карлсбаде ей даже поставили памятник. Тем не менее, как писал все тот же Петр Вяземский:

«При всей любви своей к обществу, соблазнам и суетным развлечениям его, она хранила в себе непочатый и, так сказать, освещенный уголок, предел преданий и памяти минувшего. Рядом с ее салонами и большой залою было заветное, домашнее, сердечное для нее убежище. Там была молельня с семейными образами, мраморным бюстом Спасителя работы знаменитого итальянского художника, с неугасающими лампадами и портретом покойного графа».

Да, любимый граф сопровождал ее повсюду. Никогда и ни на одно мгновение она не забывала о своем дорогом муже.

Мария Григорьевна говорила, что любовь к Льву Кирилловичу согревает ее и продлевает жизнь. А жизнь графини получилась долгой: она скончалась 9 августа 1865 года в возрасте 93 лет. Своего первого, нелюбимого мужа она пережила на 48 лет, второго, любимого, – на 46.

В завещании Мария Григорьевна попросила похоронить ее на кладбище Донского монастыря рядом с супругом. Что и было сделано.

Эта женщина пережила великое унижение – еще бы, ее, потомственную аристократку, проиграли в карты! – но благодаря добродушию и жизнелюбию смогла забыть все плохое и выиграть у судьбы то, что мало кому удается получить, – счастье и долголетие.

«Папенька, не надо!»

Девочка громко плакала и кричала: «Папенька, не надо!» Странные звуки, раздававшиеся за забором дома банкира Кроненберга, привлекли внимание двух женщин – дворничихи Ульяны Бибиной и горничной Аграфены Титовой.

Крик перешел в подобие громкого воя, а затем понемногу начал угасать. «Папа, папенька, не надо» – эти слова, произносимые слабеющим детским голосом, заставили Ульяну и Аграфену поторопиться.

Женщины бросились к забору, припали к щелям в штакетнике. Сердца сердобольных служанок на мгновение перестали биться, настолько дикая и страшная картина предстала перед их глазами.

Станислав Кроненберг родился в 1846 году в Варшаве. Его отец, Леопольд Кроненберг, был владельцем банка и железнодорожным магнатом. Мать, Эрнестина Розалия Лео, являлась дочерью Леопольда Августа Лео, известного польского офтальмолога еврейского происхождения, автора нескольких крупных работ по медицине.

Станислав провел детство в варшавском доме родителей, в этом же городе поступил в гимназию. В 1863 году, когда юноше исполнилось 17 лет, в Польше вспыхнуло антироссийское восстание, одним из участников которого стал его отец. Впрочем, Кроненберг-старший выражал весьма осторожные и умеренные политические взгляды, поэтому после разгрома восстания сохранил свое положение. Более того, после восстановления в Польше власти русского царя Леопольд Кроненберг был утвержден в дворянском достоинстве.

После окончания гимназии Станислав отправился во Францию, в Париж. На протяжении двух лет был вольным слушателем одного из парижских университетов, изучал финансы, экономику, банковское дело, а также философию. По последнему предмету даже получил докторскую степень.

Студент Кроненберг много путешествовал по Европе, отдыхал и познавал жизнь. В 1867 году молодой человек оказался в Швейцарии, где познакомился с некой очаровательной вдовой. После непродолжительного, но бурного романа Станислав вернулся в Париж. Франко-прусская война началась 19 июля 1870 года и 24-летний Кроненберг вступил во французскую армию, вскоре дослужился до звания лейтенанта. Во время обороны Парижа Станислав проявил недюжинную храбрость, за что был награжден орденом Почетного легиона.

После этого Леопольд Кроненберг дал сыну ответственное поручение – отправиться в Санкт-Петербург и заняться делами недавно открытого Санкт-Петербургского учетного и ссудного банка. Станислав немедленно отправился в Россию.

Уже в Петербурге Кроненберг узнал ошеломительную новость: в Швейцарии у него есть дочь! Звали малышку Мария. Станислав сорвался с места и поехал в Женеву. Здесь его ждало тяжелое разочарование. Оказывается, незаинтересованная в ребенке мать отдала девочку в семью крестьян. Вместо прелестного пятилетнего ангелочка отец увидел чумазого и угрюмого бесенка.

Кроненберг забрал дочь у крестьян и передал на воспитание в семью пастора де Комба. Через несколько месяцев, возвращаясь в Россию, Станислав заехал в Швейцарию. Вот как впоследствии этот визит описал адвокат банкира Владимир Спасович:

«B Женеве он был поражен: ребенок, которого он посетил неожиданно, в неуказанное время, был найден одичалым, не узнал отца. Воспитанием его К. был недоволен и тут же расплатился c мадам де Комба, после чего привез ребенка в Петербург».

В городе на Неве Кроненберг жил в большом доме с сожительницей по фамилии Жезинг. Увы, именно в этот период сполна проявилась мрачная сущность Станислава Леопольдовича. Банкир постоянно придирался к семилетней Маше, порол розгами даже за самый незначительный проступок и применял рукоприкладство. Соседи постоянно видели Машу в синяках, но никто не пытался урезонить финансиста.

Однажды Маша украла из сундука несколько ягод сушеного чернослива. Отец увидел это и впал в настоящую ярость. Наломав рябиновых прутьев, Станислав Леопольдович вытащил дочь во двор и начал ее пороть. Безумная экзекуция продолжалась долгие 15 минут: белое платьице Марии порвалось и пропиталось кровью, настолько яростными были удары.

Отчаянные крики несчастной малышки привлекли внимание Ульяны Бибиной и Аграфены Титовой. Они стали кричать, что обратятся в полицию, но банкир не обратил на них никакого внимания, продолжая свое черное дело. Женщины, понимая, что надо спешить, побежали в ближайший околоток. К счастью, городовой быстро примчался на зов и спас девочку. Ее отца арестовали.

Дело Кроненберга широко освещалось в прессе. О нем писали, в том числе, Федор Достоевский и Михаил Салтыков-Щедрин.

В стране поднялось обсуждение телесных наказаний и палочной дисциплины. Оказалось, что большинство девочек в империи не понаслышке знали, что такое экзекуция. Журналист и этнограф провел опрос среди московских студенток, 52 % из них признались, что дома к ним применялись физические наказания в той или иной форме.

Однако и защитников у Кроненберга оказалось немало. Нет, они, конечно, признавали, что Станислав Леопольдович «перестарался», однако парировали, что «воспитывать детей-то надо».

Вот три вопроса, на которые должен был ответить суд (по свидетельству Салтыкова-Щедрина):

«1. Не было ли каких посторонних причин, заставивших упомянутых выше сердобольных женщин (дворничиху и горничную) довести до участка дело об истязаниях? Или, другими словами: заявили ли они об этом деле бескорыстно, или же руководились какими-либо личными непохвальными побуждениями?

2. Заслужила ли Мария Кроненберг, чтобы на порочную волю ее воздействовали при посредстве розг и оплеух, то есть обладала ли она такими наклонностями, которые могли ей впоследствии воспрепятствовать сделаться полезною женщиной?

3. Выходили ли употребленные господином Кроненбергом меры и исправления из пределов, очерченных законом, настолько, чтобы потребовать вмешательства в форме судебного преследования?»

Адвокат Кроненберга Владимир Спасович построил линию защиты на… очернении Маши. На второй вопрос он дал однозначный ответ: Мария Кроненберг свое наказание заслужила, так как была испорченной и вороватой девочкой.

В суде выслушали больше 20 свидетелей. Первыми вызвали дворничиху Бибину и гувернантку Титову. Спасович подверг сомнению показания обеих. Так, адвокату удалось установить, что незадолго до случившегося Кроненберг вычел из жалования Бибиной 80 копеек, якобы за то, что та украла цыпленка.

Один из свидетелей, врач Ландсберг, заявил, что он:

«Не может смотреть на такое наказание, которое было нанесено девочке, как на домашнее исправительное наказание, и что если бы такое наказание продолжалось, то оно отозвалось бы весьма вредно на здоровье ребенка».

Другой свидетель, врач Чербишевич, подтвердил, что рубцы на спине Марии останутся на всю жизнь.

Чтобы нивелировать показания докторов, адвокат Спасович пригласил медицинского эксперта, убеждавшего суд, что кожа Марии Кроненберг имеет интересную особенность: даже несильное воздействие на нее приводит к появлению синяков.

Самым ожидаемым моментом стала дача показаний самим Кроненбергом. Отец был немногословным: «25 июля, раздраженный дочерью, высек ее этим пучком (показывает), высек сильно и в этот раз сек долго, вне себя, бессознательно, как попало».

В заключительной речи Спасович был неудержим:

«Говорят: „За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива?“ Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога».

В результате коллегия присяжных оправдала Станислава Кроненберга. В обществе это вызвало взрыв недовольства. По мнению публициста Петра Боборыкина, решение бросило тень на институт адвокатуры Российской империи. Суд поставил тяготы воспитания, отцовский гнев и желание родителя избавить дочь от «мрачного будущего» выше страданий девочки.

Достоевский назвал адвоката Спасовича безнравственным человеком, которому все равно, кого защищать. Владимир Данилович Спасович присутствовал на торжественном обеде в честь основания Петербургского университета и был освистан студентами.

В 1878 году Станислав Кроненберг получил известие – в Ницце ушел в мир иной его отец. Банкир тут же свернул все дела в Санкт-Петербурге, забрал семью и отправился в Варшаву. В Польше Кроненберг стал владельцем нескольких банков, железнодорожных компаний и газет. Станислав Кроненберг скоропостижно скончался в возрасте 47 лет 4 апреля 1894 года.

Воспитанием Маши после тяжелых событий в Санкт-Петербурге занималась двоюродная сестра Кроненберга, Эмилия. Женщина проявила к девочке ласку и понимание – и та внезапно расцвела. К восемнадцати годам Мария Кроненберг превратилась в очаровательную, образованную и умную девушку. Вскоре она вышла замуж за французского графа Жана де Корберона, уехала в Париж и прожила там долгую и счастливую жизнь…