Текст книги "Цветы со шрамами. Судьбы женщин в русской истории. Измена, дружба, насилие и любовь"

«Обрюхатил чухонку»

Четырнадцатилетняя девица была хороша! Царевич, пока нагружались с дьяком разнообразными яствами, только и смотрел на нее. Ладная, стройная. Коса толщиной в руку! Румянец на щечках горит – стесняется, волнуется. Еще бы, часто ли наследника престола воочию увидишь!

«Откуда взялась такая краса?» – спросил Алексей, отпивая из кружки.

«Да чухонка, – хмельным голосом отозвался дьяк, взмахнув рукой. – Родители померли, вот и досталась мне с братцем своим, Иваном. Работает исправно, да и красавица, посмотреть, как сами убедились, приятно».

«Приятно», – повторил Алексей, словно зачарованный. Где-то в холодной, такой неприветливой России его ждала беременная жена-принцесса, но он совсем не думал о ней. Думал о чухонке.

Царский дьяк Никифор Вяземский был человеком видным да уважаемым. Будучи правнуком небогатого дворянина Казарина Петровича Вяземского, благодаря уму и учености сумел обратить на себя внимание государя и стать одним из «птенцов гнезда Петрова». В 1696 году Петр поручил дьяку обучение своего сына и наследника, шестилетнего царевича Алексея Петровича. Никифор Кондратьевич успешно обучил мальчика чтению, письму, арифметике, географии, истории, французскому и немецкому языкам. Отцу, Петру Алексеевичу, Никифор с гордостью писал про успехи ученика:

«Сын твой начал учиться немецкого языка чтением истории, писать и атласа росказанием, в котором владении знаменитые есть города и реки, и больше твердил в склонениях, которого рода и падежа».

Алексей относился к учителю с уважением и впоследствии, став взрослым человеком, регулярно встречался с Никифором «для беседы». Эти встречи и погубили Алексея, да и самого Никифора едва не привели на плаху.

При дворе Никифора Кондратьевича появилась новая крепостная – малолетняя пленная чухонка (финка), принявшая при крещении имя Ефросиньи Федоровны. Девка ловкая, расторопная, все приказы исполняла послушно, и дьяк был ею вполне доволен. К тому же Ефросинья отличалась отменной красотою, а глазам, как говорил Никифор, «тоже приятность надобна».

Тем временем 21-летний воспитанник Никифора, царевич Алексей, в немецком Торгау сочетался законным браком с 17-летней принцессой Шарлоттой-Кристиной-Софией Брауншвейг-Вольфенбюттельской. В результате этого династического брака особой любви между супругами не возникло. Алексей постоянно бывал в поездках, иной раз не видя жены по году и более. Когда царевич наведывался в Петербург, где проживала Шарлотта, то предпочитал проводить время в хмельных компаниях, а не с супругой, вечно жалующейся на бытовые условия, притеснения и безденежье.

Жалобы принцессы стали еще более невыносимыми для Алексея, когда она забеременела:

«Я постоянно страдаю, ибо так полна, что принуждена почти всегда лежать на спине; ходить я не могу, и если мне нужно сделать два шага, то приходится меня поддерживать с обеих сторон, а если посижу одну минуту, я не знаю, куда деться от боли».

Летом 1714 года супруге настало время рожать, а Алексей сообщил, что едет на лечение в Карлсбад. Шарлотта испытала ужас, но ничего поделать не могла. Несмотря на треволнения, 21 июля 1714 года принцесса благополучно разрешилась от бремени, родив дочь Наталью.

Алексей воротился в Петербург только в декабре. Прибыв в столицу, царевич впервые взял на руки своего ребенка и был растроган. Благодаря малышке отношения между наследником и его супругой несколько улучшились, но ненадолго.

«Лечение» Алексея в Карлсбаде было весьма своеобразным – он беспробудно пьянствовал. Как-то один из друзей сообщил царевичу, что в Карлсбаде находится и дьяк Вяземский. Изъявив желание задушевно побеседовать со своим учителем, Алексей встретился с Никифором Кондратьевичем. Прислуживала господам за столом та самая чухонка Ефросинья.

Царевич был поражен красотою четырнадцатилетней крестьянки и немедленно попросил у Вяземского «уступить» ему ее. Дьяк не осмелился противиться этому пожеланию. Ефросинья вместе с ее братом стали жить в доме Алексея, и вскоре тот влюбился в девушку до беспамятства.

Так что Шарлотта, стараясь вернуть утраченный интерес мужа, напрасно тратила душевные силы: сердце Алексея было несвободно. Не помогла и вторая беременность принцессы, очень тяжелая, сопровождавшаяся сильными болями.

В конце августа 1715 года Шарлотта упала с лестницы, получив сильный ушиб левой части тела. По всей видимости, падение негативно сказалось на течении беременности.

Шарлотта родила здорового мальчика (будущего императора Петра II) 12 октября 1715 года, однако вскоре скончалась от «родильной горячки». Царевич, неотступно присутствовавший при супруге, невероятно страдал и несколько раз лишался чувств.

После смерти Шарлотты единственным утешением для Алексея стала Ефросинья.

В 1716 году царевич Алексей покинул Россию. В Европе он намеревался связаться с врагами Петра. С ним отправились шестнадцатилетняя Ефросинья, ее брат Иван и трое слуг. Чтобы не вызывать подозрений, Ефросинья переоделась в мальчика-пажа. В Тироле беглецы на протяжении некоторого времени жили в крепости Эренберг, затем перебрались в Вену и наконец в Неаполь.

В Вене вице-канцлер Шенборн встречался с Алексеем Петровичем. В своих записках называл присутствовавшего при царевиче мальчика-подростка «petite page», что означает «маленький паж». С 17 мая 1717 года Алексей и Ефросинья жили в неаполитанском замке Сант-Эльмо, из окон которого открывался великолепный вид на город, залив и вулкан Везувий.

К этому моменту за царевичем уже установили постоянную слежку, руководил которой действительный статский советник граф П. А. Толстой. Помимо прочего, Петр Андреевич рапортовал в Петербург: «Нельзя выразить, как царевич любит Ефросинью и какое имеет об ней попечение». Невысокая хрупкая красавица повсюду сопровождала Алексея. Разумеется, под видом пажа.

В деньгах пара не нуждалась, много путешествовала по лучшим местам Европы, осматривала достопримечательности, вкусно и обильно ела, регулярно посещала театры.

Алексей, как ранее дьяк Вяземский, уделял большое внимание образованию Ефросиньи. Барышня много читала, владела иностранными языками, ее письма к царевичу были грамотными и содержали большое количество «благородных» слов. Вот что Ефросинья написала любимому из Венеции, куда ездила с братом Иваном Федоровичем и итальяно-российским торговым агентом Петром Ивановичем Беклемишевым:

«А оперы и комедий не застала, токмо в един от дней на гондоле ездила в церковь с Петром Ивановичем и с Иваном Федоровичем музыки слушать, больше сего нигде не гуляла…»

Вскоре после приезда в Европу Ефросинья забеременела. Будущего ребенка царевич Алексей в письмах к возлюбленной называет «селебеный», что с чешского можно перевести как «обещанный». Его высочество очень ждет сына от любимой женщины, ведь его двое других детей рождены женщиной нелюбимой.

О скором рождении «селебеного» узнают и в России. Петр I, который и сам обожал амурные дела с представительницами низкого сословия, крайне недоволен выбором сына. «Обрюхатил чухонку», – с неприязнью говорит он. Государю есть отчего беспокоиться: бастард, которого носила Ефросинья, в будущем мог стать серьезным оружием европейских держав против России.

По приказу Петра граф Толстой подкупил чиновника вице-короля Неаполя, который вызвал Алексея к себе и сообщил: итальянские власти намерены «отлучить от него женщину в мужской одежде», если тот не примет волю отца и не вернется в Россию. Для царевича это была страшная угроза. Он попросил передать графу Толстому, что согласен вернуться на родину, если император позволит ему жениться на Ефросинье.

Вскоре состоялась личная встреча графа Толстого и Алексея, в ходе которой вельможа сказал царевичу, будто бы Петр собирает войско для похода на Неаполь, чтобы силою оружия «достать» сына. Перепуганный Алексей вернулся домой и все поведал Ефросинье. Барышня призвала его покориться воле государя и просить у отца прощения. Так все страхи и сомнения царевича были преодолены, он окончательно решил возвратиться в Россию.

Домой Алексей ехал в компании графа Толстого. Ефросинья путешествовала отдельно, более медленной «оказией». В дороге царевич неоднократно просил графа подождать его любимую, чтобы он и Ефросинья могли обвенчаться в ближайшей церкви, но получал неизменный отказ. Толстой ждал ответной депеши от императора и наконец дождался:

«Мои господа! Письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами действительно уже поехал, что меня зело обрадовало. Что же пишете, что желает жениться на той, которая при нем, и в том весьма ему позволится, когда в наш край приедет, хотя в Риге, или в своих городах, или в Курляндии у племянницы в доме, а чтоб в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневается, что ему не позволят, и в том может рассудить: когда я ему такую великую вину отпустил, а сего малого дела для чего мне ему не позволить? О чем наперед сего писал и в том его обнадежил, что и ныне паки подтверждаю. Также и жить, где похочет, в своих деревнях, в чем накрепко моим словом обнадежьте его».

Письмо отца обрадовало Алексея. Он сразу же написал Ефросинье восторженное послание, клялся ей в любви, умолял заботиться о здоровье. Царевич послал любимой большую сумму денег и отправил повитух, которые в случае чего могли принять роды в дороге.

Ефросинью привезли в Россию 1718 году, когда Алексей по требованию отца отрекся от престола. Как прошли роды находившейся на последнем месяце беременности Ефросиньи, мы ничего не знаем. Не знаем и о том, родился ли на свет «селебеный». Этот ребенок стал очередной тайной русской истории.

На первый допрос 12 мая 1718 года Ефросинью привезли уже не беременной, и ребенка при ней не было. До показаний женщины дела Алексея обстояли в целом благополучно. Да, он был арестован, но находился не в тюрьме, а в доме отца. Петр уже почти простил «блудного сына», позволил ему жениться на чухонке и поселиться в деревне.

Вот что Алексей писал Ефросинье, когда та еще находилась в дороге:

«Батюшка взял меня к себе есть и поступает ко мне милостиво! Дай Боже, чтоб и впредь так же, и чтоб мне дождаться тебя в радости. Слава Богу, что от наследства отлучили, понеже останемся в покое с тобою. Дай Бог благополучно пожить с тобой в деревне, понеже мы с тобой ничего не желали, только чтобы жить в Рождественке; сама ты знаешь, что мне ничего не хочется, только бы с тобою до смерти жить».

Этим наивным и прекрасным мечтам Алексея Петровича не суждено было сбыться. И виновата в этом Ефросинья. Вернее, ее показания.

Алексей во время следствия выдал сообщников, а из себя изобразил жертву собственного окружения. Петр казнил десять человек из близкого круга царевича и, кажется, был готов на этом успокоиться. Тем более, что уже был опубликован всероссийский манифест об отречении Алексея, в котором, помимо прочего, сообщалось также о том, что царевич:

«<…>взял некакую бездельную и работную девку, и со оною жил явно беззаконно, оставя свою законную жену, которая потом вскоре и жизнь свою скончала, хотя и от болезни, однако ж не без мнения, что и сокрушение от непорядочного его жития с нею, много к тому вспомогло».

Всем, и Петру в первую очередь, было понятно, что царевич больше не несет опасности для государя: воля его сломлена, репутация в народе уничтожена.

Однако свидетельства Ефросиньи все изменили. Согласно утверждению фаворитки царевича, Алексей во время следствия не сказал ни слова правды. Наследник якобы готовился свергнуть отца, для чего намеревался привести на русскую землю австрийцев и инициировать мятеж среди русских войск. Кроме того, Ефросинья сообщила следующее:

«Писал царевич письма по-русски к архиереям и по-немецки в Вену, жалуясь на отца. Говорил царевич, что в русских войсках бунт и что это его весьма радует. Радовался всякий раз, когда слышал о смуте в России. Узнав, что младший царевич болен, благодарил Бога за милость сию к нему, Алексею. Говорил, что „старых“ всех переведет и изберет „новых“ по своей воле. Что когда будет государем, то жить станет в Москве, а Петербург оставит простым городом, кораблей держать не станет вовсе, а войско – только для обороны, ибо войны ни с кем не желает. Мечтал, что, может, отец его умрет, тогда будет смута великая».

По приказу Петра устроили очную ставку царевича и Ефросиньи, в ходе которой Алексей Петрович полностью подтвердил правдивость слов женщины. Царевича немедленно заключили в Петропавловскую крепость.

Историки достоверно установили, что пытки к Ефросинье не применялись, но с первого же дня она даже не попыталась как-то выгородить царевича. Напротив, сразу стала давать показания против него, не скрывая самых опасных подробностей.

Нельзя исключать, что Ефросинью подкупили, пообещали ей и брату богатую и знатную жизнь. Есть и предположения, что Ефросинья с самого начала была агентом Александра Меншикова, целью которой было выманить Алексея из-за границы. Как бы то ни было, но чухонка не врала: царевич писал письма и в Вену, и в Россию, готовил почву для захвата власти.

Показания любимой женщины стали для Алексея роковыми. Петр I утвердил смертный приговор сыну, и царевич внезапно скончался в камере Петропавловской крепости. Официально сообщили, что причиной смерти послужил апоплексический удар. Однако сразу же стали ходить слухи, что Алексея убили, возможно при непосредственном участии Петра.

Слова Ефросиньи навели тень и на дьяка Никифора Вяземского, которого по приказу Петра привлекли к дознанию по делу Алексея. В ходе допроса Вяземский опроверг дружбу с царевичем. Напротив, заявил, что наследник давно проявлял к нему немилость, а в 1711 году в доме герцога Вольфенбиттельского «драл его за волосы, бил палкою и сбил со двора».

Непосредственного участия Никифора в деле Алексея не обнаружили, поэтому он, можно сказать, отделался легким испугом: был «всего лишь» сослан в Архангельск, где умер в 1745 году.

А вот Ефросинью полностью оправдали, но на протяжении некоторого времени продолжали держать в заключении. Император, который явно испытывал симпатию к «Алексеевой чухонке», неоднократно интересовался у приближенных ее судьбой. В конце концов своим указом Петр повелел: «Девку Ефросинью отдать коменданту в дом, и чтоб она жила у него, и куды похочет ехать, отпускал бы ее со своими людьми».

Немного позднее вышел именной указ государя, в котором было приказано отпустить Ефросинью на волю и богато ее наградить:

«Девке Ефросинье на приданое выдать своего государева жалованья в приказ три тысячи рублев из взятых денег блаженные памяти царевича Алексея Петровича».

Приданое Ефросинье дали для свадьбы с офицером Петербургского гарнизона, который должен был караулить симпатичную чухонку, но влюбился в нее без памяти, как когда-то царевич Алексей.

Умерла Ефросинья в 1748 году в возрасте 48 лет. К сожалению, она не оставила дневниковых записей, из которых мы бы узнали, почему она предала нежно любившего и желавшего мирно жить с ней в деревне «блаженные памяти царевича Алексея Петровича».

«Ты не женишься на Пахомовне!»

Безродная захотела отнять у нее сына! Подумать только, дочь какого-то там Пахома! Да, дворянина храброго, кровь за Родину проливавшего, но незнатного, бедного и провинциального. А имя-то какое! Пахом! С таким имечком только плуг тягать или извозчиком быть.

Графиня недобро усмехнулась, представляя, как в свете за ее спиною шепчутся: «Вон, свекровь Пахомовны пошла».

Вот так подарочек сделал любимый сын, выстраданный, драгоценный ее Владимир. Нешто других девушек нет? Нет знатных красавиц с наследством в тысячи душ, в любой момент готовых пойти с ее сыночком под венец? Нет, Пахомовну ему подавай! Люблю, говорит, не могу жить без нее.

Ну да у матери всегда найдутся способы, как выцарапать любовь к другой женщине из сердца сына…

Екатерина Владимировна Орлова родилась 27 ноября 1770 года в семье графа Владимира Григорьевича Орлова и его супруги, светской дамы Елизаветы Петровны Штакельберг. Несмотря на то что ее отец был младшим из пяти знаменитых братьев Орловых, девочка была наследницей богатейшего состояния и с самых ранних лет считалась одной из самых завидных невест империи.

Граф Орлов полагал, что богатство дочери в какой-то момент объединится с состоянием знатного жениха, в итоге возникнет самая богатая семья в России. Однако все получилось не так, как предполагал Владимир Григорьевич.

В 1799 году девятнадцатилетняя графиня Орлова влюбилась в бригадира Дмитрия Александровича Новосильцева, которого ранее из-за бедности отвергла другая известная аристократка, графиня Панина. Бригадир подолгу гостил в доме Орловых. Когда Катя сообщила отцу, что влюблена, граф понял, какую допустил ошибку, пустив под свою крышу молодого красавца-военного, да было уже поздно.

Семейная жизнь не задалась. Как вспоминал ее брат, Григорий Орлов, Дмитрий был человеком нервным, самолюбивым, заносчивым и вспыльчивым: «Невозможно с ним ужиться никакому существу, хоть с ангельским характером».

Катя смогла прожить рядом с мужем только один год. Узнав о романе Дмитрия Александровича на стороне, она немедленно с ним разъехалась.

Еще вполне молодая и привлекательная женщина практически перестала бывать в свете. Ее навещали лишь католические пасторы, а ближайшим другом стал известный мистик-философ, сторонник вмешательства Божественного Провидения в судьбы людей, граф Жозеф де Местр, по совместительству сардинский посланник в России.

Главное свое утешение мадам Новосильцева нашла в единственном сыне, Владимире. Дорогой Ладя стал для Екатерины Владимировны всем. Она обожала юношу, считала, что его ждет блестящее, потрясающее будущее.

Владимир и правда подавал большие надежды: был успешен в учебе, музицировал на гобое, прекрасно танцевал, великолепно обращался с рапирой. Особо мать гордилась внешностью сына. Высокий, стройный Владимир являлся предметом воздыхания многих дам и юных дев.

Когда Екатерина Владимировна смотрела на сына, ее сердце переполнялось материнской гордостью. В мечтах графиня видела рядом с Владимиром безупречную, с ее точки зрения, невесту – богатую красавицу из древнего и славного рода. Но, как и в случае с нею самой, вышедшей замуж за бригадира, вмешалось Провидение.

Владимир полюбил бедную, скромную и незнатную девушку по фамилии Чернова. Ее отец, Пахом Чернов, служил в армии под началом будущего фельдмаршала Фабиана Вильгельмовича фон дер Остен-Сакена. Владимир не стал тянуть с предложением и попросил руки девушки у ее отца. Согласие было получено.

Казалось, счастье влюбленных так близко, но только Владимир не учел позицию своей матушки. Екатерина Владимировна была категорически против этого брака. Ради счастья сына она с притворной приветливостью принимала Чернову у себя, а за глаза говорила:

«Могу ли я согласиться, чтобы мой сын женился на какой-нибудь Черновой, да к тому же Пахомовне: никогда этому не бывать. Не хочу иметь невесткой Чернову Пахомовну – экой срам!»

Сыну графиня заявила категорически: «Ты не женишься на Пахомовне!» К сожалению, Владимир, даром что был флигель-адъютантом, оказался человеком мягкотелым и напору матушки противиться не сумел, отозвал свое предложение о браке.

Единственным по-настоящему верным защитником чести скомпрометированной девушки стал ее брат, подпоручик Семеновского полка Константин Чернов. Он крайне разозлился тем, как «богатенький сынок» Новосильцев поступил с его сестрой.

Друг Чернова, будущий декабрист Кондратий Рылеев, всячески поддерживал товарища в благородной ярости: «Да как они смеют, эти аристократы! Да кем они себя возомнили!» Подзуживаемый Рылеевым Константин отправил обидчику сестры вызов на дуэль.

Екатерина Владимировна, узнав об этом, кинулась на прием к Остен-Сакену и пожаловалась на «этих Черновых». Тот вызвал на ковер Пахома. Старому военному приказали разрешить дело мирным путем, то есть сообщить, что отец сам отказался выдать дочь за Владимира. Пахом, не желавший дуэли с участием сына, немедленно выполнил указание начальства.

Казалось, пожар удалось погасить. Однако в обществе немедленно поползли слухи, что Новосильцев струсил и уклонился от дуэли «с помощью дражайшей матушки». Молодой человек этого стерпеть никак не мог и теперь сам вызвал подпоручика на дуэль. Константин в ответ написал Новосильцеву письмо, в котором заверил, что не имеет к оскорбительным слухам ни малейшего отношения. Владимир поверил и отозвал вызов на дуэль.

И вот здесь-то свою темную роль в этой истории сыграл Кондратий Федорович Рылеев. Для вольнолюбца поединок Новосильцева и Чернова был столкновением двух миров – мира «заевшейся» аристократии и мира «униженных и оскорбленных». Рылеев был уверен, что дуэль может быть полезна для революционного дела. Кондратий Федорович, не давая огню погаснуть, написал Новосильцеву оскорбительное письмо, а затем убедил Чернова снова отправить обидчику вызов. После этого дуэль стала неизбежной.

На окраине Лесного парка в Петербурге 10 сентября 1825 года собрались шестеро молодых людей: секунданты полковник Герман, подпоручик в отставке Рылеев, ротмистр Реад и подпоручик Шипов, а также два дуэлянта – Константин Чернов и Владимир Новосильцев.

Стреляться должны были насмерть. Противники должны стреляться с дистанции в восемь шагов, приближаясь к барьерам, установленным на расстоянии в пять шагов. Если при первом выстреле не удалось получить «результата», следовало перезарядить пистолеты и продолжить поединок.

Перезаряжать оружие не потребовалось. Когда над мирным осенним лесом прогремели два выстрела и развеялся сизый дым, секунданты увидели лежащего навзничь Чернова – пуля попала ему в голову, а также смертельно раненого в печень Новосильцева.

Владимира немедленно доставили домой, к матери. Екатерина Владимировна, по свидетельствам, «закричала так, как не может кричать человек», затем в буквальном смысле принялась рвать на себе волосы. Послали за знаменитым доктором Арендтом. Графиня пообещала врачу 1000 рублей, если он сможет вытащить сына с того света. Тщетно. Владимира Новосильцева не стало 14 сентября 1825 года.

Единственным «победителем» поединка стал Рылеев. Кондратий Федорович и его Северное тайное общество устроили из похорон Чернова первую в Российской империи политическую манифестацию. Участник вспоминал:

«Решено было, когда Чернов умер, чтобы за его гробом не смело следовать ни одного экипажа, а все, кому угодно быть при похоронах, шли бы пешком, – и действительно страшная толпа шла за этим хоть и дворянским, но все-таки не аристократическим гробом – человек 400. Я сам шел тут. Это было что-то грандиозное».

Смерть Константина была представлена как очередное злодеяние «угнетателей», для которых сын простого военного служаки – лишь расходный материал.

Друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер написал суровые стихи:

Клянемся честью и Черновым:

Вражда и брань временщикам,

Царя трепещущим рабам,

Тиранам, нас угнесть готовым!

Рылеев потирал руки.

А в это время в опустевшем доме сидела «Черная графиня» – так стали называть Екатерину Владимировну Новосильцеву после того, как она надела траур по сыну – черное одеяние, похожее на саван. По просьбе Екатерины Владимировны при бальзамировании сердце ее сына удалили и поместили в серебряный сосуд. Этот сосуд она частенько держала в руках.

Не захотев быть свекровью Пахомовны, графиня потеряла самое дорогое, что у нее было.

Мадам Новосильцева более никогда не сняла траура. Дальнейшую жизнь она посвятила религии и благотворительности, стремясь искупить свою вину. Неподалеку от места роковой дуэли графиня построила церковь, получившую сразу два названия: неофициальное – Новосильцевская и официальное – Князь-Владимирская (в честь святого равноапостольного князя Владимира).

Екатерина Владимировна щедро помогала обездоленным, сиротам и бедным, но ее душа все равно не находила покоя. «Я убийца моего сына, помолитесь, владыко, чтобы я скорей умерла» — так графиня говорила митрополиту Филарету, службы которого постоянно посещала. Но Господь не дал ей скорой смерти.

Через десять лет после трагедии, в 1835 году, скончался муж Новосильцевой, который винил ее в гибели сына. Екатерина Владимировна приняла в своем доме внебрачных детей супруга, всячески им помогала.

Благотворительная деятельность графини была огромна: ни одна знатная дама не сделала для бедных столько добра, как Екатерина Владимировна. Она кормила сирот, помогала обездоленным матерям-одиночкам с жильем, создала знаменитую Новосильцевскую богадельню, расположенную рядом с Владимирской церковью в Лесном парке. Нищий люд знал: если нужна помощь, надо идти «к Новосильцевым».

Екатерина Владимировна Новосильцева скончалась 19 октября 1849 года в почтенном возрасте 78 лет.

Она прожила долгую жизнь, чтобы вымолить у Бога прощение за то, что из-за ее гордыни и амбиций была растоптана любовь и погибли два юноши. Простил ли ее Господь? Кто знает…

Ну а что же Пахомовна? В 1832 году, 24 лет от роду, Екатерина Чернова влюбилась в красавца-военного Николая Михайловича Лемана, который позднее дослужился до звания генерал-лейтенанта. Вышла замуж, родила четырех девочек и четырех мальчиков. Счастливо прожила со своей семьей до глубокой старости.