Текст книги "Цветы со шрамами. Судьбы женщин в русской истории. Измена, дружба, насилие и любовь"

«Выпороть Наталью!»

«Кнута не жалей!» – кричали в толпе. Обливающуюся слезами девицу в красивом пышном платье вывели на Васильевский остров, где уже был готов эшафот – неказистое сооружение из черных досок. Глашатай императрицы быстро зачитал приговор: «Приказываю за дерзость в отношении Ее Императорского Величества, за участие в заговоре и за распространение порочащих Ее Императорское Величество слухов выпороть Наталью».

Палач, ухмыляясь, подошел к несчастной. Затрещала под его руками легкая, пахнущая дорогими духами ткань. Толпа радостно загудела, заулюлюкала – нечасто чернь могла увидеть, как экзекуции подвергают знатную даму. Чтобы было сподручнее пороть Наталью, помощник палача схватил ее за руки и поднял себе на спину.

«Секи!» – кричали собравшиеся. Особенно надрывались женщины, для которых красота и горделивость Натальи были как кость в горле.

Взметнулся кнут и со свистом опустился. Раздался крик. И непонятно было, Наталья то крикнула или же пролетающая мимо петербургская чайка…

В семье генерал-поручика, любимца Петра I, Федора Николаевича Балка 21 ноября 1699 года случилось пополнение. Его молодая супруга, Матрена Ивановна Балк, урожденная Монс, разрешилась от бремени очаровательной девочкой, назвали которую Натальей.

Родители малышки были настоящими «птенцами гнезда Петрова». И Федор, и Матрена происходили из безродных иностранцев, ищущих счастья в суровой и холодной России. Балк возвысился, завоевав расположение Петра I воинской доблестью, Матрена, одна из самых известных уроженок Немецкой слободы, оказывала государю иные услуги. Так, помогла царю добиться благосклонности своей сестры, Анны Монс. Кроме того, по утверждению секретаря посольства Саксонии при русском дворе Георга-Адольфа Вильгельма фон Гельбига, Матрена Ивановна и сама на протяжении некоторого времени была метрессой Петра.

Петр привечал Матрену до того момента, как стало известно, что та помогала не только ему в амурных делах с Анной Монс, но и Францу Кенигсеку. Государь, влюбленный в Анну до безумия, церемониться с ее сестрою не стал, бросил Матрену в тюрьму на три года. Малышка Наталья все это время воспитывалась в Немецкой слободе в доме своего деда Иоганна Георга Монса.

Матрену освободили, но приказали отправляться в недавно отбитый у шведов город Эльбинг в Восточной Пруссии к мужу Федору Балку, коменданту местной крепости с гарнизоном в 200 человек. В Эльбинг привезли из Москвы и маленькую Наташу.

Жизнь в прусской глуши тяготила Матрену, однако именно здесь она познакомилась с Мартой Скавронской, метрессой Петра I и будущей царицей Екатериной I Алексеевной. Екатерина исключительно благоволила Матрене, в первую очередь потому, что та организовывала ей встречи со своим братом, Виллимом Монсом, в которого царица крепко влюбилась.

Екатерина поспособствовала тому, что в 1711 году двенадцатилетнюю Наталью Балк включили в свиту царевны Екатерины Иоанновны, племянницы Петра I и сестры будущей императрицы Анны Иоанновны. В 1716 году она сопровождала Екатерину Иоанновну во время ее поездки к супругу, герцогу Мекленбург-Шверинскому Карлу Леопольду.

Наталья возвратилась из-за границы и тут же была выдана Петром I за Степана Васильевича Лопухина, бывшего почти на 20 лет старше ее, двоюродного брата опальной царицы Евдокии Федоровны, которую его величество заточил в Суздальско-Покровский монастырь еще в сентябре 1698 года.

Наталья не испытывала к Степану Лопухину ни малейшей симпатии. Вот как о чувствах супруги к себе писал впоследствии сам Лопухин:

«Петр Великий принудил нас вступить в брак; я знал, что она ненавидит меня, и был к ней совершенно равнодушен, несмотря на ее красоту».

Степан Лопухин внешне сохранял полную лояльность государю, но за пазухой носил камень. Неприязнь к Петру сформировалась еще в детстве, когда царь начал громить род своей супруги, Евдокии Лопухиной.

Вскоре после женитьбы Степана на Наталье Балк началось расследование дела царевича Алексея, ставшее серьезным ударом по семье Лопухиных. Пострадал и Степан Васильевич. 28 апреля 1719 года Петру донесли, что Лопухин во время отпевания царевича-младенца Петра Петровича в Троицкой церкви «переглядывался с Евфимием Городецким и Тимофеем Кудряшовым и про себя посмеивался».

Степана отправили в Тайную канцелярию и подвергли допросу, в ходе которого тот убеждал специально собранную судебную коллегию, что смеялся не над горем государя, а над тем, что Афросимов и Городецкий пришли в церковь в пьяном виде. Судьи не поверили Лопухину, признав его виновным в том, что он «смеялся, якобы радуясь такой приключившейся всенародной печали». Приговор был следующим: «Учинить ему наказание, вместо кнута бить батоги нещадно и сослать с женою в Кольский острог на вечное житье».

Решение суда зачитали Лопухину в Тайной канцелярии 23 декабря 1719 года, после чего Степана Васильевича сразу же заковали в кандалы, всыпали ему батогов, и, погрузив на телегу, вывезли из Петербурга.

Наталья отправилась вслед за мужем. В Кольском остроге сполна проявился буйный нрав Степана Лопухина, обладавшего отменной физической силой. Он требовал от охраны особого внимания к себе и супруге, добивался наилучших условий содержания. Порою при помощи кулаков. Из Колы в Петербург одно за другим летели донесения:

«Лопухин сержанта бил по голове дубиною и оную дубину об его, сержанта, голову сломал. Даже ангел Божий с ним не уживется, а если дать ему волю, то в тюрьме за полгода не останется никого!»

Находясь в Кольском остроге, в 1724 году Наталья узнала, что в Петербурге по приказу Петра I казнен ее дядя Виллим, а матушка, Матрена Ивановна, получила пять ударов кнутом. Причиной расправы стала связь Виллима с царицей Екатериной Алексеевной, которой всячески потворствовала Матрена. Этот случай укрепил чету Лопухиных в ненависти к Петру.

В феврале 1725 года первый русский император скончался в возрасте 52 лет. На престол вступила Екатерина I, что значительно улучшило положение Лопухиных. Правда, Верховный тайный совет все еще противился возвращению Степана из ссылки.

Лишь в 1727 году, после смерти Екатерины и вступления на престол Петра II Алексеевича, для Лопухиных настали золотые времена. Их вернули из ссылки. Государь пожаловал супружеской чете шикарный дом в Москве. Степана Васильевича назначили камергером, а Наталья Федоровна стала придворной дамой.

Полжизни проведшая в изгнании женщина жаждала показать себя. И у нее это получилось. Вскоре о красоте и элегантности Лопухиной говорила вся страна. Историк XIX века Дмитрий Бантыш-Каменский так описывал положение Натальи при дворе:

«Толпа вздыхателей постоянно окружала красавицу Наталью – с кем танцевала она, кого удостаивала разговором, тот считал себя счастливейшим из смертных. Где не было е, там царствовало принужденное веселье; появлялась она – радость одушевляла общество; красавицы замечали пристально, какое платье украшала она, чтобы хотя нарядом походить на нее».

А как щегольски Наталья одевалась! Неслучайно ее называли законодательницей мод XVIII столетия. Сохранился счет, выписанный портным Яганом Гилдебрантом, по которому вполне можно понять, как тщательно она за собой ухаживала:

«За работы фиолетовой самары и за приклад к оной костей, шелку и крашенину – 3 р.; за работу шнурования – 4 р.; за работу фижбенной юбки и за приклад ко оной костей – 4 р.; за работу зделанной обяринновой самары и за приклад ко оной костей и шелку; за работу померанцавого цвету грезетовой самары и за приклад ко оной и шелку».

В январе 1730 года семейство Лопухиных получило очередной тяжелейший удар – скончался четырнадцатилетний император Петр II. Началась эпоха дворцовых переворотов, в которой Степан и Наталья сделали ставку на Анну Иоанновну, которую мадам Лопухина знала еще с тех времен, когда была фрейлиной ее сестры Екатерины.

Более того, Степан Лопухин намеревался быть одним из «верховников» при Анне Иоанновне, тем, кто ограничит ее самодержавные устремления с помощью «кондиций». Однако Анна «кондиции» прилюдно порвала, а «верховники» подверглись репрессиям. Лопухину повезло, его не тронули, но продвижение по карьерной лестнице прекратилось – Степан Васильевич так и остался действительным камергером.

В отличие от мужа Наталья Федоровна выбрала правильную сторону и изначально интриговала против «кондиций». К тому же она стала возлюбленной придворного Густава Лёвенвольде, влияние которого при дворе Анны Иоанновны росло с каждым днем.

После усиления позиций Лёвенвольде милости со стороны государыни посыпались на чету Лопухиных, как из рога изобилия. Степан Васильевич стал кригскомиссаром по морскому ведомству, вице-адмиралом, генерал-лейтенантом. Наталью Анна Иоанновна наградила «знатною денежною суммой», всячески привечала ее при дворе.

Конечно же, Лопухины сильно горевали, когда императрица Анна Иоанновна скончалась в возрасте 47 лет. При кратковременном правлении царицы-регента Анны Леопольдовны положение Натальи и Степана особо не изменилось, но в конце 1741 года, после дворцового переворота и вступления на престол родной дочери Петра I Елизаветы Петровны «золотые времена» Лопухиных окончательно завершились.

Елизавета Петровна ненавидела род Лопухиных; Наталья, которая этой фамилии принадлежала лишь по мужу, вызывала у царицы особую неприязнь. Елизавета, несмотря на то что была на 10 лет младше Натальи, считала горделивую красавицу своей первой соперницей.

Императрица обожала быть в центре внимания, любила яркие наряды и восхищенные взгляды мужчин. Отличаясь прекрасной внешностью – голубые глаза, пышные каштановые волосы, чувственные губы – Елизавета Петровна все же ощущала себя гадким утенком рядом с великолепной Лопухиной.

Пока «дщерь Петра» была никем при дворе Анны Иоанновны, она терпела насмешки придворных, вовсю сравнивавших ее с Натальей. Естественно, добравшись до власти, женщина не прочь была отомстить за все обиды. А для легкомысленной Натальи, похоже, составляло удовольствие дразнить императрицу, в буквальном смысле рискуя головой:

«Однажды Лопухина, славившаяся своею красотой и потому возбуждавшая ревность государыни, вздумала, по легкомыслию ли или в виде бравады, явиться с розой в волосах, тогда как государыня имела такую же розу в прическе. В разгаре бала Елизавета заставила виновную стать на колени, велела подать ножницы, срезала преступную розу вместе с прядью волос, к которой она была прикреплена, и, закатив виновнице две добрые пощечины, продолжала танцевать. Когда ей сказали, что несчастная Лопухина лишилась чувств, она пожала плечами: „Ништо ей, дуре!“»

Вскоре Лопухиных арестовали, но, не найдя за ними особых преступлений, отпустили. Своих имений и должностей они, впрочем, лишились. Особым ударом для Натальи стала ссылка ее возлюбленного, Густава Рейнгольда Лёвенвольде. Всесильный фаворит Анны Иоанновны при Елизавете Петровне стал изгоем.

Отбывать ссылку Лёвенвольде предстояло в Соликамске. Узнав, что туда едет новый пристав Яков Бергер, Наталья попросила его передать Густаву следующее: «Граф Лёвенвольде не забыт своими друзьями и не должен терять надежды, не замедлят наступить для него лучшие времена!»

Яков, мечтавший построить карьеру при дворе, а не прозябать в Соликамске, немедленно передал эти слова Елизавете Петровне. Бергер остался в Петербурге, а Лопухиной грозили места значительно более отдаленные, чем Соликамск. В ходе следствия был «обнаружен» заговор Лопухиных, Лёвенвольде и габсбургского дипломата маркиза Ботты. Точно неизвестно, был ли заговор на самом деле, но под пытками все участники признались в желании свергнуть Елизавету Петровну.

Степана Васильевича Лопухина, который в последние годы удалился и от жены, и от двора и жил в деревне, также привлекли к ответу. В застенках он признался в измене:

«Что ее величеством я недоволен и обижен, об этом с женою своею я говаривал и неудовольствие причитал такое, что без награждения рангом отставлен; а чтоб принцессе Анне Леопольдовне быть по-прежнему, желал я для того, что при ней мне будет лучше».

Выяснилось еще, что Наталья Лопухина посмела утверждать немыслимое: Елизавета не является дочерью Петра, она бастардка от фаворита ее матери Виллима Монса. Простить такое императрица никак не могла.

Приговор был чрезвычайно суров: Степана, Наталью и их сына Ивана приговорили к колесованию. Пока они ждали казни в застенке, Елизавета проявила императорскую милость. Смерть была заменена на наказание кнутом, урезание языка, конфискацию всего имущества и ссылку в Сибирь.

Первым наказали Ивана Степановича, затем его отца Степана Васильевича. Наталья отправилась на эшафот последней. Лишившись имущества, чести и языка, Наталья Лопухина была сослана в Селенгинск. Елизавета Петровна правила долго – 20 лет, и все эти годы ее бывшая соперница находилась в ссылке.

Несмотря на то, что «дщерь Петрова» была значительно моложе, Наталья пережила ее и с воцарением Петра III вернулась в Петербург. Начала даже бывать при дворе, но мало кто узнавал в дряхлой, сгорбленной старухе былую красавицу. Как написал биограф Натальи Федоровны Дмитрий Бантыш, по мнению которого Елизавета сгубила Лопухину из зависти:

«Время и печаль изгладили с лица красоту, причинившую погибель Лопухиной».

Наталья Федоровна давно потеряла мужа, сына, вместо речи из-за лишения языка ей было доступно лишь малопонятное мычание. 11 марта 1763 года, уже во времена правления Екатерины II, Наталья Лопухина тихо скончалась и была похоронена в московском Спасо-Андрониковом монастыре.

Так сложилась жизнь женщины, которая была наделена восхищающей всех красотой, но за этот дар небес ей пришлось заплатить слишком суровую цену.

Скупщик девочек

«За нее красная цена – 10 рублей серебром!» – усмехнулся скупщик, искоса взглянув на Адибу. По его ставшим вдруг масляно-елейными глазкам Ирек, отец Адибы, понял – врет, жадный торгаш.

Девку он вырастил что надо: высокая, стройная, черная коса ниже пояса и толщиной с руку. По улице идет – деревенские парни шеи сворачивают. Молодая еще, конечно, всего-то 13 годков, но уже далеко не каждая двадцатилетняя по красоте с Адибой сравнится.

Иреку очень хотелось сказать: «Не хошь называть настоящую цену, ступай, батюшка, не держим, дочка и самим пригодится». Но не мог. Пятнадцать детей мал мала меньше на руках, а жена недавно на тот свет отправилась – надорвалась, бедняжка. Куда ему столько ртов прокормить? Иной раз как тоска найдет, думает: не взять ли веревку да не пойти ли в лесок? Но на детей посмотрит – и не идет.

Так что продать Адибу придется. Тем более скупщик райскую жизнь для девчонки сулит. Будет в Турции женою султана, будет кататься как сыр в масле… «Пятнадцать рубликов бы», – слабым голосом проговорил Ирек.

Скупщик осклабился и, хлопнув крестьянина по колену, сказал: «Изволь, два рублика накину, но больше – не мечтай. Тут вон у твоего соседа тоже дочь собой недурна».

Работорговля с незапамятных времен была одной из важнейших статей дохода князей и феодалов из Центральной Азии и Кавказа. Лишь после прихода русских это явление стало понемногу изживаться, хотя сохранялось вплоть до конца XIX века.

Согласно свидетельствам многих древних авторов, на Северном Кавказе работорговля зародилась еще в античный период. Местные племена постоянно враждовали друг с другом, захватывая в плен молодых мужчин и женщин. Невольницы с Кавказа, отличавшиеся отменными внешними данными, были невероятно популярны не только в странах Востока, но и в Европе.

Европейцы, побывавшие на Кавказе в Средние века, практически всегда упоминали о случаях купли-продажи живого товара. Так, баварский солдат и путешественник Иоганн Шильтбергер, побывавший в Зихии (Черкесии) в середине XV века, писал о местных как о злых людях, продававших язычникам собственных детей, своих и тех, которых они украли у других.

Еще один путешественник, генуэзский историк и этнограф Джорджио Интериано, написал в 1502 году книгу «Быт и страна зихов, именуемых черкесами. Достопримечательное повествование», в которой сообщил:

«Они нападают внезапно на бедных крестьян и уводят их скот и их собственных детей, которых затем, перевозя из одной местности в другую, обменивают или продают».

С XIII по XV вв. итальянские фактории на Черноморском побережье вели активную торговлю рабами с адыгами. Генуэзцы редко покупали рабов-мужчин, и постепенно этот «сегмент рынка» практически исчез. Зато итальянцы с удовольствием покупали молодых красивых женщин, становившихся наложницами европейских феодалов и аристократов.

В конце XV века причерноморские колонии итальянцев захватили турки. С этого момента главным направлением кавказской работорговли стала Османская империя. Поставщиками по-прежнему были горцы, однако у них появился мощный конкурент – крымские татары. Татары нападали на всех подряд, в том числе на славянские поселения в Речи Посполитой и на Руси.

На невольничьих рынках все чаще стали появляться светловолосые девушки с бледной кожей, особо ценившиеся в сералях турецких богачей. Горцы не желали отставать от конкурентов, тоже наладили каналы поставки «белых» красавиц, нападая на русские и казачьи поселения на Кавказе.

Своего пика торговля рабынями на Северном Кавказе достигла в XVIII веке. Черноморское побережье от Гагр и до первых русских поселений превратилось в один сплошной невольничий рынок, где горцы производили торг с турками. Рабов продавали в Тарки, в Дербенте, в селении Джар на границе с Грузией, в османских крепостях Анапа и Геленджик, в Сухум-Кале, Туапсе, Хункале и т. д.

Эта варварская практика не была пресечена и в XIX веке, когда из Черкесии ежегодно вывозилось до четырех тысяч невольников. Большинство рабынь на рынках Северо-Восточного Кавказа были христианками. На Северо-Западе в основном продавали абхазок и черкешенок. Историк XVIII века Клод-Шарль Пейсонель в труде «Исследование торговли на черкесско-абхазском берегу Черного моря в 1750–1762 гг.», писал:

«В зависимости от того, к какой национальности принадлежат порабощенные, назначается и их цена. Черкесские невольники привлекают покупателей в первую очередь. Женщин этой крови охотно приобретают в наложницы татарские князья и сам турецкий султан. Есть еще рабы грузинские, калмыцкие и абхазские. Те, кто из Черкесии и Абазы, считаются мусульманами, и людям христианского вероисповедания запрещено их покупать».

Далеко не всегда рабыня поступала на рынок после того, как ее захватили. Многих девушек целенаправленно продавали родители. Семьи в Центральной Азии, на Северном Кавказе, в татарских селениях были большие, бедные. Лишний рот – всегда в тягость. Если дочка росла красавицей, отец или мать вполне могли задуматься о том, чтобы продать ее так называемому «скупщику девочек», колесящему по пыльным дорогам на арбе, запряженной мулом.

О подобном скупщике в «Камско-Волжской газете» напечатали:

«Татарин деревни Руссаковой продал свою дочь 14 лет за 95 рублей какому-то скупщику девочек, приехавшему специально для этого с Кавказа. Девушка, купленная туркменом, при последнем прощании с родителями упала в обморок, в таком положении она находилась около часа, а когда пришла в сознание, то начала что есть силы кричать: „Алла! Ай, Алла!“ Родители же девушки тоже не легко расставались с своей дочерью, но покупатель ободрял их тем, что „по выходе замуж она может приехать сюда со своим мужем к вам в деревню побывать. И привезет много гостинцев и денег“.

В тот же раз покупатель живого товара купил девушку 17 лет за 150 рублей в деревне Бакырчах Тетюшского уезда. Этот же покупатель 4 года тому назад купил 8 девушек в Тетюшском уезде. Девушек он покупает у бедных татар. Ходят слухи, что в данное время производится покупка девушек в Цивильском уезде».

Скупщики брали девушек для последующей перепродажи. Арба с 5–7 девочками следовала через весь юг Российской империи к Черному морю, где юных невольниц продавали турецким работорговцам, которые, в свою очередь, везли их на османские базары.

Французский военный советник А. Фонвилль, участвовавший в 1863–1864 годах в военных действиях на Северо-Западном Кавказе, оставил такие воспоминания:

«Мы пустились немедленно в путь и к вечеру того же дня прибыли в Туапсе. О Туапсе нам всегда говорили, что это есть торговый центр всего края и что местность здесь чрезвычайно живописна. Представьте же наше удивление, когда мы приехали на берег моря, к устью небольшой речки, ниспадавшей с гор, и увидали тут до сотни хижин, подпертых камнями из разрушенного русского форта и покрытых гнилыми дырявыми досками. В этих злосчастных хижинах проживали турецкие купцы, торговавшие женщинами. Когда у них составлялся потребный запас этого товара, они отправляли его в Турцию на одном из каиков, всегда находившихся в Туапсе».

Вот к этим-то «турецким купцам» из «злосчастных хижин» и везли девочек и девушек скупщики.

По мере того как русская армия и русская культура все сильнее проникали на Кавказ и в Центральную Азию, объемы работорговли постепенно падали. В 1829 году Закубанье стало частью Российской империи, а русский флот начал охотиться за кораблями турецких купцов в Черном море.

Немецкий путешественник Мориц Вагнер свидетельствовал:

«Торговля черкесскими девушками производится все еще в том же объеме, но требует теперь большей осторожности, чем раньше, и ограничивается исключительно месяцами морских бурь, с октября по март, когда русские крейсера удаляются от берегов, лишенных гаваней».

Турецкие торговцы, привыкшие получать колоссальные барыши от продажи живого товара на Северном Кавказе, шли на любой риск. Даже утратив десять кораблей из девяти, они все равно полностью окупали потери. Вот как писал об этом русский разведчик Федор Федорович Торнау:

«Работорговля для турецких купцов составляла источник самого скорого обогащения. Поэтому они занимались этою торговлей, пренебрегая опасностью, угрожавшею им со стороны русских крейсеров. В три или четыре рейса турок, при некотором счастии, делался богатым человеком и мог спокойно доживать свой век; зато надо было видеть их жадность на этот живой красивый товар».

Стоимость невольницы, приобретенной турком у скупщика за 100–200 серебряных рублей, на османских рынках возрастала в десять раз. Игра, что называется, стоила свеч.

Активными помощниками турецких работорговцев выступали англичане, получавшие свою долю от этого «бизнеса». Английские корабли часто мешали российским судам расправиться с судами османских головорезов, занимавшихся работорговлей, контрабандой и поставками горцам огнестрельного оружия для борьбы с русскими.

Но что происходило с девочками, увезенными из родного дома в неведомую даль? Здесь уже как повезет. Некоторые оказывались наложницами в серале турецкого султана, других раскупали богачи попроще. Если хозяин был добрым, то жизнь рабыни могла быть прекрасной, на худой конец сносной. Но попадались и настоящие злодеи. Рабство есть рабство: один человек оказывался в полной власти другого человека.

Несмотря на противодействие с разных сторон, Россия постепенно свела северокавказскую работорговлю к минимуму. Тысячи девочек и девушек наконец-то почувствовали себя в безопасности, а скупщики и работорговцы были вынуждены искать другой способ заработка.

Несомненно, здесь есть за что сказать спасибо России…