Текст книги "Кавказские евреи-горцы (сборник)"

В других местах то же самое делают под русскую Пасху; тут уж поверье имеет чисто характер иудейства, именно полагают, что дух Иисуса Христа витает в эту ночь над всем миром и грозит евреям бедой и несчастием. Костер разводится с целью отдалить его от еврейских жилищ. Потому в редком из аулов горских евреев нельзя видеть, в ночь под Светлое воскресенье, разведенных повсюду костров. Городские горские евреи совсем не знают этих обычаев.

При справлении горскими евреями некоторых праздников, установленных иудейской религией, также видим остатки прежнего язычества. В ночь под 7-й день праздника «Кущей», называемую «Араво» и проводимую горскими евреями в синагогах и молитвенных домах за чтением псалмов Давида, девушки собираются и, сделав меж собой складчину, проводят время до утра с пляской и песнями. При этом они несколько раз садятся ужинать, смеются и предаются разным девичьим играм и гаданиям о суженых. Для довершения веселья к ним являются юноши и начинают состязаться с ними в искусстве находить ответы на песни, заключающие в себе вопросы. По мнению горских евреев, в эту ночь решается судьба человека и определяется свыше, быть ли ему бедным или богатым, жить или умереть до будущего года и какою смертью. Но особенность этого праздника состоит в том, что, по мнению горских евреев, воды рек к двенадцати часам ночи перестают на одно мгновение течь и потом начинают шуметь и пениться. Кто чего ни попросит в этот момент у Бога, все сбывается.

Рассказывают, что одна женщина жила в высоком доме, из которого на реку выходило окно. В ночь «Араво» она высунула голову из окна и смотрела на реку, которая должна была перестать течь около 12 часов. Вдруг остановилось течение, река запенилась, зашумела, и из уст женщины вышли невольно слова: «Господи! Сделай голову мою великой!» Что же? Голова ее сделалась до того большою, что она не могла вынуть ее из окна и начала звать на помощь. Только что прибежали домашние, как голова перевесила туловище, и женщина упала в реку, где ее уже не нашли.

Остальные праздники справляются горскими евреями так же, как и русскими евреями, но с некоторыми особенностями, свойственными образу их жизни. Главные праздники – Пасха и праздник Мардохея и Эсфири. К этим праздникам готовятся евреи два-три месяца. Особенно много хлопот причиняют праздники женщинам, которые сперва, сидя днем и ночью, не заботясь о сне, шьют всем домашним и себе новые платья, а затем принимаются за смазку и чистку комнат и дворов. Недели за три до праздника, куда ни идешь, везде видишь женщин и девушек, которые то мажут полы, стены глиной, то белят их, то чистят посуду: словом, всюду кипит работа! Только что настал праздник, как уже все, – начиная с мужчин и мальчиков, которые спешат в синагогу, и кончая женщинами и девушками, которые приготовляют стол до прихода мужчин, – нарядились или в новые, или в чистые платья. Препровождение праздников состоит исключительно в молитве и еде.

С наступлением праздника для каждого члена семьи наступает особенная жизнь, особенное препровождение времени, в котором никто из них не должен мешать другим, но, однако ж, с соблюдением возложенной на каждого из них обязанности. Утром мужчины идут в синагогу, а женщины остаются дома, чтоб убрать комнаты и приготовить обед, состоящий из нескольких (от 5 до 6–7) блюд.

Мужчины старше 15 лет по выходе из синагоги прямо отправляются или к своим старшим родственникам поздравить с праздником, причем им подается рюмка водки или стакан вина с маленькой закуской, или к носящим траур, чтобы утешить их и высказать пожелание, чтобы они более не видали таких несчастий. Приходя в гости, они садятся по старшинству и занимаются разговорами, а молодые, неженатые, стоят у двери и слушают. Чрез каждые полчаса одна группа выходит от хозяев, а другая приходит. И это продолжается часа два-три у каждого горца-еврея, лишившегося незадолго пред тем одного из близких, хотя бы тот не имел в ауле или городе ни одного родственника и даже знакомого. Отдав этот долг, мужчины отправляются в семейства друг друга, где их встречает один из младших членов семьи и приводит в кунацкую комнату к столу, на котором расставлены закуски и напитки доброй и аккуратной хозяйкой дома. Если пришедшие близкие приятели мужа их родственники, то хозяйка выходит из своей половины, подходит к ним и, взяв за протянутые руки, поздравляет их, высказывает свои пожелания и благодарность за посещение. Девушки гостям вовсе не показываются. То же самое происходит в этот день и во всех еврейских домах.

Наконец, около 2–3 часов пополудни, мужья возвращаются домой обедать или посылают кого-либо сказать, что остались обедать там-то, после чего жена отправляет мужу кушанья в тарелках, покрытых платками, или несет сама, если одна дома. Этим кончается обязанность жены, и она, пообедав с детьми, бежит делать свои визиты; точно так же дети и девушки. Женщины собираются у носящих траур и проводят там время до вечера. Девушки собираются также у одной из подруг и проводят праздничный день в танцах, в веселых беседах и песнях.

Два раза в году, на праздники Пасхи и Мардохея и Эсфири Пурим, которые называются у нас Нисону и Хомуну, дети встают рано утром и ходят поздравлять с «новым годом» по домам, где им дают по состоянию орехов, яблок или по одному яйцу, а невесты или невестки их братьев и родственников – по красному яйцу и по пятаку денег.

День пред праздником Хомуну называется постом Эсфири, и горские евреи постятся до 9—10 часов ночи, пока не придут из синагоги.

В эту ночь женщины заботятся о приготовлении альвы из муки или орехов, перемешанных с маслом и медом. В это время юноши взбираются на плоские крыши домов и смотрят в трубы, чтобы узнать, находится ли сковорода или котел на треножке. Как только хозяйка сняла котел, один из них кричит: «Гоя!» – и опускает в трубу на веревке деревянную чашку с двумя ушками. Сигнал «Гоя!» дается для того, чтобы предупредить хозяйку и чтобы сажа не упала в котел. Опустив чашку, куда юноша кладет яйцо, и притягивая ее кверху другим концом веревки, который находится в его руке, он изменяет голос и начинает беспрестанно кричать: «Гоя, гоя!», что означает: «яйца, яйца». Хозяйка пытается вытащить находящееся в чашке, чтобы пошутить над юношей, а опытный юноша не поддается ее уловкам и все кричит: «Гоя, гоя!», то опуская совсем чашку, то сразу поднимая ее.

После долгой возни хозяйка кладет в чашку яйцо, и юноша, крикнув уже своим голосом и сказав фамилию, идет к следующей трубе. Некоторые же из неопытных юношей поддаются хитростям хозяек, которые желают узнать, кто он, и, подняв свою отяжелевшую чашку, находят в ней, вместо своего яйца, тяжелый камень или золу с огня. Юноша вторично опускает, опять такая же шутка; в третий тоже. Он выходит из себя и начинает кричать поддельным, а потом своим голосом и требовать хоть своего яйца. Его узнают, и если в комнате были девушки, то до его ушей доходят разные остроты и «смех резвых плутовок», как говорят о своей неудаче юноши.

Приготовленная альва кладется хозяйкой кругами на несколько хлебов, которые на следующий день отправляют с детьми к знакомым «в знак памяти». Каждая хозяйка делает таким образом и взамен своих получает от других соседок и подруг также по хлебу, смазанному альвой. Так проводят горские евреи первые дни своих праздников.

Самое же веселье начинается для них в следующие дни. Тут каждый, по возрасту, присоединяется к особой группе и занимается приглашением к себе в гости. Гулянья эти называются гезме (обход). Когда отец пирует со своими приятелями и товарищами у себя дома, сыновья и дочери его гуляют со своими сверстниками в других домах. Когда же отец гуляет у своих друзей, то дети, по старшинству, занимаются угощением каждый своей партии. Освободившись от мужа и детей и отпустив их по другим, жена, в свою очередь, также пристает к какой-нибудь группе и проводит с нею время.

Таким образом, каждое семейство в продолжение праздника принимает радушно почти весь аул, угощает его и отпускает с пожеланием «встретить и будущий год с таким же весельем и радостью».

Гулянья старших не отличаются никакими особенностями, кроме того, что они едят и пьют до тех пор, что не могут встать с места, и на месте же пиршества валятся и спят блаженным сном. Женщины также очень мало в этом уступают мужчинам. Но молодежь предается не пьянству, а танцам и песням, между которыми бывают большие перерывы, назначенные для закусывания. Необходимою принадлежностью каждой группы считаются накире-зурнай (национальный музыкальный инструмент, состоящий из зурны и барабана) и мааничи (певец). Сопровождаемая музыкой, играющей ерден-куи (плясовую), молодежь, имея во главе своих шахов, визирей и хаджи (сенаторы и судьи), переходит из дома в дом, собирая дань, состоящую из десятка – пятка яиц, мерки крупы и куска мяса, и, наконец, вся партия останавливается у одного из гуляющих. Тут моментально являются девушки, которые по очереди выходят танцевать с молодыми людьми лезгинку.

Если же нет девушек и они на своих гуляньях, то девушку заменяет один кавалер, взяв в руки большие платки, означающие длинные и широкие рукава женской одежды. Во время антрактов певцы под звуки своей балалайки поют заунывным голосом какую-нибудь горскую поэму на лезгинском языке. Девушки веселятся точно так же, но только без музыки и певцов и в тесных пределах приличия, соблюдение которого требуется под страхом наказания от каждой горской девушки. Наказать же ее может не только отец, но и братья. Последние играют главную роль при выдавании девушки замуж. Они, против воли всех, могут выдать или нет свою сестру за сватающего ее жениха, даже не спрашивая позволения ни у отца, ни у матери, ни у сестры.

Не говоря уже о европейском образовании, на которое горские евреи смотрят крайне неприязненно, даже и иудейское проникло в общество в самых ничтожных размерах. Причиной неприязненного взгляда горских евреев на европейское образование является фанатизм, доведший их до крайнего невежества, и опасение, чтобы дети их не делались машу-мадами, или отступниками, какими они считают русских евреев. Некоторые аулы имеют только двух-трех грамотных, на обязанности которых лежат все письменные дела целого аула. Большинство евреев не умеет не только написать, но даже и прочесть двух слов Священного Писания и молитв. Лет десять – пятнадцать тому назад грамотных совсем не было между горскими евреями, и редко кто из них знал или имел понятие об обрядах своей религии. Только с покорением Россиею Кавказа горские евреи, по примеру русских евреев, начали отдавать своих детей в ученье, и число грамотных немного повысилось.

Под рубрикой «грамотных» в моих статистических сведениях сказано: в аулах 557, в городах 767 и всех 1824. Из этих данных видим, что на 4090 дымов, или на 21 129 душ, приходится только 1324 грамотных, что составляет 6,26 %, то есть почти на 16 человек 1 грамотный. Относительные же числа грамотных выражаются следующим образом: 1 грамотный приходится в аулах, по дворам на 21,53 двора, в городах на 5,08 двора и вообще на 13,30 двора. По душам: в аулах – 5,55 %, в городах – 6,91 %, и вообще 6,23 %; из этих чисел мы видим, что число грамотных в городах гораздо больше, чем в аулах, даже и против общего числа. Число учащихся грамоте в настоящее время доходит (в низших училищах) до 950 и составляет приблизительно 0,05 %, или один ученик на 8,25 двора или 22,24 души.

Число же учащихся в высших заведениях для получения диплома рабби (раввина) составляет меньше 1 % по отношению к мужчинам и детям мужского пола; но большего требовать, судя по материальному положению горских евреев, и невозможно. Большинство их, не имея ни собственной земли, ни домашнего скота, ни даже убогой сакли, принуждены наниматься на разные работы, которые далеко не вознаграждают потраченных трудов их, и в то же время заботиться о воспитании детей и о школах. Мало того, сажая ребят за книги, они лишаются помощников, необходимых рабочих рук в семействе. Не меньшей помехой для получения детьми образования служат и самые школы с их обстановкой.

Притом и сами учителя, под руководством которых дети должны обучаться грамоте, совсем не подготовлены к своей обязанности и не менее учеников нуждаются в образовании. Научившись мало-мальски переводить Талмуд на свой татский язык под руководством своих рабби, ученики эти изучают обряды обрезания и богослужения, чем и обусловливается получение свидетельства на звание раввина, резника и учителя. Вот эти-то ученые, которые, как я сказал, едва-едва объясняются по-древнееврейски и с трудом понимают Библию, берутся за просвещение молодых умов и воображают, что они открывают им бог знает какую премудрость.

Училища делятся на два разряда – высшие и низшие. Как те, так и другие содержатся раввинами и не зависят от обществ. Но преподаванием в высших училищах занимаются те, которые получили некоторое солидное образование или на родине, или в России и известны всем своею ученостью. Таких раввинов считается на всем Кавказе только пять-шесть, и двое из них называются главными раввинами. Они поставлены правительством, и в ведении одного находится Северный Дагестан, Бакинская губерния и Закавказье, а другого – Южный Дагестан и Терская область. Кроме обязанностей, возложенных на рабби правительством и состоящих в переписи народонаселения и в выдаче метрических свидетельств, они исполняют роль духовных судей, то есть решают семейные тяжбы, выдают разводы, говорят проповеди на больших праздниках в синагоге. Они же открывают высшие училища.

Высших училищ насчитывается на всем Кавказе пять с 50 учащимися во всех, и два из них содержатся главными раввинами, людьми, считающимися довольно образованными, знающими хорошо учение Талмуда, законы и обряды иудейской религии, и знакомыми даже с еврейской литературой. Один из них, Яков Ицхакович Дербентский, считающийся горскими евреями за благочестивейшего, получил образование под руководством своего отца и сделался вскоре после его смерти пастырем своего народа. Другой, Хазкель Абрамович Мушаилов, занявший место моего отца года четыре-пять тому назад, воспитывался в России, у русских евреев, и также знает порядочно русскую грамоту. Остальные же раввины или очень плохо знают еврейские науки, или ничего в них не смыслят, заботясь только об искусстве резать скотину так, чтобы она не сделалась «трефной», и тем приобрести уважение и расположение своих односельчан. Если к этому прибавить богослужение, которое совершает тот же резник своим, приятным для слуха горских евреев, монотонным голосом, распевая каждую молитву на особые лады, то он царь в селе своем, и положение его вполне обеспечено: все довольны им и считают его за ученого. Подобные субъекты занимаются преподаванием в низших училищах, которые они также открывают на свой счет.

Как низшие, так и высшие училища помещаются обыкновенно или при синагогах, или в домах раввинов. Для того чтобы дать некоторое понятие об училищах горских евреев, я опишу обстановку и методу преподавания в одном училище, где я провел свое детство и которое считалось высшим учебным заведением. В это училище приезжали со всех концов Кавказа, чтобы получить раввинское свидетельство, которое выдавалось ученикам по истечении четырех лет.

Училище состояло из одной большой комнаты, довольно светлой и с окнами в европейском вкусе. Возле четырех стен стояли длинные, вроде скамеек, низенькие столы, за которыми на полу, поджав ноги под себя, сидели ученики; на первом месте кун-зевер (высший угол), то есть у противоположной от двери стены, стоял четырехугольный столик, за которым на пуховой подушке сидел рабби; на правой стене помещались полки, на которых красовались в кожаных переплетах священные книги громадных размеров; полки эти, окруженные карнизом и закрытые спереди стеклянными дверьми, представляли род шкафа и считались священным местом, назначенным только для книг духовного содержания, так как для светских книг был рядом маленький шкафчик. Книгами духовными считались: Пятикнижие Моисея, писания пророков, Талмуд и другие, а светскими – книги общеобразовательного содержания, как, например, физика, химия, космография, романы, повести, речи и пр., переведенные на древнееврейский язык. Весь пол был устлан персидскими коврами.

Всех учеников было в училище около 45, из которых человек десять были маленькие – азбучники, а остальные – большие с бородой – библейцы и талмудисты, то есть, те которые изучали Библию и Талмуд. Они делились на несколько групп, человек по восьми – десяти в каждой, которые учились по отдельным книгам, различающимся по степени их трудности; курс начинался, не считая азбуки, складов и чтения, переводом первой книги Моисея, Бытия, затем проходили Исход и еще остальные три книги. Это был первый курс и назывался мугра (простое чтение и перевод). После книг Моисея начиналось Писание пророков, или, как оно называлось, Бист-чор и Мишне, которые составляли второй курс. Наконец, проходилось несколько книг Талмуда и две-три книги светского содержания, что составляло 3-й курс. Те, которые имели желание получить раввинский диплом, учились еще один год и проходили за это время законы резания скотины, анатомирование животных и обряды богослужения.

По окончании каждого курса упомянутые группы приглашали в гости своего учителя с несколькими стариками и давали обед. Тут родители учеников благодарили рабби за труды и дарили его деньгами или новым платьем. По окончании же полного курса учениками рабби приглашал из других мест ученых и назначал экзамены, которые назывались досдур. Экзамены производились следующим образом. В училище, откуда убирали скамейки, сидели старики-ученые на подушках, начиная с раввина от первого места, кругом около стен и некоторые из мирян, пришедших слушать, а кончающие курс располагались по обеим сторонам двери. Пред рабби стоял его стол, на котором была навалена груда книг. Ученики вызывались по очереди и садились около рабби, лицом к ученым экзаменаторам, рабби открывал какое-либо толкование из Талмуда и других книг и заставлял переводить и разъяснять смысл каждого толкования. При этом каждый из присутствующих экзаминаторов предлагал вопросы и спрашивал, на основании какого текста из Библии составлено такое-то толкование, кем и как и где найти тексты. Ученик должен был сказать эти тексты по-древнееврейски и сразу указать их место в книгах; затем спрашивали его о правилах точить, править ножи, которыми должно резать различных животных и какого они должны быть размера в вершках по роду употребления и, наконец, как резать и какие молитвы произносить при этом.

После того спрашивали анатомию животных, какие жилы и нервы в каких органах, где их искать и как вынуть из годного мяса и при каких повреждениях легких и костей мясо считается кошерным (годным) или «треф» (негодным). Эти два отдела – правила ножей и законы о годности и негодности мяса – составляют самую трудную и серьезную часть экзамена. На следующий день производилась поверка на практике. Ученики точили ножи и резали каждый по курице, по барану и по одной корове. Те из них, которые нехорошо владели ножами, оставались безусловно еще на год. Из самого требования на экзаменах видно, что будущие пастыри выходили не более как ремесленниками и полными невеждами. После экзаменов приглашались раввином все мужчины и давался торжественный ужин в честь кончивших курс.

Не менее интересно самое учение в училищах и обхождение раввина со своими учениками. Для этого опять представлю училище того же рабби, которое оставило во мне самое тягостное воспоминание. Ученики должны были быть в сборе около 8 часов, а в 9, совершив свою утреннюю молитву и завтрак, являлся рабби. Забота об уборке училища или содержании его в чистоте лежала или на жене и дочерях рабби, или на маленьких учениках; прислуги не было вовсе, потому что содержание училища, как говорил рабби, стоило ему очень дорого, и грошовая плата за учеников едва покрывала расходы.

Ужасно бывало жалко смотреть на жену рабби и дочь, которые, вставая ежедневно рано утром, выносили ковры, подметали пол, топили печь и носили на спине из далекого фонтана воду, делая каждая по пяти-шести раз в день это путешествие и несмотря ни на какую погоду. Подметать училище и убирать его лежало на обязанности учеников, как условливался рабби при поступлении их в школу, но ученики приходили нарочно поздно, и училище часто оставалось неубранным. Рабби горячился, выходил из себя и бросался с кнутом попеременно то на младших учеников, то на жену свою с дочерьми, нередко последних избивал до того, что они по целым неделям не могли показываться от синяков. Заметьте – такие варварские наказания претерпевали жена и дочь главного раввина, человека ученого и почти единственного по своему завидному положению между евреями-горцами!

Но иногда бывало жалко и самого рабби, который с утра до поздней ночи бегал по служебным делам общества, принимал того, другого, третьего по разным семейным неурядицам, выдавал разводы, бегал к умирающим и, наконец, занимался с 45 учениками. Часто ему приходилось не обедать и не ночевать дома. Помощника не было, и он один тянул лямку и выбивался из сил.

Помимо всего этого, его страшно огорчали ученики невзносом платы за учение. Расходы шли ежедневно, а прихода не было. От общества же получал он 600 руб. в год, которых тоже едва хватало на содержание семьи и училища.

Придя в училище, ученики садились по местам, начиная от рабби старшими и кончая около двери младшими, так что середина комнаты оставалась пустою. Занятия начинались так: по приглашению рабби группа старших садилась кругом стола, а остальные начинали повторять громко свои уроки. В руке рабби находился постоянно наготове длинный прут, которым угощал он, не вставая с места и протягивая только руку, младших учеников, перестающих читать громко уроки. Почувствовав боль на спине, они поднимали отчаянные вопли и крики, между которыми иногда неясно слышалось чтение какого-либо места из их урока, начинали изо всей силы качать головами, сгибая и разгибая все туловище, чтобы показать свое усердие. Крики их бывали до того громки, что за две, за три улицы можно было их слышать. Из сидящих вокруг стола рабби – один начинал кивать головой и читать урок по книге, а другие слушать. После этого начинал второй и тоже переводил с древнееврейского на горский язык. Иногда рабби останавливал их и растолковывал непонятные места.

Если же ученик плохо знал урок, то борода ученика тоже не спасала его от наказания: с быстротой молнии ему наносилась пощечина, а иногда и удары нагайки. После этого начиналось задавание урока. Ученики слушали со вниманием, а рабби читал, переводил и объяснял толкования. Окончив урок, он заставлял повторить одного способнейшего, и потом по очереди других. Затем приходила другая группа, третья, и занятия продолжались до обеда. Обедать отпускал он на два часа и как раз в 12 часов. В два часа опять все должны были быть в сборе. Но ходили обедать большею частью только старшие ученики, а младшие ели кусок хлеба с говядиной или сыром, и плоды, принесенные ими утром. Зимою, в дурную погоду, рабби вовсе не выпускал учеников из училища, чтобы они не приходили с грязными ногами.

Понятно, такой непосильный труд и сидение в течение всего дня на одном месте выводили из себя маленьких детей, которым училище не представляло ничего, кроме скуки и истязания. Те, которые готовились к званию раввина или резника, спокойно переносили трудности школьной жизни, но мальчики, которых не занимала никакая будущность, тяготились этими порядками и побоями и, раз убежавши из школы, ни за что не хотели вернуться в нее вторично. Подобная жизнь, если не хуже, ждала учеников и в низших училищах. Там они исполняли обязанности и школьной прислуги, и учеников.

В отсутствие рабби, что бывало очень часто, на его место садился один из старших учеников и исполнял роль учителя. За незнание урока или за какую-нибудь шалость он наказывал маленьких еще хуже, чем рабби, поэтому в отсутствие рабби в классе не бывало ни одного маленького, за что им, конечно, очень строго доставалось как от рабби, так и от их родителей. Однажды жена рабби заболела, и дочь гостила у дяди, в другом ауле; вместе с этим начались в училище различные беспорядки; оно оставалось по три дня не подметенным, не топленным, и ученики терпели от жажды. Дня два-три рабби заставлял нас, маленьких, следить за нуждами училища и исполнять их, но чрез несколько дней мы вовсе перестали ходить, говоря, что нас заставляют работать для старших. После этого рабби прочитал нотацию старшим, и когда один из них ответил довольно дерзко, то рабби дал ему пощечину; ученик, долго не думая, ответил ему тем же, и началась драка между учителем и учеником… Это было причиной закрытия училища.

Другого выхода не было. Получая от маленьких по 2 руб. 40 коп. в год, а от больших по 8—10 руб., рабби собирал всего около 200 руб., на которые должен был покупать скамейки, нанимать училище, топить его, доставлять воду для 45 человек, нанимать еженедельно женщину для мытья полов и пр., и пр. Согласитесь, что немыслимо сделать все это на 200 руб., не считая тут и труда над учениками. От этого редко какое училище держится более 5–6 лет и наконец закрывается. Это относится к высшим, а о низших нечего и говорить, потому что они открываются резниками, большею частью не имеющими совести и угнетающими детей, а такие учителя меняются ежегодно и кочуют из аула в аул. Несмотря на печальное положение училищ, общества не принимают в них никакого участия. Может быть, они были бы готовы содержать училища, но, видно, не хватает на это средств.

Вот главные причины жалкого состояния образования между горскими евреями и упадка духовного развития народа. Между тем мы видим в этом народе истинное желание получить образование, и каждый отец дает последнюю трудовую копейку, чтобы сын его сделался грамотным. Это мы видим, во-первых, из сравнения статистических данных о числе грамотных у путешественника по Кавказу Иуды Черного за 12–15 лет тому назад, с числом грамотных между горскими евреями в настоящее время. У Черного говорится, что в Дербенте найдется около 20 человек, знающих немного еврейскую грамоту, а теперь находим их около 120 человек; в Араге 8 – теперь приблизительно 55, в Кубе 30 – теперь 460, так что средним числом выходит в каждом месте почти в 10 раз более прежнего. Во-вторых, сравнивая стремление к грамотности у горцев-евреев и горцев-мусульман, мы заметим, что оно у первых почти в 3 раза больше, пропорционально дымам и душам в аулах. Так, например, в Кюринском и Кайтако-Табасаранском округах мы находим у мусульман:

Те же аулы дают для горских евреев:

Из этих чисел мы видим, что, составляя в тех же аулах гораздо большее количество населения, татары имеют меньше на 5 учителей, на 8 училищ и на 115 учеников; или иначе:

Говоря о грамотности, следует заметить, что под грамотностью разумеется у евреев только уменье читать молитвы и писать письма. Читают горские евреи тоже не так, как русские или европейские, отчего последние очень мало понимают, присутствуя на их богослужении. Это происходит от того, что в языке европейских евреев, составляющем жаргон языка того народа, среди которого они живут, нет звуков, свойственных восточным языкам, и, кроме того, горские евреи сохранили некоторые архаические черты в произношении отдельных еврейских букв.

В самых обрядах богослужения и в содержании молитв находим также значительное различие между горскими и европейскими евреями, особенно в праздничных днях.

Синагога или молитвенный дом бывает построен почти везде по одному типу и представляет собою большую комнату, освещенную большими окнами, проделанными в трех стенах, кроме западной. Пол устилается коврами, на которые садятся, поджав под себя ноги, горские евреи кругом около стен и несколькими рядами по средине. В западной стене находится шкаф с золотыми в иных городах галунами на верху и львами по бокам – кивот Завета. В нем помещаются свитки из пергамента, на которых написаны заповеди Моисея и серебряные короны с колокольчиками, которые надеваются на верхние рукоятки свитков во время поднесения их к молящимся для прикладывания.

Сбоку кивота стоит кафедра, в рост человека, составляющая престол, где рабби совершает богослужение. Над престолом и по бокам его находятся изображения некоторых святых мест в золоченых рамах. Посреди синагоги находится другая большая кафедра, на которой, обращаясь к западу, рабби читает три раза в неделю – по субботам, понедельникам и четвергам – заповеди и говорит проповеди. Пред чтением каждой главы заповеди рабби приглашает одного из молящихся и благословляет его, за что тот по состоянию жертвует деньги или свечи в пользу синагоги. По большим праздникам эти благословения продаются с аукциона (от 1 руб. до 3–4), и деньги опять идут в пользу синагоги. Эти сборы составляют капитал, который исключительно идет на ремонт синагоги, на общественные купальни и воспитание сирот.

Богослужение совершается следующим образом: у престола стоит рабби и читает известные молитвы на древнееврейском языке, а за ним по молитвенникам читают тихо и грамотные. Остальные же, не понимающие по-древнееврейски и называющие себя «амхоориц» (что означает по-древнееврейски «инородец или неграмотный»), слушают, сидя или стоя при различных моментах богослужения, и произносят «Борухо-борухшему» – «Да будет благословлено Его имя», и после каждой молитвы, произнесенной рабби, слова: «Благословлен Ты, Предвечный Боже наш». В тех же местах молитв, при которых должно стоять и, читая про себя, делать несколько поклонов, они также стоят и следят в упор за каждым движением рабби. Сделает он поклон – они тоже, скажет он «аминь» – они также, не давая себе отчета, за что поклон и после чего «аминь». Многие, даже большинство евреев, вовсе не знают даже о существовании главных молитв евреев.

Кафедра, престол и кивот Завета находятся у западной стены, куда и обращаются горцы-евреи со своей молитвой к Богу, что составляет противоположность направлению, к которому обращаются европейские евреи, то есть те молятся на восток, а горские евреи на запад.

Женщины не допускаются в синагогу, и ни одна из них не умеет читать молитв. Некоторые из богобоязливых старух приходят в переднюю синагоги по субботам и большим праздникам и стоят у окна или двери синагоги, чтобы видеть заповеди и послушать богослужение. Женщины вообще очень мало заботятся о молитвах, предполагая, что от них, обиженных природой и несовершенных людей, не требуется многого. На них возложены религией три обязанности: первая состоит в том, чтобы каждая хозяйка приветствовала субботу в пятницу вечером зажжением двух маленьких восковых свечей и чтением при этом молитвы; вторая – соблюдение телесной чистоты (наз. «нидо») в продолжение 15 дней после месячных очищений; третья обязанность в том, чтобы женщина при печении хлеба отрезала кусок теста с произнесением при том установленной молитвы и бросила его в огонь. Кусок этот, изображающий собою жертву, носит название «Ьало».