Текст книги "Кавказские евреи-горцы (сборник)"

После резки сугума горские евреи редко когда покупают свежего мяса, разве иногда купят на шашлык или по случаю большого праздника. Но они снабжают друг друга свежим мясом и внутренностями после своего сугума.

Такая же взаимная раздача происходит между ними во время сбора плодов, хлеба и отела коровы или буйволицы: тогда посылают они молоко кипяченое и яйца. Но тут вместо яиц получившие наливают воды в чашку или тарелку, в которой был принесен дар. Это для того, чтобы корова дала хорошее молоко и не была суха, как чашка, которую возвратили без воды.

Вечером этого дня, то есть после соления мяса, приглашается молодежь для рубки мяса, из которого изготовляются колбасы. Почти из каждого дома приходят парни и девушки, из которых одни рубят мясо, другие чистят лук, третьи делают шашлыки, четвертые готовят закуски, пятые поют веселые песни, рассказывают сказки… У каждого своя работа, и никто не сидит без дела. Нельзя не любоваться, смотря на сияющих от радости, счастливых молодых людей, которые сидят кругом на коврах попарно, ведут беседы – каждый со своей возлюбленной, которая улыбается ему, дарит его любезными словами, и наконец, как бы в такт, все поднимают и опускают тяжелые топоры. Каждая пара занята собою, делает свое дело и не замечает, о чем говорят сидящие по бокам ее пары. Весело смотреть на сидящих перед очагом разрумяненных парней, которые с усердием вертят шампура над огнем и пускают остроты в песнях насчет той или другой пары, которая отвечает им тем же без стеснения.

Часто слышатся при этом сальности и нецензурные слова, которые во все горло произносит какой-либо парень, после чего краснеют девушки, хохочут женщины, и опять все идет своим порядком. Там звонкий смех сливается с остротами и веселым разговором, там раздается стук топоров, рубящих мясо, и звон медной посуды, там горит сало на огне от шашлыков, поднимается дым, тушится огонь, который разгорается с новой силой, но атмосфера все-таки чище, чем в предыдущую ночь в мужской половине, потому что гораздо меньше или вовсе нет табачного дыма и винных паров.

Девушки почти совсем не пьют ни водки, ни вина, и парни при них тоже воздерживаются. Парни, окончив свои шашлыки, становятся среди комнаты, произносят «э шори бирору и хахару» (за радость братьев и сестер) и приглашают других перестать работать. Те бросают топоры и занимаются закуской, которая подается каждой паре или нескольким отдельно на доске, где рубится мясо. При этом парень или девушка становится перед всеми и начинает петь, а остальные подпевать за ним. Антракты и хоровые песни продолжаются около получаса и раза четыре в продолжение всей работы.

Смотря по количеству сугума, булка продолжается иногда несколько ночей кряду. По окончании работы все садятся ужинать и к утру возвращаются домой с хоровыми песнями. После рубки мяса хозяйка приглашает знакомых женщин, которые помогают ей в изготовлении колбас и развешивании отдельных кусков мяса для просушки на поперечных палках, находящихся в женской половине. При этой работе женщины также гуляют, болтают между собою и мало уступают мужчинам в употреблении горячих напитков.

Подобное же участие принимают женщины, девушки и парни при построении сакли каким-либо из горских евреев. Одни из них делают грязь, смешивают ее с саманом (соломой) и топчут ногами, чтобы она была липкой, другие несут ее на крышу, которую вымазывают женщины, третьи мажут стены и полы, четвертые убирают двор и пр. Через несколько времени хозяин поселяется в новопо-строенной сакле и приглашает своих односельчан на ужин. Наряду с стариками занимают почетное место участвовавшие в постройке сакли. Мужчины собираются в особой комнате, а женщины в женской половине. Иногда на такое торжество приглашают зурну и барабан и устраивают свадьбу, где женихом и невестой служат муж и жена, которые во второй раз после брака или свадьбы детей танцуют вместе при обществе. Все хлопают в ладоши, приветствуют их радостными улыбками и высказывают им пожелание быть счастливыми в новом доме и устроить также счастье детей.

Из домашней жизни горских евреев заслуживают также внимания обычаи носить родственникам кушанья по субботам, затем обряды при родах и обрезании и печение хлеба в чужих печах.

Только что вышли евреи в субботу или в день праздника из синагоги и сели за праздничный обед, видишь – по всем улицам и переулкам аулов тянутся мальчики и девушки с двумя-тремя тарелками в руках, покрытыми чистенькими платками. Любопытство задевает вас и вы спрашиваете: «Что это такое?» – «Тара, нермов, курзе, ош (названия кушаний)», – отвечают вам наивно дети, продолжая идти своей дорогой и боясь, чтобы не отняли у них тарелок или не толкнули их. Вы все-таки ничего не понимаете из этих ответов и начинаете расспрашивать об этом первого встречного. Тот отвечает вам следующее: «Видите ли, я человек бедный, и жена моя приготовила только одно кушанье на сегодня. Смотрю, сестра моя посылает мне другое лакомое блюдо, а жена ей из своего кушанья; брат – второе, она из своего; сват – третье, она опять из своего… Таким образом, на три-четыре тарелки своего простенького кушанья, которого жена изготовила в изобилии, мы получили три-четыре других сытных праздничных блюда: вот и мы, бедняки, пообедали по-праздничному, не обижая и себя, и других, потому что и мы послали им из своего кушанья!»

«А что такое несут женщины на голове в больших деревянных чашках, при этом под мышками или в руках их несколько хворосту или два-три полена дров?» – спрашиваете вы.

«А вот что, – говорит он, – у нас каждый порядочный хозяин имеет свою печь для печения хлеба. Бедным людям иметь печь – значит разориться при теперешней дороговизне дров, так как, чтобы вытопить печь – да еще каждую неделю, да иногда по два, по три раза в неделю, когда приезжают гости, – нужно на месяц по крайней мере три-четыре арбы дров. Здесь же хозяева топят поочередно и, испекши свой хлеб, предоставляют свою печку на пользование другим.

Каждая хозяйка, даже и богатая, так как другой раз и она вытопит свою печь, приходит сюда, приносит с собою готовое тесто, которое несет она на голове, в чашке, и ждет своей очереди. Одна кончает, другая бросает сейчас свои поленья в печь, чтобы лучше подтопить ее, и начинает делать чуреки, которые сейчас уже готовы.

Печки бывают двух родов: курук (вроде русской печи) и топу. Эта последняя есть яма в земле, имеющая вид усеченного конуса, смазанная внутри глиной, с углублениями на внутренней стороне и глубиною около одного или полутора аршин. В курук кладутся чуреки при помощи деревянных круглых лопаток, а в топу прилепли-ваются руками ко внутренним стенкам ямы. Возле этих печей собирается масса женщин, которые занимаются печением хлеба иногда до глубокой ночи, каждая ожидая очереди. Между тем одна из них начинает говорить о новостях, другая рассказывает сказки, третья сплетничает на других, четвертая хохочет с знакомой, пятые шепчутся и осуждают других, сидящих здесь, франтих… словом, вы видите здесь пекарню, слышите все аульные новости, суды и пересуды, смотрите на горских красавиц, франтих… чего же еще? а польза бедным людям все-таки есть».

Тут же расскажу я об одном обычае горцев-евреев, основанном на общинном устройстве их жизни. Раньше было сказано, что во время отела коровы или буйволицы между горскими евреями происходит раздача первого молока. Для этого из молока вместе с яйцами варят они предварительно нечто вроде сыворотки или простокваши. Сказано было также, что родственники, взамен присланной им простокваши хуршово, наливают в эту посуду воды, для того чтобы отелившаяся корова была молочной. Хозяйка, как только ее корова стала давать правильно молоко, входит «с соседками в вехре и носит к одной из них по утрам несколько кувшинов молока. Дело в том, что каждая женщина, желая запастись на будущее время большим количеством сыра и молока, входит в компанию с другими соседками и обменивается с ними по очереди своим молоком; так что около месяца все хозяйки приносят одной ежедневно по кувшину молока, затем другой, третьей и т. д., пока все не будут иметь у себя вехре».

В это время эти последние, то есть имеющие очередь, один день делают сыр, другой – сливочное масло, которое после растапливают они в желтое коровье масло. Для того чтобы изготовить масло, они наполняют сначала кувшины молоком и заквашивают его, налив в каждый кувшин по ложке кислого молока. На следующий день созываются на булка знакомые женщины и девицы и садятся за приготовление сливочного масла, которое производится следующим образом: в большие кувшины с двумя боковыми ушками наливается до половины кислое молоко, кладется туда по деревянной ложке, затем кувшины затыкаются сверху крепко пробками из дерева, которые обертываются тряпкой, и содержимое подвергается взбалтыванию. Через некоторое время в кувшинах образуется белое сливочное масло, которое снимается и кладется в чашки с холодной водой. До окончания очереди через день происходит то же самое и в конце растапливается все собранное за это время масло. В этот день собираются участвующие в вехре соседки, пируют, гуляют вместе с хозяйкой и приводят хозяйство ее в порядок. Затем отправляется к родственникам понемногу сыра и масла и вехре переходит к другой хозяйке.

Не менее интересны обряды горцев-евреев при рождении детей и при обрезании. Как только женщина чувствует время разрешения от бремени, домашние сейчас приглашают момой (бабку). Родит горская еврейка стоя или на корточках и поддерживаясь посредством веревки, перекинутой через брусья в потолке, или лежа на земле, где приготовляется ей соломенная постель. Комната при родах наполняется постепенно из всего аула женщинами, которые идут к родильнице, принося с собою в больших чашках и тарелках, покрытых платками, муку, крупу, яйца, чеснок и проч. Все это собирается для бабки.

После того как все женщины собрались, одна из родственниц родильницы берет кусок белого полотна, бязи или другой белой материи, аршинов в пять-шесть, и перевешивает ее через дверь так, чтобы одинаково ровно была видна она снаружи и внутри. Этот кусок остается до тех пор, пока родильница не встанет совсем здоровой, и потом он дарится момой. Для чего это делается, достоверно никто не знает; но полагают, что белый цвет материи служит для удаления нечистого духа.

При сильных болях посылают кого-нибудь на кладбище, чтобы принести горсть земли из могилы такого-то покойника. Посланный выкопает из глубины могилы немного земли, которую, смешав с водою, и дают страдающей. Если и это средство не помогает, то муж приглашает учеников раввина, из которых одни трубят в трубы, употребляемые евреями в Судный день и на Новый год при общественной молитве, а другие читают псалмы. Все начинают молиться: «Не Худо, ту шор хилос-сохош! (Единый Боже! Дай ей радостно разрешиться)».

Наконец все успокаиваются и начинают расспрашивать бабку: сын или дочь. Если сын, то бабка сейчас говорит и просит у отца за бе-шереи (радостную весть) подарка. Отец с удовольствием исполняет ее просьбу и, пригласив присутствовавши и утешавших его в кунацкую комнату, начинает угощать их вином и закусками. Всюду раздаются радостные речи, слышатся смех и говор, везде встречаешь сияющие лица. Особенно радуется мать при этом радостном известии, так как за это все начинают питать к ней особое уважение.

Отец новорожденного посылает сейчас кого-либо из мальчиков на женскую половину, чтобы он прибил к стенам, над окнами и дверьми, различные бумажки, на которых написаны имена ангелов-хранителей. Это делается для того, чтобы злые духи не причинили новорожденному и матери вреда.

Первое время момой кормит мать одним жидким мучным супом без мяса и приправ. К родильнице воспрещается вход мужу и всякому мужчине, также и женщине, имеющей при себе какую-либо плотную вещь, пока при родильнице не будет золота. В противном случае с новорожденным делается чуле – болезнь 40-ка, которая задерживает рост ребенка. В эти дни мать беспрестанно посещают женщины, а отца новорожденного мужчины. Тех и других хозяева угощают алвою, шашлыками и вином. Родственники же и родственницы дарят бабку деньгами, каждый по 20–30 коп., и делают ей подарки.

Наконец приходит восьмой день, в который совершают обряд обрезания над ребенком, по установлению закона Моисея. Операцию обрезания делает раввин или резник, и почти всегда очень искусно. Рану обмывают ртом, набирая в него уксусу, и посыпают обожженною шерстью и порошком из особой обожженной глины. Через три-четыре дня рана заживает, и ребенок делается здоровым.

Церемония обрезания происходит большею частью в синагоге и очень редко дома и состоит в следующем: новорожденного приносят на большей подушке в синагогу, где передается он «отцу по обрезанию» (как у русских – крестному), который сидит на кресле, назначенном для обрезания и называемом «кресло Ильи-пророка». На руках этого отца производит рабби свою операцию, а настоящий отец произносит в это время известную молитву и дает ребенку имя. Затем наливает в стакан вино, над которым раввин служит молебствие, наливая затем мизинцем новорожденному в рот несколько капель со словами: «Да проживешь ты с этою кровью».

Имена, даваемые новорожденным, большею частью бывают наследственные, то есть умерших отцов, дядей, братьев и т. п. и взятые из Пятикнижия Моисеева и из книг пророков или составленные самими родителями по отношению к каким-либо предметам, как, например: Тат-ли (сладкий), Шеребет (питье) и друг. Часто встречаются также имена сильных животных и драгоценных металлов. Эти последние даются большею частью женщинам. К именам мужчин относятся: Аслан (лев), Конлон (тигр), Ож-дохо (чудовище, змея) и пр.

После совершения обряда тут же в синагоге дается присутствующим закуска, состоящая из водки, вина, кур и гусей. Каждый подходит к столу, отламывает руками кусок хлеба, отрывает кусок мяса, наливает себе рюмку водки или стакан вина и уходит. Богатые же устраивают настоящий «обед обрезания» и приглашают всех в ауле или городе.

Совсем не так встречают евреи-горцы новорожденную девочку. Муж, родственники и даже момой оставляют мать без всякого внимания и не прислуживают ей. Таким образом, дочь с самого рождения приносит бедной матери горе, и на нее смотрят только как на будущую рабочую силу.

Женщина лежит в постели после родов обыкновенно дней девять-десять и не больше двух недель. После рождения мальчика она идет на омовение через 40 дней, а после девочки через 60. Ребенок 40 дней не выносится из дому, чтобы с ним не сделалась «чуле» – болезнь 40-ка.

Глава 3
Женитьба. Положение женщины как причины различных несчастий. Обряды горцев-евреев при помолвке детей и обручении. Жених и невеста. Приглашение жениха родителями невесты. «Гечелей» (ночные свидания). О разводе. Взгляд общества на гечелей. «Табаг». Пресечение пути жениху и невесте. Поверия. Свадьба

Женитьба сопряжена для еврея-горца с большими трудностями и многолетними стараниями о скоплении некоторой суммы, для того чтобы купить себе невесту. Обычай требует, чтобы еврей-горец, вздумавший жениться, заплатил родителям невесты деньги, которые называются калын. Калын редко доходит до суммы менее 150 рублей серебром, к этому прибавить, что свадьба продолжается обыкновенно около четырех суток, справляется также за счет жениха и что подвенечные одежды, по обычаю горцев богато обшитые серебряными и золотыми галунами, должны быть сделаны им же, то в итоге выходит, что горец, чтобы жениться, должен иметь минимум 300–400 руб. серебром – сумму, по их средствам, совсем не малую, почему у евреев-горцев старые холостяки далеко не редкое явление. Но так или иначе, еврей-горец, считающийся порядочным человеком, должен жениться и, следовательно, стараться скопить денег; иначе на него смотрят всюду как на неблагородного горца, не достойного носить папаху (шапку) и кинжал. Конечно, пристроить детей, братьев, сестер и прочих родных представляется евреям-старикам делом и трудным, и несомненно радостным, так как молодые, обвенчавшись, как говорят они, не будут заниматься баловством и привыкнут к семейному очагу.

Однако ж между этими преждевременно пристроенными молодыми людьми мы находим массу несчастных. Это объясняется двумя причинами, именно: во-первых, распространением чахотки, которая в последние годы с большей и большей силой стала надрывать преимущественно молодое поколение и всего чаще мужчин от 15 до 30, 35 лет, и, во-вторых, способами лечения взрослых и детей местными врачами. Нет сомнения, как это подтверждают многие старожилы кавказских племен, что двадцать – тридцать лет тому назад гораздо было меньше умирающей молодежи, и никогда чахотка не косила ее так, как в последние годы. Это относится не к одним горцам-евреям, но и к горцам-мусульманам. Причину пагубного распространения чахотки, как объясняют многие, следует искать, во-первых, в самом образе жизни горцев и, во-вторых, в распространении русского владычества на Кавказе.

Обычай всех горцев требует, чтобы молодые люди – парни и девушки – не видали друг друга, но девушке показываться мужчинам или назначать им свидания воспрещается безусловно и строжайше. Поэтому девушки до замужества ведут почти замкнутую жизнь и никуда не показываются, исключая тех случаев, когда они посещают друг друга, присутствуют на свадьбах и бывают на булка, ночных собраниях, о которых было сказано выше. Вследствие этого девушки горских евреев отличаются теми же свойствами, как и все женщины Востока: они стыдливы, робки и крайне невежественны, но вместе с тем строго целомудренны и трудолюбивы.

Жизнь замужних женщин ненамного лучше жизни девушек. Выходя из дому на работу, она должна наклонить голову, окутаться кругом шалью или белым платком, чтобы видны были одни глаза, не должна оглядываться по сторонам и говорить с чужим мужчиной, даже и с родственником, ни слова, иначе быть беде: или муж заметит это и исколотит ее, или же другие распустят о ней по аулу бог ведает какие слухи: тогда не показывайся в свет, не смотри мужу в глаза и добровольно делайся езитом, то есть личностью, презираемою всеми и на которую может плевать всякий без суда и расправы.

Точно так же и дома женщина должна скрывать себя от взоров посетителей или гостей и жить вместе с детьми в особой комнате или кухне. Замечательно то, что этот строгий наказ, передающийся из поколения в поколение, «не смей без особенной нужды выйти за порог», ничуть не возбуждает ропота среди женщин, как думают просвещенные народы; натура их, как видно, привыкла веками сидеть дома и даже до того, что их никакие блага мира, никакие удовольствия не тянут никуда, и они сами готовы делать все дома и копаться вечно в своей стряпне, шитье и хозяйстве, не думая больше ни о чем, лишь бы не выходить из дому куда-нибудь, где противные мужчины будут глазеть на них.

Вообще положение девушки до замужества и женщины ничем не отличается у горских евреев от такого же тяжелого положения их у других восточных народов. Когда еврей-горец случайно увидит девушку, наметит ее для себя и вздумает на ней жениться, не зная совершенно ни ее натуры, ни ее характера, то он уведомляет чрез кого-либо из близких товарищей об этом своего отца, который посылает к отцу девушки сватов, обыкновенно родственников, или идет и сам с ними. Жених не может сказать отцу о своем намерении лично, ибо, по обычаю, «совестно» говорить детям со своими родителями о браке, а девушка не принимает даже и такого участия: о согласии ее на брак большею частью не осведомляются, и если спрашивают, то лишь для очистки совести, тоже чрез ее подругу.

Девушка, не разбирая, хорош ли жених или нет, – должна, как «благовоспитанная девушка», ответить, что «согласна на все, что они (тут подразумеваются родители, братья и родственники) ни сделают с ней». Женщины, даже матери, также вовсе не вмешиваются в вопрос о браке. Таким образом, переговоры ведутся отцами и родственниками и преимущественно касаются размера калы-на. Подобные переговоры с сыновьями при сватовстве ведутся только такими родителями, которые боятся своих «капризных детей», чтобы те после не пеняли на них и чтобы родители могли заставить сыновей отказаться от развода, в случае если последние захотят развестись с женами, сказав, что брак был заключен против их желания.

Большею же частью отцы сходятся друг с другом где-нибудь в гостях и, под влиянием горячих напитков, дают друг другу руки, произносят слова клятвы – быть вечными друзьями – и соглашаются ради этого при свидетелях соединить своих детей. Такие случаи, которые, как сказано, бывают очень часто, происходят и при возрасте детей, и при младенчестве их, так что многие из сговоренных или помолвленных детей в глаза не видят друг друга, живя в разных городах или аулах, до самого дня свадьбы. Как сказал я, девушки мирятся со своим положением; они привыкли к такому порядку вещей, но молодые люди не могут вынести жизни с часто злыми и сварливыми женами и не решаются об этом сказать родителям, которые все равно не послушаются их, тем более если жены сумеют себя как следует поставить и угодить родственникам. Вследствие этого в конце концов молодые люди впадают в неодолимую тоску и, наконец, в чахотку.

Как факт – расскажу несчастную историю одного из моих аульных товарищей Р., который умер, так сказать, во цвете лет от подобной женитьбы. Ему был 21 год. Невеста была засватана за него еще ребенком, и он не знал и не видел ее, живя от нее за 300–400 верст (он жил в Тарки, а она в Дербенте). Она не понравилась ему после первого же свидания и стала ему противна. Несмотря на слово «совестно», он упрашивал отца отпустить ее, дать ей развод и все приданое, которое привезла она с собою. Отец упорно не соглашался, говоря, что у него нет денег, которые нужно дать в этом случае невесте наличными за привезенное ею приданое, как требуется это по адату. По истечении 4 месяцев после свадьбы молодой человек слег в постель и сильно заболел. Я был в это время в VI классе реального училища Темирхан-Шуре и, услышав об опасной болезни любимого товарища детства, отправился проведать больного. Он жил в ауле Тарки. Не могу вспомнить о нем и по настоящее время без слез: так он был несчастен и жалок.

– Товарищ, – сказал он мне, взяв мою руку своею, пылающею от жара, – посмотри на нее (жена убирала комнату) – она точила как червь вот эти шесть месяцев мою душу и совсем заела меня. Я просил, умолял ее взять развод, сжалиться над моею молодостью и потребовать этого от батюшки… Она и до сих пор, когда я уже на смертном одре, торчит у меня пред глазами… Смотри же, товарищ, будь осторожен: знаю, что и ты не любишь своей невесты, но они настаивают, чтобы ты женился теперь; лучше умри или пускай убьют тебя до женитьбы, чем вот этак!.. (Он кашлянул кровью!)

Через месяц, когда я приехал в аул на каникулы, его уже не было, и родичи его, в том числе и жена, были в глубоком трауре. Следуя обычаям, родители умершего через год выдали вдову покойника за второго своего сына, меньшего, 18-летнего брата покойного. Ни он, ни она не соглашались сначала на этот несчастный брак, но, подавленные всеобщим требованием, должны были уступить. Спустя полтора года у них родился от этого брака мальчик, названный именем моего умершего товарища. В последнее мое путешествие я встретил ее в Дербенте, больную также чахоткой, и недавно уведомили меня о ее смерти.

Таких случаев много между несчастными в этом отношении кавказцами. Но мне не раз приходилось по этому поводу слышать горькую правду из уст наших стариков. «Отчего, мол, всего этого не бывало прежде! Мы, мол, все и наши деды, прадеды женились таким образом… Нет, – продолжали они, – в этом виноваты русские города, где царствует разврат, где девушки ходят по улицам, садам и кабакам и чуть ли не зовут молодежь к себе среди белого дня и при всех, потеряв всякую женскую стыдливость; теперь молодежь предается разврату и перестает питать уважение и любовь к своим женам». Все это может быть отчасти правда, но мне кажется, что главную причину зла нужно искать в обычае, заставляющем девушку «не показываться молодежи нигде и ни под каким видом».

Находясь под влиянием палящих лучей южного солнца, молодежь развивается необыкновенно быстро и начинает искать различных невинных развлечений, которых она не может найти в своих родных аулах. Девочкам, под страхом жестокого наказания, воспрещают иметь с мальчиками сношение или затеивать с ними какую-либо игру. Но они привыкли с детства никуда не выходить и, не имея понятия об удовольствиях, могут заглушить в себе различные желания, свойственные их возрасту. С мальчиками же происходит совсем иное. Бывая в городах, они соблазняются сперва холодными напитками, потом горячими и горькими, а там и развратом. Последствием всего этого выходит то, что мальчик 13–14 лет обирает отца и несет все, что попадается ему в руки, считая тут и свои заработки, в притон разврата, от которых недалеко и до чахотки.

Раньше уже было сказано, что горские евреи совершают помолвку своих детей или еще во младенчестве их, или уже в их возрасте, но что дети не принимают никакого участия в этой помолвке, и переговоры, касающиеся лишь размера калына, ведутся отцами или другими родственниками. Теперь расскажу о некоторых обычаях горских евреев, совершающихся при обряде обручения и свадьбы; кроме того, укажу еще на несколько своеобразных церемоний, совершающихся между женихом и родителями невесты, между женихом и невестой в периоде между обручением и свадьбой.

Когда переговоры обеих брачущихся сторон придут к благоприятному результату и день обручения известен, родители жениха начинают готовиться к покупке подарков, требуемых при обручении, и доставке задатка, состоящего из 40–50 руб., что, конечно, трудно сразу раздобыть бедному человеку. Вечером, в назначенный день обручения, сакли родителей жениха постепенно начинают наполняться гостями, и каждый приходящий занимает свое, приготовленное ему, место на полу или стоит около стены и ждет прихода рабби и почетных лиц. В это время в женской половине происходят споры и раздоры между матерью жениха, замужними дочерьми ее или невестками, если есть таковые, из-за подарков, которые должны даваться теперь новобрачной. Дело в том, что каждая мать старается тайком от мужа и домашних приготовить для будущей жены одного из любимых сыновей какую-либо драгоценную вещь или спрятать ей самую лучшую из своих вещиц, полученных ею от мужа, будучи еще невестой, или от отца. Этим, конечно, она думает приобрести впоследствии особое расположение будущей невестки и ожидает от нее покорности и почитания.

Теперь, когда все вещи ее должны выйти напоказ и поступить на общий семейный совет, она подвергается со всех сторон нападениям. Дочери укоряют ее в холодности и пристрастии, а невестки в ехидности, коварстве и лицемерии. Иногда и муж, если он имеет в виду женить другого своего сына на своей племяннице, что очень часто бывает у евреев-горцев, также пристает к жене, чтобы она оставила такую-то вещь дома (тем более если она родовая) и отправила невесте более дешевую, отчего жена, в свою очередь, приходит в негодование и наотрез говорит мужу, что вещи принадлежат ей и она вправе дарить их кому угодно. Уступчивый муж соглашается, и домашний спор кончается, а более упорный требует исполнения своего приказания, как главы дома. Слово за слово – все бросаются на бедную мать и начинают терзать ее со всех сторон… и это за два, за три часа до тех счастливых минут, в которые родители плачут от радости и приговаривают: «Слава Тебе, Господи, что Ты помог мне видеть счастье моего дорогого малютки».

Варварство мужа доходит до того, что он вырывает из рук жены вещи, колотит ее и оставляет ее рыдающей дома, строго приказав, чтобы она не смела выходить из женской комнаты, а сам идет в мужскую половину, откуда, наконец, когда все соберутся, родители с гостями и дочерьми, несущими на головах подносы, отправляются с песнями к невесте. На подносах лежат главные подарки, состоящие из шелкового платка, золотого или серебряного кольца, привязанного к уголку первого, иногда из серег и хейкела (талисмана), имеющего вид пустой трубки, закрытой в концах, и с колечками по бокам и снизу, где привешиваются серебряные монеты. Он прикрепляется под мышкой свадебного архалука и считается лучшим украшением наряда девушки. Когда она поднимает руки во время танцев, то талисман качается и монеты, ударяясь одна о другую, производят звук, заставляющий обратить на нее внимание присутствующих и вызывающий хлопанье в ладоши, чтобы она танцевала живее и веселее.

Мать, любящая детей и мужа, терпеливо переносит побои и унижения, скрывает свои страдания, подавляет слезы, чтобы не делать шума, не обратить на себя внимания мужчин, сидящих в другой комнате. Но не все матери так сильны и нечувствительны к унижениям; часто в этих случаях доносятся в мужскую половину вопли и рыдания, раздирающие душу, требование развода и пр. Тогда мужчины бегут туда и стараются примирить супругов.

Иногда невестам дарятся такие вещи, которые должны переходить из рода в род и, следовательно, даваться только женам сыновей. Такие старинные вещи бывают почти у каждой женщины, но они их почти не носят и держат в сундуках, пока не придет время вынуть их по случаю обручения детей. Вообще надо заметить, что горские женщины не любят одеваться щеголевато и надевать на себя золото и серебро. Одежды их большею частью простенькие ситцевые, но с соблюдением чистоты и изящества. Свадебные шелковые платья их, отделанные кругом золотыми галунами, лежат постоянно в сундуках, теряют там цвет свой и нередко превращаются в лохмотья.

Подарки для невесты, как сказано, несутся на подносе одною из сестер или родственниц жениха; но кроме дочерей выступают впереди шествия еще две-три девушки, которые несут на голове, на таких же медных подносах, подарки для родителей невесты. Эти подарки, по обычаю, состоят из риса фунтов десяти – пятнадцати, большого куска копченого мяса, двух-трех колбас и куска курдючного сала.

Наконец к ним присоединяются несколько юношей, которые несут на руках большие кувшины и графины, наполненные вином и водкой. Вся процессия, имея во главе этих представительниц и представителей, которые громко распевают «холо-лой» и «анай-десем-ананай», двигается к невесте.

Жених в этот вечер скрывается от родителей, так как, по адату, ему совестно быть теперь дома, где ежеминутно произносят имя его невесты, и ночует у одного из своих товарищей. Здесь, сидя с поникшей головой и не замечая окружающих, старающихся доставить ему развлечение своими анекдотами и веселыми рассказами, он все думает о будущей невесте, – кто она и что она, будущая жена его. С замиранием сердца, представляя в своем воображении всю происходящую теперь у невесты картину, ждет он появления зари и начатия работы, которая избавила бы его от этих тяжелых сомнений и глубокого раздумья. Товарищ рассказывает ему веселые анекдоты, наливает вина, доставляет из другой комнаты тарелку за тарелкой, наполненные шашлыком, пловом и разными кушаньями, но он ничего не замечает. Перед ним беспрестанно проносятся одни картины за другими, и он все думает об одном: «Что делают теперь у невесты? Ах, как бы мне хотелось побыть там», думается ему: «Посмотреть на невесту!..» Вот вошли все в комнату, «чудится ему: вот невеста побежала в другую половину, брат его или родственник накрывает шалью ее голову, на палец надевает кольцо, на уши – серьги, а она краснеет, закрывает лицо рукавом и отвертывается к стене; вот рабби пишет тоной (условие обручения)» и пр. и пр.