Текст книги "Точка окончательной коррекции. Уровень 1. История Ханова"

– Но чего то же боитесь.

– Да, боюсь потерять желание жить и делать что-то полезное. Полезное прежде всего для других, для себя же необходимое.

– Минимализм и самопожертвование.

– Да, мы сестры и братья милосердия. Сестры дают желание, братья облекают его в форму.

– Сестры недовольны формой, братья – желаниями сестер.

– Инь и янь – круговорот событий, который вращает колесо телеги по Пути, которым едет неназываемый.

– Интересно с Вами общаться.

– Я замужем, а беседа с Вами необходима. Вы ведь приехали устраиваться на работу. Или уже забыли?

– Пожалуй, я пойду.

– Я Вас не задерживаю, но Вы все таки подумайте над предложением о работе у нас. У нас все предельно честно. Это основное требование ко всем.

– Спасибо, я пойду.

Кекс нехотя встал с удобного кресла и направился к выходу.

– Надеюсь Вам не надо напоминать, что вся информация полученная здесь под запретом, – раздался сзади веселый переливчатый голосок, словно тысяча колокольчиков прозвенели.

«Ишь как развеселилась, красавица», – подумал про себя Кекс, а вслух сказал:

– Конечно, я в курсе. Последняя страница, сбоку мелким шрифтом предупреждение про контрапукцию без предупреждения.

– А вы глазастый и забавный. Приходите к нам работать. Это будет весело.

– Спасибо, – буркнул Кекс и поспешил покинуть не только помещение, но и все здание как можно скорее.

Девушка грустно провожала Кекса, пока он не исчез с доступных ей камер обзора. Это было практически перед домом самого Кекса. Она не была замужем. Просто так гласила инструкция отвечать на прямые и косвенные вопросы касательно этого. Ее посетила легкая хандра. Фактически ее теперешняя работа была реабилитационно-рекреационным периодом или попросту аналогом отпуска. Адаптаторов никто никогда не отпускал в отпуск и жили они исключительно на территории комплекса, покидать который было запрещено. Просто комплекс был гораздо больше, чем это казалось большинству его сотрудников. Вот и этот посетитель не подозревал, что его дом тоже является частью комплекса. При желании она могла бы посмотреть на него и внутри дома. Реабилитационно-рекреационным период позволял такие действия, но она была профессионалом и старалась всегда быть предельно корректной. Девушка с грустью вспомнила инкубатор. Она видела его изнутри. Это программистам инкубатор казался яичницей. Для нее же инкубатор был вселенной.

Девушка вспомнила свою первую самостоятельную стажировку. Она уже знала это место, поэтому не боялась. Длинный однотипный широкий коридор. Полутусклое освещение. В конце запирающий барьер-шлюз. При приближении к нему освещение все уменьшалось и уменьшалось. Барьер открылся автоматически. За ним бездна вселенной. В середине – сияющая нить основы, которая напоминала стоячий песочный гейзер-ветер или дымку от большой погашенной свечи. Вокруг пространство, которое не имело видимых границ. Искусно созданная голограмма и встроенные светильники создавали впечатление нахождения в космическом пространстве где-то далеко – между звезд. Это придавало силу и уверенность, давало ощущение причастности к созданию если не мироздания, то хотя бы отдельной галактики или ее рукавов. Полураспавшиеся нити добавочных питательных рукавов и каналов информации дополнительные создавали картину уюта и модели галактики. Это бросалось в глаза первым. Далее шло самое сложное. Посмотреть в лицо «новым». Это был самый ответственный шаг – первый взгляд. Он должен быть уверенным и ободряюще добрым. Ни в коем случае не насмешкой или страхом. Вот и они – «новые». Они уже проснулись, но еще не осознали себя. Они уже не связаны питательными рукавами и каналами информации, но еще скользят и ходят вокруг и через них. Их лица лишены эмоций. Они не понимают где они. Не знают зачем они здесь. Их лица безмятежны. Это хороший знак. Девушка прошла немного вперед и остановилась, слегка изобразив улыбку, и посмотрела в лица «новых». Они на мгновение замерли, а затем продолжили свое хаотическое движение, но гораздо медленней. Это тоже хороший знак. Ее заметили, но не испугались. «Новые» ее почувствовали как часть своей компании и окружающего мироздания. Девушка прошла возле каждого из «новых». Надо определить «альфу». Но все лица так одинаковы, а поведение похоже, что определить кто из них «альфа» не удается. Тогда девушка приветливо и приглашающее махнула рукой, и спиной направилась к выходу. Сразу несколько «новых» молча двинулись за ней. Это тоже хороший знак – сразу несколько идущих является признаком сплоченности коллектива и завершенности инкубационного периода. Остальные потянулись за первыми. Главное, чтобы все пошли.

«Вроде бы все идут», – радостно, но внешне безразлично, отреагировала девушка.

Вскоре они все покинули капсулу инкубатора и втянулись в коридор. За барьером девушка пересчитала всех.

«Ровно десять. Это не просто хорошо, а замечательно», – подумала она.

Самое страшное – смотреть им в глаза. У «новых» большие белые глаза на выкате, и они ними не мигают. В капсуле инкубатора «новые» находятся по разному. Они могут стоять и сидеть навприсядки. Самое плохое – когда лежат. Таких надо осторожно поднимать. Если не удается, то осторожно вывести всех остальных. С оставшимися в капсуле разберутся медики и золотари. Девушка была очень рада, что ее первая самостоятельная миссия была очень удачной. Все ходят, никто не замирает надолго, никто не сидит или лежит. Все бодренькие и послушные. Идут за ней по длинному коридору. Вот и первый отсек. Здесь большой ангар замкнутого цикла. Здесь «новые» из моноколлектива станут индивидами, а некоторые индивидуальностями. Здесь она будет жить с ними и учить несколько недель или месяцев, если не повезет. В первом отсеке есть все необходимое. Спальня, комната отдыха, комнаты обучения-труда-спорта, общий туалет, кухня, столовая, комната утилизации, склады и многое другое. Отсек ангара огромен. Еда подается конвейером на кухне. Все остальное тоже роботизировано по максимуму, но ненавязчиво. Этот отсек промежуточный, как и несколько других после них.

Некоторые считают всех «новых» контуженными, но это не так. Выглядят «новые» в капсуле инкубатора как люди, но всем поведением и внешним видом это опровергают. Фактически «новые» – это взрослые, но со стерильной памятью и отсутствием индивидуальностей. Они почти все сначала имеют апатичные реакции, антагонизм предпочтениям, внушаемость, послушность приказам. Общение с ними сразу приводит к дискомфорту и наводит мысли о нереальности всего вокруг. Возникают мысли – «если людей научились искусственно делать, то что вокруг может быть реальным?» Но эти мысли надо гнать прочь. «Новые» – люди, но они просто еще не до конца проснулись. Многие из них считают, что они еще спят и просто видят сон. Конечно, бывает и утиль, но таких сразу уводят доктора или золотари. Адаптаторы занимаются только проснувшимися «новыми». Непросыпающимися занимаются доктора и золотари. Задача адаптатора – быть для проснувшихся «новых» проводником в жизнь. Сначала просто (хотя бывает очень даже непросто) перевести особей из инкубатора в приемник типа яслей, но для взрослых. Формально он носит название «первый отсек» или «палата 1—3». На жаргоне – питомник, но начальство запрещает использовать этот термин. Здесь адаптатор фактически должен быть больше няней, чем куратором группы. Когда поведение гомункулов станет похожим на человеческое, то их переводят дальше в другие отсеки с новыми кураторами. Затем особей с устойчивыми индивидуальностями и начальной социальной адаптацией переводят куда-то дальше. Это девушки уже не касалось. Не ее фронт работ. Меньше знаешь – крепче спишь. Вот и сейчас она буквально вчера завершила очередное воспитание моноколлектива. Все приобрели социальную адаптацию и стали индивидуумами. Все пошли обучаться дальше. Теперь как минимум неделю она будет работать в агенстве найма. Если повезет, то целый месяц. Этого вполне достаточно, чтобы восстановиться после обычной работы.

Это было утро в конце рабочей недели. Ханов проснулся, умылся, в общем совершил весь свой утренний моцион. Проснулся он рано, потому на работу еще не спешил. Но делать дома было особо нечего, поэтому он оделся и вышел на улицу. Выйдя из дома, Ханова оглушила тишина, с которой со стоянки подъехал стандартный лимузин бромаков Антигосчасти. Тихо открылись двери лимузина, из них с ленцой вышли три бромака. Первый сделал подсечку Ханову и слитный единым движением своих рук защелкнул наручники на руках Ханова. Двое остальных подхватили Ханова под руки и буквально кинули его в багажное отделение. Слитно хлопнули закрывающиеся двери и лимузин тронулся.

– Вы же меня вчера отпустили, – обескураженно сказал Ханов.

– Вчера отпустили, сегодня взяли – работа такая, – сказал самый молодой из бромаков. – Или думаешь было кому охота ночью тебя в обезьяннике охранять. Счас все оформим и пикнуть не успеешь.

– Что оформим?

– Не говори с ним, – сказал другой бромак молодому.

– Все по закону, не суетитесь. Утром успели позавтракать? – участливо спросил он Ханова.

– Да, я уже сыт, – сказал Ханов, несмотря на пустоту в желудке.

– Зря, я думал вы голодны и не откажетесь угостить трудовые резервы на страже порядка в ближайшей КакиДоналсе на колесах.

– Напоследок, – многозначительно добавил бромак и закрыл окошко в багажник.

Ехали не очень долго. Лимузин остановился и Ханова под руки потащили через калитку в ржавом заборе. Забор украшали литые из металла фигуры слепых девушек из аптеки. В одной руке каждой девушки были аптекарские весы, в другой – скальпель. Лицо частично скрывала маска супергероя. На узком лице ближайшей металлической девушки выделялись пухлые и почему-то покусанные губы. Далеее Ханова протащили по лестницам, дверям, проходам и кинули в обезьянник. Он был пустой. За обезьянником царила типичная судебная атмосфера. Вокруг никого, кроме молодого бромака. За решеткой три стола образовывали букву «Т». Рядом стоял еще один стол с вычислителем. Ждать пришлось долго. Ханов успел несколько раз вздремнуть. Молодой бромак молчал, кунял носом, а в остальное время тер пальчиком звонилку «Аяя – й». Через непривычно тягучее время в зал вошли трое судей в мантиях и воротничках, трое бромаков в повседневке и еще несколько человек. Все чинно сели на привычных для себя местах.

– Встать, суд сидит, – громко крикнул почти в ухо Ханову один из бромаков.

Судьи как бы проснулись. Девушка посредине укоризненно и недовольно посмотрела на крикливого бромака. После этого она нежно погладила мантию и плавно встала.

– Всем встать, суд идет! – Исправился крикливый бромак.

Далее началось совсем непонятное. Судья, которая уже встала начала что-то монотонно бубнеть себе под нос. Сидевшие перед ней люди вставали и коротко кидали фразы типа: «да», «нет», «не возражаю», «совершенно верно», «ознакомлен», «признает», «на усмотрение суда», «отказываюсь». Сидевшие рядом с судьей двое других судей тоже что-то бурчали сидящим перед ними, те бурчали в ответ. Но было видно, что как минимум один из судей пришел сюда просто поспать. Он редко что-то произносил, мало двигался и откровенно клевал носом. Тянулось все это немое кино в стиле Тургеневского «Му-му» непривычно долго. Ханова постоянно клонило в сон, но его время от времени будил крикливый бромак, заставляя то вставать, то садиться. Все это стало Ханову ужасно надоедать. И вот, когда он уже решил наплевать на все и задремать прямо на лавке обезьянника, бромак ему громко сказал:

– Говори, что ты хочешь?

– Спать хочу! – ответил в полудреме Ханов.

– И покушать чего-нибудь, – подумав, добавил он.

– Мой подопечный, как подсудимый, полностью осознал свои деяния и согласен с вашим предложением, – непривычно четко сказал один из стоящих за столом пожилой мужчина в элегантном костюме, но без галстука или бабочки.

– Суд удаляется на совещание, – так же непривычно четко сказала девушка из середины суда.

После этого все как бы очнулись. Все стали активно, но опять полутихо и непонятно, что-то говорить друг другу и покинули помещение. Ханов опять остался с молодым бромаком. Тот откровенно балдел, что-то слушая в наушниках и энергично мотая головой. Ханов с наслаждением растянулся на лавке во весь рост и блаженно задремал. Он не видел, что буквально за стенкой разыгрывалась жизненная драма, к которой он имел непосредственное отношение.

За стенкой помещения зала суда находилось почти такое-же помещение, но поделенное на три части перегородками из мела с картоном. В одной из частей стояло трое судей. Один из них усиленно жестикулировал:

– Все оставляем как есть, мне срочно надо бежать!

– Власть что-ли сменилась или опять из налоговой?!

– Английский икспи тебе в дышло! Просто меня припекло еще при оглашении приговора. А туалет, между прочим кто-то забыл закрыть на ключ.

– А откуда вы это знаете? – спросила девушка.

– Потому, что ключ стоял с наружной стороны, а сейчас он у меня в кармане, милочка, – сказал мужчина неопределенного возраста в длиннополой мантии. – Отпустите меня, мне очень надо.

– Ладно, только распишись на всех экземплярах!

– Потом, все потом!

– Знаю, Ваше потом! За прошлый год пять ручек извела, ставя Ваши подписи. Сейчас пописывай!

– Изверги, давайте папку!

– Вот.

– Все, не могу больше терпеть. Я побежал, там все сделаю!

– Главное, не забудь!

– С Вами забудешь, – пыхтя уже по коридору с красной папкой в руках, миролюбиво протарахтел мужчина в мантии.

Он радостно прошмыгнул за дверь в конце коридора, снял мантию, зашел в кабинку, снял излишки одежды, начал важный процесс круговорота органических веществ в природе и только в момент самого большого напряжения-наслаждения осознал, что самое важное он забыл. Мужчина лихорадочно осмотрел кабинку.

«Пусто!» – отбойным молотком пробило в его голове мысль.

Мужчина завершил цикл обмена веществами, залил остатки жидкостью из своих и привычных для этого места емкостей. Затем он привычно медленно и чинно встал. Медленно повернул голову влево и вправо, затем открыл дверь, высунул голову и повторил процедур.

«Совсем пусто!» – лихорадочно замолотило его мыслями и пробил холодный пот.

Мужчина судорожно искал выход из положения. Паника неторопливо, но уверенно охватывала все его тело, проводя захват сустава за суставом, мышцу за мышцей. Мужчину начал раскачать тремор, пока еще манюсенький, на уровне ресниц и пальцев. Но тут он взял себя в руки и облегченно вздохнул. Решение было в его руках. Он крепко сжал красную папку и решительно ее открыл.

«За неимением простой – используем гербовую», – привычно сказал он, и умело, по профессиональному сделал свое дело.

Выходя, он не забыл закрыть дверь на замок, и, весело насвистывая веселый мотивчик «Шире, шире – леди», поплелся по коридору походкой неопытного морского волка. Себя он, конечно, ощущал бывалым и тертым адмиралом. Но мужчина не знал, что копировал лишь повадки своего дяди. А вот дядя всю свою морскую браваду взял исключительно от гопников-истопников угольного супердредноута «Геть мать от саке-ай и его дачи». Там же дядя при отбытии пятнашки и выучил песни крепкого мужского коллектива, которые очень любили популярную группу под веселым названием «В морде – дрын с токингом» (не путать с «Атси-диси»).

– Сбросил, наконец, накопленный за время трудового дня груз, – недовольно встретили его коллеги. – Все подписал?

– Не, только пропечатал.

– Опять?

– Ага, изверги-психи продолжают наносить урон в самом уязвимом месте. Опять ни одного рулона бумаги и мыла.

– И мыла, – задумчиво отходя подальше, проговорили коллеги.

– Мыло и полотенце должно быть свое! – твердо сказала девушка в мантии.

– И чашка…, – тихо проговорила другая девушка без мантии.

– Мы еще вернемся к этому вопросу, – твердо сказала девушка в мантии. – А пока распечатай, что есть, только фамилии и номера не забудь поставить как надо!

Примерно через два часа, когда Ханов уже основательно выспался, трое в черном опять зашли в комнату.

– Вссать, то есть встать – суд идет! – опять пробубнел не совсем то крикливый бромак, который шел впереди судей.

Судьи чинно встали, и опять начали что-то неразборчиво бурчать. После окончания их речи двое в сером встали и вышли. Затем вышли и судьи.

– Все, кончилась наконец-то эта ахинея. Вставай, следующая станция —владимирский централ! – тихо ржа и ухмыляясь, крикливый бромак ласково тычком руки поднял Ханова.

– Зад вперед! Грабли назад, за филейные окорочка! – подбодрил он Хановва новым тычком, придавая телу Ханова поворотное ускорение.

Весело щелкнули наручники на руках Ханова. Далее его повели по тем же коридорам, но посадили уже в другое авто. Это был мановский рефрижераторного типа грузовичек времен меченого горбатого разрушителя. Во времена молодости этого грузовичка слова «кравчучка» и «путинка» ни о чем никому ничего не говорили. Грузовик имел наглухо закрытый фургон, поэтому наслаждение пейзажами Ханов получал дистанционно, через 2—5 сантиметров низкоуглеродистой стали. Амортизаторы на грузовике видно были еще родными, поэтому Ханова в поездке трясло не по детски. Набив пару синяков и чудом избежав бланшей, Ханов наконец увидел свет в полоску. Его загораживало трое в черных фуфайках, по типу схожих с мешковатыми куртками сезонных рабочих.

– Ключи давай! – зычно сказал один из них, увидев изящные украшения с короткой цепочкой на руках Ханова.

– Так ведите.

– Не положено.

– Тоже дело, тогда дальше сами.

– Без вопросов.

К Ханову подошел крикливый бромак и пинками выгнал Ханова из авто «ман» -а. На свежем воздухе была идеалистическая картина: рядом сверкал зеркалами высоченный небоскреб, рядом с которым стоял забор, застойная девятиэтажка конца брежневской эры и трехэтажный особняк времен шуриковского царя. Пардон, особняк был времен его императорского величества Александра второго. Рядом с грузовиком молча стояла тройка в черных фуфайках. За ними топталась симпатичная особа в белом халатике, белой повязке и малиновом целлофановом прикиде на волосах. Ханова распрягли от металла, но сразу же запрягли в тканево-брезентовые полоски и молча потащили к девятиэтажке. Ханов не артачился, но все равно ощущал себя то купленным конем, то пойманным быком, которого ведут в стойло. Особо напрягало его то, что покупатели напрочь проигнорировали лифт и бодро тащили его уже после шестого два этажа на руках. Далее шло все по гайдаевской схеме: Ханова положили на койку, сняли все ниже пояса напрочь и сделали укол. Буквально через несколько минут Ханов стал уплывать в нежные дали забытья. Он хотел помочь себе в этом, порхая крыльями сильно и уверенно как орел. Но его руки были привязаны к кровати.

Всему свое время и даже тому, на что времени нет.

Патологоанатом.

Если завис стрим – ты молод, если зависла ферма – ты зрел, если завис тетрис – ты стар. Если зависли точки, крестики и нолики – ты суперстар.

Андроиду все возрасты покорны.

Зачем так жить? А зачем так умирать?

Петр Петрович.

Суббота

Ханов очнулся. Он ощутил себя в далеком детстве. На попке подгузник и можно весело избавляться от результатов жизнедеятельности не заботясь ни о чем. Еще его покормили с ложечки. Все как в детстве, но картину портили люди в белых халатах и другие – в синих и черных одеждах.

«– Да, роддом так не выглядит», – уныло подумал Ханов и окончательно проснулся.

Его руки по-прежнему были привязаны к кровати и легонько ныли. Правая больше, чем левая.

– Сейчас не будет больно, – сказала симпатичная особа в наглухо закрытом медицинском прикиде Ханову. – Но вы не дергайтесь, полежите спокойно.

Медсестра быстро и действительно не больно воткнула в вену Ханову иглу и взяла кровь на анализ. Затем взяла сурового вида металлические стержни с завитушками на концах и взяла мазки из всех отверстий человеческого тела. После этого Ханова развязали. Он растер руки, но вставать не спешил – все равно дальше коридора его вряд ли отпустят. Первым делом Ханов сменил подгузник на трусы и надел свои штаны. Дальше пошло скучное время до планового обеда.

На следующий день график сменился только тем, что Ханов сам ходил в столовую. Остальное время лежал и ходил – все по обычному графику. Так прошла неделя. Через неделю Ханова забрал знакомый грузовичек «автоманазак» и перевез в другую многоэтажку, но тоже з зарешеченными окнами меньшими по диагонали.

– Претензии имеются?! – больше утвердительно, чем вопросительно спросил глядя на Ханова пожилой бромак в свободной, но изрядно поношенной униформе.

Если на остальных бромаках форма сидела как купальный костюм, то его прикид больше смахивал на одежду голкипера или профессионального хокеиста.

– Молчит, значит доволен, – сказал один из бромаков пришедших с Хановым. – Захарыч, хватит бузить, мы еще со вчера на боковой не были.

– Значит молчит. Ну ладно, разберемся. Можете идти, оформлю сам.

– Спасибо, Захарыч, – радостно сказал моложавый бромак и чуть не прыжками ретиво двинулся в сторону выхода.

Захарыч неторопливо и со вкусом ковырялся чем-то в своем ухе. Ханов стоял и молча сопел в отведенные законами природы и еще не запрещенные законами людей отверстия. Противостояние закончилось как всегда победой силы, терпения, жизненного опыта, большого воображения и богатого мировоззрения.

– Ну, привет! Значит к нам?! – с веселой хитринкой спросил Захарыч.

– А есть варианты?

– Выбор есть всегда, надо его просто почувствовать и сделать правильный шаг. Личные вещи есть?

– Бумажник, мультикарта, звонилка, ключи, платок, перчатки и шнурки.

– Шнурки мне нафиг не нужны, но все положи в этот ящик, – сказал и проследил за выполнением Захарыч.

В бумагах, в графе для личных вещей он поставил отметку «не имеются». После этого Захарыч ласково и непривычно без тычков повел Ханова в его палаты. За первыми металлическими колоннами стояли полоски вторых. За ними шел коридор, чистый, бетонированный снизу и почему-то весь в плитке. Пройдя вперед, Захарыч развернул Ханова к стене, поставил его лягушкой и наскоро пригладил его одежду. После этого он открыл камеру, щелкнул наручниками и нежно проводил Ханова в его новое помещение. Палата была небольшой. Слева стояли две двухярусные кровати, в конце перед окном виднелось седло с крышкой. Окошко было просторное, но узкое и почти под самым потолком. Естественно, небо за ним виднелось в полоску. Вообще палата чем-то напоминала обыкновенный купейный салон, только увеличенного размера и с койками по одной стороне. От раздумий Ханова отвлек щелчок запора на двери.

«Да, из огня да в полымя», – подумал Ханов.

Обустраиваться ему было нечем и не с кем. Поэтому он просто сел на пустую койку, а потом лег. Не заметил, как задремал. Разбудил его опять щелчок замка.

– У меня это, типа юбилей, миллионник ты мой. Поэтому хочу отметить, а не с кем. Не побрезгуешь? – ошарашил Ханова Захарыч.

– Не откажусь.

– Тогда, на – накинь и вперед рыбкой в каптерку, – сказал Захарыч и протянул Ханову выцветшую, но еще крепкую куртку бромака.

– Зачем все это? – спросил Ханов.

– Лучше перебздеть, чем недобздеть.

– А все же?

– Ты типа отказываешься??! – недовольно пробурчал Захарыч.

– Не, я правильной ориентации, – сказал Ханов и быстро накинул на себя куртку.

Дальше они прошли в каптерку, где на месте клавиатуры стояла поляна. Там было все, о чем только душа в темнице желает. Все да не все, одного все же не было, но об этом Ханов перестал думать, как только они дошли до кондиции. А до кондиции Ханов пришел со значительным опережением. Впрочем Захарыч тоже не отстал, но показал себя еще и настоящим мастером литрбола.

– Знаешь, чего тебя замели?

– Не-а.

– Там много пурги, но суть в трех пунктах: ты сбежал с ОГА, не оставил неоплаченных кредитов и на тебя была жалоба.

– Ниоткуда я не сбегал, я просто вернулся на родину. А что за жалоба?

– От какого-то Джо Шуа, но подписанная его доверенным лицом Джулем Ловенталем. Знаешь такого?

– А, по икспи английской. Давай еще по одной.

– Давай еще, только по-маленькой, и на боковую. Тебе уже пора – сказал Захарыч.

Он одним движением разлил две сотки и, опрокинул свою, поставил уже пустой стакан на стол. Затем достал бутылочку газировки, установил ее на стол и положил рядом упаковку мятного «Антиполицая-форте-плюс-экстра».

– Давай хряпай, потом свежесть таблеточкой заполируем, – продолжил Захарыч, щурясь и зевая.

Ханов с трудом преодолел рукой притяжение земли и практически без потерь донес ценную жидкость до своего лица. Дальше рука не дрогнула и продукт был употреблен без остатка. Захарыч быстро налил газировки и кинул в каждый стаканчик по таблетке. Шипение и пузырьки в стаканчиках умиротворяли и настраивали на позитив. Даже скрежет и топот крыс (непонятно чем питающихся) не нарушал гармонии духа и компанейской идилии. Выпив водички, Захарыч тяжело поднялся и, подцепив за руку Ханова, поплелся с ним по направлению к камере. Со стороны размеренная походка пары напоминала двух спокойных моряков при шестибальном шторме. Сопроводив Ханова в уютную кроватку, Захарыч заботливо укрыл его одеялом и, заперев замок, удалился в направлении своего поста. По дороге он бормотал веселый и мотивчик и если бы кто-то мог быть рядом, то узнал бы всем известную праздничную песню:

 
В новый год ваш лучший друг
и настоящий спасительный круг —
белый медведь, а если поторопиться,
то можно еще раз будет подкрепиться.
Если в доме нет воды —
нет на новый год хуже беды.
Но на улице тает лед —
значит дед Мороз на улицу пойдет.
А вернется – снеговик
и на целый год будет памятным этот миг.
А потом начнутся танцы
в чувстве ритма и потери координации.
 
 
А если в танце при касании жену искрит,
значит у нее муж – ифрит.
А если у мужа красный нос —
в этом не обязательно виноват мороз.
 
 
В новый год
вам придется отправиться в поход.
Если этому не получиться,
то всякое с вами может случиться.
И тогда вместо вас кто-то спляшет и споет,
и все бокалы выпьет и сам себе нальет.
Поэтому, чтобы не было беды —
дома сам с женою не сиди.
Отправляй ее в полет!
Будет весел новый год!
И снежинки в танце закружатся —
не надо странностей супругов смущаться.
Ведь они – одна семья:
пама, мама, ты да я!
 
 
А если в танце при касании жену искрит,
значит у нее муж – ифрит.
А если у мужа красный нос —
в этом не обязательно виноват мороз.
 
 
Новый год придет!
В танце закружимся!
Песенку споем!
В гости к вам придем!
А если дома кто-то сидит,
И гулять совсем не ходит —
значит дом охраняет ифрит.
И ему зеленый змий не помеха,
Он сам по себе – веселая потеха.
Грянет гром, салютом небо засветится,
И веселый хоровод морозных снежинок закружится.
 
 
А если в танце при касании жену искрит,
значит у нее муж – ифрит.
А если у мужа красный нос —
в этом не обязательно виноват мороз.
 

Тихо искрилась лампа в коридоре. Ханов лежал с открытыми глазами, и жизнь ему казалась прекрасной. Медленно текло время, усталости не было, и спать совершенно не хотелось. В этом состоянии Ханов пробыл неопределенное время. Свет через щели двери стал увеличиваться, жужжание ламп стало надоедать. Голова ощущалась с каждой секундой все более чугунной и только мягкие волны опьянения позволяли пренебречь мелкими беспокойствами. Внезапно раздался резкий щелчок разбитой от перегрева лампы, затем еще один. Свет в коридоре стал тусклым, в камере стал сгущаться сумрак. Через некоторое время в коридоре раздались уверенные шаги, и заскрипел замок. В камеру вошли трое. Все в черном, в одинаковых черных вязаных шапочках и в черных очках, из под которых в сторону глаз струился свет.

«Очкогуглы», – догадался Ханов. Он видел подобное своими глазами впервые, но сразу понял, что вошедшие могут видеть через внешне матовую поверхность черных очков при любом освещении все и даже то, что обычный человек не способен рассмотреть.

– Окочурился? – спросил один из них.

– Нет. – ответил второй.

– Статус? – спросил первый.

– Стрелка по шкале пляшет, – ответил второй.

– В аппаратную, – решил третий.

Двое подошли к Ханову и деловито взяли его за руки и ноги. Переложив его на неизвестно откуда взявшиеся носилки, они споро вынесли его в коридор и понесли дальше. Мимо широко открытых глаз Ханова проплывали один за другим светильники. Вскоре показался потолок лифта, который долго опускался вниз. Вид из открытого лифта сначала был однообразный – те же светильники, типичный коридор. Затем стало необычайно светло. Коридор выглядел крайне необычно: светильники были прямоугольные и незаметно встроенные вместо плинтусов, стены и потолок были из одинакового белоснежного неизвестного материала – пластика, металлокерамики или плитки. Все пространство ярко сияло. Ханова занесли в первое помещение от начала коридора и все трое носильщиков вышли. Помещение было подобным коридору, но освещение в нем было не такое яркое. Помещение казалось небольшим. Впрочем, из-за яркого света и состояния ступора Ханов не мог определиться с размерами помещения. Оно одновременно казалось крошечным и бесконечным. Рядом с носилками Ханова стояла кровать больничного вида, на которой в судорогах дергался человек. Все, что мог увидеть Ханов – это больничная накидка на голом человеке и обритый череп. Человек дергался конвульсивно и беззвучно. Не успев ужаснуться картине, Ханов увидел своих недавних знакомых «очкогугликов». Они снова его подняли и вынесли из помещения. Оказалось, что коридор сразу за первым помещением поворачивал под прямым углом. Далее он еще раз поворачивал в разные стороны. С каждым поворотом коридор оказывался все уже. Если в самом начале Ханов оценил его широту метров в пять, то после шестого поворота он сузился до полутора метров. Ханова занесли в помещение, которое казалось огромным. Мимо проходили кругами какие-то мумии в круглых беломатовых сферах с унитарным цилиндрическим выступом на полголовы в районе глаз и носа. Мумии передвигались медленно, беззвучно и белизной бинтов со сферой сливались со стенами и потолком. Одна из мумий задержалась возле носилок и медленно исчезла из поля зрения Ханова.

– Стоп, зачем вы это сюда притащили? – спросил незнакомый голос.

– Так посмотреть, доработать. – ответил один из носильщиков.

– Что тут смотреть, разве не видно, что это «цэ»? – недовольно спросил тот же голос.

– Тебе видно, нам нет. Давай, сделай ему «бэ». И так провозились. – сказал третий из носильщиков.

– А смысл? Он за полмесяца растением станет, да и батраков сейчас излишек – в резерв переводим до следующего воленародоизъявления.

– Ты не заговаривайся: не батраков, а бро. Спонсор, за оговорки премии лишит.

– Или уволит, – тихо проговорил другой носильщик.

– А может он алкоголик? – спросил третий.

– Сам ты алкаш, – сказал голос и все вчетвером весело рассмеялись. – Где б он сразу после суда чекушку раздобыл. Его ж просвечивали по два раза на входе и выходе.